CC BY
76
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
УДК 1(091)
РЕЛИГИОЗНАЯ И ЭСТЕТИЧЕСКАЯ КОНСТАНТЫ ФИЛОСОФСКОГО ДИСКУРСА К.Н. ЛЕОНТЬЕВА
© 2012 г. Р.А. Гоголев
Нижегородский государственный архитектурно-строительный университет
fanariot@gmail .com
Поступила в редакцию 30.04.2012
На фоне биографии К.Н. Леонтьева анализируются отдельные аспекты его творчества. Ключевые слова: К.Н. Леонтьев, философия, литература, эстетика, религия.
В литературе, посвящённой анализу творчества русского мыслителя К.Н. Леонтьева (18311891), принято указывать на глубокую взаимосвязь обстоятельств его жизненного пути и особенностей философского дискурса. Более того, существует точка зрения, что «творчество Леонтьева - его широко и страстно написанная автобиография»; это подчёркивает диалектическую связь его философии с образом жизни. Созерцание истории собственной биографии рождает творчество, которое, будучи обогащено жизненным опытом, претворяется в философию, на которую возлагается задача мерила общественной жизни, что воспроизводит классическую схему античности: пребывание - ис-хождение - возвращение. Так автобиография становится началом историографии. Унифор-мизм в развитии как отдельного человека, так и целой культуры придает этому положению дополнительные эвристические потенции. Поскольку каждый человек есть микрокосм, отражающий в самом себе мир, «то история человеческой души должна соответствовать истории мира. Так мистика, давшая начало автобиографии, понимаемой как история собственной души, вместе с тем породила и философию истории» [1].
Примечательно, что подтверждение этому можно найти и в литературной деятельности К. Н. Леонтьева. С одной стороны, он работает над философской и политической публицистикой, с другой - пишет блестящие романы и повести из жизни христиан в Турции, исполненные историософских и эсхатологических заме-
чаний; с одной стороны - «Византизм и славянство», с другой - «Одиссей Полихрониадес». После обращения Леонтьев хотел написать роман «в строго православном духе», в котором главный герой будет той личностью, которая в самой жизни является «носителем идеала», примером воплощения тайных чаяний его публицистики. «Радостно мечтал я о том, как могут повториться у других людей те самые глубочайшие чувства, которые волновали меня, и какая будет от этого им польза и духовная, и национальная, и эстетическая. Всё это думал я в течение 18 лет; думал часто; думал страстно даже иногда; думал, не сделал» [2, с. 783]. Ко времени написания этих строк Леонтьев почти отказался от мысли написать роман и работал над мемуарными очерками, на которые возлагались подобные же надежды. В них должна была быть выявлена та «нить, за которую Господь выводит из лабиринта страстей и умственных блужданий»1. Характерно, что данная проблематика художественного произведения восходит к классическим образцам жанра исповеди (Аврелий Августин, П. Абеляр, Ж.-Ж. Руссо).
Раскрытие действенного соотношения религиозной и эстетической констант, безусловно, может быть отнесено к отправным положениям в исследовании как философии истории, так и всего творчества К.Н. Леонтьева в целом. При попытке уточнить и проанализировать это сочетание исследователь неизменно сталкивается с очевидным парадоксом, ибо два этих начала обнаруживаются неразрывно связанными. «Я эстетик, - говорил Леонтьев Закржевскому, -
потому что эстетика религиозна, и религиозен потому, что религия эстетична» [3]. Посему во избежание разрыва смысловой и семантической ткани материала на первоначальном этапе приходится прибегать к синхронно-сравнительному анализу, когда обе составляющие рассматриваются параллельно друг другу. Основанием для подобного подхода служат в первую очередь автобиографические материалы, мемуары Леонтьева «как форма авторской саморе-флексии»2. На самом деле, при попытке выявить генезис религиозного чувства исследователь неизбежно сталкивается с органичной, неразрывной переплетенностью его с эстетическими переживаниями детства писателя. «Не знаю, как бывает это у других, но у меня те чувства мои, которые соединились с какою-нибудь картиной, лучше сохранились в памяти, - вспоминает Леонтьев. - Помню картину, помню чувство. Помню кабинет матери, полосатый, трехцветный диван, на котором я, проснувшись, ленился. Зимнее утро, из окон виден сад наш в снегу. Помню, сестра, оборотившись к углу, читает по книжке псалом... Эти слова я с того времени запомнил, и они мне очень нравились. Почему-то особенно трогали сердце. <...> И когда уже мне было 40 лет, когда матери не было уже на свете, когда после целого ряда сильнейших душевных бурь я захотел сызнова учиться верить и поехал на Афон к русским монахам, то от этих утренних молитв в красивом кабинете матери с видом на засыпанный снегом сад и от этих слов псалма мне всё светился какой-то и дальний, и коротко знакомый, любимый и теплый свет. Поэзия религиозных впечатлений способствует сохранению в сердце любви к религии. А любовь может снова возжечь в сердце угасшую веру. Любя веру и её поэзию, захочется опять верить. А кто крепко захочет, тот уверует» (курсив мой. - Р.Г.) [2, с. 794-795]. В этом признании Леонтьев приподнимает покров над тайной своего последующего возвращения к вере. Впоследствии, как признается он сам, «юношей в 50-х годах и я заплатил дань европейскому либерализму» [4].
Годы учебы в университете, знакомство с И. С. Тургеневым, театр военных действий в Крыму - открывают для Леонтьева жизнь над собой не рефлектирующую, лишенную условностей, на которые обречены мирные времена, избавленную от мнимых гармоний и фальши. Сама природа вносила разнообразие во впечатления и наблюдения, которые по широте своего спектра, яркости колорита и накалу страстей были далеки от мира либералов из дурно меблированных комнат. К этому времени относится
знакомство Леонтьева с И. Н. Шатиловым - выдающимся русским ученым-орнитологом, в имении которого молодой писатель знакомится с трудами Кювье, Гумбольдта, мечтает «внести в искусство какие-то новые формы, на основании естественных наук». Спустя годы Леонтьев с разочарованием отмечает: «Наука, отвлекая художника в настоящем, портит его приемы и в будущем, и надо быть почти гением, чтобы стиснуть, задавить в себе этот тяжёлый груз научных фактов и воспоминаний, чтобы не потеряться в мелочах, чтобы вырваться из этих тисков мелкого, хотя бы красивого реализма в высь и на простор широких линий.» [5].
Как справедливо замечает Бердяев, «у К.Н. Леонтьева формируется миросозерцание, во многом предвосхищающее Ницше» [6]. Впервые оно находит выражение в написанном в 1864 году романе «В своём краю» (1864 г.) через лирического героя Милькеева. «Необходимы страдания и широкое поле борьбы! <...> Я сам готов страдать, и страдал, и буду страдать. И не обязан жалеть других рассудком!.. <...> Идеал всемирного равенства, труда и покоя?.. Избави Боже! <...> Нам есть указание в природе, которая обожает разнообразие, пышность форм; наша жизнь по её примеру должна быть сложна, богата. Главный элемент разнообразия есть личность, она выше своих произведений. Многосторонняя сила личности или односторонняя доблесть её - вот более других ясная цель истории; будут истинные люди, будут и произведения! <...> Прекрасное - вот цель жизни, и добрая нравственность, и самоотвержение ценны только как одно из проявлений прекрасного, как свободное творчество добра. Чем больше развивается человек, тем больше он верит в прекрасное, тем меньше верит в полезное» (курсив мой. - Р.Г.) [7].
Тезис Леонтьева о личности как главном элементе разнообразия, станет сквозным для всего творчества мыслителя. Сильная, яркая личность как условие полноты исторического процесса со временем будет переосмыслена в христианском ключе: яркая, самобытная личность является необходимым условием удержания прихода антихриста, наступления последних времен. И наоборот, опрощение личности ведет к истаиванию разнообразия и свидетельствует о старении - дряхлении мира.
Действительно, литературное творчество тех лет предстает как апофеоз языческой эстетики Леонтьева. Тема Ренессанса появляется здесь отнюдь не случайно. Явно и отчетливо обнаруживается определённое родство между леонть-евским героем и титанами Возрождения. Как
писал Я. Буркхардт об этой эпохе европейской культуры, «XV столетие особым образом отмечено разносторонними людьми. <...> Когда, стремление к высшему развитию личности и сочеталось с действительно могучей и разносторонней натурой, способной овладеть всеми областями тогдашнего образования, то возникал «разносторонний человек»» [8]. В Милькееве мы обнаруживаем близкую той эпохе, почти ренессансную натуру.
Разрыв Леонтьева с духом времени и прогрессивными современниками становится предрешен. Замечательное повествование об этом периоде жизни Леонтьева содержится в воспоминаниях его ученика - А.А. Александрова. Порывая отношения с деятелем, олицетворявшим самую идею либерализма, Леонтьев образно подмечает: «— Вот вам живая иллюстрация. Подворье во вкусе византийском - это церковь, религия; дом Белосельских в роде какого-то «рококо» - это знать, аристократия; желтые садики и красные рубашки - это живописность простонародного быта. Как это всё прекрасно и осмысленно! И всё это надо уничтожить и сравнять для того, чтобы везде были все маленькие, одинаковые домики, или вот такие многоэтажные буржуазные казармы, которых так много на Невском!
- Как вы любите картины! - воскликнул Пиотровский.
- Картины в жизни, - возразил я, - не просто картины для удовольствия зрителя; они суть выражение какого-то внутреннего высокого закона жизни, - такого же нерушимого, как и все другие законы природы.» [9].
Леонтьев осознает, что «прекрасное на стороне церкви, монархии, войска, дворянства, неравенства и т. д., а не на стороне современного равенства средней буржуазности» [6, с. 47], которая словно не хочет замечать этого симптома конца - катастрофического сокращения эстетики жизни. Впоследствии мыслитель вспоминает: «Эстетика спасла во мне гражданственность... я понял, что для боготворимой тогда мною поэзии жизни - необходимы почти все те общие формы и виды человеческого развития» [10].
Консульская служба, болезнь, повлекшая за собой религиозное обращение, выступили своего рода катализатором того духовного процесса, который привел в конце концов «доктора, да ещё и литератора» к ногам афонских, а затем и оптинских старцев. И хотя религиозная вера есть сама по себе Дар, именно она стала путеводной нитью, недостающим звеном складывающегося мировоззрения; смогла объяснить
прикровенный смысл, открыть «Высшую Телеологию» тех процессов, которые Леонтьев объективно наблюдает как естествоиспытатель и художник. «Личная вера почему-то вдруг докончила в 40 лет и политическое, и художественное воспитание моё. <.> В лето 1871 года., когда, консулом в Салониках, лежа на диване в страхе неожиданной смерти. я смотрел на образ Божией Матери. я думал в ту минуту даже не о спасении души (ибо вера в Личного Бога давно далась мне гораздо легче, чем вера в моё собственное личное бессмертие); я, обыкновенно вовсе не боязливый, пришёл в ужас просто от мысли о телесной смерти и, будучи уже заранее подготовлен (как я уже сказал) целым рядом других психологических превращений, симпатий и отвращений, я вдруг, в одну минуту, поверил в существование и в могущество этой Божией Матери; .и воскликнул: “Матерь Божия! Рано! Рано умирать мне!.. Я ещё ничего не сделал достойного моих способностей и вёл в высшей степени развратную, утонченно-грешную жизнь! Подыми меня с этого одра смерти. Я поеду в Афон, поклонюсь старцам, чтобы они обратили меня в простого и настоящего православного, верующего и в среду, и в пятницу, и в чудеса и даже постригусь в монахи.”» [11], - вспоминает Леонтьев двадцать лет спустя. Страх, на котором делает здесь акцент Леонтьев, ужас перед небытием, смертью является отправной точкой в формировании христианского мировоззрения Леонтьева. В письме к А. Александрову Леонтьев так комментирует созидательную роль страха в своей судьбе: «Страх животный унижает как будто нас. Тем лучше - унизимся перед Богом; через это мы нравственно станем выше. Та любовь к Богу, которая до того совершенна, что изгоняет
5
страх , доступна только очень немногим; даже из <.> святых <.> очень немногие позволяли себе говорить то, что позволил себе сказать Антоний Великий: “Я Бога теперь уже так люблю, что и не боюсь Его.” <.> .Тогда (в 1871 году
- Р.Г.) я испытал вдруг чувство беспомощности моей перед невидимыми карающими силами, и ужаснулся от животного страха, тогда только я почувствовал себя в своих глазах в самом деле униженным и нуждающимся не в человеческой, а в Божеской помощи»6.
Рассказ К.Н. Леонтьева текстуально почти совпадает со стихом псалма: «Сердце моё смяте-ся во мне и боязнь смерти нападе на мя: Страх и трепет прииде на мя, и покры мя тьма. <.> Чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури» [Пс. 54: 5-6, 9]. Именно эта творческая тьма, онтологически соответствующая первоначальной
тьме книги Бытия, несет в себе потенцию Откровения Божества7, следующего вслед за личным решением человека8. Святоотеческое толкование данного стиха сообщает, что такое состояние постигает человека: «в искушениях и скорбях, что не только овладевается страхом и трепетом, но и покрываются тьмою, находясь по душе в нерешимости»9. Страх Божий стал причиной «первоначального откровения бытия», источником, в смысле возвращения к истокам (Нокэте§) личной веры, ставшей скрепой, стержнем, на который оказались нанизанными элементы прежнего мировоззрения Константина Леонтьева. Православная вера стала для философа движущей силой всего его последующего жизненного поиска. Между тем уникальным явилось то,
что эстетическая компонента, как станет ясно
10
далее, сохранила своё присутствие , получив, однако, иную программу и направленность.
Примечания
1. Первым подобным опытом можно считать «Четыре письма с Афона» (см. Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. СПб., 20002005. Т. 7. Кн. 1. Публицистика 1862-1879 годов. СПб., 2005. С. 131-175).
2. См. подробно раскрытие данного тезиса в статье: Майорова О.Е. Мемуары как форма авторефлексии. К истории неосуществленного замысла Константина Леонтьева //биограф. альманах Лица. М.-СПб., 1995. № 6.
3. Почти полная параллель с речью Алеши Карамазова после похорон Илюшеньки: «.Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное ещё из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение». Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 15. Л., 1976. С. 195.
4. Последовательно раскрытие этого леонтьев-ского тезиса содержится в статье «нигилиста в отставке», идеолога «Народной воли» Тихомирова Л.А. Апокалипсическое учение о судьбах и конце мира //Христианин, 1907. № 9.
5. [I Иоан. 4:18]. На созидательную роль страха ссылаются крупнейшие представители патристики. Так, прп. Авва Дорофей, ссылаясь на стих книги Притч «Страхом Господним укрепляется всяк от зла» (Притч. 15:27), настаивает, что без страха Божия человек «не может совершить ни добродетели, ни
чего-либо благого». Дорофей, авва. Поучения, послания, вопросы, ответы. М., 1991. С. 200. Прп. Исаак Сирин учит, что страх необходим человеческой природе, чтобы «хранить пределы послушания Богу». Задача аскетического подвига - духовное ведение «естественно следует за деланием добродетелей. Тому же и другому предшествуют страх и любовь. И опять же любви предшествует страх». Исаак Сирин. Слова подвижнические. Слово 5 //Иже во святых отца нашего аввы Исаака Сирянина слова подвижнические. М., 1993. С. 26. Свт. Григорий Богослов полагает, что начать восходить на высоту подвижнической жизни можно только «научившись начаткам у страха, им очистившись, .утончившись». Григорий Богослов, свят., архиеп. Константинопольский. Собрание творений в 2 томах. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994. Т. 1. С. 536. Исчерпывающая статья, в которой анализируется роль страха Божия в творчестве К.Н. Леонтьева, принадлежит архим. Кириллу (Зайцеву). Зайцев К. Любовь и страх (Памяти Константина Леонтьева) // К.Н. Леонтьев: pro et contra. В
2 х кн. СПб., 1995. Т. II. C. 197-228.
6. Письма К.Н. Леонтьева Анатолию Александрову //Богословский Вестник, 1914. № 3. С. 458. Согласно М. Хайдеггеру, именно страх, ужас перед «светлой ночью ничто», порождает первоначальное откровение бытия как такового: обнаруживается, что оно есть нечто сущее, а не отнюдь ничто. И лишь только потому, что оно открывается в самой основе существования, сущее может вызвать у нас удивление и основной вопрос метафизики, который у Хайдеггера встаёт в формулировке: «почему вообще есть сущее, а не наоборот ничто?». Хайдеггер М. Что такое метафизика? // М. Хайдеггер. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер с нем. М., 1993. C. 22.
7. Эта идея своими корнями уходит в христианскую мистику в литургии св. Амвросия Медиолан-ского, «прежде Рождества состояние вертепа в ней [пещере] описывается словами: «Lux non fuit unquam sed sempen tenebrae» («абсолютная тьма, без теней»). Для Православного христианина таким же значением обладает «незаходимый мрак» (Канон покаянный св. Андрея Критского), предшествующий умному Рождению Христа в сердце человека». <Карпец В.И.> Веков К.А. Золото вещественное и золото умное //Василий Валентин. Двенадцать ключей мудрости / Пер. с франц. М., 1999. C. 180.
8. Именно в духе личного экзистенциального выбора толкуется этот эпизод леонтьевской биографии в: Володихин Д.М. «Пустынное место» в судьбе Константина Леонтьева //Володихин Д.М. «Высокомерный странник». Философия и жизнь Константина Леонтьева. М., 2000. С. 83. Автор впервые производит впечатляющий анализ всех мемуарных свидетельств об этом судьбоносном в жизни Леонтьева событии.
9. Толковая Псалтырь Ефимия Зигабена, изъясненная по свято-отеческим толкованиям. М., <б. г.>. С. 329.
10. Подчас именно это обстоятельство приводит иных исследователей к отрицанию духовного перерождения Леонтьева: «Религиозный перелом не был кризисом в смысле перерождения: и шестидесятилет-
ним монахом Леонтьев остался ни на йоту не изменившимся эстетиком-аморалистом. И та «личная вера», к которой он принудил себя, цельным пластом легла на другой, сложившийся независимо от него». Аггеев К.М. Христианство и его отношение к благо-устроению земной жизни. Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К.Н. Леонтьевым понимания христианства. Киев, 1909. С. 99-100.
Список литературы
1. Бицилли П.М. Элементы средневековой культуры. СПб., 1995. С. 147.
2. Леонтьев К.Н. Моё обращение и жизнь на Св. Афонской Горе // Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. СПб., 2000-2005. Т. 6. Кн. 1. Воспоминания, очерки, автобиографические произведения. СПб., 2003.
3 . Закржевский А. Одинокий мыслитель (Константин Леонтьев). К 25 летию со дня смерти. Киев, 1916. С. 13-14.
4. Леонтьев К.Н. Рассказ моей матери об Императрице Марии Феодоровне // Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. Т. 6. Кн. 1. СПб., 2003. С. 561.
5. Леонтьев К.Н. Мои дела с Тургеневым и т.д. // К. Леонтьев. Воспоминания. (1831-1868 гг.) / Собрание сочинений К. Леонтьева. Т. 9. СПб., 1913. С. 151 -152.
6. Бердяев Н.А. Константин Леонтьев (Очерк из истории русской религиозной мысли) // К.Н. Леонтьев: pro et contra. В 2 х кн. /Вступ. ст. А.А. Королькова, сост., послесл. и примеч. А.П. Козырева. СПб., 1995. Т. II.
7. Леонтьев К.Н. В своём краю. (Роман) // Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. СПб., 2000-2005. Т. 2. Произведения 18б1-1864 годов. СПб., 2000. С. 152-153.
8. Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. М., 1996. С. 12б-127.
9. Александров А.А. Константин Николаевич Леонтьев // Русский вестник, 1892, IV. С. 2б7-2б8.
1Q. Леонтьев К.Н. Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891) I Общ. ред., сост. и коммент. Г.Б. Кремнева; вступ. ст. и коммент. В.И. Косика. М., 1996. С. 459.
1 1. Розанов В.В. Из переписки К.Н. Леонтьева //Русский Вестник, 1903. № 6. С. 421-422.
RELIGIOUS AND AESTHETIC CONSTANTS IN K.N. LEONTYEV S PHILOSOPHICAL DISCOURSE
Gogolev R.A.
Some aspects of K.N. Leontyev's work are analyzed against the background of his biography.
Keywords: K.N. Leontyev, philosophy, literature, aesthetics, religion.
