CC BY
58
УДК 343.1
Сидоренко Мария Васильевна Sidorenko Mariya Vasilyevna
кандидат юридических наук, консультант
Московский институт государственного управления и права (115487, Москва, ул. Садовники, 2) candidate of sciences (law), consultant
Moscow institute of public administration and law (2 Sadovniki st., Moscow, 115487) E-mail: [email protected]
Коллизии источников российского уголовно-процессуального права в контексте определенности их иерархии
Sources of conflict of Russian criminal procedure rights in the context of the uncertainty of their hierarchy
В статье предпринят анализ основных коллизий применения российского уголовно-процессуального права, объективированных через неопределенность системы и иерархии форм выражения этого права в практических правовых отношениях. Повышенное внимание уделяется определению роли в правовом регулировании общепризнанных принципов и норм международного права, места Конституции Российской Федерации и федеральных конституционных законов в иерархии источников отечественного права.
Ключевые слова: система права, иерархия норм, общепризнанные принципы и нормы международного права, акты ЕСПЧ, законы, подзаконные нормативные акты .
The article attempted analysis of the major conflicts of application of Russian criminal procedural law, objectified through the uncertainty of the system and hierarchy of forms of expression of this right in practical legal relations. Special attention is paid to the definition of roles in the legal regulation of the universally recognized principles and norms of international law, the place of the Russian Federation Constitution and federal constitutional laws in the hierarchy of domestic sources of law.
Keywords: system of law, the hierarchy of norms, recognized principles and norms of international law, the acts of the ECHR, laws, regulations.
Практический срез проблем определения системы источников российского уголовно-процессуального права и особенно выверенной их иерархии в правовом регулировании достаточно часто объективирует себя в коллизиях текущего правотворческого и правоприменительного процесса. Для того чтобы понять суть этой проблемы и ее негативные следствия, обратимся к анализу наиболее устоявшихся позиций российской уголовно-процессуальной доктрины относительно системы источников исследуемой отрасли права и их иерархии.
Наиболее часто указанная система дифференцируется на следующие относительно самостоятельные подгруппы: 1) общепризнанные принципы и нормы международного права; 2) законы РФ [1]. Последние, в свою очередь, как правило, иерархически выстроены через следующие формы явления права: Конституция РФ, федеральные конституционные зако-
ны, нормы международного договора, кодифицированные нормативные правовые акты, иные федеральные законы [2, 3].
Отдельные авторы включают в эту систему подзаконные нормативные акты, постановления Пленума Верховного суда РФ, отчасти судебные прецеденты, в том числе акты конституционного правосудия. Последнюю подгруппу конвенциально оставим без обсуждения; первые две — непосредственный предмет избранного анализа.
Казалось бы, в принципе не должны быть предметом дискуссий непререкаемый авторитет и роль в правовом регулировании общепризнанных принципов и норм международного права как императивной формы выражения воли большинства государств — членов мирового сообщества. Тем не менее в юридических публикациях все «громче» ставятся вопросы о явной надуманности таких юридических фак-
тов, как общепризнанные принципы и нормы международного права. В частности, профессор В.Т. Томин давно и последовательно пишет о том, что в современной межгосударственной и правовой реальности нет и не может быть ни общепризнанных принципов, ни норм международного права; указанное — не более чем блеф XX века, который объективно отвергается рядом стран мирового сообщества [4].
Сомнения по вышеуказанному вопросу высказываются и практикующими юристами. К примеру, адвокат А.А. Куприянов однозначно пишет о том, что акты ЕСПЧ для России — ложный ориентир, а «общемировые ценности» — миф, насаждаемый очередной в исторической ретроспективе страной-гегемоном для вовлечения остальных стран в свою парадигму [5, с. 34— 38]. Соответственно, констатирован и вывод о том, что «допущение мультикультурализма в правовом пространстве есть вредная иллюзия, ведущая к неизбежному краху всей правовой системы, действующей в определенной стране. А добровольное признание Россией практики ЕСПЧ — просто нонсенс» [5, с. 34—38].
Известны также позиции Ю.К. Якимовича, по сути которых высказано недоумение как относительно роли в правовом регулировании, так и необходимого перечня общепризнанных принципов и норм международного права. Указанным автором резюмирован и вывод о том, что в каждом конкретном случае суть подобного принципа как общепризнанного должна определяться Конституционным Судом РФ [6, с. 39]. Насколько Генеральная Ассамблея ООН и в целом мировое сообщество согласятся с указанными императивами российского органа конституционного правосудия — это не обсуждается. Между тем и российской доктрине и юридической практике достаточно известна дискуссия о праве национального органа конституционного правосудия к проверке (на «предмет конституционности») ратифицированных международных договоров Российской Федерации и итоговых актов Европейского суда по правам человека. Известны и итоги этой дискуссии, весьма одобрительно воспринятые, как в целом российским законодателем и высшей исполнительной властью государства, так и определенной частью юридического сообщества России.
Не менее двусмысленно в этом вопросе выглядят позиции российского законодателя. Казалось бы, нормы части 4 статьи 15 Конституции РФ содержат исчерпывающий императив относительно исследуемых форм выражения права в национальном правовом регулирова-
нии. Однако приведем для примера статью 3 Федерального конституционного закона от 31 декабря 1996 года № 1-ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации», определяющую основные начала, обеспечивающие единство судебной системы Российской Федерации. По буквальному смыслу предписаний этой статьи указанное единство в том числе обеспечивается посредством «...применения всеми судами Конституции РФ, федеральных конституционных законов, федеральных законов, общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации, а также конституций (уставов) и других законов субъектов Российской Федерации». Как видим, в законодательной иерархии этого акта роль общепризнанных принципов и норм международного права определена явно ниже актов федерального законодательства; фактически на низшей ступени регулирующей вертикали. Еще более «лаконично» этот вопрос решен в Федеральном конституционном законе от 23 июня 1999 года № 1-ФКЗ «О военных судах Российской Федерации». В соответствии с буквальными предписаниями части 1 статьи 5 указанного Закона: «Военные суды осуществляют правосудие самостоятельно, подчиняясь только Конституции Российской Федерации, федеральным конституционным законам и федеральным законам».
Комментарии к столь декларируемой ценности «общепризнанных» нормативных правовых предписаний в этом контексте, представляется, в целом излишни. Как следствие, двойственность публично провозглашаемых деклараций и реальных актов объективации права, в том числе в правосознании представителей российской уголовно-процессуальной доктрины, явно нивелирует закрепленные конституционные констатации относительно приоритетного значения указанных форм выражения права для российского правоприменения.
Есть сомнения и в оптимальности второй подгруппы источников в избранной для анализа дифференциации. И, прежде всего, теоретически и практически спорно закрепление в «подгруппе законов» Конституции РФ. По идее для постановки этой проблемы в принципе нет оснований, так как подавляющее большинство исследователей однозначно признают и высшую юридическую силу норм этого акта в правовом регулировании, и безусловный приоритет Конституции в иерархии источников российского права, и прямое действие конституционных норм.
Указанное бесспорно. Тем не менее возразим: изначально «порочен» сам исходный посыл, согласно которому Конституция РФ «возглавляет» внутреннюю систему источников права федерального уровня (законы РФ) [1, 3]. Ошибочность и потенциальная угроза такого подхода видится в том, что, будучи включенной в систему внутреннего законодательства государства и являясь, по сути, Основным Законом в национальной системе права, Конституция неизбежно «проигрывает» в регулирующей конкуренции с ратифицированными международными договорами. Последние, как известно, имеют безусловный приоритет по отношению к внутреннему законодательству суверенного государства (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ).
Между тем для подобного «построения» иерархии изначально нет оснований. Во-первых, действующая Конституция РФ в принципе не содержит ни ссылок, ни содержательных или смысловых апелляций к категории «Основной Закон». Указанной категории (в отличие от Конституции РСФСР 1918, 1925, 1937, 1978 гг.) нет в тексте этого акта. И это не упущение, не дефект законодательной техники, а изначально определяющая константа. Во-вторых, текст и контекст Конституции объективно дают основания для разграничения собственно внутреннего законодательства Российской Федерации и Конституции как источника права; свидетельством тому однозначные нормативные посылы этого акта: «Конституция Российской Федерации и федеральные законы», «Конституция и законы». В каждой из этих конструкций Конституция изначально отграничена от иных нормативных правовых актов, не совпадая с ними ни по сути, ни по «месту» в правовой иерархии. Остается разделить методически верное суждение А.В. Безрукова, согласно которому: понятие «законы», использованное в части 4 статьи 15 Конституции РФ, охватывает группу самостоятельных законодательных актов и на Конституцию РФ не распространяется (ч. 1, 2, 4 ст. 15, ч. 1 ст. 72 Конституции РФ) [7, а 2—5].
Сторонники включения Конституции в группу источников федерального уровня (законы РФ) не принимают во внимание и определяющий посыл, смысл которого в том, что в отличие от Основного Закона Конституция обладает не только высшей юридической силой в системе национального права, но и акцентирующим признаком верховенства. В итоге именно указанный признак дает основание для константы, суть которой в том, что Конституция занимает доминирующее место не только в националь-
ной системе права, но и в целом в государстве и обществе. Основной Закон, напротив, подобного верховенства не имеет, доминируя лишь в системе национальных законов. Отсюда соотношение между законами и Конституцией, с одной стороны, и международными договорами и Конституцией РФ — с другой, как отмечается рядом исследователей [7, c. 2—5, 8, c. 9], определяется принципиально различно. Законы a priori не должны противоречить Конституции РФ (ч. 1 ст. 15, ч. 2—4 ст. 125); международные договоры должны лишь соответствовать этому акту (ч. 1 ст. 15, п. «г» ч. 2 и 6 ст. 125).
Как следствие, есть основания заключить, что в иерархии источников российского уголовно-процессуального права Конституция РФ должна быть выведена за рамки подгруппы, объединенной общим родовым понятием — «федеральные законы». Очевиден и факт, что этот источник не может быть «определен» ни в какую иную подгруппу; он доминирует над иными формами выражения права, так как самодостаточен в своей юридической и социально-политической сути. В итоге проблема лишь в методологически точном определении соотношения предписаний Конституции РФ с таким же «обособленным» источником права, как «общепризнанные принципы и нормы международного права». Теория, законодатель и практика применения права обязаны однозначно определиться в вопросе о том, могут ли нормативные предписания, воспринимаемые как общепризнанные принципы и нормы международного права, вступать в конкуренцию с нормами Конституции РФ или суверенная сила и верховенство последней в принципе не предмет для «выстраивания» различного рода иерархий и конкуренций.
«Первое» место в иерархии федеральных источников российского уголовно-процессуального права уже «принадлежит» федеральным конституционным законам. Юридическая сила последних и предмет их ведения a priori предопределяют их приоритет перед иными актами федерального уровня. Тот же приоритет федеральных конституционных законов перед нормами, например УПК РФ, констатирует высший орган конституционного правосудия [9]. Последнее, казалось бы, окончательно снимает споры в вопросах о конкуренции, гарантируя искомую определенность теории, правосознания и правовых отношений. Однако, как выяснилось, позиции Конституционного Суда РФ в этом вопросе не столь однозначны. В ряде решений этот же орган не «усмотрел» принципиальной раз-
ницы между федеральными конституционными законами и иными федеральными законами, признав первые лишь разновидностью федерального законодательства Российской Федерации, соответственно, проверка федерального конституционного закона, как резюмировано по итогам проверки, вполне в ведении высшего органа конституционного правосудия.
При указанном понимании юридической сути исследуемых актов особых оснований для их приоритета в иерархии «внутренних» источников права как бы уже не имеется. Кроме того, по смыслу части 4 статьи 15 Конституции РФ в случае противоречий между предписаниями федерального конституционного закона и нормами международного договора, ратифицированного Российской Федерацией, приоритет в правовом регулировании должен быть отдан международному договору.
Дополнительный импульс к дискуссии придают и заявления о том, что федеральный конституционный закон есть органическая часть Конституции, ее логическое продолжение [10, с. 26]. Официальная констатация этих суждений на законодательном уровне «автоматически» исключит федеральные конституционные законы из системы внутреннего национального законодательства, так как они уже должны оцениваться либо как непосредственно конституционные нормы, либо как нормы аналогичной конституции юридической силы. И в том и в другом случае система источников российского уголовно-процессуального права вновь оказывается в состоянии неопределенности. Последнее, может, и допустимо с позиций доктрины, но неприемлемо в практической сфере применения права.
Между тем для указанных «констатаций», полагаем, нет оснований. Нормы федерального конституционного закона не могут быть признаны «органической частью» Конституции РФ или «логическим ее продолжением». Во-первых, в силу различного порядка принятия и предмета ведения указанных актов. Во-вторых, в силу их различной юридической сути, в силу которой, к примеру, федеральные конституционные законы могут быть проверены Конституционным Судом РФ на предмет конституционности, а для норм конституции — это абсурд. В итоге «место» федеральных конституционных законов — в системе внутреннего законодательства государства.
В последние годы объективирована также проблема, связанная с внутренней иерархией федеральных конституционных законов. Пред-
метом дискуссии оказался вопрос о том, обладают ли равной юридической силой нормы, содержащиеся в различных федеральных конституционных законах? По идее основания для этой дискуссии явно надуманы. Тем не менее практика российского правотворчества «сформировала» эту проблему.
Статьей 1 Федерального конституционного закона (далее — ФКЗ) «О Верховном Суде Российской Федерации» устанавливается предмет его регулирования, который, прежде всего, опосредуется, как данным ФКЗ, принятым в соответствии с Конституцией РФ, так и Федеральным конституционным законом от 31 декабря 1996 года «О судебной системе Российской Федерации». В итоге нормы ФКЗ «О Верховном Суде Российской Федерации» не должны противоречить как собственно Конституции Российской Федерации, так и «базовому» ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации», который (в силу указанной законодательной оговорки) уже имеет приоритет как правовой акт, устанавливающий более общие параметры судебной системы России [7, с. 2—5].
Таким образом, явочным порядком к проблемам определения изначально точной иерархии источников российского уголовно-процессуального права «по вертикали» субъективно сформирована проблема определения их иерархии — «по горизонтали» [111, с. 32—42].
На наш взгляд, нет и не может быть конкуренции между нормативными правовыми актами внутри их одного вида. Конституционный Суд РФ, принимая во внимание предписания статьи 76 Конституции РФ однозначно высказался по этой проблеме: «самопровозглашение» приоритета одного закона над иным (однородным) законом — в принципе недопустимо, ибо порождает неопределенность в правовом регулировании, является (скрытым) коррупци-огенным фактором практического правоприменения. В данной связи подобные «технико-юридические дефекты» и ведомственные подходы к закреплению «доминирования» в определенной сфере правовых отношений должны быть в принципе исключены из процесса российского правотворчества, правосознания законодателя и членов юридического сообщества [12].
Правовые следствия указанных «новаций» явно выходят за пределы отраслевых научных дискуссий, объективируя себя в качестве негативного фактора, подрывающего исходное состояние правовой определенности.
Сравним для примера правовые предписания более «общего» ФКЗ от 31 декабря 1996
года «О судебной системе Российской Федерации» и ФКЗ от 23 июня 1999 года «О военных судах Российской Федерации». По смыслу части 2 статьи 22 ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации»: военные суды рассматривают дела «...в качестве суда первой и второй инстанции, в порядке надзора и по вновь открывшимся обстоятельствам». Подчеркнем, указание на возможность кассационного рассмотрения дел этими судами в указанной норме отсутствует.
Принципиально иные нормативные предписания содержатся в части 5 статьи 9, части 3 статьи 14 ФКЗ «О военных судах Российской Федерации», где полномочия указанных судов на кассационное рассмотрение судебных решений законодателем не только закреплены, но и в целом раскрыты. Спорить с последним, очевидно, нет оснований. Если, конечно, не принимать во внимание «более высокую» юридическую силу «базового» ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации». Практика отправления правосудия в военных судах, естественно, и не воспринимает, восполняя наличествующую неопределенность закона, как правильным правосознанием публичных участников правовых отношений, так и достаточно наработанной практикой в этом вопросе.
Аналогичная «определенность» в понимании сути закона возникает при анализе части 2 статьи 1 ФКЗ от 7 февраля 2011 года № 1-ФКЗ «О судах общей юрисдикции Российской Федерации», в соответствии с буквальными предписаниями которого Верховный Суд РФ более не является судом общей юрисдикции. Оговоримся, предписания о том, что указанный суд осуществляет правосудие посредством уголовного, гражданского или административного судопроизводства в законе остались, однако насколько последнее относится к сути «.общей юрисдикции», уже остается гадать. Тем более, что указание части 1 статьи 19 ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации», согласно которому Верховный Суд РФ является высшим судебным органом, не компенсирует отмеченной спорной новеллы.
Отдельным предметом дискуссии и серьезных коллизий выступает такой источник российского уголовно-процессуального права, как международные договоры. «Место» этой формы выражения права в правовой иерархии в целом известно, ибо вытекает из нормативных предписаний части 3 статьи 1 УПК РФ. В итоге приоритет ратифицированного международного договора признается безусловным, по сути, как
в отношении федерального закона, так и кодифицированного уголовно-процессуального акта (УПК РФ).
Однако доктриной неоднократно резюмирован иной императивный посыл: его суть в том, что нормы ратифицированного международного договора имеют безусловный приоритет в целом над нормами внутреннего национального законодательства, отсюда закономерен и вывод о том, что именно международные договоры должны быть определены в качестве «доминанты» системы источников федерального уровня (законы РФ).
Вместе с тем, ценность этой константы несколько нивелируется тем обстоятельством, что ратификация международного договора, как правило, осуществляется в форме федерального закона, отсюда перманентные посылы российской уголовно-процессуальной доктрины к определению этой формы выражения права на одной из «низших» ступеней в правовой иерархии. Имеется и практическая объективация данных подходов в публичных актах применения права. Косвенно в том же ряду нарабатываемые правовые позиции Конституционного Суда РФ и Пленума Верховного Суда РФ, по сути, нивелировавшие приоритет этой формы выражения права в национальном правовом механизме. Утверждать в данной связи о действительно реальном и существенном воздействии этой формы выражения права на статику и динамику российского уголовно-процессуального права становится все сложнее. Тем более что доктрина, законодатель и практика, как видим, несколько иначе расставляют акценты в определении доминант текущего правового регулирования.
Примечания
1. Уголовный процесс России: учебник / А.С. Александров, Н.Н. Ковтун, М.П. Поляков, С.П. Сереброва; научн. ред. В.Т. Томин. М., 2003.
2. Уголовный процесс: учебник. М., 2009.
3. Уголовный процесс Российской Федерации: учебник / отв. ред. А.П. Кругликов. М., 2009.
4. Томин В.Т. «Права и свободы человека» — большой блеф ХХ века. (Уголовный процесс России: аспекты взаимодействия с международным правом). Омск, 2004.
5. Куприянов А.А. Новые правила апелляции: восстановление практики поворота к худшему // Уголовный процесс. 2012. № 11.
6. Уголовно-процессуальное право Российской Федерации / отв. ред. Ю.К. Якимович. СПб., 2007.
7. Безруков А.В. Федеральная конституция и конституционные законы в системе конституционного законодательства и обеспечения правопорядка в России // Российская юстиция. 2015. № 10.
8. Гюлумян В.Г. Принципы толкования Европейской Конвенции прав человека (критика и защита) // Журнал конституционного правосудия. 2015. № 3.
9. Постановление Конституционного Суда РФ от 29 июня 2004 г № 13-П // СПС «КонсультантПлюс».
10. Малько А.В., Гайворонская Я.В. О роли федерального закона «О нормативных правовых актах в Российской Федерации» в правотворческой политике // Государство и право. 2015. № 11.
11. Ковтун Н.Н. Правовая определенность российского уголовно-процессуального права // Государство и право. 2015. № 8.
12. Постановление Конституционного Суда РФ от 16 июня 1998 г № 19-П // СПС «КонсультантПлюс».
Notes
1. The criminal trial of Russia: textbook / A.S. Alek-sandrov, N.N. Covtun, M.P. Polyakov, S.P. Serebrova; science ed. V.T. Tomin. Moscow, 2003.
2. Criminal procedure: textbook. Moscow, 2009.
3. Criminal procedure of the Russian Federation: textbook / ed. A.P. Kruglik. Moscow, 2009.
4. Tomin V.T. «Human rights and freedoms» — a big bluff of the twentieth century. (Russian criminal process: aspects of cooperation with the international great-tion). Omsk, 2004.
5. Kupriyanov A.A. New rules for appeal: restore practical turn for the worse // Criminal procedure. 2012. № 11.
6. Criminal procedural law of the Russian Federation / ed. J.K. Jakimovich. St. Petersburg, 2007.
7. Bezrukov A. V. The Federal constitution and the constitutional law on the system of constitutional law and the rule of law in Russia // The Russian justice. 2015. № 10.
8. Gyulumyan V.G. Principles of interpretation of the European Convention of human rights (critic and protection) // Journal of Constitutional Justice. 2015. № 3.
9. Decision of the Constitutional court of the Russian Federation on June 29, 2004. № 13-P // APT «Consul-tantPlus».
10. Malko A.V., Gaivoronskaya Y.V. On the role of the federal law «On normative legal acts of the Russian Federation» in the law-making in policy // State and right. 2015. № 11.
11. Kovtun N.N. Legal certainty of the russian criminal procedure law // State and right. 2015. № 8.
12. Decision of the Constitutional court of the Russian Federation on June 16, 1998. № 19-P // APT «Con-sultantPlus».
