CC BY
44
УДК 821.5ИЛ32-32"'19/20" Т. Л. Кузнецова
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2013. Вып. 4
КОМИ РАССКАЗ КОНЦА ХХ — НАЧАЛА ХХ! в.: ТЯГОТЕНИЕ К ОСМЫСЛЕНИЮ ЖИЗНИ1
Коми литература2, как и литературы других финно-угорских народов (коми-пермяцкого, удмуртского, марийского, мордовского, карельского и др.), принимает участие в развитии литературного процесса России. Наряду со стремлением запечатлеть политические концепции, в коми литературе конца ХХ — начала ХХ! в. идут процессы и художественного осмысления драматических противоречий переходного периода, что переживает современная Россия. В коми прозе воссоздан характер современника, деформированный влиянием социальных условий; герой переживает глубокий нравственно-психологический кризис, его духовная жизнь наполнена сложными процессами осмысления прошлого, пережитого (рассказ А. Ульянова «Сьод ар» (Черная осень, 1989), повести П. Шахова «Лоз патефон» (Синий патефон, 1986), «Еджыд керка» (Белый дом, 1994), Е. Рочева «Кузь вот» (Долгий сон, 1995), А. Попова «Водзос» (Расплата, 1992) и др.).
Утверждая дискредитацию идеологических доктрин, писатели актуализируют роль природных — экологических, географических — факторов в развитии истории и культуры народа. Литература обращается к этнической, родовой, семейной генеалогии характера, чтобы исследовать его основы. Проза последних лет находится в поисках самостоятельных, независимых от политизированных концепций форм художественного решения в создании образа современного мира и человека. Литература пытается изолировать героя от социальной среды и стремится к осмыслению его судьбы исходя из его личностных данных. Мысль о значимости природных факторов, обусловливающих опыт и судьбу личности, определяет художественные поиски современной коми прозы. Названные тенденции открыли возможности изображения и частной жизни героев; писатели обращаются к исследованию мира чувств героев (повести А. Ульянова «Тэ да ме» (Ты да я, 1992); А. Попова «Ставыс тай кольома» (Все уже прошло, 1995) и др.). Наряду с тенденцией, утверждающей духовные основы любовных отношений, в современной прозе имеет место стремление исследовать физические аспекты любовных чувств (повести В. Напалкова «Ме тэно радейта» (Я тебя люблю, 1992), «Простит, аньтусьой» (Прости меня, женщина, 1993), рассказ В. Куратова «Мусукто сьоломыд борйо» (Любимого сердце выбирает, 1998) и др.).
Кузнецова Татьяна Леонидовна — кандидат филологических наук, старший научный сотрудник, зав. сектором литературоведения Федерального государственного бюджетного учреждения науки Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения РАН (ИЯЛИ Коми НЦ УрО РАН); e-mail: [email protected]
1 Публикация подготовлена в рамках проекта программ Президиума РАН № 12-П-6-1013 «Опыт развития коми литературы: творческая индивидуальность и художественный процесс».
2 Союз писателей Коми насчитывает 48 человек, из них 24 пишут на коми языке, 24 — на русском. В Республике Коми в настоящее время издаются два литературно-художественных журнала: на коми языке — «Войвыв кодзув» (Северная звезда), на русском и коми — «Арт» (Лад).
© Т. Л. Кузнецова, 2013
Дегероизируя современность, коми проза обращается к далекому прошлому. Пассеизм становится своеобразной формой протеста против неразрешимых конфликтов современности; литература стремится найти в историческом прошлом гармонию. Концептуальная установка исторической прозы связана со стремлением акцентировать мысль о самобытности культуры народа коми; запечатлена попытка выявить, исследовать языческие корни народной культуры: в противодействии христианизации авторам видится желание народа сохранить уникальность национального духовного опыта и традиций (романы Г. Юшкова «Бива» (Огнивница, 1999), В. Тимина «Биармияса викинг» (Викинг из Биармии, 2011), повесть В. Тимина «Эжва Перымса зон» (Мальчик с Перми Вычегодской, 1998)) [1, с. 577-580; 2].
Драматизм противоречий современности нашел воплощение в коми рассказе конца ХХ — начала XXI в. в напряжении художественных поисков: этот малый жанр переживает очень непростой период. Выражая эсхатологические предчувствия в попытках осмыслить катаклизмы современности, авторы обращаются к нетрадиционным формам изображения (рассказы А. Полугрудова, М. Остаповой и др.). Переживаемая обществом необходимость переосмысления социального и духовного опыта коррелирует с усилением субъектного начала в малой прозе: писателей влечет автобиографический материал, в текст включаются воспоминания. Рассказ сближается с эссе, миниатюрой (произведения И. Белыха, А. Ульянова и др.). В то же время рассказ тяготеет к воссозданию жизни во всей полноте — в верности деталям и мельчайшим подробностям; думается, в этом находит выражение стремление противостоять идеологизированным установкам литературы советского периода (рассказы А. Вурдова, Н. Куратовой, Н. Чугаева и др.). В упоении будничной повседневностью, подробностями быта авторы приходят к осознанию самоценности жизни, пониманию того, что в ее привычном течении сокрыты глубинные, вековечные закономерные связи.
На наш взгляд, весьма немаловажно, что выходят в свет рассказы, которые дают повод высказать мысль о том, что достоверность прозаики связывают не только с жизнеподобием: в поисках углубляется взгляд на жизнь, стремление рассмотреть за явлением суть, осмыслить пережитое. Переживая сложности в постижении противоречивой реальности, рассказ все же насыщается силой и глубиной художественного осмысления. Рождаются произведения, в которых находит выражение более глубокий, вдумчивый взгляд на отношения человека с миром, связь человека со временем. Писатели приходят к мысли, что непростая правда жизни кроется в вечном противоречии и нелегок путь к истине. В данном типе рассказа нашло отражение и стремление современного общества, охваченного апокалиптическими ощущениями, переосмыслить прошлое, пережитое; так, попытки героини рассказа Н. Обрезковой осмыслить собственный жизненный опыт обращаются в раздумья о движении времени. Думается, не будет преувеличением, если скажем, что это как раз тот случай, когда, как совершенно справедливо отметил известный исследователь малых форм русской прозы Ю. Б. Орлицкий, «.. .почти каждый автор, написавший хотя бы несколько произведений малой прозы, создает собственную жанровую и структурную модель этой формы. Вместе с тем можно говорить об обобщенных моделях» [3, с. 275]. Несмотря на то что определенные обстоятельства сближают данные произведения, они очень специфичны и представляют все же самостоятельные художественные явления, индивидуализированные в своеобразии.
В связи с рассматриваемой проблемой, на наш взгляд, имеет значение и замечание литературоведа М. Амусина, высказанное им в раздумьях о так называемой серьезной, высокой литературе России рубежа ХХ-ХХ1 веков: «каждое из этих произведений создает «штучную» картину мира» [4, с. 20]. Думается, преждевременно вести речь о сформировавшейся тенденции: увидели свет несколько рассказов (остановим внимание на произведениях Н. Обрезковой «Сизим пыжа» (На семи лодках, 2006) и В. Бабина «Визя шор» (Полосатый ручей, 2007)), в которых ощутимо стремление заглянуть вглубь, развито аналитическое начало. В рассказе Н. Обрезковой стремление выявить причины, понять, почему именно так сложились обстоятельства, такое развитие получили линии судьбы, ощущается более явно, так как повествование ведется от имени главной героини. К ней пришла готовность постичь в осмыслении жизни глубины, понять, что закономерности её развития довольно часто формируются не по умозрительным, хотя и привлекательным, представлениям (возможность принять реальные связи и отношения, что выражают закономерности, также характеризуют изменения, что происходят в сознании современного общества). Емкие, имеющие афористический характер высказывания героини таят обобщающую силу: семантическая сгущенность, пожалуй, составляет наиболее характерное свойство рассказа «Сизим пыжа». «Сьоломсьыд вылын он лэбав» (Выше сердца не полетаешь); «А мый татчо шуан, — ойдом вато он потш» (А что на это скажешь, — разлившейся воде путь не загородишь), — заключает раздумья об очень непростом развитии жизни вступившая в период зрелости героиня. В произведении В. Бабина исследовательское начало — в недосказанности: повествование организовано таким образом, что в его спокойном течении скрыта пытливая мысль; нарратив многослоен. Художественная ткань данных произведений насыщенна: формируется подтекст. Немногословные, афористичные умозаключения повествователя в рассказе Н. Обрезковой словно таят основу, не имеющую вербального выражения. Присутствует энергия раздумий, напряжение мысли (ее ощущает читатель); в восприятии частного случая открывается духовная зрелость героини, ее способность принять жизнь в противоречивом многообразии. Можно сказать, происходит накопление некой энергии — силы невысказанных ощущений, чувств, переживаний: имеет место своего рода умолчание — вид невербального выражения семантики. Думается, именно это является отличительным признаком рассказа данного типа, что тяготеет к аналитичности. Небольшое по объему произведение Обрезковой оставляет впечатление завершенности и глубины, которые таятся в недосказанности.
Недосказанность, насыщенность текста связаны и с особенностями психологизма: в данном случае психологизм несет значимую семантическую функцию. Исследуя внутреннее состояние героев, их психологию, авторы освещают пути формирования судеб, открывают причины духовных катаклизмов и осложнений в отношениях с миром. Текст сформирован таким образом, что переживания героев, их переменчивые ощущения, связанные и с воспоминаниями о прошлом, не высказаны, не выражены полностью. В немногословном повествовании об основных событиях жизни Степана, главного героя рассказа В. Бабина, скрыто ощущение некой неустроенности, неприкаянности и одиночества, которые тяготят его. В коротких репликах, которыми обмениваются герои, нарочитой торопливости Кати, за которой прячется нежелание уйти, прервать короткую встречу со Степаном у лесного ручья, — боль, что мучит ее все эти годы, с тех пор, как по нелепой случайности они потеряли друг
друга. Внутреннее состояние героев сконцентрировано (именно сконцентрировано: нет развернутого вербального представления их мыслей, чувств, ощущений) в выражении их глаз, жестах, движениях, обрывках мыслей, фраз, кратких замечаниях повествователя. Так, о Кате говорится, что «йирмога кодзыд и оттшотш биа пось вол1 видзодласыс» (холодный до озноба и одновременно взволнованный, полный чувств был взгляд). И в рассказе Обрезковой внутреннее состояние героини, чей душевный покой нарушен длительным присутствием в доме «того» мужчины, не описано. Воссоздав немногословный диалог дочери с матерью, повествователь акцентирует внимание на действии, которое выражает чувства и переживания юной героини: «.. .одзос крапкомон уськодчи гортысь» (.. .хлопнув дверью, бросилась из дома). Последующие вопросительные местоимения «Кытчо? Мый?» (Куда? Что?) «вмещают» те очень непростые ощущения, что движут героиней. И хотя далее немногословно поясняется, что героиня сама не понимала, почему она убежала из дома, момент сопереживания, что отпущен читателю, связан с неожиданным завершением речи повествователя (наступает конец абзаца): последующий абзац начинается с местоимений «Кытчо? Мый?».
Неоднократно в тексте создается ситуация, когда внимание читателя привлекает молчание. «Коть эсько кыкнанныслон висьтасянторйыс вол1 ноп тыр» (Хотя того, что хотелось высказать, у обоих было с полную котомку), — немногословно отмечает автор, повествуя о несложившемся разговоре Кати и Степана. В данном случае молчание как недосказанность и молчание как несостоявшийся разговор получает значимую художественную функцию: «источником молчания в вербальной коммуникации часто являются эмоции» [5, с. 68]. Вербальные и невербальные средства вкупе способствуют воссозданию характеров героев, их судеб (система художественных средств изображения данных произведений подчинена цели понять, разобраться, уяснить). Психологизм, что находит достаточно своеобразные формы выражения, укрупняет характеры и наполняет новыми значениями аспекты семантики произведений.
В художественном осмыслении особую роль играют композиционные решения. В рассказе В. Бабина автор «приподнимается» над сюжетными поворотами, впечатляющими событиями: художественное решение уходит вглубь. Художественное мышление автора тяготеет к новеллистичности (ощутимо воздействие художественной энергии, высвобождающейся при игре сюжетными ходами; писатель обращается и к эффекту неожиданности); завершающие мазки способствуют тому, чтобы картина приняла убедительный в жизненной правде характер. В данном случае новеллистичность углубляет психологизм и реалистичность изображения, открывая глубины жизни и таящиеся в ней возможности неожиданных метаморфоз. Герои, несмотря на попытки к этому, не переходят на новый уровень отношений, не переживают психологического обновления: катарсис не наступает. Героям произведения — Степану и Кате, — как и много лет назад, помешал Петя. Если в юности случайная связь Кати с Петей послужила причиной разрыва их отношений, то сейчас Петя, перенёсший эпилептический припадок, нуждается в помощи, и Катя со Степаном выводят его из леса. Объяснение не состоялось: лед давних обид не растаял. Особенности сюжетного строения, когда читатель не получает ожидаемого эффекта, словно утверждают мысль о неисчерпаемости жизни, неожиданности жизненных поворотов. В психологической насыщенности — напряженности подобного рода —
внимание к жизненной правде, обнажающее очень непростой путь художника к истине. Психологизм, наряду с другими факторами, придает тексту аналитичность.
В рассказе Н. Обрезковой совмещены зачин и развязка. Зачин-развязка, в котором сообщается о смерти героя, дает возможность развить нить размышлений: повествование автора словно берет разбег, «отталкиваясь» от первого предложения, насыщенного семантической энергией. Сила художественного обобщения связана со спецификой поэтического мышления (данное произведение Обрезковой — проза поэта). Предложение, которым открывается зачин — «Ытваыс таво тулыс сьоломсяньыс ворсод1с йозсо» (Половодье сей весной от души забавляло, развлекало людей) — повторяется (в несколько измененном виде) — «Тайо мужичойыс онъя ытваон ёна и ворсод1с менсьым оломос» (Этот мужчина в нынешнее половодье ох и сильно играл моей жизнью), — теперь уже открывая основную часть рассказа: в данном случае анафора, являя собой синтаксический и фонетический параллелизм, создает единый поэтический образ. Половодье, неожиданно разрушившее естественный, привычный ритм жизни деревни, ассоциируется с характером мужчины, с некоторого времени ворвавшегося в жизнь семьи, в которой мать — сельская учительница — воспитывает одна двух дочерей; данный образ выражает особенности мироощущения героини, которая, потеряв в младенчестве отца, всю жизнь по нему тоскует. Главная героиня рассказа — натура тонкая, стремящаяся к чистоте отношений и правдивости — тяжело переживает, познавая изнанку жизни. Пронизанный грустью монолог являет очень непростые ощущения героини, горестно осознающей, что потери и обретения органично связаны. Исповедальное начало, явно ощущаемое в монологе, также углубляет психологизм.
Метафора становится одной из форм художественного осмысления: «именно метафора, как показывают данные современной когнитивной психологии и психологии творчества, позволяет пробудить у человека нетривиальный способ видения стоящей перед ним проблемы и помогает ему найти ее творческое решение» [6, с. 121]. Антитеза «книгаын да оломын» (в книге и жизни) исполнена иронии: героиня осознает, что ее нынешние мировоззренческие установки куда более зрелые. «Оломыс первойысь перйис мено книгаяс пытшкысь да сюйис збыльас. Збыльыс волома мод. И менам сьолом первойысь вурысассис, да первой вурысыс лои вывт1 мисьтом. А шулоны тай, кутшом первой вурысыс, сэтшом и вуромыд лоо. Сэсся вурыштом сьоломыд эз нин лысьт некор мый вынсьыс т1пкыны.» (Жизнь первый раз вырвала меня из книг и сунула в действительность. Действительность оказалась другой. И мое сердце впервые покрылось швом, да первый шов стал слишком некрасивый. Говорят же, какой первый шов, таким и будет пошив. После сшитое сердце уже не посмеет никогда изо всех сил биться), — размышляет она. Антитеза «книгаын да оломын», лежащая в основе метафоры, получает особую значимость как в раскрытии духовного мира героини, так и перипетий ее жизни, судьбы. Здесь мы наблюдаем весьма любопытное художественное явление, когда слово (книга), употребленное в прямом смысле, тут же наполняется метафорическим (погружение не только в мир книг, но и в мир яркой мечты, идеальных представлений). «Думсьым эсько век ыгыд-лань да состомлань син1, но шыболитлывл1с чорыда жо. А быд шыболитлом борын бара жо дзебсьыл1 книгаясо» (Хотя в помыслах всегда стремилась к светлому и чистому, в сторону сильно заносило. А после каждого такого случая снова пряталась в книги). Связи, рождающие метафору, углубляют семантику: речь идет об особом
мироотношении, когда не приемлема даже малейшая фальшь. В монологе открывается духовный опыт личности, очень непросто переживающей процесс познания жизни. Метафора — бегство в книги — по-своему раскрывает и характер героини: «И сэсся ол1гчож унаысь на пышйывл1 быдторйысь, да оломыс век на суодл1с мено да ена пасавл1с. Эм тай челядь ворсом — тапком. Вот оломыскод ми век тапкомысь и ворсам, сомын ме некор на тапкысьнас эг вов...» (После в течение жизни много раз ещё убегала от всего, но жизнь всегда ещё настигала меня и сильно помечала. Есть такая детская игра — тапком — дословно — догонять и хлопать по плечу. Вот мы с жизнью всегда играем — догоняем и хлопаем по плечу, только я никогда не была тем, кто догоняет и хлопает по плечу. ). Образ, в основе которого метафора, воплощает коллизии жизни, судьбы главной героини; в то же время он характеризует и некие неразрешимые, вечные коллизии жизни, которые, собственно, ее и формируют. Взгляд повзрослевшей, познавшей к сорока годам горький вкус потерь героини, словно сосуществующий с мировосприятием юной девочки, позволяет разглядеть и нечто, неизменно участвующее в созидании жизни, непростой, противоречивой, порой травмирующей. И сложный путь в загробный мир, уход в инобытие, словно в зеркале, воплощает неразрешимые противоречия мира земного. Полная опасностей, очень непривычная дорога, преодолеваемая похоронной процессией, в определенной степени является и художественной экстраполяцией драматичного, полного неожиданных испытаний жизненного пути. «Но берего тувъялом ковъясыс зэвтчыл1сны, да бор кыскыл1сны пыжъяссо. Быттьо муыс шуис — энлой на, кады-сэз на во. Мортлон лолыс довъял1с му-ваа костас, дзик жо ол1гас моз, кор с1йо эз лысьт воськовтны ни отаро, ни модаро» (Но к берегу прибитые веревки натянулись и вновь притянули лодки. Словно земля сказала — погодите, время еще не подошло. Душа человека раскачивалась между землей и водой, точно так же, как при жизни, когда он не смел шагнуть ни туда, ни сюда). Судьба словно проверяет степень «греховности» героя рассказа — «того» мужчины: «Вуджис мортыс и ва туйсо — тыдало, и збыль вочома ставсо, мый Енмыслон шуома...» (Перешел человек и «водную» дорогу — видно, и действительно свершил все, что Господом сказано.). В связи с этим особое значение обретает то обстоятельство, что мотив смерти в данном произведении связан и с мифологическими воззрениями коми. Так, сложный, полный опасностей путь похоронной процессии через разлившуюся в половодье реку на кладбище, изображенный в рассказе Н. Обрезковой, ассоциируется с представлениями коми о переходе душ умерших на тот свет через реку. «Проблема переправы через водное пространство занимает в концепции загробного мира исключительно важное место. Главным образом, это связано с восприятием переправы в связи с идеей посмертного воздаяния, в соответствии с которой души грешников не должны пройти в мир предков. Поэтому переправа мыслится как чрезвычайно трудное мероприятие, буквально непреодолимое для «нечистых» умерших», — отмечено исследователем коми фольклора П. Ф. Лимеровым [7, с. 51]. Связь с мифологическими воззрениями, которые касаются загробной жизни, в данном случае соотносится и с нравственными проблемами.
Композиционные решения проникнуты стремлением понять, осмыслить, углубиться в суть. Так, изображение ретроспективной художественной плоскости выражает особенности композиционного решения, тяготеющего к аналитичности. В произведении В. Бабина изображение неожиданной встречи мужчины и женщины,
в юности любивших друг друга, перемежается с картинами воспоминаний: ретроспекции позволяют рассмотреть детерминативные связи, что обусловили развитие судеб героев. В воссоздании картин прошлого открывается характер: в воспоминаниях всплывают эпизоды и детали, дополняющие характеристику героев, позволяющие уяснить истинные причины поступков, их последствий, наконец, реконструирующие контуры судеб. В реализации художественной функции ретроспективных линий особая роль отводится речи повествователя: специфика нарратива в данном случае несет семантическую функцию. В рассказе Н. Обрезковой «Сизим пыжа» героиня, окунаясь в прошлое, не просто уходит в воспоминания, что естественно при проводах человека в последний путь; она словно «проходит» своеобразные круги обобщения, осмысления опыта собственной судьбы, освещающего и общие закономерности жизни: ее откровения насыщаются глубиной мысли, обращаются в раздумья о жизни, о судьбе, о духовных возможностях отдельного человека. Безусловно, правы исследователи в утверждении, что «человек постоянно меняет собственные представления о самом себе, живя в напряжении противоречивых мотивов, стремлений и ожиданий. Необходимость в соотнесенности своего поведения с персонифицированным образцом — онтологическое свойство человека» [8, с. 81]. Но вместе с тем, думается, переживаемая героями новейшего коми рассказа необходимость осмыслить пережитое, выявить закономерное все же выражает особенности духовной жизни современного общества.
Итак, переживая состояние поисков, что находит различные формы художественного выражения, коми рассказ конца XX — начала XXI в. тяготеет и к вдумчивому отношению к жизни. На наш взгляд, отмеченные особенности близки произведениям новейшей русской прозы, характеризуя которые, исследователи пишут: «по-реалистичному серьезное отношение к миру и человеку», «творческое осмысление бытия и фактов» [9, с. 174]. Наблюдая в отдельных коми рассказах стремление к исследованию глубинных явлений и процессов, осознанию противоречивости развития жизни, мы считаем необходимым отметить, что в раздумьях об особенностях художественного развития русской литературы данного периода литературоведы ведут речь о постреалистической стратегии [10, с. 39], новом реализме: художественные поиски малой коми прозы развиваются в гармоничной близости с литературой народов России (правы исследователи в категоричном утверждении о том, что «реализм есть фундаментальная концептуальная установка человека, соприкасающаяся со всеми своими конкурентами и, при определенных дополнительных посылках, все их объемлющая» [11, с. 119]). В художественном освоении жизни коми рассказ развивается не только «вширь», но и «вглубь»; тяготение рассказа к тому, чтобы заглянуть в глубины, осветить сущностное, нашло воплощение в некоторых произведениях (видимо, в возможности яркого воплощения закономерных художественных явлений в отдельных произведениях — специфичность рассказа как жанра), наделенных неповторимым индивидуальным художественным обликом. Стремление всмотреться, понять, разобраться, выявить внутренние связи и отношения, открыть не видимое глазу сообщает тексту аналитичность. Думается, мы вправе вынести суждение о том, что имеет место процесс «художественного насыщения» текста, его своеобразной интенсификации. При том, что данные произведения изображают вполне конкретные события, они являют собой текст, насыщенный художественной семантикой (в этом — их характерная особенность). У читателя возникает ощуще-
ние многозначности текста — необъяснимое чувство, что в тексте сокрыты некие семантические глубины. Особую функцию в художественном осмыслении получают невербальные способы выражения (в частности, подтекст), специфика композиционных решений. На наш взгляд, данные особенности художественного развития коми рассказа конца ХХ — начала ХХ1 в. выражают готовность новейшей литературы вскрыть закономерные связи, понять глубинные процессы, осмыслить пережитое.
Литература
1. Кузнецова Т. Л. Развитие коми литературы // История Коми с древнейших времен до современности. Сыктывкар: Анбур, 2011. Т. 2. 688 с.
2. Кузнецова Т. Л. Коми повесть конца ХХ — начала ХХ1 в.: опыт художественных поисков. Сыктывкар: КНЦ УрО РАН, 2008. 44 с. (Научные доклады / Коми научный центр УрО РАН; Вып. 502).
3. Орлицкий Ю. Б. Стих и проза в русской литературе. М.: РГГУ, 2002. 680 с.
4. Амусин М. .Чем сердце успокоится. Заметки о серьезной и массовой литературе в России на рубеже веков // Вопросы литературы. 2009. № 3. С. 5-45.
5. Арутюнян З. Г. Полифония молчания // Филологические науки. 2011. № 6. С. 65-70.
6. Бажанов А. А., Васильева О. А., Сивелькина С. Н. Метафора как критерий инновации // Философские науки. 2011. № 11. С. 117-130.
7. Лимеров П. Ф. Мифология загробной жизни. Сыктывкар, 1998. 128 с.
8. Белинская А. Б. Конфликт как форма противоречия «Я» — «Другой» // Вестник МГУ Серия 7. Философия. 2010. № 1. С. 72-82.
9. Маркова Д. Новый-преновый реализм, или Опять двадцать пять // Знамя. 2006. № 6. С. 169-177.
10. Лейдерман Н. Л. Историко-литературные циклы на «стреле времени» // Русская литература ХХ-ХХ1 веков: направления и течения: сб. науч. тр. Вып. 11 / Уральский государственный педагогический университет. Екатеринбург, 2009. С. 8-42.
11. Фатенков А. Н. Стратегии осмысления бытия: реализм в полемике с конструктивизмом и теорией отражения // Вопросы философии. 2011. № 12. С. 117-128.
Статья поступила в редакцию 31 октября 2013 г.
