CC BY
90
УДК 821.161.1-82-6
Добряков С. В.
Константин Леонтьев в 1863 году (черты эпистолярной прозы)
В статье рассматривается проблема стиля и публицистического содержания письма К.Н. Леонтьева Н.Н. Страхову от 20 мая 1863 года. Утверждается, что черты этого письма свидетельствуют о ранних этапах развития Леонтьева как мыслителя, а также в значительной мере о характере и направлении его литературной деятельности в начале 1860-х годов.
The work is dedicated to the problems of style and catchword content in the letter, which C.N. Leontyev sent to N.N. Strakhov on May, 20, 1863. The features of this letter talk on the early stages of Leontyev’s mental advance, as well as on main disposition and direction of his literary activity during the early 1860s years.
Ключевые слова: К. Леонтьев, Н. Страхов, письмо, стиль, публицистическое содержание, литературная деятельность.
Key words: C. Leontyev, N. Strakhov, letter, style, catchword content, literary activity.
В 1860-е - 1890-е годы русский писатель, религиозный мыслитель и публицист К.Н. Леонтьев (1831 - 1891) направил двадцать писем своему литературному знакомцу - философу и публицисту Н.Н. Страхову (1828 - 1896). Подлинники этих писем хранятся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки. Их тексты явно заслуживают широкомасштабного исследования, связанного с непростой темой взаимоотношений автора и Страхова. Мы рассматриваем особенности содержания и стиля самого первого из писем [15; в цитатах выдерживаются подчеркивания, сделанные в подлиннике; авторские вставки отдельных слов и выражений не оговариваются]. Комментируя это письмо, Д. А. Соловьев указал, что год его написания «установлен в соответствии с текстом» [18, с. 42]. В конце подлинника содержится авторское указание на день и месяц: «20 мая». Рядом (возможно, позднее), был отмечен год -1863 [см.: 15, 2об.]. Установлению даты могли содействовать факты, приведенные в письме. Они относятся к первым месяцам 1863 года и связаны с попытками Леонтьева печататься в журнале «Время».
Из сотрудников «Времени» в тексте письма упомянуты Страхов (как адресат) и, кроме этого, А.А. Григорьев. Леонтьев писал Страхову, что подготовил к публикации две статьи, рукописи которых последний должен был получить от Григорьева. Не менее важно, что автор осветил содержание этих, по-видимому, утраченных автографов.
© Добряков С. В., 2014
21
«Начало одной» из своих статей Леонтьев обозначил так: «Письмо Обскурантова к Е. В. Базарову по поводу “Казаков” гр. Толстого» [15, л. 1. Ср.: 18, с. 41]. Затем писатель упоминает «и другую» статью, «писанную по поводу “Отцов и детей” прошлого года» [15, 1л. Ср.: 18, с. 41]. Ее Леонтьев пересказывает: «В этой я хотел оставить только общее рассуждение об “идеале и средней величине”, чтобы доказать, почему можно, не соглашаясь, напр.<имер>, хоть с Добролюбовым и т.<ому> подобными, уважать их личность и верить в одностороннюю пользу их деятельности» [15, л. 1 -1об.; Ср.: 18, с. 41. См. оценки этой позиции: 7, с. 370; также 23, с. 144 -145]. По словам Леонтьева, Григорьев “нашел эти статьи слишком большими” для журнала “Якорь”, куда они были переданы. Поэтому автор делился со Страховым своими идеями и планами [15, 1об. Ср.: 18, с. 41. О роли обсуждаемого письма в общем контексте связей Леонтьева и Григорьева см.: 8, с. 27 - 28].
Сразу надо отметить, что мысли Леонтьева «об идеале и средней величине» имели свою родословную. Конечно, если бы исследователи располагали текстами обеих статей Леонтьева, то определение «идеал» можно было бы соотнести с романом И. С. Тургенева «Отцы и дети», с которым статьи, судя по их заглавиям, очевидно, были связаны. Определение же «средняя величина» Леонтьев использовал в критической статье «По поводу рассказов Марка Вовчка» (опубл. 1861). В ней автор, споря со статьей Ф. М. Достоевского «Г-н - бов и вопрос об искусстве», писал: «Для изучения красоты, мне кажется, самое лучшее, собирать как можно больше личных вкусов и из них выводить среднюю величину, как делают в естественных науках» [16, VIII, с. 31 - 32].
«Средняя величина» здесь рассматривалась Леонтьевым как критерий типичности эстетических явлений («красоты»). Но, с другой стороны, это понятие возведено к естественным наукам. Притом во второй половине 1850-х годов Леонтьев писал работы на соответствующие темы. Из этих работ для нас представляет интерес статья «О Крымском полуострове» (1857, опубл. 2006 в составе: 17, VII, кн. 2, с. 271 - 324, 518 - 526) Леонтьев включил в нее значимую оценку: «Гумбольдт, начертивш<ий> гениальную картину мироздания» [17, VII, кн. 2, с. 280, ср. с. 277]. Речь идет о печатавшемся в то время труде Александра фон Гумбольдта «Космос» (опубл. 1845-62; рус. пер. 1848 - 63. См. указание: 17, VII, кн. 2, с. 939).
В начале своего труда Гумбольдт советовал «исследовать среднее состояние, около которого, при кажущейся необузданности природы, колышутся (осцилируются) внутри тесных границ все явления» [5, I, с. 11]. Правомерен вопрос, насколько молодой Леонтьев изучил и воспринял этот подход.
Начинающий писатель и студент-медик, безусловно, мог знать начало «Космоса» по пересказам в русской периодической печати конца 1840-х годов. Для нас важны те пересказы, которые в 1848 - 49 годах осуществил
22
в журнале «Современник» Н. Г. Фролов [Ср. об этом: 17, VII, кн. 2, с. 939, см. также с. 683 - 684]. В воспоминаниях «Мои дела с Тургеневым и т. д. (1851 - 1861 г.)» Леонтьев прямо указал на свое знакомство с этими публикациями [16, IX, с. 104; 17, VI, кн. 1, с. 731; кн. 2, с. 579].
Но Фролов также перевел первые две части «Космоса» на русский язык. Они вышли в свет отдельными изданиями соответственно в 1848 и 1851 годах. Едва ли некие причины помешали Леонтьеву ознакомиться с этими изданиями. Молодой автор мог принять рекомендацию Гумбольдта об изучении среднего состояния явлений и использовать ее в разнородной перспективе.
Мы видели, как в 1863 году Леонтьев применил критерий «средней величины» к общественным типам (Н. А. Добролюбов) и их отображению в литературе (образ Базарова). Но, судя по письму к Страхову от 20 мая, замыслы писателя были намного шире. Леонтьев знакомил Страхова с другими своими идеями, за счет которых он надеялся сблизиться с редакцией журнала «Время». Эти идеи были выражены в форме тезисов, указывающих: «1) что прекрасное важнее полезного; 2) что широкое развитие важнее счастья; 3) что только на почве зла вырастает добро и великие личности- 4) что лучше война, поэтические суеверия и доблестные предрассудки, чем всеобщая бесцветность... 5) что народность (нам особенно) нужнее демократической гуманности (об этом есть уже большая статья) и т.<ак> д.<алее>» [15, л. 2; ср. 18, с. 41]. Леонтьев соединил свои мысли при помощи нумерации и такой фигуры речи, как анафора (единоначатие). За счет этого тезисы выделяются в тексте письма. Но можно ли на их основе делать допущения об источниках взглядов Леонтьева, как в случае с определением «средняя величина»?
Мы видели, что на первом месте у писателя стоит тезис «прекрасное важнее полезного». В этом мнении Леонтьева мог укрепить такой автор, как Джон Стюарт Милль. В начале 1860-х годов Леонтьев внимательно относился к произведениям этого английского экономиста и социолога. Весной 1862 года писатель выпустил реферативный перевод фрагментов книги Милля «О свободе», озаглавив его «Мнение Джона-Стюарта Милля о личности» [17, VII, кн. 1, с. 7 - 48; кн. 2, с. 529 - 531]. Исследователи неоднократно ставили вопрос о воздействии на Леонтьева этой книги [см.: 13, с. 313; 25, с. 85 —88], как и идей Милля вообще [см.: 11, с. 113 - 116; 12, с. 16 - 17, 19 - 20; 24, с. 152].
Не менее важную роль играет еще один труд Милля — «Основания политической экономии». Леонтьев прямо ссылался на него, работая в 1869 году над очерком «Несколько воспоминаний и мыслей о покойном Ап. Григорьеве» [17, VI, кн. 1, с. 19; кн. 2, с. 272 - 273]. Леонтьев мог ознакомиться с «Основаниями политической экономии» в 1863 году, готовясь к экзамену на дипломатическую должность [см. об этом: 17, VI, кн. 1, с. 19; кн. 2, с. 273. Краткое описание данного периода жизни писателя см.: 14,
23
с. 59]. В первой половине 1860-х годов перевод «Оснований...» выполнил и снабдил замечаниями Н. Г. Чернышевский. Если допустить знакомство Леонтьева именно с этим популярным переводом [см.: 17, VIII, кн. 2, с. 947], то и тезис «прекрасное важнее полезного» можно соотнести с ним.
Исследуя проблему благосостояния в развитом обществе, Милль описал «излишек богатства», который употреблялся «на дела общественной роскоши и великолепия». «Из такого излишка, - отмечал Милль, - были построены Парфенон и Пропилеи, дана плата за статуи Фидия, праздновались торжества, для которых писали свои драмы Эсхил, Софокл, Эврипид и Аристофан. Но это состояние политических отношений, бывшее, пока длилось, очень полезным, не несло в себе элементов долговечности» [19, с. 21 - 22].
По мнению Милля, художественное творчество создает «полезности», «состоящие только в том, что оказывается услуга, дается удовольствие, отвращается неудобство или страдание на известное время», хотя «не остается никакого постоянного приобретения в улучшении качеств какого-нибудь лица или какой-нибудь вещи; труд здесь прямо употребляется на производство полезности <...>. Таков, например, труд музыканта, актера, человека, декламирующего что-нибудь перед публикой или дающего перед ней какое-нибудь представление <...> цель публики и актера только непосредственное наслаждение» [19, с. 52 - 53].
В замечаниях на «Основания политической экономии» Чернышевский также писал о творчестве артистов: «Конечно, труд Гаррика и Кина, превосходно передававших Шекспира, гораздо выше, чем труд полуграмотного писаря, бестолково читающего перед сельскими старшинами предписания волостного правления; но почему же труд писаря не нуждается ни в каких доказательствах своей полезности для общества, а труды Гаррика и Кина показались французским экономистам нуждающимися в защите посредством натянутых объяснений? Почему в слове “непроизводительный” лежит какое-то порицание, несмотря на высокое достоинство некоторых родов непроизводительного труда?» [19, IX, с. 62 - 63].
За этими (и близкими к ним) суждениями стоит прямое соотнесение понятий: «Различая материальные, или низшие (точнее сказать — биологические) потребности от идеальных, нравственных, или высших (то есть социальных) потребностей и стремлений человека, Чернышевский устанавливал взаимосвязь между ними. Развитие “высших” потребностей (к ним относятся и эстетические потребности) обусловлены удовлетворением “низших” - материальных» [6, с. 14]. Отсюда, естественно, вытекает и вопрос о том, какой вид потребностей может оказаться более значимым (то есть полезным) в той или иной ситуации.
Видимо, излишне утверждать, что в данном случае Милль только подкрепил эстетические воззрения Чернышевского, сложный контекст которых складывался на протяжении 1850-х годов. На фоне подобных воз-
24
зрений Леонтьев, адресуясь к Страхову, оценил соотношение «прекрасного» и «полезного» по-иному. Конечно, Чернышевский и Леонтьев, обращаясь к одной и той же работе такого западного автора, как Милль, сделали из его идей абсолютно разные, противостоящие друг другу выводы.
Достаточно заострен второй тезис из письма Леонтьева к Страхову. Напомним, по Леонтьеву, «широкое развитие важнее счастья». Но трудно судить, насколько Леонтьев, говоря об этом, был самостоятелен. Уместно отметить источник, где встречаются сходные мысли.
Во второй части «Космоса» Г умбольдт обратился к эпохе великих открытий и затронул вопрос о колониальных захватах. Он писал: «Как во всем земном, так и здесь блеск счастья был потемнен глубоким страданием. Успехи космического знания были куплены ценою всех насилий и жестокостей, которые были распространены по земному шару так называемыми цивилизирующими завоевателями. Однако же, непонятна и чрезмерна дерзость, позволяющая себе догматически решать в отрывочной истории развития человечества о перевесе счастья и несчастья. Неприлично человеку судить всемирные события, которые, медленно заготовляясь в лоне времен, только отчасти принадлежат тому времени, в которое мы их переносим» [5, II, с. 286 - 287]. Но Гумбольдт говорил о том, насколько относительны взгляды на счастье ввиду хода истории. Леонтьев же просто умалял счастье как самодостаточную черту человеческой жизни. Здесь мы усматриваем важное противоречие между обоими авторами. Видимо, в силу такого противоречия Леонтьев мог написать: «...только на почве зла вырастает добро и великие личности». Однако сфера применения этого величия подлежала точному определению. Отсюда новый тезис Леонтьева: «лучше война, поэтические суеверия и доблестные предрассудки, чем всеобщая бесцветность». Отсюда Леонтьев пришел к тому выводу, что «народность», особенно в России, «нужнее демократической гуманности (об этом есть уже большая статья)». Данный тезис вводит нас как в общий контекст раннего творчества Леонтьева [см. об этом: 3, с. 11 - 12; 25, с. 100 - 103], так и в мир публицистики Аполлона Григорьева.
В «Нескольких воспоминаниях и мыслях о покойном Ап. Григорьеве» Леонтьев выделил памфлет этого автора «Плачевные размышления о деспотизме и вольном рабстве мысли» [17, VI, кн. 1, с. 13; кн. 2, с. 269]. Памфлет [4; см. атрибуцию: 10, с. 239, 238] важен в первую очередь тем, что он завершил целую серию программных выступлений Григорьева в «Якоре» [см.: 2, с. 338 - 339].
«С помощью этого потока манифестов, редакционных и личных статей Григорьев установил направление журнала и сформулировал собственную позицию, в которую в течение всего года работы в журнале не внес существенных изменений», - резюмировал Р. Виттакер [2, с. 339; см. также: 9, с. 203 - 208]. В нашем случае необходимо выделить «Плачевные раз-
25
мышления о деспотизме и вольном рабстве мысли» как выступление в защиту идеи русской народности.
Для Г ригорьева «народность есть набор национальных характеристик, коренящихся в русском Православии» [2, с. 342]. Едва ли странно, что его привлекла и такая специфическая форма русской религиозной жизни, как юродство. В своем памфлете Григорьев иронически сравнил суеверия, принятые в народе и в образованном кругу. Ему вспомнился известный в 1840-е - 50-е годы московский юродивый И. Я. Корейша. Григорьев писал: «Есть, например, юродство модное, американское, спиритуализм (спиритизм - С. Д.) <...>. Ты скажешь, что сотни тысяч народа занимаются спиритуализмом? Сотни тысяч народа перебывали в больнице умалишенных, где жил покойный Иван Яковлевич, сотни тысяч народа шли за гробом. То, дескать, народ образованный, американцы и англичане, а это не люди, а звери» [4, с. 42]. Леонтьев, которого этот мотив восхитил [17, VI, кн. 1, с. 13], мог обозначить веру в юродивых как «доблестные предрассудки» и оценить спиритизм в качестве признака «всеобщей бесцветности».
Обращаясь к редакции «Якоря», Григорьев восклицал: «Я уверен, что в отроческие годы свои ты плакивала над фальшиво-сантиментальным изображением юродивого “Мити” в Юрии Милославском? Положим, что теперь ты не заплачешь, да и я уж не заплачу. Но главу об юродивом в “Детстве” Толстого ведь ты не обвинишь в фальшивости, ведь ты и теперь придешь в восторг от ее поэтической правды?.. А что ты, например, тоже на счет юродивого Островского в “Минине” каких мыслей?.. А ведь поэзия - либо ложь, либо самая дорогая жизненная правда» [4, с. 43]. Смысл, который Г ригорьев связывал с образами юродивых в литературе (М. Н. Загоскин, Л. Н. Толстой, А. Н. Островский), Леонтьев мог обозначить словами «поэтические суеверия».
Наконец, в целом памфлет Григорьева перекликается именно с тем тезисом Леонтьева, где народность поставлена выше «демократической гуманности». На это мнение прямо наводят заключительные фразы памфлета: «Да! народу надо служить, а не публике, — и честно следует обращаться со словом. <...>. А связь наша с нашим прошедшим, с нашею почвою, со всем нашим бытовым, т<о> е<сть> ясное уразумение во всем этом законов нашего организма народного, - дело немалой важности. Не так ли, моя верующая в народ редакция?» [4, с. 47].
Какой вывод о становлении и развитии молодого Леонтьева можно сделать на фоне всех проведенных параллелей? Безусловно, писатель крайне четко воспринимал важные для него идеи Гумбольдта, Григорьева или Милля. Тем не менее свои мысли Леонтьев формулировал, стремясь к эмансипации от возможных первоисточников. Поэтому он старался ничего не повторять дословно, зато мог напрямую переосмыслять тексты. Так закладывалась первая ступень той лестницы, что привела Леонтьева к самобытной роли в истории общественной мысли.
26
Особую проблему составляет то, что свои тезисы Леонтьев вводил не в публицистический текст (хотя бы и обладающий условной эпистолярной формой), а в частное письмо, не рассчитанное на огласку. Его адресатом была не широкая публика, а лично Н.Н. Страхов. Этого адресата следовало заинтересовать, чтобы иметь доступ сначала в круг литераторов-почвенников, а уже потом - к читателям. Роль автора письма дополнил статус публициста, писавшего для расширяющейся аудитории.
В чем заключается этот статус? «Публицист <...> прямо и открыто агитирует, убеждает, пропагандирует. Здесь функция убеждения первична, она выражена в слове (в предметном значении, в его эмоциональных и оценочных оттенках) и не опосредствована другими факторами и категориями (образом, например)» [21, с. 203]. Тезисы Леонтьева из письма к Страхову от 20 мая 1863 года не противоречат подобной характеристике. Но они не отменяют и частный характер этого письма.
Можно сказать, что некий публицистический субстрат легко разместился в рамках так называемого бытового письма. Как писал обосновавший использование этого термина Ю. Н. Тынянов [см. 23, с. 264 - 266], «быт кишит рудиментами разных интеллектуальных деятельностей» [23, с. 264]. Бесспорно, в первую очередь это относится к быту литературножурнальных кругов, предполагающему обсуждения идейных проблем.
Леонтьев участвовал в таких обсуждениях, беседуя с Григорьевым [17, VI, кн. 1, с. 12 - 14]. Затем у него начали складываться отношения со Страховым как с сотрудником журнала «Время». Поддерживая их, Леонтьев принял статус публициста, который воплотился в эпистолярном тексте. В итоге письмо Леонтьева к Страхову от 20 мая 1863 года не преодолело свой частный характер, но оно стало «профессионально ориентированным». При помощи этого термина определяется «переписка ученых, связанных, прежде всего, не дружескими, а научными интересами» [см.: 1, с. 37 - 38]. Но здесь уместно применить термин к сфере идейных интересов.
Мы говорим о логике соприкосновения жанров, когда Леонтьев равнозначно пропагандировал свои взгляды в статье и письме. Уже к 1863 году этот подход прямо дал о себе знать. Так начинал складываться творческий путь Леонтьева как будущего мастера эпистолярной прозы. Но даже если Страхов тогда и присмотрелся к Леонтьеву, это не могло повлечь за собой никаких публикаций на страницах «Времени». Не позднее 29 мая 1863 года в литературные круги Петербурга проникли вести о закрытии журнала из-за статьи Страхова «Роковой вопрос», посвященной межнациональному конфликту русских и поляков [см.: 20. Т. II, 336]. После этого Леонтьев и Страхов, несмотря ни на что, поддерживали связи друг с другом на протяжении десятков лет. Однако в итоге позиции Леонтьева все же разочаровали Страхова.
Не углубляясь в сложный круг проблем, связанных с этим сюжетом, отметим оценку из позднего письма Страхова к А. А. Фету от 6 мая
27
1891 года: «Откуда взять резко разграниченные сословия, красивые одежды, рыцарские нравы и пр.<очее> - словом, все, что так нужно К. Н. Леонтьеву? Он бы, кажется, сейчас согласился, чтобы его казнили, лишь бы это совершилось с эффектной церемонией и палач был бы в красивой одежде и с позолоченным топором» [22, с. 519]. Какие бы мысли позднего Леонтьева ни вызвали подобную иронию, приходится оглядываться по старшинству и на его эпистолярный тезис 1863 года - о том, что «прекрасное важнее полезного».
Список литературы
1. Белунова Н.И. Дружеские письма творческой интеллигенции конца XIX - начала ХХ в. (жанр и текст писем). - СПб.: Изд-во СПбГУ, 2000.
2. Виттакер Р. Последний русский романтик Аполлон Григорьев (1822 - 1864 гг.) / пер. с англ. М.А. Шерешевской. - СПб.: Акад. проект, 2000.
3. Володихин Д.М. “Высокомерный странник”. Философия и жизнь Константина Леонтьева. - М.: Мануфактура, 2000.
4. <Григорьев А. А.>. Плачевные размышления о деспотизме и вольном рабстве мысли // Якорь. - 1863. - № 3. - С. 41 - 47 (пагинации, подп. “Ненужный человек”).
5. Гумбольдт А. фон. Космос. Опыт физического мироописания. Ч. I - II / пер. с нем. Николая Фролова. - СПб.; М., 1848 - 1851.
6. Гуральник У.А. Эстетика реализма // Чернышевский Н. Г. Избранные эстетические произведения / вступит. ст. и коммент. У.А. Гуральника. - 2-е изд. - М.: Искусство, 1978.
7. Добряков С.В. Константин Леонтьев как прототип героев И. С. Тургенева // Тургеневские чтения. Сб. статей / сост. Е. Г. Петраш. - М.: Русский путь, 2006. - Вып. 2.
8. Добряков С.В. Литературные связи К.Н. Леонтьева и А.А. Григорьева // Х Царскосельские чтения / под ред. В.Н. Скворцова. - СПб.: ЛГУ имени А. С. Пушкина, 2006. - Т. I.
9. Егоров Б.Ф. Аполлон Григорьев. - М.: Молодая гвардия, 2000.
10. Егоров Б.Ф. Аполлон Григорьев — критик. Ст. 1. Приложения. 1. Библиография критики и художественной прозы Ап. Григорьева // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. - Тарту, 1960. - Вып. 98. - С. 194 - 215.
11. Жуков К.А. Восточный вопрос в историософской концепции К. Н. Леонтьева. СПб.: Алетейя, 2006.
12. Зубов С.В. Парадоксы Константина Леонтьева. - Саратов: Саратовский гос. техн. ун-т, 2007.
13. Иваск Ю.П. Константин Леонтьев (1831 - 1891). Жизнь и творчество // К. Н. Леонтьев: pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей после 1917 г. Антология. - СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. - Кн. 2.
14. Коноплянцев А.М. Жизнь К.Н. Леонтьева в связи с развитием его миросозерцания // Памяти К. Н. Леонтьева. Лит. сборник. - СПб., 1911.
15. Леонтьев К.Н. <Письмо Н.Н. Страхову. 20 мая 1863 года> // ОР РНБ. Ф. 747. Ед. хр. 17. Лл. 1 - 2 об.
16. Леонтьев К.Н. Собр. соч.: в 9 т. - М.; СПб.: 1912 - 1913.
17. Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: в 12 т. - СПб.: Владимир Даль, 2000 - 2009.
18. Леонтьев К.Н. Избранные письма. 1854 - 1891 / публ., предисл. и коммент. Д. А. Соловьева. - СПб.: Пушкинский фонд, 1993.
28
19. <Милль Дж. Ст .>. Основания политической экономии. <Перевод с замечаниями Н. Г. Чернышевского> // Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: в 15 т. - М.: ОГИЗ; ГИХЛ, 1949.
20. Никитенко А.В. Дневник: в 3 т. / подг. текста и примеч. И.Я. Айзенштока. -Л.: ГИХЛ. 1955 - 1956.
21. Солганик Г.Я. Стилистика текста: учеб. пособие. - 9-е изд. - М.: Флинта; Наука, 2009.
22. Страхов Н.Н. <Письмо А. А. Фету. 6 мая 1891 года> // Литературное Наследство / отв. ред. Т.А. Динесман. - М.: ИМЛИ РАН, 2011. - Т. 103. А. А. Фет и его литературное окружение. - Кн. 2.
23. Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М.: Наука, 1977. - С. 255 - 270.
24. Фетисенко О.Л. “Гептастилисты”: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики (Идеи русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины XIX - первой половины ХХ века). - СПб.: Пушкинский Дом, 2012.
25. Хатунцев С.В. Константин Леонтьев: Интеллектуальная биография. 1850 -1874 гг. - СПб.: Алетейя, 2007.
29
