CC BY
198
ПРОЧТЕНИЯ
Ю.Ю. Данилкова (Москва)
КОМПОЗИЦИЯ НОВЕЛЛЫ Т. ШТОРМА
«ВСАДНИК НА БЕЛОМ КОНЕ» И ЕЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ФУНКЦИИ
В статье рассматривается вопрос о художественных функциях многослойной композиции новеллы Т. Шторма «Всадник на белом коне». Исследуются способы репрезентации в новелле разных точек зрения: жителей деревни, с одной стороны, и главного рассказчика - с другой. В ходе исследования внутри новеллы выявляются два доминирующих жанра: предание и легенда, границы между которыми оказываются зыбкими.
Ключевые слова: легенда; предание; рамка; рассказчик; фольклор; литературная саморефлексия.
Известно, что источником новеллы для Т. Шторма стал рассказ, опубликованный в журнале «Данцигский пароход». Это была легенда о смотрителе плотины, бросившемся в воду во время прорыва дамбы и ставшем после смерти призраком на коне, который появлялся каждый раз накануне потопа и предупреждал людей об опасности1.
Автор не просто переработал легенду, но и существенно усложнил ее композицию. Новелла Т. Шторма представляет собой многослойное повествование, сочетающее разные точки зрения на полулегендарные события минувших дней. Наиболее четко из них выделяются две: точки зрения жителей деревни и учителя, главного рассказчика.
Исследователями в области немецкой литературы достаточно подробно изучена система персонажей новеллы, лейтмотивная структура, но жанровая природа текста, причины его «многослойности» остаются за пределами многих работ2. С учетом жанровой специфики вставных текстов мы попытаемся выяснить, пересекаются ли взгляды героев в оценке главного персонажа и описываемых событий.
Прежде всего, обратимся к изучению повествовательной структуры текста. С самого начала перед нами довольно странный зачин - сразу три рассказчика, которые попеременно ведут повествование. Здесь перед нами три «рамки». «Рамочная» конструкция и заканчивает повествование, с той
лишь только разницей, что «рамок» уже не три, а две, таким образом, перед нами структура, характерная для новеллы3.
Каждый из рассказчиков соотносится с определенным историческим временем и становится участником особой повествовательной ситуации.
Сразу же рассказ о всаднике на коне апеллирует скорее к устной памяти, нежели к письменному источнику: первый рассказчик вспоминает, что когда-то в детстве он читал историю о всаднике, причем сейчас он не может «.. .ни поручиться за подлинность моего рассказа, ни отстоять достоверность приведенных здесь фактов, если кому-то вздумается их оспорить»4. (Далее новелла Шторма цитируется по указанному изданию).
Первый рассказчик оказывается связанным с современностью, с сознанием, близким XIX в., он, возможно, современник самого Шторма. Первый зачин заключает в себе апелляцию к личной памяти рассказчика, («историю эту я узнал более полувека назад.»), к письменному, хоть и потерянному источнику. С самого начала рассказчик утверждает, что, несмотря на прошедшие годы, историю о всаднике он помнит до мельчайших подробностей. Но вопрос о том, является ли первый рассказчик транслятором некогда зафиксированной традиции или сочинителем, так и остается открытым для читателя. Интересно, что именно эта первая рамка оказывается в конце опущенной.
Вторая рамка связана с введением рассказчика-путешественника и основного слушателя истории. У него, «новичка», есть еще одна немаловажная функция. Впервые в новелле всадник в своей легендарной ипостаси встречается именно этому рассказчику. Вот как пишет он об этой встрече: «.при чахлом свете прорезавшегося полумесяца обозначился силуэт, по мере приближения становившийся все отчетливей, и скоро я уже различил всадника на длинноногом поджаром коне; темный плащ бился у незнакомца за плечами; на скаку он повернул ко мне бледное лицо с горящим взором» (с. 9). Итак, в данном описании подчеркнуты такие детали, как бледное лицо и горящий взор; эти детали появятся в описании внешности Хауке Хайена, начиная с того момента, как тот возглавил строительство новой дамбы. Формула «всадник на белом коне» здесь еще не появляется, герой не знает легенды, с всадником связанной, и поэтому воспринимает его непосредственно. Непосредственность восприятия в данном случае дает легенде о всаднике иной статус - объективного повествования: легенда не может лгать, если и непосвященный, незаинтересованный человек видел всадника своими глазами.
Начиная с момента введения в текст второго рассказчика, спираль времени раскручивается назад, ведь он становится одновременно и героем иной повествовательной ситуации, назовем ее условно «эпической». На этом этапе структура новеллы Т. Шторма становится удивительным образом сходной со структурой некоторых древних текстов. Т. Шторм исполь-
зует форму «вопрос-ответ». Для подобной структуры обязателен герой незнающий, задающий вопросы, и в таком положении оказывается второй рассказчик-путеше ственник.
Именно он поставлен в позицию заинтересованного слушателя, рассказ учителя (здесь вступает третий рассказчик) призван объяснить незнающему человеку, кто такой всадник на коне, которого тот повстречал. Именно вопрос непосвященного, случайно оказавшегося в этой местности человека, вызывает к жизни рассказ учителя. Перед нами ситуация, имитирующая акт инициации, передачи знания от посвященного к непосвященному, ведь рассказ учителя приобщает новичка к устной традиции коллектива.
Сама ситуация рассказывания отчасти коррелирует с основным способом репрезентации текста, известного в древности. Учитель, подобно древнему сказителю, выступает перед группой людей, собравшихся на постоялом дворе, и все они, кроме одного, слушают историю хорошо знакомую. Услышанное для них не есть откровение, а лишь повторение давно известного старого. «Эпическая» ситуация сохраняется в течение почти половины рассказа учителя, затем она кардинально меняется, люди постепенно покидают постоялый двор, учитель и путешественник остаются наедине, из «сказителя» учитель становится классическим рассказчиком XIX в. Таким образом, «эпическая» ситуация рассказывания сменяется «литературной», а учитель, главный рассказчик, чувствует себя комфортно в них и владеет обеими. Но здесь все не так просто.
Фигура третьего, основного рассказчика, помещенного сначала в «эпическую» ситуацию, затем - в «литературную», заслуживает отдельного комментария. О нем известно больше, чем о первых двух. Это школьный учитель, пользующийся всеобщим уважением, говорится, что некогда он изучал теологию.
Важно, что повествовательная инициатива в тексте отдана именно этому третьему рассказчику, повествование о Хауке Хайене представляет собой по большей части рассказ школьного учителя. Учитель наиболее загадочная фигура во всей новелле. Хотя он и подчеркивает связь своего рассказа с коллективным преданием, в историю вплетается его личная интерпретация рассказываемых событий. По сути дела, в тексте есть две линии в восприятии Хауке Хайена - линия учителя и линия коллектива.
Восприятие же Хауке Хайена учителем в целом отличается от общественного мнения, строитель плотины не воспринимается им как фигура легендарная: способного парня, по словам учителя, превратили «.. .в пугало, в приведение» (с. 161).
Позиция учителя противоречива, он, с одной стороны, дистанцирует свою точку зрения от общественной, с другой - считает себя скорее транслятором традиции, а не сочинителем в современном смысле этого слова:
«.. .до сих пор я вам пересказывал истории, которые в течение сорока лет работы здесь, на побережье, слышал от сведущих людей либо от их внуков и правнуков. Но о том, что я буду рассказывать вам теперь, дабы вы могли сопоставить окончательную развязку с повествованием в целом, болтала в те времена вся деревня» (с. 85-86). Таким, образом учитель позиционирует себя далеко не как автор в современном смысле этого слова. Но уже в этом можно усмотреть своеобразную «игру» с читателем и слушателем, ведь линия учителя во многом расходится с линией коллектива деревни, прежде всего, в том, что интерпретация учителя полностью отвергает легендарное начало, посмертное чудо.
Позволим себе предположить, что смена рассказчиков в новелле предвосхищает и смену жанровой ориентации внутри нее.
Так, для коллективной памяти релевантной оказывается легенда о всаднике на белом коне, описывающая посмертное бытие Хауке Хайе-на. Воспоминанием об этой легенде и открывается вторая рамка. Легенда же - это «жанр фольклора и литературы, в котором с установкой на достоверность представлены чудесные события, небывалые обстоятельства, лица, предметы»5. Легенда о посмертном бытии всадника принадлежит коллективу.
Как раз эту установку на чудо и чудесное полностью отвергает учитель. Своим рассказом он переориентирует жанровую систему новеллы. Порвав с легендой, учитель предлагает слушателям предание, т.е. «созданный устно и имеющий установку на достоверность рассказ, основное содержание которого составляет описание реальных или вполне возможных фактов»6. Учитель всегда следует исторической точности, упоминая даже точную дату центрального события в новелле - потопа (1756 г.).
Восприятие учителем Хауке Хайена отражается даже и на поименова-нии им последнего.
Проследим, когда впервые употребляется поименование «Schimmelreiter», (дословно - «всадник на белой лошади»), вынесенное в заглавие произведения. «Schimmelreiter» - так называет Хауке Хайена анонимный персонаж из толпы на постоялом дворе, из этого видно, что такая номинация укоренилась в рамках определенного коллектива, она возникла внутри особенной общности людей. Легенда о всаднике на коне - явление коллективной памяти. Такое поименование возникает, как показывает учитель, еще при жизни Хауке Хайена. «Der Schimmelreiter kommt!» - говорит один из рабочих.
Учитель иногда называет Хауке Хайена «смотрителем на коне» (с. 108). «Всадником» (Reiter) Хауке назван лишь в конце: «.как ни вглядывался всадник, он ничего уже не мог различить», «Пошел! - приказал всадник, и конь, повинуясь хозяину, рванулся вперед» (с. 159-160). Итак, Хауке Хай-ен школьного учителя становится «всадником» лишь под знаком страш-
ных событий потопа, до этого он - «смотритель».
Вопреки устоявшейся традиции учитель, главный рассказчик, избегает называть строителя новой плотины «всадником на белой лошади», говоря о Хауке, он чаще использует имя собственное - «Хауке Хайен», этими словами и заканчивается новелла, а завершает ее рассказчик-путешественник.
Но ситуация осложняется противоречивой позицией учителя, о которой мы упоминали ранее. Поэтому не случайно в текст предания вплетаются и легендарные, «чудесные мотивы», поданные учителем с чужих слов. Ведь и центральная для новеллы история приобретения героем коня подана также с чужих слов, как «рассказ в рассказе»: «.. .о том, что я буду рассказывать вам теперь <....> болтала в те времена вся деревня» (с. 86). И тут можно говорить об апелляции к четвертому рассказчику, полностью анонимному, т.к. этот рассказчик - коллектив деревни. Здесь уместно было бы вспомнить тезис Ю.М. Лотмана о пространстве культуры, которая им определяется как «пространство некой общей памяти»7.
Предание, таким образом, не полностью избегает легендарности, но учитель каждый раз отделяет точку зрения коллектива от своей «генеральной» линии, которая имеет яркий христианский оттенок.
Последние слова Хауке Хайена, сказанные им во время потопа, перед смертью, подаются тоже в интерпретации учителя: «Господи! Возьми меня! Пощади других!» (с. 160). Образ Хауке соотносится с образом Христа, однако без посмертного воскресения в понимании учителя.
Но является ли учитель с его точкой зрения антагонистом всей остальной деревни?
Существенной чертой мира, описываемого им, является двоеверие, языческие представления соседствуют с христианскими. В календаре жителей маленького фризского селения существенное значение имеют христианские праздники. Практически все важные события соотнесены с ними. Так, «утром, после Пасхи смотрителя Теде Фолькертса нашли мертвым в постели» (с. 69), «... когда на Троицу отзвонили по всему краю церковные колокола, начались строительные работы» (с. 107), «.в четвертое воскресенье Великого поста порывом ветра сбросило с колокольни золоченного петуха» (с. 146), потоп случился «незадолго до дня Всех Святых, в октябре» (с. 148). Итак, время в своем рассказе учитель организует в соответствии с христианскими представлениями.
Но не только для учителя, а и для многих жителей деревни эти представления далеко не просто формальность. Один из героев, Йеве Маннерс, говорит о том, что «настал тот самый одиннадцатый час», его слова содержат аллюзии на Евангелие (Матфея 20:6,9) и вводят в текст мотивы Апокалипсиса, которые будут развиты потом (с. 102).
В одной из сцен новеллы Хауке Хайен сравнивается с архангелом Ми-
хаилом (с. 50). Наконец, упоминается, что жители деревни посещают религиозные собрания протестантского толка.
По-иному дело обстоит с организацией пространства в рассказе учителя. Именно она напоминает организацию пространства в мифах. Пространство это дуально: оно делится на хаос (водная стихия) и космос (обжитое пространство). По сути дела, жители деревни существуют на границе хаоса и космоса, строя дамбы и отвоевывая сушу у моря.
В организации пространства значительную роль играют реликтовые, мифологические образы, например, образ ясеня8. Все значительные события новеллы маркированы присутствием этого дерева, и кажется, что это черта более древней, дохристианской культуры, которую, однако, весьма успешно адаптирует в своем рассказе учитель. Дом смотрителя плотины выделен на мифологическом уровне: он находится на возвышении, «рядом с ним росло самое высокое в деревне дерево, огромный ясень» (с. 30); серьезный разговор о том, что Хауке Хайен будет смотрителем плотины, происходит под ясенем; под ясенем похоронен и предыдущий смотритель плотины; под ясенем главный герой останавливается с конем, приводя того домой; в последней сцене потопа говорится, что «старый ясень скрипел, словно грозился вот-вот рухнуть» (с. 150).
Вряд ли нужно напоминать о том, какое значение имеет ясень в германской мифологии. Ясень Иггдрассиль - мировое древо, чьи корни прорастают в разные миры.
Интересен тот факт, что в рассказе учителя практически отсутствуют описания природы, одно лишь дерево - ясень - оказывается символически выделенным. Образ ясеня можно рассматривать как один из важнейших знаков древней культуры, но, при этом, важный и для учителя.
Рассказ учителя адаптирует и другие фольклорные представления. Для людей непросвещенных конь Хауке Хайена имеет инфернальное происхождение.
В рассказе учителя присутствуют практически все традиционные фольклорные мотивы, связанные с образом коня: мотив выкармливания коня, связь его с потусторонней сферой, с огненной («auf dem feurigen Schimmel») и водной стихиями, на всех этих фольклорных мотивах делает акцент учитель9.
Однако личная интерпретация заключается в том, что последние события, где описывается потоп, поданы в интерпретации школьного учителя, который является носителем христианского мировоззрения. Прорыв плотины и потоп коррелируют в тексте с событиями библейской истории: «... это был потоп, пришедший в наказание за грехи людей!» (с. 158). И еще: «На дворе заржал белый конь; сквозь вой шторма это прозвучало как зов трубы» (с. 150). Все это не что иное, как комментарии школьного учителя.
Своему главному герою Т. Шторм придает черты мифологического «культурного героя», который борется со стихией, пытается победить природу с помощью разума. О главном герое новеллы следует говорить как об инварианте «фаустианского» героя, который бросает вызов природе и обществу и стремится к познанию, чего бы оно не стоило.
Но, как следует из рассказа учителя, увлекавшегося теологией, природу победить невозможно, потоп - явление не столько природного, сколько божественного характера. Хауке (в интерпретации учителя) проходит путь от безусловного утверждения рационального начала к вере в иррациональное: он бросается в разбушевавшуюся водную стихию, веря, что его жертва способна спасти людей, фактически совершая суицид.
И опять Т. Шторм как бы скрывает от нас отгадку, ответ на вопрос: кто же он такой, школьный учитель? Рискнем предположить, что в новелле нет оппозиции «индивидуальное-коллективное», учитель осознает свое знание о Хауке Хайене как часть всеобщего знания о нем. Личное сознание в новелле во многом (но не полностью!) изоморфно коллективному, учитель создает стилизацию под предание, но это не просто передача уже существующего знания, в рассказе, как мы видим, присутствует точка зрения учителя.
В чем же еще состоит специфика взгляда учителя? Учитель, конечно, «олитературивает» предание. Что происходит с фольклором в литературной обработке? Факты из биографии Хауке Хайена, получившие в коллективной памяти иррациональное объяснение, приобретают в рассказе учителя психологическую мотивировку. Так, согласно легенде, которую культивируют жители деревни, Хауке Хайен в своем стремлении построить плотину неизбежно связывается с демоническим миром. Исследователь Margaret T. Peischl в своей работе называет Хауке подлинно демонической фигурой10.
«Демонизм» в рассказе учителя объясняется психологическими причинами, его «демон» - высокомерие, презрение к остальным членам общины, тщеславие, гордыня: «Вереница лиц скользила перед внутренним взором Хауке, и все глядели на него злобным взглядом; тогда юноша, вскипев от гнева, протягивал вперед руки, будто желая схватить врагов, оттеснявших его от должности, которая была ему, и только ему предназначена!» (с. 66). Еще пример: «Новая плотина казалась теперь ему едва ли не восьмым чудом света; во всей Фрисландии не сыщется ничего ей равного. Конь танцевал под ним; и всаднику уже казалось, что вот он стоит над всеми фризами, выше всех на голову, и озирает соотечественников сочувственным и проницательным взглядом» (с. 124).
Другой демон, по мнению того же исследователя, - это пренебрежение к собственной работе, которое чувствует Хауке по завершении постройки дамбы, когда он почти полностью полагается на Оле Петерса, своего противника. Далее в факте самоубийства Хауке Хайена прочитывается суд
героя над самим собой11.
Но «демонический» оттенок в конце новеллы исчезает. Обе интерпретации - коллективная и учителя - в конечном счете, сходятся в одном: с личностью Хауке связывается идея спасения.
В чем же суть литературного эксперимента Т. Шторма, избранной им многослойной композиции?
Источником сюжета для рассказа учителя во многом становится коллективная память. Эта память и личное восприятие рассказчика, переплетаясь и взаимодополняя друг друга, трансформируются в интереснейшую историю. Личная интенция автора оказывается в той или иной степени опосредованной бытующей традицией, именно она временами придает рассказу учителя мистическую тональность. Тема демонизма, связанная с образом Хауке, оживляет в тексте и другие - «фаустианские» - мотивы, отсылающие, в свою очередь не только к трагедии Гете, но и к народной книге и преданиями. Видимо, создавая в новелле такую сложную структуру, вписывая «демонические» эпизоды, именно этой традицией Т. Шторм не мог пренебречь. Новелла Шторма была написана в 1888 г., два года спустя после визита Шторма в Ваймар (весна, 1886), где он стал членом общества Гете и получил возможность поработать в архиве12.
Легенда о коне-призраке как предвестнике несчастья получает впоследствии неожиданное разрешение: всадник на коне играет не губительную, а спасительную роль, он предупреждает несчастье, таким образом, спасая жизнь людям.
В свою очередь, библейская концепция «потопа» и обновления мира также смягчается в тексте, всадник на коне приходит не судить, а, напротив, предупредить несчастье. Он спасает человечество здесь, на земле, спасает греховное человечество, не уповая на его духовное совершенствование и полное обновление.
Т. Шторм, создавая в новелле несколько рамок, он предпринимает попытку рефлективного взгляда на природу литературного творчества. Ведь источником рассказа о Хауке является память коллектива, а кульминацией его - личная, христианская интерпретация учителя. Т. Шторм фиксирует сам момент зарождения литературного творчества в новелле. Ведь если автор «верит в правдивость своего рассказа, фактически вымышленного им, то процесс формирования сюжета есть процесс бессознательного художественного творчества»13.
Таким образом, нами была исследована структура новеллы Т. Шторма «Всадник на белом коне», причем мы связали смену жанровых приоритетов внутри нее со сменой повествовательных ситуаций, показали, как функционируют «олитературенные» предание и легенда в рамках одного текста. Литературный эксперимент Т. Шторма представляет собой в то же
время, как мы пытались продемонстрировать, и опыт литературной саморефлексии, предпринятый одним из авторов XIX в.
1 Laage K.E. Theodor Storm. Biographie. Heide, 1999. P. 244-246.
2 Browne Ch.G. Theodor Storm: das Spannungverhaltnis zwischen Glauben und Aberglauben in seinen Novellen. New York, 2002; Peischl M.T. Das dämonische im Werk Theodor Storms. Frankfurt am Main; Bern, 1983; Jackson D. Theodor Storm: Dichter und demokratischer Humanist. Eine Biographie. Berlin, 2001; Laage K.E. Op. cit.; Reichelt G. Fantastik im Realismus. Literarische und gesellschaftliche Einbildungs kraft bei Keller, Storm und Fontane. Stuttgart; Weimar, 2001.
3 Полубояринова Л.Н. Новелла // Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий. М., 2008. С. 146; Шайтанов И.О. История зарубежной литературы. Эпоха возрождения: В 2 т. М., 2001. С. 89; Martini F. Deutsche Literatur im bürgerlichen Realismus 1848-1898. Stuttgart, 1962. P. 187-204.
Poluboyarinova L.N. Novella // Poetika: Slovar' aktual'nykh terminov i ponyatiy. Moscow, 2008. P. 146; Shaytanov I.O. Istoriya zarubezhnoy literatury. Epokha vozrozhdeniya: In 2 volumes. Moscow, 2001. P. 89; Martini F. Deutsche Literatur im bürgerlichen Realismus 1848-1898. Stuttgart, 1962. P. 187-204.
4 Шторм Т. Всадник на белом коне. М., 2005. С. 7. Shtorm T. Vsadnik na belom kone. Moscow, 2005. P. 7.
5 Каравашкин А.В. Легенда // Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий. М., 2008. С. 107.
Karavashkin A.V Legenda // Poetika: Slovar' aktual'nykh terminov i ponyatiy. Moscow, 2008. P. 107.
6 Азбелев С.Н. Русская народная проза // Народная проза. М., 1992. С. 6.
Azbelev S.N. Russkaya narodnaya proza // Narodnaya proza. Moscow, 1992. P. 6.
7 Лотман Ю.М. Память в культурологическом освещении // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 200.
Lotman Yu.M. Pamyat' v kul'turologicheskom osveshchenii // Lotman Yu.M. Izbrannye stat'i: In 3 volumes. Vol. 1. Tallinn, 1992. P. 200.
8 Browne Ch. G. Op. dt. P. 133.
9 Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. СПб., 1996. С. 171-181. Propp V.Ya. Istoricheskie korni volshebnoy skazki. Saint-Petersburg, 1996.
P. 171-181.
10 PeischlM. T. Op. cit. P. 92.
11 PeischlM. T. Op. cit. P. 93.
12 Laage K. E. Op. cit. P. 213.
13 Азбелев С.Н. Указ. соч. С. 13. Azbelev S.N. Op. cit. P. 13.
