CC BY
412
УДК 81-112.2
Л. С. Гуревич
Иркутский государственный лингвистический университет ул. Ленина, 8, Иркутск, 664000, Россия E-mail: gurevich_ls@mail.ru
КОММУНИКАТИВНЫЙ АКТ VS РЕЧЕВОЙ АКТ: ПРОБЛЕМЫ СООТНОШЕНИЯ ПОНЯТИЙ
Термины «коммуникативный акт» и «речевой акт» часто используются как взаимозаменимые. В действительности же они обнаруживают ряд специфических черт, не позволяющих использовать их как аналоги. Упрощенная формула Коммуникативный акт (КА) = Речевой акт адресанта (РА^) + Речевой акт адресата (РААт) не работает там, где рассматривается такое сложное в социальном и психологическом плане явление, как коммуникация.
The terms «communicative act» and «speech act» are often used as correlative terms to denote the same notion. In fact they cover a group of specific features which distinguishes them from one another. The simplified formula Communicative Act = Speech Actaddressant + Speech Actaddressee doesn’t reflect the sociological and psychological complexity of communication.
На первый взгляд проблемы соотношения понятий речевого и коммуникативного акта как таковой не существует, поскольку в современных публикациях эти термины свободно замещают друг друга, употребляемые в качестве синонимичных и взаимозаменяемых единиц. По большому счету, коммуникативный акт часто представляется как сумма двух (а по некоторым источникам, нескольких) речевых актов, совпадающих по своей структуре настолько, что можно вывести нехитрую формулу, согласно которой Коммуникативный акт (КА) = Речевой акт адресанта (РААн) + Речевой акт адресата (РААт). С формальной точки зрения так оно и есть: оба коммуниканта совершают речевые действия, осуществляют речевые акты, но если посмотреть на качественную сторону проблемы, становится ясно, что простая суммарная формула бессмысленна там, где речь идет о такой сложной в эмоционально-психологическом плане деятельности, как коммуникация.
Рассмотрим несколько основных аспектов понятийного поля терминов КА и РА, наиболее ярко иллюстрирующих качественные их отличия, не позволяющие ставить между ними знак равенства.
Во-первых, само определение речевого акта как «целенаправленного речевого действия, совершаемого в соответствии с принципами и правилами речевого поведения, принятыми в данном обществе» [БЭС, 1998. С. 412], является не совсем корректным, так как заведомо исключает из разряда речевых
актов, те виды речевой деятельности, которые производятся с нарушениями принципов и норм речевого поведения. Таким образом, грубое, некорректное высказывание, по определению, не имеет права быть названным речевым актом и остается за пределами классификации речевой деятельности, что уже является грубой ошибкой.
Во-вторых, в теории речевых актов не учитывается диалогическое единство, а ведь именно оно является основным звеном в определении иллокутивной цели высказывания. Дробный анализ деятельности адресанта и адресата в теории речевой деятельности выпускает из виду взаимозависимость реплик коммуникантов и нестабильность (а иногда и изменение) иллокутивных целей, здесь же не учитывается смена речевых стратегий коммуникантов. Допустим, если изначальной иллокутивной целью первой реплики-стимула адресанта является убедить адресата что-либо сделать, то ответная реплика (реплика-реакция) адресата может убедить адресанта в том, что делать это нецелесообразно, и, таким образом, настоящая иллокутивная цель потеряет всякий смысл. Вторая реплика стимул будет содержать уже другую иллокутивную цель, и хотя, по определению, процесс коммуникации еще не завершен, происходит смена иллокутивной цели адресанта. Возвращаясь к вышесказанному, мы вынуждены констатировать тот факт, что в коммуникативном акте как составной части процесса коммуникации мы имеем дело не столько с иллокуцией, сколь-
!ЗБМ 1818-7935. Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2007. Том 5, выпуск 1 © Л. С. Гуревич, 2007
ко с интерлокуцией 1, и правильнее было бы рассматривать коммуникацию именно с этой позиции.
В-третьих, говоря о диалогическом единстве, следует учитывать еще одну важную деталь в его интерпретации, а именно само определение диалога. В лингвистическом энциклопедическом словаре оно дается как «беседа, разговор двоих» [БЭС, 1998.
С. 135]. На самом деле, этимология слова диалог (от греч. ЗшАюуод) не устанавливает численного ограничения участников разговора, и приставка 5ш- означает взаимность действия (5ш^еуоца1 - переговариваться), а не количественное числительное «два» от созвучного «5ш». Таким образом, понятие диалога следует трактовать в более широком смысле и включить в него понятие полилога, которое было введено именно по причине этой ошибочной трактовки, с целью корректного наименования беседы с участием более двух коммуникантов.
Таким образом, следует признать, что в коммуникативном акте задействованы только два участника: тот, кто говорит (адресант) и тот, кто слушает говорящего (адресат), и сколько бы ни было физических лиц, воспринимающих речь адресанта, все они будут адресатами коммуникативного акта. Коммуникация протекает по схеме поочередной смены ролей коммуникантов: говорящий превращается в слушающего, а слушающий - в говорящего. Единственное, что необходимо уточнить по поводу полилога, это то, что иллокутивные и перлокутивные цели адресанта будут различными по отношению к прямому и косвенному адресатам и, следовательно, перлокутивный эффект будет также различным.
Интерлокуция, которую можно признать принципиальным отличием между речевым актом и коммуникативным актом, предполагает совместную деятельность партнеров в построении смысла, в которой просьбы, вопросы или отрицания взаимосвязаны и
1 Интерлокуция в нашем понимании есть иллокуция с включенным прогнозом перлокутивного эффекта (воздействия на адресата). Практика показывает, что в процессе коммуникации адресант вольно или невольно прогнозирует перлокутивный эффект, оценивая адресата и его возможную реакцию на ту или иную фразу, и выбирает из множества возможных вариантов высказываний именно те, которые смогут произвести на адресата желаемый эффект. Думается, не стоит доказывать, что для достижения одной и той же иллокутивной цели адресант использует для разных коммуникантов разные языковые средства.
взаимозависимы настолько, что наличие прогноза перлокутивного эффекта, отличающее интерлокуцию от локуции, очевидно.
По утверждению К. Ажежа, вопрос ведет к возникновению тесной связи между партнерами, если он требует ответа. «Вопрос, хотя и предстает в виде запроса информации, в то же время является захватом другого говорящего субъекта, которого он превращает в виртуального ответчика, как бы тот ни поступил - даже если вопрос задается лишь для того, чтобы установить нежелание отвечать. Вопрос становится символическим подчинением тела, времени и речи Другого уже потому, что он нарушает молчание и открывает вербальное пространство» [Ажеж, 2003. С. 209]. Вопрос также может представлять собой стратегию избегания ответа или перехвата инициативы, когда сам используется в качестве ответа.
Словесный приказ, пожалуй, как ни одно другое языковое выражение, демонстрирует фазу предварительной оценки адресата на возможный перлокутивный эффект. Во избежание коммуникативной неудачи адресант обязательно оценивает адресата с позиции возможной реакции на приказ. Здесь происходит оценка социальных ролей коммуникантов, ситуации общения, личностных характеристик адресата и многих других параметров, которые играют не последнюю роль в коммуникации. Словесный приказ может вызывать как вербальную, так и невербальную реакцию, и очень часто обе одновременно. Невербальная реакция на приказ может быть беспрекословным подчинением (выполнением приказа) или демонстративным отказом выполнять приказ (отсутствием должной реакции на приказание). Вербальная реакция (при согласии выполнить приказ) позволяет нивелировать жесткость подчинительных социальных ролей коммуникантов и может осуществляться в виде уточнения самого приказа (переспроса), уточнения деталей приказа и т. п. Иными словами, происходит «оттягивание» выполнения приказа, сознательный (или неосознанный) уход от беспрекословности подчинения. Несогласие выполнить приказ, выраженное вербально, может означать открытый вызов адресанту, свидетельствующий о нежелании адресата принять подчинительную роль; либо может содержать разумные (с точки зрения адресата) доводы, объясняющие нежелание адресата выполнить то, что ему было приказано. Последнее
подчеркивает позиционное равенство 2 или приблизительное равенство коммуникантов, допускающее возражение и отказ от выполнения приказа при разумных доводах.
Отрицание может быть либо ответом на вопрос, либо опровержением утвердительного высказывания. В интерлокутивном плане оно также весомо, как и приказ, так как оно требует четкого понимания партнера по коммуникации. Эта функция накладывает свой отпечаток на внешнюю форму отрицания: во многих языках оно выразительно с фонетической точки зрения (интонационное оформление фразы, четкость звучания отрицательных частиц и т. п.) и в грамматическом отношении маркировано, так как обычно требуется больше языковых признаков, чтобы сообщить, чем данная вещь не является, по сравнению с сообщением о том, чем она является. В то же время отрицание более нагружено пресуппозициями и более сложно устроено в психологическом плане. Таким образом, оно является прекрасной иллюстрацией влияния диалогической ситуации на саму структуру языка [Ажеж, 2003. С. 223].
Утверждение, помимо стандартных, привычных форм, может иметь и особые формы, такие, например, как риторический вопрос, который является одной из форм усиления утверждения. Он характеризуется эмоциональным всплеском в ходе беседы независимо оттого, выражает ли адресат согласие или несогласие с адресантом. Например, любой ответ на такой риторический вопрос: Да разве не на нас, женщинах, держится мир? - Ну, разумеется на нас, на ком же еще?!; или: Ну, уж Вы скажете!; или: Да ни в коем случае! Разве кто-то сумеет заменить мужчин! и т. д., выражающий согласие или несогласие, неизменно будет эмоционально маркированным (положительно или отрицательно).
Диалогическому единству, или, по-другому, дискурсному взаимодействию,
2 Мы вынуждены ввести термин «позиционное равенство» в связи со сложностью и многоаспектностью понятия «равенства». Позиционное равенство здесь предполагает любое равенство в ситуации общения, которое для данной ситуации является определяющим, чтобы уравнять участников беседы. Допустим, при наличии неравенства социально-институционального статуса начальника и подчиненного, в приватной беседе о грибах, женщинах, политике и т. д. может сохраняться позиционное равенство коммуникантов, так как основополагающим принципом неформальной беседы является в большинстве случаев возрастной ценз, жизненный опыт и пр.
свойственны как содержательная, так и конструктивная связь реплики-стимула и реплики-реакции. Конструктивная связь диалогической речи позволяет коммуникантам прибегать к так называемой речевой экономии, опуская ненужные повторы рематической составляющей предложения. Особенно явно это проявляется в вопросно-ответной форме диалога. Так, например, вопрос «Куда ты идешь?» в идеале предполагает ответ в элиптической, т. е. грамматически неполной, форме, содержащий только указание на место, куда движется адресат, или просто на направление движения, без вводной фразы «Я иду», которая является ремой в ответе. Отсутствие конструктивной связи в диалоге может быть обусловлено, по утверждению Т. Г. Винокур, реакцией адресата не на предыдущую реплику собеседника, а на ситуацию общения: «Где ты был? - Отойди от двери, простудишься» [Винокур, 2005.
С. 135].
Информативная полнота в диалоге, таким образом, достигается за счет меньшего количества языковых средств, по сравнению с монологической речью, которую можно назвать простым речевым актом.
Все вышесказанное подтверждает постулат о том, что коммуникативный акт - это сложное как в языковом, так и в психологическом плане, образование, в котором задействованы интерлокутивные силы, где реплика-стимул и реплика-реакция актуализируют содержательную, конструктивную и / или ситуативную общность, и где прагматическая составляющая является доминантой построения диалогического единства.
Последнее утверждение основано на том, что базовые составляющие процесса коммуникации, включающие в себя коммуникативную установку, коммуникативную цель, интенции, стратегии и т. д., определяют коммуникативное поведение индивидов, выбор которого целиком зависит от результата комплексного анализа текста беседы коммуникантами.
В процессе построения диалога говорящий придерживается общего денотативного пространства со слушающим, ориентируясь на общие фоновые и текущие знания, выбирает способы выражения своих эмоций, настроений, отношения, оценки, интенций и т. д. Таким образом, осуществляя коммуникацию, говорящий предстает как социокультурная личность с особенностями своего мировосприятия и ценностных ориенти-
ров. Так называемая «социологичность» человеческого общения, по словам Т. Г. Винокур, не позволяет отождествлять коммуникацию с речевой деятельностью, которая, являясь «целенаправленной категорией», соотносящейся с категориями «намерения» и «средства», не содержит присущих коммуникации категорий «способ» и «манера» - категорий, которые позволяют проявлять в речи психологические и социальнопсихологические (общеколлективные, групповые, индивидуальные) особенности говорящих и слушающих [Винокур, 2005. С. 14].
Акцентированное внимание на паралин-гвистических компонентах речи и их роли в формировании понимания высказывания является еще одной из черт коммуникативного акта, отличающих его от речевого акта. Это отличие базируется на сущностной дифференциации этих двух на первый взгляд однородных явлений. Коммуникативный акт, как мы уже отмечали, предполагает взаимность действия коммуникантов, отсюда, помимо порождения речи, актуальным является и ее восприятие. Таким образом, проблема правильной интерпретации высказывания выдвигается на передний план, чего не наблюдается в процессе речевого акта, где во главе угла стоит порождение высказывания и формирование смысла, а не его интерпретация. Возможно, потому паралингвистика не играла существенной роли в теории речевого акта, а стала актуальной лишь с появлением теории коммуникации.
Паралингвистические составляющие процесса коммуникации (жесты, мимика, тембр и высота тональности голоса и т. д.) -вспомогательные средства выражения мысли, чувства и модальности говорящего считаются естественными компенсаторами семантической недостаточности вербальной информации.
Семантическая недостаточность вербальной информации определяется коммуникантами в двустороннем порядке. Это может быть адресант, сознательно включающий в процесс общения паралингвисти-ческие элементы для того, чтобы акцентировать внимание слушающего на содержании высказывания. Подсознательно невербальные средства общения в виде жестов, мимики и т. д. подключаются адресантом в ситуации высокого эмоционального возбуждения, вызывающего торможение речемыслительных процессов, часто сопровож-
даемое отсутствием нужных слов для передачи мысли.
Это может быть и адресат, которому вербальное сообщение показалось недостаточным или же сомнительным, противоречивым, заставляющим искать дополнительные (невербальные) элементы общения в речевом поведении адресанта, чтобы удостовериться в правильности собственной интерпретации интенций собеседника. Несмотря на то что паралингвистические средства общения относят к неязыковым факторам, представляющим собой некую семиотическую систему, включаемую в сферу вербального общения [Маслыко, 1970. С. 22], нельзя отрицать их тесную симбиозную связь, которая диктует необходимость рассмотрения процесса коммуникации с равным учетом обоих компонентов. Достижение однозначности интерпретации вербального сообщения зачастую возможно лишь с привлечением анализа невербальных средств коммуникации, так как именно они помогают решить проблему полисемантич-ности, элиминированности или же избыточности языковых средств в процессе общения. Кроме того, как отмечает Е. А. Маслы-ко, речевое и кинетическое взаимодействие обеспечивает оптимально экономную передачу информации, характеризуемую одновременным сжатием текста и возникновением паралингвистических образований на различных уровнях порождения речевого высказывания [Там же]. Симбиоз вербальных и невербальных средств общения отчетливо проявляется не только в устной речи, письменная речь также не обходится без маркеров, указывающих на паралингвисти-ческие элементы коммуникации. Диалогическую речь письменного текста, как правило, сопровождают авторские замечания по поводу мимики, жестов и интонации коммуникантов, позволяющие правильно истолковывать смысл произнесенной фразы и постигать ее глубинный смысл.
Адекватная реакция на реплику адресанта возможна лишь в том случае, когда адресат наиболее точно определил иллокутивную силу обращенного к нему высказывания. Как справедливо отмечает Н. Д. Арутюнова, одна и та же фраза «Я приеду завтра» может быть как обещанием, так и угрозой, или же, просто сообщением [БЭС, 1998. С. 413]. Определение иллокутивной силы адресатом является результатом ментального акта, который обязательно предшествует
последующей локуции. Ментальный акт, с точки зрения теории речевой деятельности, нацелен на решение двух базовых вопросов: «Что сказать?» и «Как сказать?». В теории коммуникации ментальный акт представляет собой более сложное образование, включающее в себя, помимо означенных задач, оценку речевого действия коммуниканта с позиции правильности (адекватности) восприятия предназначенной для него реплики и с позиции определения истинных интенций коммуниканта в процессе беседы. Искренний дискурс общения снимает элемент сложности ментального действия - необходимость поиска скрытого глубинного смысла в поверхностной структуре произнесенной фразы. Неискренний дискурс, напротив, усложняет поставленную ментальную задачу. Кроме того, определение искренности / неискренности дискурса собеседника также является одной из задач ментального акта. Отсутствие фазы оценки в ментальном акте ведет, как правило, к коммуникативной неудаче, когда коммуниканты остаются непонятыми друг другом, а коммуникативные цели недостигнутыми. Это достаточно частое явление в процессе коммуникации зафиксировано в русской фразеологии: «Я ему про Фому, а он мне про Ерёму!», предложение, как нельзя лучше иллюстрирующее коммуникативную неудачу.
Неверная интерпретация коммуникативных интенций участников диалога является одной из основных причин коммуникативной неудачи наряду с ложным, неуместным и неинформативным высказыванием, ведущим к провалам и погрешностям коммуникации, которые могут быть вызваны также различиями в картинах мира (национальной или индивидуальной), несовпадением оценок явлений действительности, неправильным пониманием речевых интенций собеседника, неточностью или недосказанностью вербально оформленной мысли. Иногда неверная интерпретация связана с ин-тралингвистическими причинами, вызванными сложностью семантической структуры лексической единицы, ее метафоричностью, полисемантичностью и т. д. Однако интралингвистические причины коммуникативных неудач нельзя признать объективными, ибо коммуникативная неудача в этом случае зависит не от собственно сложности языковой структуры сообщения, а от индивидуальной осведомленности коммуникантов в области языкового знания, их общих
фоновых и текущих знаний и уровня функционального владения языком, т. е. от субъективных факторов общения. Здесь важно отметить, что одинаково искаженная картина мира коммуникантов или же одинаково неверные с классической точки зрения знания о реальной действительности не могут стать причиной коммуникативной неудачи, так как оба коммуниканта полностью понимают, что каждый из них имеет в виду, несмотря на неверность (необъективность) их индивидуального представления о мире.
Таким образом, успешность / неуспеш-ность ментального акта зависит от многих субъективных и объективных факторов и может стать причиной коммуникативной неудачи, что доказывает важность ментального акта как составляющей процесса коммуникации.
В то же время вопреки бесспорному на первый взгляд традиционному воззрению на диалог, согласно которому только целостное синтаксическое единство текста, структурированное когезией и когерентностью с помощью различных связующих средств, способно обеспечить полное понимание, иногда определяющими в процессе коммуникации являются не собственно лингвистические, а экстра- и паралингвистические средства. Так, например, понимание «с полуслова» обеспечивается общими фоновыми знаниями коммуникантов, а не обязательно синтаксической целостностью высказывания, а наличие индивидуальных смыслов, понятных обоим коммуникантам, обеспечивает взаимопонимание даже при отсутствии когезии и когерентности текста диалога.
Перечисленные выше и другие принципиальные отличия понятий коммуникативного и речевого акта, не позволяют нам ставить между ними знак равенства и использовать как взаимозаменяемые термины. Детальный анализ доказывает, что в языке редко срабатывает простая математическая формула, и смысл предложения далеко не всегда является суммой смыслов входящих в него слов, скорее наоборот: почти никогда не является таковой. Как отмечают современные исследователи, в процессе коммуникации один говорит одно, второй отвечает другое, и вместе они понимают нечто третье, которое не равно ни первому, ни второму. Когда нам удастся познать структуру этого «третьего», мы сможем считать, что постигли азы теории коммуникации.
Список литературы
Ажеж К. Человек говорящий: вклад лингвистики в гуманитарные науки: Пер. с фр. М.: Едиториал УРСС, 2003. 304 с.
Большой энциклопедический словарь (БЭС) / Под ред. В. Н. Ярцевой. 2-е изд. М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. 685 с.: ил.
Винокур Т. Г. Говорящий и слушающий: варианты речевого поведения. 2-е изд., стереотип. М.: КомКнига, 2005. 176 с.
Маслыко Е. А. К психолингвистической природе паралингвистических явлений // Материалы III Всесоюз. симп. по психолингвистике. М., 1970. С. 21-22.
Материал поступил в редколлегию 20.09.2006
