CC BY
34
бителей естествознания, антропологии и этнографии. М., 1877. Кн. 5. Вып. 1. С. 110.
24. Еще одно замечание касается эпитета «сивый». В причитаниях невесты из Тарногского района Вологодской области «сивые волосы» являются показателем красоты, пригожести девушки: в девичестве девушка «Из себя-то хорошая, // Волосами-то сивая, / / На лице-то красивая...», в качестве предположительных причин согласия родителей на брак называются отсутствие красоты и «сивых волос»: «Видно я, моло-дешенька, // Да из себя нехорошая, // Волосами не сивая, // Из себя некрасивая.» (Балашов Д. М., Марченко Ю. И., Калмыкова Н. И. Русская свадьба. Свадебный обряд на Верхней и Средней Кокшень-ге и на Уфтюге (Тарногский район Вологодской области). М., 1985. С. 37, 40).
25. Колосов М. А. Заметки о языке и народной поэзии в области северно-великорусского наречия // Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук. СПб., 1877. Т. XVII. № 3. С. 92.
26. Противоположно семантике синего в свадебных причитаниях, в которых он наравне с черным имеет значение «темный, мрачный, зловещий» (Бахили-на Н. Б. Указ. соч. С. 176) и используется для создания коллективного образа поезжан. Так, например, в пинежских текстах поезжане - «чужие добрые люди», одетые в синюю одежду, предстают как единая «синяя масса, толпа»: «.Что не от лесу темного черн далеко чернеется, там и синь-то есть синеется, да и краса-то красеется. Это черн-то чернеется - то чужи вороны кони, это синь-то синеется - чужие люди добрые, это крас-то красеется - чужая сваха княжая.» (РО ИРЛИ. Р. V. К. 12. П. 4. № 18. Лл. 11-12. Архангельская обл.), сочетание «синь синятце» как метафора свадебного поезда зафиксировано в причитаниях Вологодской обл. (Балашов Д. М., Марченко Ю. И., Калмыкова Н. И. Указ. соч. С. 41), распространенное метафорическое сравнение свадебного поезда с «черной или синей тучей» и т. д.
27. Ср.: в вятской подблюдной песне, предсказывающей свадьбу или смерть, одежда синего цвета у жениха является единственной изобразительной деталью: «Из кути по лавке // Все женихи: // Коей в синенькой кошульке, // Тот и мой женишок» (Вятский фольклор. Народный календарь. Котельнич, 1995. № 142а).
28. Словарь русских народных говоров. Вып. 15. Л.: Наука, 1979. С. 329.
29. ГЛМ. Ф. 23. Д. 32. Л. 5 об., Владимирская губ.; также Рогов. Материалы для описания быта пермяков // Пермский сборник. Повременное издание. М., 1860. Кн. 2. Часть 2. С. 99. С другой стороны, нельзя отрицать, что в приговорах нашла отражение обрядовая особенность, связанная с облачением невесты. Исследователи отмечают преобладание однотонной сине-черной цветовой гаммы в одежде невесты дове-нечного периода свадьбы и собственно венца. В частности, в Вологодской губернии в числе деталей венчальных костюмов городской невесты упоминается сарафан из шелковой синей ткани (Шангина И. И. Указ. соч. С. 160), для венчальных костюмов невесты в западных губерниях России выбирались ткани домашней выработки темно-синего цвета (Там же. С. 178, 179). Г. С. Маслова на основании анализа музейных коллекций делает заключение, что подвенечный сарафан невесты нередко был синего и даже черного цвета (Маслова Г. С. Указ. соч. С. 32).
30. Словарь русских народных говоров. Вып. 37. СПб.: Наука, 2003. С. 328.
31. Бахилина Н. Б. Указ. соч. С. 182.
32. Словарь русского языка XI-XVII вв. С. 151.
33. Бахилина Н. Б. Указ. соч. С. 182.
Сокращения
АА - архив автора
Архив РГО - Архив Русского географического общества
Архив РЭМ - Архив Российского этнографического музея
РГАЛИ - Российский государственный архив литературы и искусства
РО ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, рукописный отдел
ФА ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, фонограммархив
ФА СыктГУ - Фольклорный архив Сыктывкарского госуниверситета
УДК 808.1
С. М. Нефедова
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИЗОБРАЖЕНИЯ В РАССКАЗАХ А. В. УЛЬЯНОВА
В статье на основе анализа художественных текстов выявлены характерные особенности изображения внутреннего мира героев рассказов коми прозаика А. В. Ульянова. Скрытые, невысказанные чувства и настроения героев уходят в подтекст произведений, одними из способов реализации которого становятся несобственно-прямая речь, а также детали «вещного» мира.
The article reveals some characteristic features of portraying heroes' inner world in the stories by Komi prose-writer Ulyanov. Latent, unexpressed feelings and moods of his characters are in the subtext which is expressed through reported speech and "material world" details.
Ключевые слова: психологизм, подтекст, несобственно-прямая речь, детали «вещного» мира, образ, атмосфера сотворчества.
Keywords: psychologism, subtext, experienced speech, details of the "material world", the atmosphere of co-creative work.
В современной коми прозе постепенно меняются ценностные установки, интерес писателей и читателей все более сосредотачивается на том, что выходит за рамки социальной принадлежности человека; важным становится богатство духовного мира личности, его своеобразие. Психологизм становится одной из форм его исследования. Представляя собой «достаточно полное и глубокое изображение чувств, мыслей и пережи-
© Нефедова С. М., 2009
С. М. Нефедова. Некоторые особенности психологического изображения в рассказах А. В. Ульянова
ваний героя с помощью специфических средств художественной литературы» [1], он находит весьма своеобразное выражение в рассказах А. Ульянова, одного из ведущих коми прозаиков.
А. Ульянов в своих рассказах, которые вошли в сборники «Сьод ар» (Черная осень, 1992), «Изъя чой» (Каменная гора, 2001) и «Выль керка» (Новый дом, 2003), концентрирует усилия на воссоздании психологического мира героя, который переполнен душевной болью; автора интересует, как он преодолевает кризисное состояние. Автор, как и читатель, пытается проникнуть в мир переживаний и чувств героя, понять, что мучает его. Прозаик, наблюдая за героем, отмечает лишь нюансы его душевного состояния. Для его манеры письма характерны недомолвки, недосказанность и, самое главное, - завуалированность; формируется своего рода подтекст. Несмотря на сжатость и кажущуюся скупость в изображении внутреннего мира персонажа, в рассказах А. Ульянова необычайно ёмко выражен психологизм. В этом и заключается своеобразие манеры его письма, самобытность формы изображения внутреннего мира героя. Автор понуждает читателя сосредоточить внимание и участвовать вместе с ним в психологическом анализе. Эмоциональный мир героя А. Ульянова, полный драматизма и переживаний, выражается во многом посредством подтекста, как справедливо отмечают исследователи, «естественного метода углубленного изображения внутреннего мира человека» [2]. Автор таким образом строит художественный текст, что через систему определенных средств (особая семантическая наполненность реалий предметного мира, умолчание, своеобразие синтаксиса, использование несобственно-прямой речи...) позволяет выявить неявный смысл произведения, скрытые нюансы внутренней жизни героя, почувствовать, что отношение автора к изображаемому завуалировано. Создается впечатление, что автор рассказов лишь догадывается о том, какие чувства и мысли одолевают героев, так как они затушеваны и ими еще всецело не поняты, осознаны. Это во многом обусловлено и характером персонажей: большинство из них замкнуты в себе, одиноки, немногословны, не расположены к тому, чтобы выражать свои чувства.
Одной из форм раскрытия внутреннего мира героя и способом своеобразной реализации подтекста рассказов А. Ульянова становится несобственно-прямая речь, в которой, по словам Б. О. Кормана, сочетаются сознание автора и сознание героя [3]. Несобственно-прямая речь героя служит важным сюжетно-композиционным средством выражения его духовного состояния, она также используется для выделения главных мыслей в произведении и готовит читателя к зна-
чительным, кульминационным сценам, обостряя восприятие нарастающего драматизма. С помощью подтекста, а также несобственно-прямой речи читателю удается уловить те оттенки чувств, которые сокрыты в сознании героя.
А. Ульянов в рассказе «Сьод ар» (Черная осень, 1989) изображает героя, тяжело переживающего кризисное состояние, связанное со смертью своей матери; он чувствует, что виноват в ее смерти. Нравственные страдания, вызванные чувством вины, рождают в герое внутренний конфликт, который он пытается проанализировать, что обостряет его ощущения и позволяет автору глубже проникнуть в его душевный мир. Только после смерти матери главный герой рассказа, Пе-тыр, осознал бесцельность своего существования. Герой в растерянности, он не представляет будущего.
Сам автор, как и герой, не может последовательно изложить мысли о внутреннем состоянии героя; они весьма сбивчивы и противоречивы. Читатель чувствует, что в душе героя идет борьба, но она самим героем не осознана, затушевана, нет ярко выраженного конфликта, все остается в области догадок. Автору трудно уловить и понять все нюансы душевного состояния героя, так же, как и Петыру - их осмыслить, выразить, и потому использование в рассказе несобственно-прямой речи является одним из наиболее приемлемых способов кратко, не развернуто, но экспрессивно, насыщенно передать эмоциональное состояние главного героя рассказа Петыра.
Автор не обнажает полностью мыслей героя, не воспроизводит его внутренний монолог. Повествование характеризуется смысловой незавершенностью, что выражается в его синтаксических особенностях (немногословные, короткие предложения, не описывающие чувства, представляющие только действия, описанные таким образом, что в них таится чувство, мысль, многоточие в конце предложений) и создает атмосферу недосказанности. Это побуждает читателя домыслить, какие чувства, какого рода раздумья мучают героя. Повествование автора очень близко к словам героя, они почти не отличаются. Поэтому авторское повествование так легко переходит в несобственно-прямую речь персонажа. Сближает их тональность речи, немногословность, краткость выражения мыслей. Именно недосказанность, насыщенность полностью не высказанными чувствами и создает экспрессивность, которая как бы прорывается, находя скупые формы выражения в восклицательной и вопросительной интонации, вводных словах, уточнениях, присущих разговорной речи. Напряженность повествования усиливается сменой кратких, нераспространенных предложений.
«Чуймомон видзодлк» (удивленно взглянул), «быттьо сшос сё во абу аддзылома» (как будто сто лет ее не видел), «думнас сысянь ылын-ылын» (в мыслях далеко от нее), «казьтыло » (вспоминает), «челядьдырся кадас сунло » (окунается в детские годы) - слова автора, описывающие поведение героя, плавно переходят в характеристику душевного состояния Петыра, которая затем заменяется несобственно-прямой речью: «Мый и шуан? Отка олдм йывсьыс кор на вдлi мдвпышт-лынысд. Аешакыс тддд, кыдзи водздсд артмас. Ниналы, майбыр, лдсьыд. Школа помалдм бдрын уйкнитiс кард дай. Вердс сайд петiс. Йдв лавка-ын днi вузасьд, ндк чунялд да олд» (Что и говорить? Когда было время подумать про одинокую жизнь. Черт его знает, как дальше сложится. Нине, небось, хорошо. После учебы в школе и улизнула в город. Замуж вышла. В молочном магазине работает, живет, как сыр в масле катается. Здесь и далее перевод подстрочный наш. - С. Н.). Автор, отрывочно обозначив только некоторые штрихи, характеризующие внутреннее состояние героя, оставляет читателя с ним наедине. Сфера мыслительной деятельности героя, движения его чувств скрыты от читателя. Создается атмосфера сотворчества, когда читатель ощущает состояние героя, которое не описано, не представлено словесно; писатель словно размышляет о сложившейся ситуации параллельно с Петыром и читателем. Автор, как и читатель, может только догадываться о том, что происходит в душе героя. Особенности организации как повествования автора, так и несобственно-прямой речи, побуждают читателя к размышлениям и сопереживанию.
Несобственно-прямая речь передает не только эмоции героя, предположения, замечания, но и сформулированные им под конец заключения, которые созрели в процессе размышления. Здесь несобственно-прямая речь становится обрывком внутреннего монолога, который читателю не представлен. Вполне справедливо отмечено исследователями, что несобственно-прямая речь может быть отголоском внутреннего монолога героя, который контролируется посредством авторского слова [4]. Автору удается воссоздать лишь затушеванную, ему самому не вполне понятную картину внутренней жизни героя. Писатель как бы сам находится в раздумьях, в поисках ответа на вопрос, что происходит в душе героя и сможет ли Петыр справиться со своей бедой, выйти из паутины непонимания, нерешительности.
В системе средств психологического изображения писателя можно выделить и еще одну весьма своеобразную форму воссоздания психологического состояния героя, которая связана с использованием предметного изображения. Характери-зируя специфику предметного изображения, Г. Н. Поспелов ведет речь о «двойной функции
предметных деталей»: с одной стороны, детали характеризуют бытовую среду, внешний мир, окружающий героя, с другой - становятся приемом психологического изображения [5]. Предметный мир выступает средством характеристики героя. Предмет в произведении утрачивает свое непосредственное значение и становится способом выражения переживаний героя. Детали вещного мира, «преломившиеся» в сознании героя, становятся средством психологического изображения. Выразительным в этом отношении является рассказ А. Ульянова «Выль керка» (Новый дом, 1996). Здесь духовное состояние героя во многом связано с образом дома и церкви, что в свою очередь создает «атмосферу» подтекста. На протяжении многих лет главный герой рассказа Педор Вань так и не смог смириться с тем, что когда-то в силу обстоятельств оставил, продал построенный своими руками дом, навсегда разрушил свою мечту о собственном жилье, о благополучной семье, которую объединяет любовь и взаимопонимание.
Дом главного героя рассказа, Педор Вани, связан с его духовным состоянием. Душевная теплота, вложенная в строительство своего дома, так и осталась невостребованной. Пуст дом, и вместе с тем скуден внутренний мир героя; и герой, и дом одиноки, покинуты. Связь героя и дома в повествовании подчеркивается набором параллелей и противопоставлений, с которыми приходится сталкиваться и из которых строится вся жизнь Педор Вани: то, что есть на самом деле, и то, что герою хотелось бы видеть. Так, дом, который построил сам Педор Вань, сначала предстает красивым, добротным, новым: «А кер-каыс, сы кион лэптылом-мольодом керкаыс, кутшом лосьыдшик! Чача кодь дзик» (А дом, его руками поставленный - выстроганный дом, какой хорошенький! Как игрушка). Но на самом деле таким был дом много лет назад, время, как замечает герой, не пощадило и его: «...эндома керка гогорыс, дуркмома быттьо» (.неопрятно вокруг дома, будто заброшен он). Таким образом, в рассказе наблюдаются два типа описания, освещенные по-разному. Первый - как факт сознания персонажа, второй - как факт объективного мира. Связь между внутренним состоянием героя и предметом ведет к тому, что в разных обстоятельствах один и тот же предмет воспринимается и видится по-разному, фиксируя подобным образом различные моменты психологического состояния героя. Сам же Педор Вань в начале повествования проявляется в действии, что дает основание думать о его силе, физическом здоровье: «...Вань сувтк да пелыс вылас мыджсьомон вель дыр на ружтк-йоткасис...» (. Ваня поднялся и, опираясь на весла, долго тужился-толкался.), «...ботанъяса пыжсо ков-мис ас борсяыс кыскыны... Атшавмоныс лои,
С. М. Нефедова. Некоторуые особенности психологического изображения в рассказах А. В. Ульянова
дбрбмыс гбгйбдзыс кбтасис» (...лодку с неводом пришлось за собой тащить. До усталости пришлось, рубашка до пупка промокла), «Дырсб эз тапикась-сулав, здук-мбд сбмын. Гожъялбм плеш-сьыс дбрбм соснас пбсьсб чышкис, кисб дэбыд ваас больбдыштк-мыськалк, чужбмсб ыркб-дк-пожьялк» (Долго не топтался-стоял, всего несколько секунд. С загорелого лба вытер рукавом пот, руку в теплой воде плескал-мыл, лицо освежил-прополоскал). Но представленный автором позже портрет героя меняет первое впечатление о нем, как и в свое время о доме: «Ви-льыш лун тбв небыдика малыштк Ваньлысь чу-кырбсь чужбмбансб, картуз увсьыс чурвидзысь дзор юрси пратьяссб» (Озорной южный ветер мягко погладил сморщенное лицо Вани, из-под картуза торчащие пряди седых волос). Портрет героя и описание дома равнозначно раскрывают их состояние. Старость героя и ветхость дома вступают в синонимичные отношения, а видимое и желаемое (новый - ветхий, полон сил - старый) - в антонимичные отношения.
Непонимание со стороны близких людей (жены, тещи и даже детей) во многом обусловило одиночество Педор Ваня и вынудило искать его единения с природой и миром вещей, в частности, домом. Герой молчит, ни с кем не вступает в диалог, он уходит в себя, сближается с миром вещей и переживает процесс осмысления, даже озарения. Особенное, по-своему обостренное восприятие обыкновенных вещей становится симптомом тех изменений, которые происходят в сознании Пе-дор Вани. Дом, мир вещей и природы неожиданно будто ожили для героя: как с самым близким человеком, общается он с природой; окна - глаза домов, улыбаются при встрече с Педор Ванем, а сам дом для него является дитем («быдтас»). Единственным местом, где герой может остаться наедине со своими мыслями, тревогами, становится крыльцо его дома. Описание сцены, когда герой проходит через калитку к дому, подобно описанию того, как человек входит в церковь: «небыди-ка восьтк дзиръя бдзбс» (нежно открыл дверь), «ньбжйбник, полбмпырысь воськовтк» (медленно, с боязнью шагнул), «дыр сулалк, кывзысис чбв-лбняс» (долго стоял, прислушивался к тишине). Для героя дом стал выполнять функцию заветного, святого места, где герой осмысливает, обдумывает свою жизнь. Стремление героя к внутреннему очищению, исповеди связано с появлением в рассказе этого образа.
В произведении прослеживается, помимо отношений дом - внутренний мир героя, невидимая на первый взгляд параллель между домом и церковью. Как замечает герой, белая церковь стоит в центре деревни, на самом видном, красивом месте (тогда как его собственный дом построен в отдалении). Некогда для жителей деревни церковь была
незаменимой и важной частью их жизни. Она является «домом Божьим» и раньше принимала участие в жизни каждого человека: церковнослужители всех крестили, причащали, отпевали. В этих синонимичных отношениях явно просматривается авторский взгляд: автор подчеркивает, что, подобно тому как Педор Вань в свое время оставил свой дом, так и люди забыли о церкви. Не случайно оставленный героем дом повторяет судьбу полуразрушенной церкви. Они не использовались людьми по назначению, а были складскими помещениями для хранения вино-водочных изделий. Герой, находясь в зрелом возрасте, осознал, что такое отношение людей, его самого к миру свидетельствует о постепенной духовной и нравственной деградации. Педор Вань страдает, но осознает, что ему придется до конца нести свой крест. Если бы двери церкви или дома, который он построил, были открыты для него, Педор Вань бы покаялся и освободился от груза, который несет уже долгое время в своей душе.
Художественная энергия уходит в предметные образы; психологизм в рассказе «Выль кер-ка» (Новый дом) связан с конкретными образами дома и церкви. Через меняющееся отношение к дому и церкви показаны душевные изменения Педор Вани. Процесс осмысления важных для героя проблем, внутреннего обновления автором проецируется на конкретные предметы, тем самым позволяя глубже проникнуть в мир переживаний героя и точнее передать скрытые от читателя чувства и мысли.
Сжатость при смысловой концентрации рассказов, недомолвки и недосказанность автора, особенности выражения мыслей, обращение к своеобразным приемам проникновения в мир переживаний, чувств героя (детали «вещного» мира), а также использование особой повествовательной формы (несобственно-прямая речь) стали одним из условий формирования ульяновского подтекста, который, в свою очередь, побуждает и активизирует читательское участие, создает атмосферу сотворчества. Только посредством вживания и угадывания улавливаются нюансы душевного состояния героя. Подтекст создает дополнительную глубину содержания и реализуется в масштабе одного произведения и прозы А. Ульянова в целом.
Примечания
1. Есин А. Б. Психологизм русской классической литературы. М., 1988. С. 18.
2. Сильман Т. И. Подтекст - это глубина текста // Вопросы литературы. 1969. № 1. С. 89.
3. Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения. М., 1972. С. 37.
4. Осмысловский О. Н. Достоевский и русский психологический роман. Кишинев, 1981. С. 130.
5. Поспелов Г. Н. Проблемы литературного стиля. М., 1970. С. 323.
