CC BY
23
Эдинбург и жил в нем и его окрестностях до конца дней своих. Кредиторы одолевали Де Квинси, но ситуация улучшилась, когда его старшая дочь - Маргарет занялась хозяйством.
В 1840-е и 1850-е годы он стал широко известен в США. В Бостоне вышло собрание его сочинений (22 тома) в издательстве «Тикнор, Рид и Филдс», Де Квинси получил солидный гонорар. Он продолжал писать и в старости, собирал и редактировал свои произведения для новых собраний сочинений. Вопреки предсказаниям медиков, предвещавших ему преждевременную кончину, он умер на 75-м году жизни в Эдинбурге 8 декабря 1859 г.
Многие критики последующих десятилетий считали Де Квин-си гениальным писателем, который так и не реализовал полностью свой потенциал. Появление серии новых исследований жизни и творчества писателя пришлось на вторую половину ХХ в. - времена сочувственного отношения к аутсайдерам и экспериментаторам в сфере психики.
Де Квинси писал много и в разных жанрах - от художественных произведений до биографии, эссе по экономике и часто нарушал границы жанров, смешивая изложение идей других с автобиографией и личными размышлениями. Его считают одним из величайших стилистов в прозе английского романтизма. Он оказал существенное влияние на Э.А. По и Ш. Бодлера.
Т.Н. Красавченко
2017.03.020. ВЕБЕР К.Д. СООРУЖЕНИЕ ПЛОТИН И САМОПОЖЕРТВОВАНИЕ: ДИСКУРС КАТАСТРОФЫ ВО «ВСАДНИКЕ НА БЕЛОМ КОНЕ» ТЕОДОРА ШТОРМА.
WEBER Ch.D. Deichbau und Selbstopfer: der Katastrophendiskurs in Teodor Storms «Der Schimmelreiter» // Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte. - Stuttgart: Metzler, 2016. -Jg. 90, H. 1. - S. 109-133.
Ключевые слова: немецкая литература XIX в.; Теодор Шторм; «Всадник на белом коне»; дискурс катастрофы.
Кристоф Вебер из университета Северного Техаса (США) исследует, как реальные в прошлом стратегии борьбы с разрушительными затоплениями представлены в новелле «Всадник на белом коне» (1888) немецкого писателя и поэта Теодора Шторма
(1817-1888). Основные моменты повествования - катастрофический подъем воды во время шторма 1756 г. в Шлезвиг-Гольштейне; сообщения о знаках надвигающейся беды, приметы катастрофы, виденные во множестве обитателями прибрежных земель; героический акт самопожертвования, совершенный смотрителем плотины Хауке Хайеном, - автор статьи соотносит с «дискурсом катастрофы», характерным для Северной Европы в XVIII в.
Автор статьи подчеркивает, что фактически своей новеллой Теодор Шторм внес реальный вклад в мифологию фризов - народа, населявшего побережье Северного моря в северо-западных областях современной Германии и Голландии. В первые же годы после ее публикации образ главного героя, смотрителя плотины Хауке Хайена, стал неотъемлемой частью народного эпоса. Иными словами, обыкновенный процесс превращения писателем в литературного героя персонажа мифов в данном случае протекал в противоположном направлении1 (Г. Эверсберг). Мощность вызванного новеллой резонанса определялась актуальностью отраженной в ней темы борьбы человека с природой, считает К. Д. Вебер. Северогерманские марши - опасные прибрежные низины, время от времени затопляемые морем, - составляли основу реальности главного героя и деревенской общины, к которой он принадлежал. Эти земли требовали постоянной защиты от повторяющихся снова и снова наводнений, вызванных штормами.
В основе новеллы Т. Шторма исследователи2 видят борьбу противостоящих друг другу мировоззрений. Основной конфликт разворачивается между здравомыслящим и решительным новатором-одиночкой Хауке Хайеном и в массе своей пассивными и суеверными местными жителями, склонными теперь, как и всегда, возлагать надежды на бога, который убережет от разрушительных наводнений и деревню, защищенную старой плотиной, и не защищенные предместья. Смотритель плотины, напротив, призывает земляков превентивно построить новую плотину с более плоским профилем, способную обеспечить всем безопасность и процветание.
1 Eversberg G. Der echte Schimmelreiter. So (er)fand Storm HaukeHaien. -Heide, 2010. - S. 14.
2 См., напр.: Fasold R. Teodor Storm. - Stuttgart, 1997. - S. 153.
Эти антагонистические позиции отражают обострившееся к началу XIX в. противоречие между приверженцами практического покорения природы и сторонниками всевластия провидения. Последние традиционно демонстрируют «обреченное и пассивное поведение, в то время как рациональное изучение природных феноменов ведет за собой ответственные действия, призванные уменьшить изумление»1. Как показали недавние исследования, антропогенный фактор в те времена существенно способствовал затоплению прибрежных земель. Парадоксальное, на первый взгляд, явление было связано с тем, что местное население активно занималось осушением почв, прорывая многочисленные дренажные канавы, что, в свою очередь, приводило к постепенному понижению уровня земли и, соответственно, ко все более катастрофическим затоплениям во время сильных штормов.
К.Д. Вебер изучает содержание североевропейского дискурса катастроф раннего Нового времени и его влияние на писателя. Не подлежит сомнению, что Т. Шторм, работая над новеллой «Всадник на белом коне», интенсивно изучал исторические источники. Картина общественной жизни северогерманских фризов представлена им на основе газетных публикаций и хроник первой половины XVIII в., а также фризских сказаний и сообщений из профессиональных журналов о строительстве плотин.
Местность, в которой развертывается действие новеллы, до мельчайших деталей следует топографии существующих в реальности Хатштедтерских маршей к северо-западу от Хузума. Возводимые Хауке Хайеном сооружения соответствуют чертежам Хат-шедтской «Новой прибрежной полосы», защищенной плотинами, которая была построена около 1500 г.
В одном из сообщений, появившихся через два месяца после затопления в Шлезвиг-Гольштейне 11 сентября 1751 г., анонимный автор хроники совершенно в духе главного героя новеллы выступает за постоянное совершенствование в искусстве сооружения дамб и выражает уверенность, что «если бы извечному врагу ежегодно противостояли с надлежащей готовностью, а не поддавались бы чувству ложной самоуспокоенности после нескольких лет за-
1 Walter F. Katastrophen. Eine Kulturgeschichte vom 16. bis ins 21. Jahrhundert. - Stuttgart, 2010. - S. 117.
тишья, многих затоплений прошлого не произошло бы» (цит. по: с. 113).
Именно в таком состоянии самоуспокоенности пребывают у Шторма жители маршей - к тому моменту, когда смотрителем плотины становится Хауке Хайен, сильных стихийных бедствий не случалось на протяжении почти «полного срока человеческой жизни». В новелле, как и в упомянутом сообщении хрониста, имеющиеся защитные сооружения обнаруживают свою слабость перед лицом «необычайно высокого подъема воды» (цит. по: с. 113). Иными словами, возможностям человека в «покорении» природы поставлена естественная граница - его собственная косность, склонность полагаться на милосердие высших сил и нежелание предпринимать активные действия ради предотвращения будущей (а значит, гипотетической) катастрофы.
Реальное свидетельство XVIII в. выражает суть конфликта между разумом и роком, воплощенного Т. Штормом в образе Хау-ке Хайена-новатора, исполненного чувства ответственности и видящего свой долг в строительстве современной плотины, способной предотвратить будущие несчастья, в то самое время, когда в косной среде обывателей пробуждаются консервативные силы покорности судьбе, противодействующие нововведениям и в конечном итоге приводящие к гибели главного героя. Описанный конфликт универсален, считает автор статьи, но особенно наглядно он раскрывается именно в рамках дискурса катастроф. Исследователи этого дискурса в истории культуры (напр., Х. Бёме) неоднократно подчеркивали, что именно угроза катастрофы вновь возвращает к жизни и выводит на поверхность социальной жизни все предрассудки прошлого (с. 113).
Реальным прототипом центрального события новеллы - катастрофического наводнения - К. Д. Вебер называет шторм и наводнения 7 октября 1756 г. Он приводит свидетельства современников (Н.Н. Фальк, Х. Кус) о ходе событий в те дни - начиная с усиления южного ветра 4 октября 1756 г. и нарастания шторма вплоть до урагана, возникшего к полудню 7 ноября, валившего деревья и срывавшего крыши с домов (с. 115). Но если в северной Фризии ущерб от него оказался относительно небольшим, то в устье Эльбы последствия были катастрофическими. Старые плоти-
ны не смогли удержать подъем воды в Эльбе, многие населенные пункты оказались затоплены, были человеческие жертвы.
В числе особенностей, характерных для большинства свидетельств о катастрофах в те времена, К.Д. Вебер отмечает непременно содержащиеся в них рассказы об «ужасной» гибели людей и об их «чудесном» спасении.
Кроме того, в текстах хронистов непременно присутствуют свидетельства о «знаках беды» и пророчествах. Вплоть до середины XVIII в. сообщения о «предупреждениях со стороны высших сил» были неотъемлемой частью записей о подобных катастрофах, сделанных представителями теологического дискурса. К примеру, «Северофризские хроники» лютеранского патера Антона Хаймрай-ха (1626-1685) в изобилии содержат сообщения о предшествовавших катастрофам приметах - кровавых дождях, многочисленных нашествиях мух, паразитов и червей, и даже о найденных в умывальном тазу пяти отрубленных головах (с. 118). А в связи с событиями 1756 г. помощник пастора Эрнст Филипп Лили (1714-1795) из Эльмсхорнера в своих записях задним числом представил такими «предупреждениями» другие катастрофы - например, эпизоотию крупного рогатого скота в 1745 г., наводнение 11 сентября 1751 г. и даже Лиссабонское землетрясение 1 ноября 1755 г.
Возвращаясь к тексту новеллы Т. Шторма, К.Д. Вебер отмечает, что предсказания и пророчества катастрофы у него не являются исключительным атрибутом косности и предрассудков. В XVIII в. они воспринимались как «совершенно легитимные» сообщения о божественной воле. И Хауке Хайен, который в силу своего прогрессивного мышления игнорирует их все, в каком-то смысле предстает анахронистическим аутсайдером.
В созвучии с балладой И.-В. Гёте «Лесной царь» (1782) Хау-ке стремится, например, освободить свою дочь Винке от детского страха перед морем. С округлившимися от ужаса глазами она рассказывает отцу, что море говорит с ней, на что он отвечает, что море не говорит, а «только шумит и ревет» (цит. по: с. 120). Вообще, доступ к «сверхчувственному» (предчувствиям) в новелле Шторма имеют исключительно «стереотипные» женские фигуры или простые крестьяне, не принадлежащие к образованной элите. О приметах надвигающейся беды говорят между собой служанки, ощущение тревоги распространяется по деревне, подобно вирусу.
И только в доме смотрителя на опасные слухи не обращают внимания, что в конечном итоге и влечет за собой трагические последствия для Хауке и его семьи.
Еще одним важным элементом дискурса о катастрофах является «жертва плотины», принеся которую, можно якобы умилостивить стихию и избежать несчастья, обеспечив плотине необходимую стойкость. Сообщения о реальных эпизодах такого рода жертвоприношений можно найти, например, в хрониках пастора Карла Вёбкена (1878-1965) «Плотины и штормовые нагоны»1. В частности, там приводится эпизод строительства плотины в Ти-бензее, завершить которое никак не удавалось, пока в последний остававшийся незакрытым отсек рабочие не бросили бездомную собаку и не засыпали ее землей. Описанный эпизод почти в точности воспроизводится в новелле Шторма, с той лишь разницей, что там в последний момент появился руководивший строительством Хауке Хайен и приказал вытащить собаку, а когда рабочие отказались, сделал это сам.
Цепь событий, в которой нераспознанные знаки беды игнорируются просвещенным покорителем природы, приводит в новелле к тому, что в жертву стихии приносится его собственная жизнь. При этом у Шторма речь не идет о том, что это символическое действие якобы сообщит новой плотине надежность. Дело жизни смотрителя и так надежно укоренено в материальной реальности, поскольку сама конструкция профиля плотины такова, что устойчивость ее не нуждается в дополнительных жертвах. Для просвещенного школьного учителя смотритель плотины - прогрессивный исторический персонаж, о котором тот упоминает с придыханием -как о Сократе или о Христе. Ведь и Хауке принес себя в жертву своему проекту, задолго до того существовавшему в его воображении. Таким образом, он не просто создал защитный бастион против не укрощенных еще сил природы, но и окружил его символическим ореолом вневременности. В художественной реальности «Всадника на белом коне» новая плотина приравнена к «восьмому чуду света; ничего подобного нет во всей Фризии!» (цит. по: с. 132). Однако она обеспечивает безопасность лишь на очень ограниченном участке по-
1 Woebcken K. Deiche und Sturmflutenan der deutschenNordseeküste. - Bremen-Wilhelmshaven, 1924.
бережья. Как ясно из рамочного повествования, окрестные защитные сооружения время от времени по-прежнему подвергаются разрушениям. Такое положение вещей сохраняется, поскольку строительство плотин требует огромных ресурсов, часто превосходящих возможности местных жителей.
Конфликт, изображенный Т. Штормом, остается неразрешенным до самого конца. Анонимный рассказчик в рамочном повествовании лаконично высказывается по поводу противоборства двух менталитетов: «Утро вечера мудренее!» (цит. по: с. 133). Решение не отдавать предпочтение ни одному из паттернов мышления - ни мифологическому, ни дискурсивному, - оставляет читателю пространство для собственных размышлений о взаимодействии культурного принуждения и динамики природных сил, считает К.Д. Вебер. Экстремальные события, подобные периодическим штормовым затоплениям, пробуждают волю к прогрессу, позволяющему выстраивать превентивную защиту. Однако нестабильность земного существования никогда не допускает возможности полного контроля над природой при помощи технических средств, также подверженных изменчивости материального мира. Катастрофические события, взламывающие психофизические механизмы защиты и отбрасывающие людей в первобытное существование, провоцируют обращение к символически-ритуальным действиям.
Таким образом, созданный Т. Штормом миф о жертвующем собой всаднике на белом коне до сих пор не утратил психологической актуальности. Новелла показывает, что всякая кризисная ситуация заново активизирует архаические паттерны человеческого мышления, которые «просвещенный» человек давно считал преодоленными. Смотритель плотины в новелле погибает, не выдержав взваленного им на себя груза ответственности - оттого, что не смог полностью защитить своих земляков от будущих катастрофических затоплений. Взяв на себя вину за прорыв воды, он по моральным причинам совершает самоубийство, отдав себя в жертву стихии.
Е.В. Соколова
