CC BY
29
Вестник ПСТГУ III: Филология
2010. Вып. 1 (19). С. 109-123
Конференция памяти профессора Казанской духовной академии А. В. Попова (1856—1909)
(Издательский отдел Московской Патриархии, 24 ноября)
Конференция «Современная православная гимнография» была посвящена памяти А. В. Попова — автора трудов по гимнографии, в том числе и обширного исследования «Русские православные акафисты». Организаторами форума выступили издательство Московской Патриархии и Научный центр по изучению церковнославянского языка при Институте русского языка им. В. В. Виноградова российской академии наук.
Конференцию возглавил архиепископ Орехово-Зуевский Алексий, председатель Синодальной богослужебной комиссии. В своем вступительном слове он, кратко рассказав о направлениях деятельности руководимой им комиссии, подчеркнул, что богослужение является важнейшим способом формирования православного верующего. Поэтому церковные произведения должны наполняться только теми словами, которые проникнуты любовью. Владыка предостерег от резких, критических оценок вновь создаваемых текстов. он призвал к тому, чтобы гимнографические тексты оценивались только с позиций внимательного соучастия и согласных мнений. Все — составители молитвословий, их эксперты и исследователи, должны помнить, что главная задача гимна заключается в умножении славы чествуемого святого.
С приветствием выступил прот. Владимир Силовьев, главный редактор издательства Московской Патриархии.
Затем руководитель Научного центра по изучению церковнославянского языка кандидат филологических наук А. Г. Кравецкий зачитал письмо директора Института русского языка им. В. В. Виноградова доктора филологических наук члена-корреспондента РАН А. М. Молдавана. В приветствии отмечено, что конференция, проводимая в стенах издательства Московской Патриархии, приурочена к 100-летию со дня кончины А. В. Попова, автора пионерской работы, посвященной исследованию русских акафистов. Этот жанр церковной гимног-рафии представляет значительный интерес для филологов, и можно надеяться, что дело казанского профессора будет продолжено, а светская и церковная наука обогатятся квалифицированными работами по истории акафистов, созданных в ХХ—ХХ1 вв. А. М. Молдаван подчеркнул также плодотворность многолетнего сотрудничества академических ученых и исследователей, которые трудятся в ду-
ховных учебных заведениях на поприще всестороннего изучения церковнославянского языка и произведений, на нем написанных.
Затем обязанности председателя были возложены на члена Синодальной богослужебной комиссии, прот. Сергия Правдолюбова и конференция, в которой приняли участие представители ведущих научно-исследовательских и образовательных учреждений (главным образом духовных), начала свою работу.
В конференции приняла участие заведующая кафедрой теории и истории языка ПСТГУ доктор филологических наук Л. И. Маршева с докладом «Понятие гимнографического нарратива в свете идей А. В. Попова». Докладчица отметила, что во введении к своей книге «Православные русские акафисты» А. В. Попов пишет: «Православный акафист как особая форма церковных песнопений, по материалу и строю своего содержания, принадлежит к области христианской церковной поэзии». Ниже он для краткости называет ее псалмодика, куда, помимо акафиста, включает богослужебный канон, тропарь, кондак, стихиру и т. д. и, сравнивая эти гимнографические произведения с так называемой гуманитарной поэзией, высказывает целый ряд суждений. Они, без сомнения, не утратили своей актуальности и в настоящее время.
Очевидно, что гимнография проникнута высоким миропониманием и возвышенным духовным самочувствием, она изображает «то настроение и те субъективные чувства, которые неразрывно связываются с мыслию о Боге, Творце и Промыслителе мира, праведном Судии». При этом «псалмодика изображает волнения не исключительно обычные человеческие; в ней передается в то же время чувство постоянного воздействия Божия на душу христианина». Однако, в отличие от светской лирики, гимнография выражает чувства, при бесстрастии, которое, конечно, нельзя отождествлять с бесчувственностью. Напротив, это очень глубокие, горячие чувства, проникнутые чистотой, возвышенностью, святостью.
В качестве определяющего признака псалмодики А. В. Попов выделяет свойство субъективной бесконечности (в противовес субъективной ограниченности гуманитарной лирики).
Высказывается ученый и по поводу эстетического начала в гимнографии. Он призывает четко осознать: «Красота в творчестве требует законченности: где красота, там есть границы и есть цельность». Красота в псалмодике всегда возвышенная, величественная, а главное — беспредельная, как и само христианство.
Этим объясняется и чрезвычайно специфическая трактовка гимнографического образа: «Необъятный духовный образ может быть воссоздан, прояснен и осмыслен лишь комплексом многих земных образов», Но даже и такого конгломерата будет недостаточно, поскольку гимнографические «образы внешне отрешены от внутреннего содержания и имеют лишь служебное значение символов, намеков и указаний на воспеваемые предметы». Для псалмодики совершенно необязательно, чтобы образы составляли систему: «Здесь нужно только, чтобы была соблюдена согласованность их на основе изображаемого душевного состояния».
Постоянно отталкиваясь от классического родового деления литературы на эпос, лирику, драму, А. В. Попов приходит в конце концов к выводу, который
диссонирует с традиционным взглядом на гимнографию как на поэзию. Исследователь подчеркивает, что в псалмодике соединены два предмета: во-первых, изображение какого-то факта или события, а во-вторых, выражение взволнованных чувств, вызванных этим фактом или событием. А значит, «гимнографическое произведение принимает вид лиро-эпического». Являясь по существу поэзией, оно характеризуется такой эпической чертой, как повествование. Однако, в противоположность светским рассказам, повестям, романам и проч., оно абсолютно чуждо вымыслу. Объектом гимнографии выступает действительный мир, в ней не может быть придуманного события — она имеет дело с исторически достоверными фактами, событиями и личностями.
Весьма плодотворные мысли А. В. Попова о христианской поэзии, ее принципах и признаках, сформулированные им в начале XX в., побуждают ввести в научно-литургический обиход комплексное понятие гимнографического нарратива — гимнографического повествования, реальное существование которого очевидно. Главными характеристиками названного явления следует считать динамизм, непрерывность и поступательность, которые без труда можно найти в трех основных его разновидностях.
Итак, в первую очередь абсолютно самообъективна повествовательная доминанта гимнографии. В ней одно событие активно, калейдоскопически сменяется другим, для них характерны временные и географические переключения. Приведенная трактовка может показаться слишком обобщающей, противоречащей самой сути церковнославянского языка как языка неспешного — описательного, сосредоточенного на духовных «деталях», метафорах и символах, и абстрактно-рассудочного, уводящего в умозрительные и душеполезные области. Но достаточно услышать, например, «Свете тихий», Херувимскую песнь, чтобы обнаружить там пульсирующий динамизм и напряженное действие.
Второй тип гимнографического нарратива закономерно связан с определенной периодичностью и континуальностью церковного года, богослужения которого делятся на соответствующие круги (суточный, седмичный, годовой). Этот вид повествования, помимо огромного количества текстов, вбирает в свою цельную орбиту пение, обряды, священнодействия. Все они — по отдельности и вкупе — имеют глубокий богословский смысл.
Гимнографические тексты, проверенные многими веками, позволяют верующим, среди прочего, одномоментно побывать в разных временах и осознать неслучайность их переклички. Здесь чрезвычайно показательны каноны, а точнее, их ирмосы и тропари, которые органично совмещают события ветхозаветной и новозаветной истории.
Свойством подвижности характеризуется, наконец, и восприятие гимнографических текстов. На его интенсивность, градус, переменчивость оказывают влияние различные факторы: степень знакомства с молитвословием, внутренняя настроенность человека — сиюминутная или укорененная и др.
Сообразуясь с собственными взглядами на гимнографические произведения, А. В. Попов в целом разделяет те требования, которое предъявляли к ним в его время цензурные комитеты: важность, истинность чистых и назидательных мыслей и чувствований, сопряженных с учением Церкви, чистота слога, ясность
и правильность изложения. Принципиально важно, чтобы фактологическая основа (в применении к акафистам — прежде всего жизнеописания) была изъята из достоверных источников и изложена «в том чистом духе, которым святой постоянно руководствовался в жизни своей, или восставал от падения, укреплялся среди соблазнов и соблюдал живую веру до конца своей жизни». При этом А. В. Попов настаивает: «Духовный портрет... лица не есть... фотографический, изображающий все известные о нем подробности и детали (что есть область биографии, жизнеописания, жития), а художественный, в котором схвачены лишь существенно-характеристические черты духовно-нравственного облика чествуемой святой личности».
Кроме того, псалмодические тексты должны быть написаны «славянским наречием», которому исследователь посвящает специальный раздел. Из его размышлений ясно: понятие внешней нарративности сопрягается с размышлениями о том, что слово о Боге мистично. Данное утверждение никто не собирается оспаривать. При этом подлинная, живая мистика не должна превращаться в магию — искусственную и мертвую. Значит, нужно думать о том, что в них при-кровенно присутствует Богомыслие: глубокое, чистое и самое главное — кристально понятное, ведь «предмет христианской псалмодики — духовные чувства и настроения, возникающие как плод христианского Богомыслия, — сердечное усвоение и поэтическое истолкование истин христианской веры и жизни».
В связи с языком акафистов А. В. Попов предлагает компромиссное решение. С одной стороны, он полностью согласен с предписаниями духовной цензуры того времени, которая «в общем настойчиво ставит требование, чтобы во вновь составляемых акафистах употреблялся язык славянский — правильный, чистый, сильный, изящный, благозвучный, живой, свободный и высокий». С другой — он не исключает появления в гимнографических произведениях русских слов и выражений, если они не ослабляют силы и выразительности текста, соответствуют важности предмета и сообщают речи ясность и определенность, а также русифицированных конструкций, «если только употребляется образ выражения благопристойный, имеющий характер церковного изящества и высокости». Два этих качества являются приложением к необходимому свойству псал-модического гимна: «Он возникает на почве христианской веры и соответствующем ей строе христианской духовности и бесстрастия, чистоты чувствований и помыслов. Основанный на взаимоотношении человека-христианина к Богу, он является выразителем чувств души облагодатствованной, просвещенной христианским учением, возрожденной и освященной христианскими Таинствами».
По глубокому убеждению Л. И. Маршевой, современные составители гимнографических текстов и специалисты, их исследующие, не должны забывать об этом.
Дискуссия по докладу была сконцентрирована на вопросах богослужебных и небогослужебных жанров, а также на проблеме русских включений в язык акафистов.
Весьма актуально прозвучал интересный обзор современной греческой гимнографии, который дал заместитель заведующего кафедрой патрологии ПСТГУ диакон Михаил Асмус. Основным ее принципом является метрико-
поэтическое и мелодическое подобие. При том, что из практики — во многом по объективным причинам — изъято творение ирмоса, греческая гимнография развивается чрезвычайно бурно. Причем ее составление ставится в тесную зависимость от певческого сопровождения (примечательно, что данный тезис повторялся в докладах конференции не раз). О. Михаил охарактеризовал несколько гимнографических жанров, которые на сегодняшний момент пользуются у греков наибольшей популярностью: похвалы, каноны, которые непременно акростихованы, хейретизмы (акафисты) Он заметил, что церковная поэзия становится все и более подражательной: появляется много подобнов и мало самогласнов. Создают греческие гимнографы и так называемее песнен-ные последования.
Далее о. Михаил рассказал о некоторых греческих гимнографах. Так, великий гимнограф Великой Христовой Церкви монах Герасим написал оригинальные отпустительные для всех мучеников и ряд хейретизмов; великий гимнограф Александрийской Церкви Харалампий Бусья составил последование свт. Спиридону Тримифунтскому, а также службу преп. Сергию Радонежскому. При этом он не пользовался церковнославянским текстом, а опирался на житие. Прот. Агафангел дополнил данную службу, введя в нее, среди прочего, второй канон. О. Михаил считает, что некоторые произведения, написанные этими авторами, вполне могли бы быть переведены на церковнославянский язык.
Участники и гости конференции обратились к выступающему с вопросами, отвечая на которые он констатировал: несмотря на то, что в Греции пишется огромное число церковных гимнов, в том числе и русским святым (преп. Серафиму Саровскому, свт. Луке (Войно-Ясенецкому)), необходимому исследованию они не подвергаются.
Своеобразным продолжением предыдущего доклада стало сообщение А. Г. Кравецкого «Проблемы изучения современной церковнославянской гим-нографии: сотрудничество исследователей и издателей». В нем он наметил четыре основные задачи. Прежде всего необходимо провести серьезную работу по корректировке оцифрованных богослужебных текстов. Первоначальная работа уже проведена, но нужно признать, что компьютерная база, сформированная в основном силами не филологов, представляет собой случайные тексты, которые отражают разные издательские традиции. Чтобы исправить сложившиеся положение, А. Г. Кравецкий предложил осуществлять Интернет-публикацию книг издательства Московской Патриархии. Без сомнения, именно эти тексты следует считать образцовыми и именно с их помощью со временем можно будет разработать общую норму церковнославянского языка.
Вторым направлением совместной деятельности исследователей и издателей нужно считать составление справочников, в которые была бы включена информация о времени создания, издания, редактирования богослужебных книг. Докладчик призвал развивать жанр рецензий, которые постепенно должны вылиться в форму аналитических записок. По ним чрезвычайно удобно будет прослеживать историю гимнографического текста и его языка.
Насущной задачей является составление банка данных об ошибках и недочетах, которые, к несчастью, фиксируются в современных изданиях.
И, наконец, А. Г. Кравецкий призвал активизировать работу над популярными изданиями по церковнославянскому языку и гимнографии. Наиболее приемлемыми станут здесь комментированные хрестоматии, которые обязательно должны быть сориентированы не только на верующих людей, но и на нецерковную аудиторию. Она способна заинтересоваться образностью и красотой церковной поэзии, заложенными в ней культурно-историческими коннотациями. Это можно использовать как миссионерско-катехизаторский механизм, поскольку эффективность подобных книг гораздо выше, чем статей-манифестов в защиту церковнославянского языка.
Мысли, созвучные тем, которые высказал А. Г. Кравецкий, прозвучали и в выступлении Л. П. Медведевой, заведующей отделом богослужебных книг издательства Московской Патриархии. В настоящее время силами издательства Московской Патриархии завершена работа над оцифровкой корпуса богослужебных текстов в двух форматах — гражданской и церковнославянской графики. Созданная электронная версия прошла две корректуры. Параллельно была выработана разветвленная графико-орфографическая норма и вскрыты проблемы литургического, текстологического и лингвистического порядка. Л. П. Медведева в своем сообщении коснулась вопросов варьирования текстов и напевов. Помимо этого, она кратко прокомментировала перспективные проекты руководимого ею отдела: «Тысячелетнее мгновение» и «Животворящая гробница». В их рамках планируется готовить к публикации древние литургические тексты, многие из которых вышли из употребления, и популяризировать церковнославянский язык.
С большим интересом было принято выступление, кандидата филологических наук, старшего научного сотрудника Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН А. А. Плетневой. Она рассказала о грамматической норме современного церковнославянского языка. Эта проблема, как продемонстрировала дискуссия, развернувшая после доклада, затрагивает широкий спектр вопросов: стилистическая дифференциация, оценка владения стилем, определение языковой ошибки, первичной и вторичной нормы и т. п. А. А. Плетнева высказала уверенность в том, что в настоящее время для церковнославянского языка создать сводную грамматику не представляется возможным. Причем это касается не только реального компендиума, формирование которого сопряжено с огромными трудностями, но и так называемой предписывающей грамматики, поскольку в настоящее время зафиксированы далеко не все формы, бытующие в текстах. Так, например, исследуемая ею грамматическая норма оказывается гораздо более широкой, чем это предполагалось. Установить ее границы сложно, и здесь бессилен даже статистический подход, ибо единичное употребление зачастую фиксируется в авторитетных текстах. Для докладчицы принципиально важен тезис о том, что церковнославянский и русский языки влияли друг на друга взаимно, тем самым долгое время сохранялось их равновесие. Особенно хорошо это чувствовалось в конце XIX — начале XX вв., что было проиллюстрировано А. А. Плетневой на примере Дополнительной Минеи 1909 г., в которой на фоне добротного церковнославянского языка органично выглядят упрощенная система глагольных форм прошедшего времени, русифицированное склонение су-
ществительных и прилагательных, упрощенный синтаксис, обилие лексических русизмов. И для этого периода диагностируется — с известными, однако, оговорками — наличие богослужебного стиля русского языка. И его можно было сохранять и даже консервировать. В настоящее время закрепилась иная ситуация: дистанция между литургическим и разговорным языками слишком велика и языковой — церковнославянский — пуризм может привести к весьма драматичным последствиям.
Предметом анализа для диакона Максима Плякина, секретаря Саратовской епархиальной комиссии по канонизации (Саратов), явились так называемые квазилитургические тексты, которые бытуют среди определенных групп людей. В этих произведениях, которые внешне совпадают с гимнографическими, формулируется своя христология, экклезиология, сотериология, которые разумеется, имеет мало общего с учением Церкви. Гимнографическими «героями» выступают здесь лица, жизнь которых не соответствует представлениям о христианском благочестии. Православная аксиология в таких квазилургических текстах подменяется, как правило, националистическими и политическими идеями («акафисты» Петру I, С. Есенину, И. Сталину и т. д. и т. п.).
После прочтения доклада завязалась активная полемика, которая была со-редоточена вокруг следующих вопросов: можно ли считать такие квазилитур-гические тексты гимнографией в традиционном ее понимании, каким образом должно выражаться к ним отношение православной общественности и священноначалия, заслуживают ли они исследовательского внимания и, наконец, какова роль Синодальной богослужебной комиссии в «селекции» акафистов. Исчерпывающую справку дал игумен Андроник (Трубачев): задачей комиссии является редактирование и составление новых богослужебных текстов и чинопос-ледований. Причем — и это надо подчеркнуть — она рассматривает материалы, которые направляются только Святейшим Патриархом и Священным Синодом. К ним же они и возвращаются после соответствующей экспертизы.
Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН О. А. Родионов посвятил свое сообщение истории греческого текста акафиста Иисусу Сладчайшему. Докладчик установил, что данное гимнографическое произведение появляется в славянских сборниках XV—XVI вв., в XVII столетии оно уже получает широкое распространение, окончательно закрепляясь в богослужебных книгах на рубеже XVII—XIII вв. Отличительная особенность акафиста заключается в том, что он не имеет греческого источника. Напротив, текст, который имеет хождение в Греческой Церкви и пользуется там устойчивой популярностью, является переводом с церковнославянского оригинала, в связи с чем возникает проблема ритма.
К сходной проблематике обратился в докладе «Реализация алфавитного акростиха в греческих акафистах» свящ. Феодор Людоговский, кандидат филологических наук, научный сотрудник Института славяноведения РАН, преподаватель МДАиС (Москва). Он заявил: несмотря на то, что при переводе на церковнославянский язык греческого Акафиста Божией Матери, алфавитный стих был разрушен, в качестве его компенсации выступили так называемые строфические ключи: так, второй икос начинается с первой буквы кириллицы — аз, а
тринадцатый кондак — с омеги торжественной. Обращает на себя внимание и следующий факт: круг лексем, которые открывают церковнославянские икосы и кондаки, крайне ограничен. Можно предположить, что греческие тексты допускают большую свободу, однако это не совсем так. Исследуя 54 акафиста из сборника, недавно изданного на Кипре, о. Феодор установил, что, к примеру, второй и третий кондаки в 29 и 43 случаях соответственно начинаются со слов, однокоренных с единицами видящи, разум. Встречаются, однако, и иные ситуации: двенадцатый кондак Благодaть дaти восхотев: в 50 греческих акафистов открывается с Радуйся и др. Докладчик убежден, что подобные наблюдения, которые пока носят характер предварительной статистики, могут при их расширении и уточнении дать богатейший материал по сопоставительной истории греческой, славяно-русской, а также сербской гимнографической традиций. После выступления о. Феодора собравшиеся рассуждали о возможности сохранения в церковнославянских акафистах полноценного алфавитного акростиха, а также о наличии произведений с фразовым акростихом.
Далее был заслушан доклад наместника Михаило-Архангельского монастыря (Юрьев-Польский) Афанасия (Селичева) «Опыт критического издания Акафиста святому великомученику Димитрию Солунскому, составленного святителем Феофаном Затворником» О. Афанасий сначала описал источник текста и его датировку. Рукопись представляет собой тетрадь форматом в четверть листа. Открытая с лицевой стороны, она содержит церковнославянский текст акафиста святому великомученику Димитрию Солунскому, занимающий 28,5 ненумерованных страниц. Текст выполнен в два цвета: черной тушью и киноварью. На предшествующей тексту странице стоит собственноручная резолюция Преосвященного Феофана. По всей видимости, этот акафист, одобрен святителем. А если открыть тетрадь с оборотной стороны, можно обнаружить другой текст акафиста тому же святому, выполненный опять же в два цвета, объемом 35 страниц. В нем святителем собственноручно сделаны многочисленные изменения. С первого по третий кондак включительно каждая строка перечеркнута простым карандашом и поверх нее вписана новая. Это акафист, представленный святителю его первым автором — Иовом Шумовым (1818—1877) — народным учителем, выходцем из бедной крестьянской семьи. Даже беглое сличение двух текстов показывает, что владыка Феофан не просто исправил представленный на его рассмотрение акафист, но заново написал его в то время, когда занимал кафедру во Владимирской епархии (1863—1866). Вероятно, поэтому И. Шумов и назвал автором акафиста «одного из Владимирских святителей». Имя же епископа Феофана не было упомянуто, поскольку, уже освобожденный к тому времени от управления епархией, он находился в Вышенской пустыни, обретя давно любезное и желанное безмолвие о Господе. Скорее всего, святитель и сам, из монашеского смирения, не благословил И. Шумову сообщать, кто подлинный составитель акафиста.
Докладчик отметил, что вторая половина XIX в. была временем благоприятным для церковно-богослужебного творчества. Особенно много появилось новых акафистов. Согласно архивным данным, в течение трех лет (с 1866 по 1868 гг.) на рассмотрение Синода было представлено 15 текстов данного жанра, состав-
ленных, как правило, во имя чудотворных икон Божией Матери и особо чтимых святых. Епископ Феофан одобрительно относился к чтению акафистов, глубоко веря в скорую помощь святых, к которым они обращены. «Спасайтесь!.. — писал он одной из своих корреспонденток. — И поклоны не пустое, и акафисты не мало значат». И приводил в качестве примера чудесный случай, произошедший с архимандритом Феофаном, тогдашним настоятелем Кириллова Белоезерского монастыря. Возвращаясь из Петербурга, тот остановился ночевать в одном месте. На него готовилось покушение. Послушник заметил это и предупредил старца. Отец Феофан и сам, по некоторым признакам, догадался, что против него замышляют злодеяние. Но, невзирая на это, спокойно зажег свечку и начал читать акафист Божией Матери. Не дочитал и до половины, как в окно начали стучаться какие-то проезжие люди — будто бы обоз — и кричать: «Отец архимандрит! Поедем вместе, веселее будет. Запрягай, мы подождем». Наскоро запрягли и тронулись в путь. Когда отъехали на безопасное расстояние, обоз вдруг пропал, а отец архимандрит благополучно добрался до своей обители. «Так вот, — заключал святитель Феофан, — акафист-то не напрасно читан».
Судя по тому, что, переделывая составленный И. Шумовым акафист, святитель перечеркивал строки карандашом, а поверх них вписывал новые, практически без изменений перешедшие потом в беловую рукопись, его работа над акафистом носила характер духовной импровизации. А темой для нее, судя по тексту акафиста, послужило «Страдание святого славного великомученика Димитрия» из Четьих Миней митрополита Димитрия Ростовского. Епископ Феофан сам был постоянным и прилежным читателем этой книги, и рекомендовал ее свои чадам.
Отдавая должное искренним намерениям и благочестивому усердию И. Шумова, нельзя не отметить, что текст представленного им акафиста был местами невнятен, изобиловал композиционными и стилистическими просчетами. Для епископа Феофана они были очевидны.
О методах работы святителя могут отчасти дать представление те ценные советы, которыми он помогал одной начинающей духовной писательнице: «Акафист почти кончен?! Хорошенько выгладите его, чтоб плавно текла речь, без запинок. Но главная забота должна быть, конечно, о том, чтобы всякое воззвание содержало полную мысль, достойную, кратко, ясно и эффективно выраженную. В наших книгах церковных немало служб Божией Матери. Там можно набрать великолепных фраз: глубоких, высоких, объемлющих в малом многое. И акафистов много. Да поможет вам Матерь Божия вложить в их число наилучший».
По поводу языка рассматриваемого акафиста о. Афанасий сказал следующее. Известно, что святитель Феофан был сторонником нового, более простого и ясного, перевода богослужебных книг на славянский язык. «Наши богослужебные песнопения, — писал он, — все назидательны, глубокомысленны и возвышенны. В них вся наука богословская и все нравоучение христианское, и все утешения, и все устрашения. Внимающий им может обойтись без всяких других учительных христианских книг, а между тем большая часть из сих песнопений непонятны совсем... Вследствие чего новый перевод книг богослужебных неотложно необходим». Владыка вполне разделял принципы, предложенные еписко-
пом Екатеринославским Августином (Гуляницким). Он предлагал 1) освободить церковнославянский язык от «греческого изобилия»; 2) улучшить орфографию правильной расстановкой пунктуационных знаков; 3) заменить устаревшие славянские слова, непонятные или имеющие в наше время другое значение; 4) упростить славянскую грамматику, устранив, в частности, двойственное число; 5) не смешивать деепричастные формы с причастными. Отсюда становится понятным, почему в акафисте Дмитрию Солунскому преобладает русская модель образования причастий при последовательном их отграничении от деепричастий, русифицированное склонение прилагательных и существительных, редуцируется глагольный постфикс, отсутствуют дуальные формы и проч.
Оживленные споры вызвало выступление С. С. Кульпинова (КДС, Казань) «История возникновения и языковые особенности греко-католической гимног-рафии на примере тропарей и кондаков западным святым и акафиста Страстям Христовым». Докладчик после вводного очерка о генезисе греко-католической гимнографии в первую очередь обосновал тезис о том, что акафиста Страстям Христовым имеет униатское происхождение, а самое ранее его издание осуществлено в 1691 году. Касательно тропарей и кондаков западным святым С. С. Куль-пинов сообщил следующее: они, как, впрочем, и вся униатская гимнография, написаны с расчетом на широкий круг верующих, многие из которых вообще не имеют никаких богословских знаний. Главными признаками рассматриваемых произведений являются их образная чувственность и ориентация — преобладающая или исключительная — на разговорные языки (русский, украинский и белорусский и т. д.). Между тем церковнославянский язык до сих пор сохраняет статус торжественного языка у греко-католиков.
Наблюдениями практико-редактурного характера поделилась старший преподаватель ПСТГУ, кандидат филологических наук Т. А. Левшенко. Условно разделив проблемы издания на внешние и содержательные, к первым она отнесла сложности с ударениями (их вариативность и церковнославяно-русское соотнесение), титлованием, прежде всего зависящим от семантики, употреблением дублетных, прописных букв и расстановкой знаков препинания. Содержательная редактура также ставит целый ряд серьезных вопросов — причем не только лингвистического, но и литургического свойства. Публикаторам необходимо сосредоточиться на уставных замечаниях и контроле за композицией служб, на грамматической правильности и корректности лексических употреблений. Безусловно, решить многие проблемы поможет полный словарь церковнославянского языка.
Помимо этого, по общему мнению участников конференции, назрела острая необходимость в создании рабочей инструкции по редактуре и корректуре богослужебных текстов, при публикации которых не следует забывать о том, что они не только читаются, но и поются.
В сообщении И. Е. Юсова, кандидата филологических наук (ГОУ СОШ «Школа надомного обучения № 371», Москва) «“Радуйся, Радосте наша”: история богослужебного чинопоследования Покрову Пресвятой Богородицы» были проанализированы существующие в научной литературе гипотезы о возникновении праздника Покрова. Условно их можно назвать «владимирской»,
утвердившейся в качестве основной, «киевской» и «новгородской». Несмотря на разногласия, касающиеся конкретного времени, места появления и авторства праздника, все исследователи единодушны в том, что греческого протографа Покрова никогда не существовало, но сам праздник установлен на Руси по аналогии с византийскими церковными торжествами и почитанием богородичных влахернских реликвий Ризы и Пояса. Несомненно, почитание Покрова Божией Матери, возникнув на Руси как рецепция византийских градозащитных культов, вскоре после своего появления получило необычайно широкое распространение, поскольку опиралось на прочную архетипическую базу в народном сознании.
Нижняя граница текстов покровского цикла представляет собой середину — вторую половину XIII века (здесь следует опираться в первую очередь на показания месяцесловов), в то время как старшие списки соответствующего богослужебного последования датируются столетием позже.
При исследовании источников, относящихся к XIV—XV вв., самое пристальное внимание было уделено характеристике рукописи Минеи избранной. Она, по мнению И. Е. Юсова, датируется не рубежом XV—XVI вв. (такова общепринятая точка зрения), а 40-50 гг. XV столетия. Под 16 октября в ней находится последование блж. Андрею Юродивому — самое раннее из известных в настоящее время, что показывают результаты исследования новонайденного списка службы святому. Становится очевидной не только теснейшая культурологическая связь традиций почитания этих памятей, представляющих по сути дела единый праздник, но и текстологическое родство богослужебных последований.
Кроме того, ученые установили, что в разных списках весьма широко варьируется местоположение песнопений и постепенно увеличивается их количество — от 31 в XV веке до 71 в тексте, который используется в современной богослужебной практике.
Огромный интерес с точки зрения гимнографии и историко-лингвистической интерпретации представляет собой акафист Покрову Пресвятой Богородицы, который имеет ряд хронологических редакций, которые, однако, не имеют существенных отличий друг от друга.
В качестве стендового было представлено сообщение М. О. Новак, кандидата филологических наук, доцента КазГУ и КДС (Казань) «О конструктивной роли цитат в акафисте свв. апостолам Петру и Павлу».
В указанном гимнографическом произведении она прежде всего зафиксировала симметрию в построении текста, согласно которой, как правило, четные кондаки и нечетные икосы посвящены камню веры Петру и по этой причине цитируют в основном Евангелие. В нечетных кондаках и четных икосах, напротив, созерцается подвиг божественного Павла и отдается предпочтение цитатам из его посланий и книги Деяний. Первый кондак, обычно имеющий достаточно обобщенный молитвенный характер, свободен от цитирования. Широко используются приемы, издревле присущие и риторической, и учительной византийско-славянской традиции: контаминация цитат из разных источников (в данном случае, посланий), перефразирование источника, аллюзия (непрямое цитирование), отдельные краткие формулы исходного текста. Например: Темже,
красото Церкви вселенския, сотвори и нас предстательством твоим скоры быти на делание заповедей Божиих, косны же ко греху, да, злобою младенствующе, достигнем ecu в меру возраста мужа совершенна (ср. Иак 1. 19; 1 Кор 14. 20, Еф 4. 13).
Контаминация из разных источников оказывается особенно востребованной в хайретизмах акафиста: Радуйся, добрый воине Христов, во вся оружия Божия облеченный (ср. Еф 6. 11 — Облецытеся во вся оружия Божия) и вся языки в послушание Христово покоривый (см. 2 Кор 10. 5 — И пленяюще всяк разум в послушание Христово).
Что касается повествовательных зачинов в кондаках и икосах, для них характерно перифрастическое цитирование, например, во втором икосе: Посем, восприим жребий апостольства от руки Господни и крещение водою и Духом от Анании блаженнейшаго, явился еси предивно сосуд избранный благодати (ср. Де-ян 9. 17-18).
Составитель акафиста воспользовался многочисленными агиографическими и биографическими контекстами, имеющими в тексте-источнике прямое отношение к апостолам Петру и Павлу. Примеры в основном сопряжены с Посланиями. Например: Странное чудо и неудобь разумеваемое явился еси, Петре, мудрствующим земная, яко незнатна мира и уничижена избра тя Господь (ср.
1 Кор 1. 28 — И худородная мира и уничиженная избра Бог) и посрамил ecu мудрыя (ср. 1 Кор 1. 27 — Да премудрыя посрамит).
В заключение проанализированы хайретизмы, адресованные сразу обоим апостолам Разнохарактерное цитирование присутствует в пяти икосах, то есть довольно часто — причем как в форме аллюзий, так и форме трансформации. См. Радуйтеся, Павле и Петре, весь мир между вами разделивший, во еже овому убо быти апостолу языков, другому же проповедати народу избранному (икос 6, ср. например, Гал 2. 8 — Ибо споспешествовати Петру в послание обрезания, споспе-шествова и мне во языки); Радуйтеся, Петре и Павле, Христа Бога в себе верно вообразивший (икос 9, ср. Гал 4. 19 — Дондеже вообразится Христос в вас). Кроме того, присутствуют краткие формулы, также отсылающие к апостольскому тексту, который может и не относиться к апостолам: Радуйтеся, Павле и Петре, даже до смерти мученически Господу послуживший (икос 8, ср. Флп 2. 8 — Смирил себе, послушав быв даже до смерти).
Следовательно, акафист свв. Петру и Павлу, по мнению М. Ю. Новак, унаследовал древние традиции свободного цитирования Священного Писания.
Кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы РАН, доцент Московской консерватории А. Ю. Никифорова подготовила свое выступление, связанное с историей формирования Служебной Минеи, на основе тщательного изучения более 150 разновременных списков (основным источником послужил Синайский Тропологий VIII—IX вв.). Служебная повседневная Минея — основополагающая гимнографическая книга изменяемых песнопений неподвижного годового круга Православной Церкви, содержит службы на каждый день в честь праздников, святых, чудотворных икон, исторических событий и является богатейшим источником по истории богослужения, а также византийской агиографии и светской поэзии.
За свою более чем двенадцативековую историю эта книга претерпела существенные изменения в отношении структуры и состава. Древнейшие греческие Минеи IX—XII вв. ценны тем, что, не будучи еще подвергнуты влиянию (во многом объективно необходимому) времени, сохранили совершеннейшие образцы литургического творчества. В XIII—XIV столетиях — при переходе со Студийского на Иерусалимский Устав — богослужения Минеи были существенно сокращены, унифицированы. Данные процессы в отдельных случаях обернулись невосполнимыми потерями и необратимыми ошибками: одни и те же песнопения стали приписываться разным авторам, акростишная структура канонов оказалась утраченной, их вторая песнь зачастую опускалась, в старые тексты, которые, к сожалению, пополнялись со временем все большим количеством орфографических и грамматических (главным образом синтаксических) недочетов, вставлялись позднейшие тропари и т. п.
В связи с этим исследования, связанные с происхождением греческой служебной Минеи и анализом качественного и количественного наполнения ее первоначальных редакций, содержавших песнопения, которые можно атрибутировать как текстологические первоисточники, представляются весьма актуальными и полезными для богословско-прикладных дисциплин.
Как известно, повседневная Минея исторически пришла на смену праздничному Тропологию — универсальному сборнику с синкретичным содержанием и композицией, который сочетал материалы минейного, триодного, седмичного кругов. Он был основной гимнографической книгой, по которой справлялось византийское богослужение в VII—IX вв. Значение Тропология трудно переоценить: об этом весьма красноречиво свидетельствует хотя бы тот факт, что Минея вплоть до XII столетия в качестве параллельного сохраняла прежнее именование.
Последняя, конечно, унаследовала от Тропология основные структуры вечерни и утрени, воспоминания важнейших событий христианской истории, систему жанров (канон, стихира, седален), комплекс гимнографических текстов, созданных в VII—VIII вв. непревзойденными и авторитетными гимнографа-ми: Иоанном Дамаскином, Космой Маиумским, Андреем Критским и др.
Долгое время об устойчивом едином стандарте Минеи говорить было невозможно, так как нельзя было найти даже двух одинаковых списков.
Ранние Минеи отличались друг от друга не только месяцесловом, но и составом песнопений. В этом смысле они оказываются фактологическим источником первостепенной значимости для изучения канонов VII—VIII вв., многие из которых в результате книжной справы и унификации XII—XIV столетий бесследно исчезли из богослужебной практики.
Рассказала А. Ю. Никифорова и о жанровой специфике Миней IX—XII столетий.
С этой точки зрения большого разнообразия не наблюдается: служба содержала седален, три стихиры и канон. На отдельные праздники гимнография расширялась: добавлялись тропарь, стихира стиховны, стихиры на хвалитех утрени, кондак, икос, с XI—XII вв. — ексапостиларий. В некоторых рукописях присутствуют праздничные блаженны и молебный канон, которые — как уникальные литургические компоненты — требуют более подробного рассмотрения.
Детальный сопоставительный диахронно-синхронический анализ художественного материала служебных Миней IX—XII вв. дает твердые основания для выявления в византийской религиозной литературе VII—VIII столетий двух школ, которые условно можно назвать богословско-поэтической и гомиолети-ческой.
Яркими представителями первой из них, появившейся в Палестине, в Лавре Саввы Освященного, являются Иоанн, Косма. Вторая — с центром в Константинополе — наиболее известна произведениями Андрея Иерусалимского и Патриарха Германа.
Для гимнографов палестинской школы, ориентированным на иерусалимско-александрийский эортологический календарь, характерно употребление акростиха, рефренов, отсутствие второй песни и богородичнов, диалогичность и драматичность, унаследованные от жанра кондака, широкое использование средств восточно-христианской и античной поэтики (архаизмы, лексические заимствования, многослойный символизм и др.).
Но самым главным признаком, наблюдаемым и на текстологическом, и на содержательном, и на формальном уровнях, было обязательное богословское и нравственно-учительное осмысление материала.
В произведениях представителей константинопольской школы весьма ощутимы проповеднические черты. Каноны Андрея и Германа, связанные с местным репертуаром святых и праздников, отличали адресация к ветхозаветным и новозаветным образам и сюжетам, регулярное бытование богородичнов, троич-нов, вторых песен канонов, намеренное игнорирование акростихов.
Главнейшей задачей авторов, придерживавшихся константинопольской традиции, было актуальное восприятие «действующего» текста, а не богослов-ско-художественная рефлексия (во многом «отложенная») по его поводу, декларируемая гимнографами палестинской школы. Поэтому поэтико-стилистичес-кое разнообразие непротиворечиво сочеталось у Андрея и Германа с простотой, лаконичностью слога, призванными усилить смысловую составляющую.
При всех отличиях богословско-поэтической и гомиолетической школ их объединял по крайней мере один признак: в произведениях, которые были созданы в VII—VIII вв., отчетливо просматривалась авторская индивидуальность, нацеленная на напряженные поиски наглядной сюжетности, приемлемой образности и художественной целесообразности.
В IX в. началось упорядочение византийской гимнографии. Составление повседневной служебной Минеи, в которую предполагалось поместить несколько сотен песнопений в честь святых, планировалось осуществить в короткие сроки, что коренным образом изменило подход гимнографов к своему творчеству. На смену мало похожим друг на друга, идеолектным произведениям VII—VIII вв. пришел жесткий канон песнописания. Он предписывал техническое, структурное и содержательное единообразие, что не могло не сказаться на резком сужении внутрижанровых рамок.
Начиная с IX—X вв., гимнографические тексты составлялись по сути дела механически — с более или менее удачным применением композиционных клише и языковых формул.
Таким образом, А. Ю. Никифорова на основе скрупулезного анализа большого числа источников пришла к важнейшим выводам, которые связаны с изучением первоначального содержания и исходной структуры Минеи, установлением ее очевидной преемственности с Тропологием, а также сравнительным исследованием композиционно-риторической и художественно-образной специфичности гимнографических текстов VII—VIII и IX—XII столетий. Без сомнения, они существенно расширяют фактическую и методологическую базу прикладной и исторической гимнографии.
После доклада А. Ю. Никифоровой, который закрыл программу научнопрактического форума, возникла интересная дискуссия об историко-филологической необходимости и богослужебной целесообразности восстановления утраченной гимнографии.
В заключение конференции заведующая отделом научно-богословской литературы издательства Московской Патриархии Ж. П. Григорьева представила собравшимся оригинал-макет книги А. В. Попова «Русские православные акафисты», которая будет в скором времени переиздана. Кроме того, она сказала, что настоящая конференция, которая задумывалась как мемориальная, переросла установленные рамки уже в процессе предварительной подготовки. Уровень заслушанных докладов и актуальность проблем, в них заявленных, побуждают говорить о необходимости ежегодного проведения таких форумов. Это мнение было воспринято участниками и гостями конференции с единодушным воодушевлением.
Л. И. Маршева
