CC BY-NC-ND
10
Литература народов России
Т.Л. Кузнецова
КОМИ РАССКАЗ НАЧАЛА XXI в. В ПОИСКАХ ПУТЕЙ СБЛИЖЕНИЯ С ЖИЗНЬЮ*
В воссоздании будничной повседневности коми рассказ начала XXI в. вырабатывает новое отношение к ней: привычное, на первый взгляд, второстепенное воспринимается как самое жизнь, и прозаики чаще обращаются к описанию, представляя во всей полноте реалии жизни. Автор статьи приходит к заключению, что наблюдается тяготение к формированию полновесной художественной ткани, утверждающей силу и красоту естественного течения жизни, и данная особенность художественного развития рассказа обусловлена факторами мировоззренческого характера.
Ключевые слова: коми литература начала XXI в., рассказ, будничная повседневность, описание, повествование, реализм, мировоззрение.
Коми рассказ конца XX - начала XXI в. - очень непростое явление. Переживая состояние поисков, он обращается к новым, нетрадиционным формам художественного воссоздания жизни1 (произведения А. Полугрудова, М. Остаповой и др.), тяготеет к подробному изображению будничной повседневности (произведения Н. Куратовой, А. Вурдова, Н. Чугаева и др.) Вместе с тем в рассказе имеет место упоение повседневным, второстепенным; выходит в свет ряд рассказов, в которых при достоверном воссоздании будней выражено несколько иное отношение к изображаемому. Меняется эстетическое воздействие авторского отношения (следует отметить, что эта тонкая сфера художественной ткани рассказа играет весьма значительную роль). Автор неуловимо дает почувствовать читателю, что повседневное, привычное, кажуще-
© Т.Л. Кузнецова
* Публикация подготовлена в рамках проекта программ Президиума РАН № 12-П-6-1013 «Опыт развития коми литературы: творческая индивидуальность и художественный процесс».
еся на первый взгляд второстепенным, воспринимается им как самое жизнь: изображение несущественного, что составляет течение жизни, наполняется особым значением. Если вышеупомянутыми рассказами принята значимость привычной повседневности, то в данных произведениях она не воспринимается как нечто второстепенное (в данном случае отличие очень тонкое, оно находит выражение в мироотношении автора). В них доминирует не любование повседневностью, что так или иначе включает субъективный оценочный элемент, а изображение ее: в рассказ непосредственно входит сама плоть жизни (Бабин В. «Сотчом ковдум» (Подгоревший колобок, 2001), А. Вурдов «Проститчан кытш» (Круг прощания, 2008), Н. Куратова «Кань мыссьо - гостя воас» (Кошка умывается - гость придет, 2010), В. Лодыгин «Яблога утка» (Утка с яблоками, 2006), Н. Мальцев «Парч вад дорын» (Возле озера Прач, 2007), С. Терентьев «Шойччан луно» (В день отдыха, 2001), А. Ульянов «Кытчо тэно Енмыс нуис ...» (Куда тебя Господь унес ..., 2008) и др.). Нарратив обретает некую внутреннюю гармонию, что, видимо, обусловлено факторами мировоззренческого характера. Следует отметить, что при отсутствии динамично развивающегося сюжета и доминировании описательно-повествовательной манеры изложения сам текст, особенности его организации получают дополнительные художественные функции. Пластичность изображения, что достигается особенностями наррации, рождает в рецепции убедительный зрительный образ. Авторы словно стремятся понять, как формируется течение жизни, воссоздать этот процесс во всей полноте. В изображении прозаики преимущественно обращаются к описанию, открывающему отношение автора. Оно, обдуманное, устоявшееся, не прорывается, не обнажается, а именно открывается - подобно тому, как открывается в повествовании жизнь - повседневная, обыденная - какая есть, без прикрас и тяготения к идеалу. Авторы ведут неспешное повествование, обладающее особой, внутренней целостностью - в отличие от рассказов, где обилие деталей и подробностей быта все же не имеет внутренней гармонии (нечто неадекватное, выражающее, несомненно, апокалиптические ощущения, скрыто в абсолютизации внимания к подробностям и второстепенным деталям). Так, в рассказе В. Лодыгина «Яблога утка» неторопливое рассказывание изображает во всех подробностях не особо радостную жизнь главного героя, которому не с кем разделить одиночество:
Би на ковмис озтывлыны. Мыссян доз помысь мода выло син гуранъяссо котодышпс. Шонтыштом да юммодыштом тшай выя
нянь сорон гырк пытшкосас лэдзис да волисти комасис-пасьтасис. Ной куртка вывкышал1с: сентябр шорын лунъясыс коть шоныдось на, асывъясыс вель ыркыдось.
- Но, кодъяс колинныд, бура олой. Ме Ягдородз бора-водза ветла, - томнал1с кильчо одзоссо Павел. Тадзи век шуо коть эсько гобочын шыръясысь кындзи керка помын одвако кодко оло.
(Свет еще пришлось включить. Под умывальником подглазья смочил для виду. Подогретый и подслащенный чай, хлеб с маслом внутрь желудка опустил да только после этого оделся-обулся. Суконную куртку через голову надел: хоть и в середине сентября дни еще теплые, по утрам очень прохладно.
- Ну, кто остался, живите хорошо. Я до Ягдора взад-вперед схожу, - закрыл на замок дверь крыльца Павел. Так всегда говорит, хотя, кроме мышей в подполье, в доме едва ли кто-либо живет. (Здесь и далее перевод подстрочный наш. - Т. К.).
Череда действий, что совершает герой, представлена автором в скрупулезном описании: добротное описание являет убедительную, узнаваемую картину жизни. Повествование насыщается и мудростью размышлений: в описание включаются элементы рассуждений. Так, в представлении жизненного пути главного героя рассказа Ульянова «Кытчо тэно Енмыс нуис ...» слышится скрытая полемика с невидимым оппонентом: воссоздавая нить жизни, повествователь словно приводит доводы в защиту Ольоксана, оставившего родное село: «Гортсьыс муном борын од кисо кресталомон эз жо пукав. Пыр зыис-уджалк. Шопералк став тайо кадсо. Мед коть и бокын, Коми мусянь зэв ылын. Тадзи олом-выломыс артмис да. От тай кадто бор он бергод, киссьом вато, кыдз шуласны, он ку-рав .» (После того, как из дома уехал, сложа руки все же не сидел. Все старался, усердствовал, работал. Все это время шоферил. Пусть хоть и на стороне, очень далеко от земли Коми. Так житье-бытье сложилось да. Сейчас небось время-то назад не воротишь, пролитую воду, как говаривают, не сгребешь.)
Притом что в текст рассказов данного типа включены и изображение действий и событий во времени, и рассуждения, и несобственно прямая речь героев, и характеристики, и собственно описание, в целом он воспринимается как описание, поскольку все его элементы подчинены цели адекватного в верности всем деталям и подробностям воссоздания жизни, ее описания.
В связи с тем, что в организации текста данного типа рассказа значимую роль играет отношение автора, особую художественную функцию несут особенности повествования. Думается, в данном случае имеет смысл обратиться к словам М. Бахтина: «Перед нами
два события - событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели»2. Именно событие самого рассказывания возымеет эстетический эффект в данном типе рассказа. Нарратив насыщается спокойным размеренным темпом, выражающим особенности мировосприятия автора. Повествование выдержанное, уравновешенное, автор не выделяет интонационно те или иные разделы, и это также придает ощущение цельности. В текст вселяется ощущение величавого покоя - некой уверенности в разумности, необходимости всего происходящего. Таким образом, повседневное, второстепенное возводится на несколько иной уровень. Так, в рассказе С. Терентьева «Шойччан луно» повествуется об одном из дней отдыха, что выдался оленеводам: в поле зрения автора и забавные происшествия, и события, вызывающие напряженный интерес читателя. Наряду с тем, что интрига, лежащая в основе события, приковывает внимание читателя, второстепенные реалии повседневной, привычной жизни автором не отведены на второй план. Особенности художественного воссоздания жизни заключаются в том, что в отношении автора нет избирательности. Было бы неверно при характеристике небольшого по объему произведения С. Терентьева подчеркивать, что в нем описано неординарное происшествие - восхождение на высотное сооружение - геодезическую вышку: подобно хроникеру, автор воссоздает во всех подробностях день отдыха - с утра до самого вечера, и в описании, конечно, запечатлены некоторые особенности быта и культуры оленеводов - обитателей тундры. А в произведении Н. Куратовой «Кань мыссьо - гостя воас» авторское отношение усугубляет ощущение полноты и целостности. Автор безоговорочно принимает мир таким, каков он есть. Главное и второстепенное словно создают ровную мозаику, формируя картину жизни.
Авторы будто изнутри рассматривают жизнь в ее спокойном, величавом движении. На смену ярко выраженному - оценочному - авторскому отношению приходит более ровное, близкое к объективному, что придает особое звучание повествованию. Смещение акцентов, звучание несколько иного авторского отношения придает весомость изобразительным картинам: изображение обыденных, неприметных событий создает достаточно полную картину жизни, воссоздавая ее в простоте будничной повседневности. Так, по отношению к рассказу Н. Куратовой «Кань мыссьо - гостя воас» можно вести речь о широте изображения: взгляд автора охватывает все нюансы и детали жизненных обстоятельств. Воссоздавая размеренное течение жизни, прозаик останавливает внимание на сме-
не событий, происшествий, явлений, что и формирует будничные, самые обычные дни. Композиция рассказа такова, что в рамках небольшого произведения содержится информация о жизни главной героини, начиная с юности и заканчивая преклонным возрастом: автор изображает и годы военного лихолетья, и послевоенный непростой период, и современность.
Думается, мы вправе вынести суждение о тяготении рассказа к развернутому, обстоятельному повествованию, воссоздающему картину жизни во всей полноте. Формируется убеждение, что основы жизни концентрируются в сфере будничной повседневности, а в житейском опыте отдельного героя находят выражение основные закономерности развития жизни3. В произведениях выражен буднично-житейский взгляд на события. Так, в рассказе В. Лодыгина «Яблога утка» (Утка с яблоками, 2006) просто и буднично изображено, как формируются особые отношения между героями - мужчиной и женщиной: почти не говорится о чувствах, в речи повествователя содержатся бытовые наблюдения. Даже в развитии отношений героев ощущается некая приземленная логика движения. Сближение героев происходит просто и естественно, в силу стечения обстоятельств. «Гашко, и оз ковмы восо виччысьны, сэтчодз на Катяыс восьтас одзоссо. Сылань, видзодом серти, муно» (Может, и не придется ждать, пока год пройдет, до того Катя-то дверь отворит. К этому, видать, идет), - раздумывает автор. Житейски-мудрая аргументация, включающая порой многовековой народный опыт, звучит в устах и повествователя, и героев; данное обстоятельство придает ощущение, что действие развивается вне конкретно-исторического времени. Авторы не акцентируют внимание на социально-исторических приметах данного периода: их герои словно проживают в пространстве вневременном. Так, едва заметным фоном звучат мысли о запустении современного села в рассказе А. Ульянова «Кытчо тэно Енмыс нуис...»: в произведении приглушенно звучат раздумья о судьбе, о важнейших жизненных ценностях, о роли личности в формировании жизненного пути. Сюжет рассказа, базирующийся на воссоздании эпизодов, что изображают редкие приезды героя в родную деревню, наполняется семантически значимой мыслью. По совести ли он поступил, свив гнездо вдали от родины? Оставляя в очередной отъезд осиротевшего после смерти жены отца-старика, герой в раздумьи. «Мыйла шойто-довъяло?» (Зачем бродит-слоняется?) - в вопросе, что формулирует повествователь, сконцентрированы напряженные поиски героя, его попытки осмыслить духовный опыт. Семантически значимая мысль, что организует повествование, замаскирована, она
лишь иногда прорывается, взрывая ровную ткань нарратива вопросом (рефреном звучит и фраза, ставшая заглавием произведения). Xудожественная ткань рассказа сформирована таким образом, что полное, убедительное рассказывание включает потаенную, но напряженную, словно нерв, мысль, что не дает покоя ни герою, ни рассказчику. Этим целям подчинена и композиция рассказа: герой, который едет на родину, вызванный тревожной телеграммой, вспоминает о прошлом приезде. Картины приездов наслаиваются; быт и реалии деревни (особенности сельского труда, природы и др.) представлены в развернутых, подробных описаниях. Глубина семантики во многом «обеспечена» особенностями нарратива Ульянова.
В тяготении к определенной полноте изображения жизни, стремлении к достоверности авторы не акцентируют внимание на внутренней жизни героев (одна из особенностей прозы Ульянова в том, что психологизм его скрыт4): важно изобразить входящее в сферу видимого, связанного с утвердившейся житейской логикой.
В пристальном внимании к обстоятельствам, непосредственно формирующим жизнь, выражено стремление литературы освободиться от влияния идеологических факторов. Включая в сферу изображения повседневное, обыденное, воссоздавая стороны быта, данный тип рассказа насыщается концептуальностью; в творения авторов вселяется некая смыслопорождающая, текстообразующая энергия, что также придает ему цельность. Раздумья о данном типе рассказа органично приводят к заключению, что эта малая форма прозы тяготеет к достоверному воссозданию жизни (не без оснований исследователи новейшей русской прозы ведут речь о неореализме: «О повороте к реализму сейчас говорят и стар, и млад, но последние еще и прибавляют определение "новый"»5). Общество вырабатывает убеждение, что в основе развития жизни - созидательное начало: данное положение принимает концептуальный характер для прозы. Жизнь, не осложненная факторами социальными, течет движением непрерывным. Рассказ в бесконечном событийном ряду и обилии реалий жизни дает ощущение ровного, вечного потока: писатели пытаются сконцентрировать внимание на том, что формирует основу жизни, будучи свободно от всякого рода социальных и политических наслоений. Так, красота женского тела естественно влечет к себе героя рассказа Лодыгина «Яблога утка», и его стремление к союзу с женщиной, сцена купания которой в укромном, уединенном месте поразила его воображение, есть проявление вечного, бесконечного движения жизни. Утка, приготовленная с яблоками, для героя нечто, выражающее душевный покой,
умиротворение, семейное благополучие. И то, что не удалось сегодня принести любимой подстреленную утку, тоже выражает закономерности развития жизни, течение которой осложнено множеством обстоятельств. «Яблога утка вылас модос ковмас кыйны» (Для приготовления блюда - утки с яблоками - придется другую утку подстрелить), - заключает автор, и бесхитростное замечание словно восстанавливает естественную, нескончаемую цепь событий, что и формирует самое жизнь. Черты, выявляющие данные особенности художественного развития коми рассказа начала XXI в., на наш взгляд во многом близки некоторым художественным принципам изображения, утвердившимся в русском рассказе конца XIX в. -в произведениях А.П. Чехова, И.А. Бунина, Н.А. Лейкина и др. В частности, в характеристике изображаемых явлений А.П. Чудаков ведет речь об их обыденности, предметно-изобразительном новаторстве, вещно-событийном повествовании, будничной про-стоте6. «За тривиальными происшествиями, банальными речами и поступками людей, словно за матовым стеклом или кисейной оконной занавеской, начинает маячить нечто значительное и важное -само Бытие как таковое»7, - отмечает один из исследователей творчества А.П. Чехова, и данные слова соотносимы с художественным опытом коми рассказа начала XXI в.
Итак, авторы рассказов, концентрируя внимание на будничной повседневности, вырабатывают новое отношение к ней (мироотно-шение автора играет особую художественную роль в организации текста): привычное на первый взгляд, второстепенное воспринимается как сама жизнь. Рассказ в изображении действительности чаще обращается к описанию, представляя во всей полноте реалии жизни. Думается, наблюдается тяготение к формированию полновесной художественной ткани, утверждающей силу и красоту естественного течения жизни. Данная особенность художественного развития коми рассказа начала XXI в. обусловлена факторами мировоззренческого характера: отношения современника с миром становятся более гармоничными.
Примечания
1 Подробнее об этом: Кузнецова Т.Л. Постижение жизни в поисках новых форм (об одной из тенденций развития коми прозы рубежа XX-XXI вв.) // Известия Коми научного центра Уральского отделения РАН. 2011. № 2 (6). С. 80-85.
2 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 403-404.
3 Видимо, близки к истине исследователи в утверждении, что «...в целом художественно-филологическая мудрость - разновидность житей-
ской мудрости, и она, как правило, не выходит за рамки взаимоотношений между людьми: "Я и они", "Я и мы", "Я и он, она", "Я и ты"». Чаны-шев А.Н. Философия как «филология», как мудрость и как мировоззрение // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. 1995. № 5. Сентябрь-октябрь. С. 55.
4 О психологизме прозы А. Ульянова подробнее: Нефедова С.М. Рассказ А. Ульянова «Батьлы готыр» (Жена отцу): особенности психологизма // Тр. Ин-та языка, литературы и истории Коми НЦ УрО РАН; Вып. 65. Проблемы жанровой поэтики коми литературы. Сыктывкар, 2007. С. 119, 126-127.
5 Маркова Д. Новый-преновый реализм, или Опять двадцать пять // Знамя. 2006. № 6. С. 169.
6 Чудаков А.П. Ароморфоз русского рассказа // Поэтика русской литературы конца XIX - начала XX века. Динамика жанра. Общие проблемы. Проза. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 365-396.
7 Баршт К.А. О формах событийности в произведениях Чехова // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2010. № 4. С. 13.
