CC BY
75
ФЕНОМЕНОЛОГИЯ
СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
Н. Г. Кедров
КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ В СЕВЕРНОЙ ДЕРЕВНЕ: К СОЦИОКУЛЬТУРНОМУ ОСМЫСЛЕНИЮ
Кедров Николай Геннадиевич - аспирант Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук.
В 1930-е годы, в ходе коллективизации, на пространстве Русского Севера, как и во всей стране, происходили изменения в характере политической коммуникации между властью и основными массами населения. К концу 1930-х годов в северной деревне практически повсеместно укоренялась пропагандистская версия происходящих в стране событий. Даже негативные, оцениваемые властью как антисоветские, представления о политической действительности по своей сути являлись не чем иным, как полярно противоположными отголосками пропагандистских лозунгов и материалов. На рубеже 1920-1930-х годов ситуация была принципиально иной. Тогда агит-проповские оценки столкнулись с набором конкурирующих с ними традиционных и религиозных коннотаций, описываемых ими событий1. Победа первых, во многом предопределившая могущество и устойчивость советского политического режима, не была случайной. Обусловившие ее факторы являются темой, требующей отдельного рассмотрения. Однако не менее важной нам представляется задача разобраться в социокультурном фоне «великого перелома», понять, какие силы и общественные институты предлагали
1. См. об этом: Кедров Н.Г. 1937-й год в северной деревне. Власть и крестьянство: Контуры ментального диалога // Политика. Общество. Человек. К 85-летию доктора исторических наук А.З. Ваксера. СПб., 2008. - С. 174-193; Кедров Н.Г. Коллективизация в системе идейно-политической коммуникации власти и северного крестьянства на рубеже 1920-1930-х годов // The Soviet and Post-Soviet Review. Vol. 35. N 1 (2008). - С. 75-106. В настоящей статье ставятся иные задачи: рассмотреть не взаимодействие режима и крестьянства, а изучить бытование различных интерпретаций коллективизации в крестьянской среде последнего.
свои, альтернативные агитпроповским, толкования коллективизации, тем самым препятствуя идейной экспансии большевистского режима в глубины российского села.
Ответ на обозначенный вопрос может способствовать и общеисторическому переосмыслению коллективизации. В отечественной историографии сталинской «революции сверху» до сих пор преобладают политико-экономические модели контекстуализации, включающие ее в широкий ряд процессов социально-экономического развития Советского Союза и увязывающие рассмотрение «великого перелома» с поисками так называемых альтернатив нэпу и внутренней борьбой в рядах ВКП(б). Наиболее ярко этот подход представлен в трудах В.П. Данилова, Н.И. Ивницкого, Н.Л. Ро-галиной, И.Е. Зеленина и др.2 Не отрицая высокой продуктивности подобного рода исследований, их все же вряд ли можно признать единственно возможным вариантом осмысления коллективизации. Определенный итог предшествующим дискуссиям о коллективизации был подведен в 1993 г. в ходе обсуждения на теоретическом семинаре «Современные концепции аграрного развития» в Институте российской истории РАН книги М. Левина «Российское крестьянство и Советская власть: исследование коллективизации».
В семинаре приняли участие крупнейшие отечественные и зарубежные специалисты по этой проблематике. Уже тогда звучала мысль о некотором изменении приоритетов в изучении коллективизации. В частности,
2. См.: Рогалина Н.Л. Коллективизация: уроки пройденного пути. М., 1989; Зеленин И.Е. «Революция сверху»: завершение и трагические последствия // Вопросы истории. 1994. № 10; Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1996; Данилов В.П. Введение (Истоки и начало деревенской трагедии) // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927-1939. Документы и материалы в 5-ти тт./ Т. 1 / М., 1999. - С. 13-67. Наиболее удачной реализацией подобного подхода на материалах Европейского Севера, вероятно, следует считать монографию Г.Ф. Доброноженко (Доброноженко Г.Ф. Коллективизация на Севере. 1929-1932 гг. Сыктывкар, 1994). Попытки осмысления коллективизации в логике иных процессов сравнительно редки. Интересен взгляд на коллективизацию, представленный в недавно изданной на русском языке книге известного немецкого историка Й. Баберовски, посвященной анализу сталинизма как исторического явления. Истоки «великого перелома» Й. Баберовски увидел в неистребимом стремлении большевиков к культурной гегемонии в стране. Безграмотность населения, традиционализм и инертность, присущие крестьянскому мышлению, по мысли историка, не позволили коммунистам, несмотря на все их усилия в годы нэпа, навязать свою картину мира крестьянству. «Нигде бессилие коммунистической власти не проявлялось так ярко как в деревне», - пишет Й. Баберовски. Все это в конечном итоге «побудило большевиков прибегнуть к языку террора». (Баберовски Й. Красный террор. История сталинизма. М., 2007. - С. 57-64).
С.В. Домников говорил о том, что «в критические эпохи на первый план выступают не категории экономической рациональности, а факторы социаль-но-психологи-
ческого и идейно-политического свойства, определяющие направленность концентрированной политической воли». Еще более активно за изменение акцентов исследовательского внимания выступал И. С. Кузнецов. Он утверждал: «Перспектива мне видится не в поисках альтернативы коллективизации и сталинизму, а в расширении самого проблемного поля исследования. Проблема коллективизации шире проблемы взаимоотношений большевистского режима с крестьянством... Требуется изучение самого крестьянства в плане социальной психологии, истории ментальностей. Этот аспект позволяет взглянуть на крестьянство не только как на объект политики, но как на субъект исторического развития со всеми его великими и малыми «переломами »3. С момента дискуссии увидела свет монография канадской исследовательницы Л. Виолы4, появилось несколько работ молодых российских историков5, однако изучение социокультурных аспектов коллективизации нельзя назвать завершенным. Настоящая статья также не претендует на полноту. Ее задачи скромнее: попытаться взглянуть на коллективизацию сквозь призму оценок самого крестьянства, увидеть факторы эскалации общественной напряженности социокультурного свойства.
1. Коллективизация как «черный передел»
Не секрет, что характер основной производственной деятельности оказывал значительное влияние на формы социального поведения и общественное сознание крестьянства. К концу 1920-х годов благосостояние большинства крестьянских хозяйств зиждилось на коллективном владении землей и индивидуальном ведении хозяйства. Последние мыслились крестьянами как традиционные для них нормы повседневной жизни. Соответственно община и крестьянский двор были основными социальными институтами, отвечавшими за организацию хозяйственной жизни жителей села. Поэтому нет ничего удивительного, что идея колхоза, основанная на совместной производ-
3. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар // Отечественная история. - 1994. - № 4-5.
4. Viola L. Peasant rebels under Stalin. Collectivization and the culture of peasant resistance. - Oxford, 1996.
5. Вострова С.Н. Изменения в социальной психологии крестьян Восточной Сибири (1929-1933 гг.). Дисс. к. и. н. Красноярск, 2005; Серебрякова И.Г. Социальная психология крестьянства Урала в период сплошной коллективизации (1929-1933 гг.). Канд. дисс. - Екатеринбург, 2006.
ственной деятельности, не вызывала интереса и энтузиазма у большинства крестьян.
Коллективные хозяйства того времени подвергались жесткой критике в суждениях сельских тружеников. Крестьяне постоянно указывали на бесхозяйственность в колхозах, отсутствие там необходимого инвентаря и построек, падеж скота и прочие экономические потери. Общим местом в деревенской молве стала мысль о том, что, работая в колхозах, невозможно скопить денег ни на штаны для себя, ни на платье для жены. Весьма точно, хотя и несколько коряво, эту мысль сформулировал тотьминский крестьянин Иван Зыков: «Собранный общественный хлеб находился в непорченом виде, много сгнило, и нет никакого присмотру. На общее хозяйство это куда так не годится и смотря на такие примерные хозяйства... и нейду в коллективные хозяйства»6. В его выступлении чувствовалось раздражение крестьян непривычной и непонятной для них практикой коллективного хозяйствования. Это раздражение еще более усиливалось в связи с политикой органов власти, пытавшихся опереться в своих действиях по коллективизации на беднейшие слои крестьянства, т.е. людей, наименее уважаемых в мире деревни. Не случайно, что в силу этого колхозы в северных деревнях считали «затеей лодырей»,
которая вряд ли могла в представлении крестьян рассчитывать на хозяйственный успех. Критике подвергался также и сам тип колхозной активности, связанный с постоянными собраниями, которые претили принципам хозяйственной рациональности. Так, крестьянин деревни Харитоновской, объясняя свой выход из колхоза, по утверждениям односельчан, говорил, что «у вас в колхозе одни собрания, а мне надо работать»7. Впрочем, даже просиживание порток на печи среди крестьян считалось более престижным занятием. В Устьянскомрайоне на сей счет существовала поговорка: «Умный бедняк на печке лежит, а дурак бедняк по два вечера на собрании сидит»8.
6. Государственный архив Вологодской области (ГАВО) Ф. 903. Оп. 1. Д. 24. Л. 3940 (Протокол общего собрания граждан Великого двора Мосеевского сельсовета. 7 января 1930 г.).
7. Государственный архив Архангельской области (ГААО). Ф. 1470. Оп. 2. Д. 269. Л. 34-35об. (Протокол допроса свидетеля Д... 11 июля 1929 г.)
8. ГААО. Отдел документов социально-политической истории (ДСПИ) Ф. 290. Оп. 1. Д. 158. Л. 35. (Дополнение к сводке о хлебозаготовках на 15 ноября 1929 года). Вообще русская печь в годы коллективизации на Русском Севере стала своеобразным символом крестьянской свободы и вольготной жизни. Это подтверждается разнообразными источниками: политическими сводками, крестьянскими письмами, фольклорными материалами. В частности, эта мысль звучала в высказывании единоличника Буракина, который, посмеиваясь над устройством скотных дворов колхозниками, приговаривал им: «Вот вы вступили в колхоз и мерзнете на морозе, а я не в колхозе и ле-
В общем и целом крестьяне Севера, пока дело не касалось непосредственно их, отрицательно оценивали коллективизацию и колхозы, предпочитая с презрительной небрежностью взирать на последние с высоты своих русских печек.
Впрочем, определенные ожидания от коллективизации в настроениях жителей деревни все-таки присутствовали. Однако они были связаны отнюдь не с практикой функционирования колхозов, а с актом перераспределения богатств при их создании. Именно в нем многие жители села видели возможность улучшить свое материальное положение. Важно, однако, отметить, что в числе последних не обязательно были исключительно бедняки и батраки, как это стремились представить (хоть и не без определенных оснований) советские пропагандисты. Чаще психологическим стимулятором подобных экспроприативных идей выступала простая человеческая зависть. Очень хорошо это заметно по протоколам деревенских собраний о коллективизации. На одном из подобных собраний крестьянка Лешуконского района Марфа Андреева говорила: «Некоторые члены коммуны живут при хороших коровах, хорошо обеспечиваются молоком и обобществлять коров не согласны. Нужно всех привлечь»9. А грязовецкие крестьяне в подобной ситуации высказывались еще более решительно: «Все равно передел у нас произойдет. Надо решительно наступать на кулака». «Мы пахали на грязи, так пусть теперь кулаки попашут»10.
Эта решимость рождала на другом полюсе социального мира деревни ответные жгучие чувства. «Погодите, будет скоро и наше время. Сейчас вы нас жмете, отбираете все у нас, но скоро подойдет время - советская власть рухнется, тогда мы займемся и покажем вам как надо отбирать», -стращал бедняков один из жителей деревни Котловые Свердловско-Сухонского района11. Важно подчеркнуть, что осуществление коллективи-
жу на печке» (там же. Д. 782. Л. 225-225об.). (Материалы обследования колхозов «Молодецкий курган» и «Красный пахарь», входящих в Высоковское кустовое объединение колхозов. 13 марта 1930 г.). Крестьянин П.А. Тенев писал своему сыну в Ленинград в октябре 1930 г.: «Ты велишь идти в коммуну, но я не пойду пока, хочу на своей печи лежать» (там же. Ф. 1596. Оп. 2. Д. 1. Л. 141). В частушках того времени встречались такие строчки: «Хорошо тому живется / Кто записан в бедноту / Хлеба на печь доставляют / Как ленивому коту» (Каргопольский районный архив. Ф. 178. Оп. 30. Д. 3. Л. 80).
9. ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 1596. Оп. 1. Д. 13.1.12 (Протокол организационного собрания группы бедноты при Кильчингорской с/х коммуне «Восход». 30 марта 1930 г.)
10. Вологодский областной архив новейшей политической истории (ВОАНПИ). Ф. 645. Оп. 1. Д. 22. (Протокол собрания бедноты граждан деревни Малые Ракулы. 30 сентября 1939 г.).
11. ГААО. Ф.1470. Оп. 2. Д 54. л. 4-5. (Протокол допроса свидетеля Н...)
зации в привычной для крестьян системе координат могло пониматься ими как передел - явление для них в общем-то близкое и понятное. Однако в свете специфики всей ситуации, насильственных методов проведения «великого перелома», масштабности и необратимости его последствий восприятие такого передела, вероятно, обретало несколько иные оттенки, отражая вековую мечту российских крестьян о справедливом и равномерном перераспределении земли и других богатств. Справедливость при этом каждый житель стремился трактовать исключительно в свою пользу.
Ожидания предстоящего передела и чувство неизвестности заставляли крестьян слезать со своих уютных печек и, дабы оградить себя и свое хозяйство от разорения, принимать превентивные меры. Действовали мужики как могли и как понимали ситуацию. Например, они могли вмешаться в процесс принятия административных решений в деревне, как это сделали жители деревни Некрасовской Смирнов и Зотиков, явившись на деревенское собрание, где обсуждался вопрос о классовом переделе земли, «матерно обругав представителей местной власти и обвинив их во лжи12. В другом случае ожидание передела привело к тому, что справные мужики сами стали активно вступать в колхоз. «Зажиточники испугались, что мы обрежем им хорошую землю, и тоже решили вступить в колхоз», - говорил один из свидетелей по этому делу13.
Могли применяться и более грубые формы воздействия. Наибольшую известность в Северном крае приобрел инцидент, произошедший 19 августа 1929 г. в деревне Могилево Грязовецкого района. Ему предшествовало создание колхоза «Громобой», предполагавшее передел земли. Озабоченные этим обстоятельством кулаки Ф. Пылаев и П. Козлов с утра в тот день изрядно подвыпив, ходили по деревне и избивали всех колхозников, попавших под их горячие кулаки. Вечером они продолжили свои возлияния уже совместно с несколькими членами недавно организованного колхоза. В пылу пьяных споров завязалась драка, в результате которой один из участвовавших в пьянке колхозник Скорбеев был убит14.
В деревне Харитоновской Верховажского района после организации там колхоза, в ведение которого была выделена лучшая часть земли, деревня раз-
12. Там же. Ф. 621. Оп. 3. Д. 28. Л. 55 (Оперативно-информационная сводка о более выдающихся преступлениях, зарегистрированных по Архангельскому округу Северного края за май 1930 - 8 июня 1930 г.).
13. Там же. Ф. 1470. Оп. 2. Д. 11. Л. 6 -6об. (Протокол допроса свидетеля Е... 4 августа 1929 г.).
14. ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 74. Л. 20-20 об. (Обвинительное заключение на граждан Козлова П.Т., Романова К.И., Пылаева Ф.В., Романова Н.Ф., Соловьева В.И. и Романова И.М.).
делилась на два враждующих лагеря - колхозников и общинников. И та, и другая дефиниции гордо подчеркивались при общении между бывшими односельчанами и, несомненно, стали значимыми символами идентичности обеих групп. Деревенские праздники каждая группа справляла особняком в разных концах деревни. Практически при каждой встрече на улице между колхозниками и общинниками возникали потасовки, в силу чего, например, женщины, собираясь идти в гости, обходили опасный участок улицы полем. Многочисленные драки в итоге привели к тому, что делом занялись следственные ор-ганы15. Хотя в обоих изложенных выше случаях крестьяне использовали в общем-то традиционный для села механизм разрешения деревенских противоречий, эти материалы легли в основу громких политических обвинений, раздутых пропагандой и представленных ею как акты «классового побоища».
2. В ожидании Антихриста
Еще одним, безусловно, важным фактором в социальном пространстве российской деревни являлся приход. Приходское сообщество отвечало за духовное, моральное и эстетическое воспитание крестьянина. В 1920-е годы к тому же наблюдалось оживление общественной активности верующих, связанное с чередой административных изменений в организации приходов и начавшимися притеснениями Церкви и духовенства. Впрочем, многие представители советской бюрократии на местах, в том числе коммунисты, продолжали исповедовать религиозные обряды. Были случаи, когда организаторы колхозов шли на дело «классовой битвы» истово помолившись16. Нет ничего удивительного, что большевики на местах видели в церковных структурах своих непосредственных конкурентов в борьбе за умы людей.
Коллективизация ознаменовала собой очередной виток наступления на Церковь, связанный с массовым закрытием храмов, запретом колокольного
15. ГААО. Ф. 1470. Оп. 2. Д. 269. (Следственное дело по обвинению П.Е. Дмитриевского и др. 1929 г.).
16. См.: Православные традиции на Европейском Севере России в ХУШ-ХХ веках. - Вологда, 2007. - С. 194-202; Малахов Р.А. Религия и чиновничество Вологодской губернии в первые годы Советской власти // Региональные аспекты исторического пути православия: архивы, источники, методология исследований. - Вологда, 2001. -С. 430-438. Примечателен эпизод, имевший место в деревне Исаево Кубиноозерского района. По словам одного из местных жителей, записанным одним из участников мероприятий по коллективизации, создание колхоза у них в деревне началось со следующих событий: «Три дня тому назад ко мне в дом пришел какой-то неизвестный человек, снял шапку и стал молиться богу и все начитывает "господи помоги", потом он обратился ко мне и грубо спросил меня "ну в колхоз пойдешь или нет"» (ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 389. Л. 27-27об.).
звона и преследованиями духовенства. В исследованиях по истории Церкви 1990-х годов церковные структуры в этой ситуации представляются исключительно пассивной силой, обреченной на гибель на ветру революционных перемен. Это не совсем так, поскольку деревенские батюшки обладали все же определенными рычагами воздействия на ситуацию. В частности, они могли призвать на помощь своих прихожан. «Мы переживаем последнее время, гонение на православных усиливается, скоро придет сам Антихрист. Местные власти обирают церковь путем наложения на меня и на нее непосильных налогов. Все верующие должны защищать свой храм, к тому же Советская власть скоро падет», - говорил с амвона одной из церквей СевероДвинского округа священник Морозов. Сходным же образом рассуждал в своей проповеди перед мирянами и священник Белов (Вологодский округ): «Мы переживаем последнее время, народ пошел по другому пути, и конец мира близок, ибо Антихрист народился»17. Подобные откровения для подлинно верующего человека означали многое. К тому же дополнительным аргументом в пользу правоты священника могли служить и общая нестабильность переживаемого времени, и резкое ухудшение материального положения крестьян. Вообще слухи о конце мира и приходе Антихриста были весьма популярны в крестьянской среде и стали заметным явлением общественной жизни села, на что в свое время обратила внимание американская исследовательница Ш. Фиц-патрик18.
Для нас, в данном случае, более важен антропологический аспект подобных эсхатологических представлений. Под воздействием гонений на религию в церковной среде формировались представления об обособленности и корпоративной замкнутости церковного мира. Например, в Холмогорах среди верующих распространялась листовка следующего содержания: «Будут как иступленные расхищать и опустошать у боящихся Господа, опустошат и расхитят имущество и из дому изгонят их. Тогда наступит испытание избранным, как золото испытывается огнем»19. Вместе с этим формировались и специфические представления о противоположном полюсе социального мира, появлялся образ чужого. Разумеется, к такому противоположному полюсу, в глазах верующих, относились или представители сообществ, дея-
17. ГААО. Ф. 621. Оп. 3. Д. 15. Л. 88-88 об. (Спецсообщение ОГПУ о настроениях и действиях духовенства в связи с закрытием церквей. 25 января 1930 г.)
18. Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России: Деревня. - М., 2001. - С. 58-60.
19. ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 378. Л. 49-52 (Докладная записка Архангельского окружкома ВКП (б) о выполнении директив Крайкома по коллективизации и раскулачиванию. 20 февраля 1930 г.).
тельность которых носила богоборческий характер (местные коммунисты) или члены колхозов, массовое появление которых соответствовало по времени новому витку антицерковной активности власти. В деревенских слухах того времени и те, и другие фигурировали как «помощники дьявола»20.
Близко к этому по своему значению и бытовавшее в северной деревне убеждение, что вступление в колхоз означает автоматическое отречение от христианской веры и Церкви. В этом, например, упрекал прихожан диакон одной из церквей Павлино-Виноградовского района А.П. Шумилов. В другом случае священнослужитель деревни Зачаечье Емецкого района отказался от продолжения служб, обяснив это собравшимся крестьянам следующим образом: «Большинство населения нашего прихода записалось в коммуну, культ верующих ликвидируется, т.к. веровать и состоять в коммуне нельзя»21.
В сознании верующих формировалась жесткая антитеза: член приходского сообщества - колхозник. В отдельных утверждениях особо фанатичных представителей церковного мира образ колхозника приобретал даже зооморфные черты. Так, монашка Буракина говорила про колхозников: «У них наросла собачья шерсть, значит общаться с ними нельзя»22. Почти повсеместно встречаются упоминания и о всевозможных мучениях коммунистов и колхозников, которые должны были состояться сразу после ожидаемого падения советской власти. Иногда в крестьянской среде это событие, очевидно опять же в силу религиозных аналогий, носило название Варфоломеевской ночи. По представлениям крестьян, в ее ходе членам партии и вступившим в колхозы должны были проставлять на лбу печать, вешать их, заставлять расписываться кровью, сдирать с них кожу и изготавливать из нее ремни и т.п.23. В перечисленных мучениях коммунистов и колхозников
20. Четверикова М.В. Радикальный протест крестьян в начале 1930-х годов (на материалах северной деревни) // Северная деревня в ХХ веке: Актуальные проблемы истории. - Вологда, 2000. - С. 30.
21. ГААО. Ф. 621. Оп. 3. Д. 16. Л. 42 (Докладная записка начальника Вологодского уголовного розыска. б/даты); ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 654. Д. 20. Л. 11 (Докладная записка полномочного представителя ОГПУ Северного края по Емецкому району. 3 марта 1930 г.).
22. ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 756. Л. 225-225об. (Материалы обследования колхозов «Молодецкий курган», «Красный пахарь», входящих в Высоковское кустовое объединение колхозов. 13 марта 1930 г.)
23. ГААО. Ф. 621. Оп. 3. Д. 16. Л. 57 (Оперативно-информационная сводка о наиболее выдающихся преступлениях, зарегистрированных по Северному краевому отделу уголовного розыска за декабрь месяц 1929 года. 4 февраля 1930 г.); Д. 28. Л. 72-74 (Оперативно-информационная сводка о более выдающихся преступлениях, зарегистрированных по городу Архангельску и округам Северного края за апрель месяц 1930 г. 3 июля 1930 г.); Л. 104-108. (Оперативно-информационная сводка о более выдаю-
возможно увидеть и элементы своеобразного обряда перехода из разряда «прислужников сатаны» обратно в человеческое состояние, приобщение к миру людей, уже проходящих «испытание огнем».
Такое понимание верующими сложившейся ситуации могло серьезно дестабилизировать обстановку в деревне. С одной стороны, верующие вооружались идеей мессианской богоизбранности, связанной с возложением на себя высокой миссии спасения веры и Церкви, с другой стороны, представители власти теряли для них всякий человеческий авторитет. Один из жителей деревни Корбатово Онежского района заявил прямо в лицо своему родственнику - коммунисту, участвовавшему в закрытии церкви: «Церкви не отдадим, если потребуется, то мы сотрем с лица (земли. - Н.К.) всех коммунистов, т.к. церковь не ваша». В другом случае председателю одного из сельсоветов Лальского района верующие пообещали устроить бунт24.
И такие деревенские бунты, порою проходившие под лозунгом «долой коммуны, даешь попов», действительно имели место в Северном крае. Во всяком случае, политические сводки начала 1930-х годов просто пестрят сообщениями о массовых выступлениях крестьян на религиозной почве. Особенно усердствовали в деле защиты Церкви женщины. Вот только некоторые достаточно типичные случаи подобных выступлений. В июле 1929 г. в Погореловском сельсовете Рослятинского района после закрытия властями местного кладбища толпа женщин в количестве не менее 100 человек ворвалась в помещение избы-читальни, избили перепуганную избачку и устроили «пьяные пляски». В августе 1929 г. при закрытии одной из церквей в Няндомском округе верующие оказали этому активное сопротивление, в результате чего пострадал даже начальник местной милиции. В деревне Кегостров Архангельского района в годовщину Октябрьской революции верующие организовали свою демонстрацию, в которой приняли участие не менее 200 человек. Они по-хозяйски прошлись вдоль всей деревни и у стен школы устроили митинг с требованиями оставить церковь в своем ведении. В Архангельском округе осенью-зимой 1929/30 г. проходили демонстрации верующих, в которых принимали участие по 150-200 человек. В апреле 1930 г. в Корецком сельсовете Приозерного района толпа верующих ворвалась в помещение сельсовета и потребовала возвращения местного священника, отправленного на лесозаготовки. Аналогичные случаи были зафиксированы и в других
щихся преступлениях, зарегистрированных по городу Архангельску и округам Северного края за март месяц 1930 г. 10 мая 1930 г.)
24. ГААО. Ф. 1470. Оп. 2. Д. 22. Л. 1-3об. (Протокол допроса потерпевшего З... 8 июня 1929 г.); Д. 287. Л. 3-4об. (Протокол допроса свидетеля М... 5 октября 1929 г.).
районах Северного края25. В Никольском и Вохомском районах активно действовали иерофеевцы - последователи епископа Никольского Иерофея (Афо-ника). Фанатично настроенные женщины из числа последователей иосиф-лянского архиерея на одном из собраний плевали в глаза уполномоченному по коллективизации, а также со словами «вот вам спереди коммуна, сзади колхоз», задирали подолы платьев, откровенно демонстрируя свои достоинства обескураженному чиновнику26. В итоге эти и подобные им эксцессы вынуждали власть принимать ответные меры репрессивного характера. Местные активисты и чиновники, и без того постоянно понукаемые из центра, еще с большей остротой почувствовали в представителях церковного мира своих непосредственных противников. Этот общественный конфликт в конечном итоге стал одной из причин трагической судьбы Православной церкви в 1930-е годы.
3. Повседневность «классовой битвы»
Впрочем, и сама власть не стремилась к какому-либо компромиссу с крестьянством. Й. Баберовски писал, что большевики «были неспособны высвободить свой доминантный дискурс из плена свойственного ему герметиз-ма»27. Все происходящее в деревне власть стремилась описать в своих терминах и дефинициях, однозначно навешивая на все явления «классовые бирки». Этой задаче усердно служила политическая пропаганда. В агитационных материалах коллективизация рассматривалась в двух ипостасях. Первой из них было разъяснение коллективизации как радикального шага вперед в развитии сельского хозяйства, связанного с окончательным переходом от капиталистических к социалистическим формам его ведения. С точки зрения второй составляющей этого агитационного концепта, коллективизация понималась как классовая битва между беднейшими и зажиточными слоями деревни. Однако если хозяйственная составляющая концепта коллективизации, как уже говорилось выше, не имела широкой поддержки, то ее социально-классовая «сестра», напротив, оказалась весьма востребованной среди крестьян Севера. Важно при этом подчеркнуть, что собственно деление на бедняков, середняков и кулаков для крестьянства не было чем-то новым, од-
25. Там же. Ф. 621. Оп. 3. Д. 15. Л. 88-88об. (Спецсообщение ОГПУ о настроениях и действиях духовенства в связи с закрытием церквей. 24/25 января 1930 г.); л. 101— 102 (Очередное донесение ПП ОГПУ по Северному краю. Апрель 1930 г.).
26. ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 565. Л. 11 (Информационно-политическая сводка Информационно-статистического сектора Крайкома ВКП (б) по состоянию на 20 марта 1930 г.).
27. Баберовски Й. Указ. соч. - С. 64.
нако пропаганда подчеркивала именно необходимость наступления на «верхушку деревни».
Подобные призывы звучали на многочисленных собраниях, митингах, конференциях. «Довольно попил нашей крови!», - кричали по отношению к кулакам крестьяне в Ровдинском районе Няндомского округа. «Я полагаю, что хорошим методом в постройке колхозов будет всех кулаков подкулачников отсеять и не пускать в колхоз, а из старых колхозов исключить бузотеров», - заявляли с трибуны на Вожегодской конференции крестьянок. «Нужно коммуну не только организовать, но и поставить крепко. Кулаки ведут свою агитацию против колхозов, нужно их придавить как следует», - говорил один из участников 1-й районной конференции батрацко-бедняцких групп Лешуконского района28. Такова типичная воинственная риторика подобных выступлений, в которых крестьяне порою дословно повторяли клише политической пропаганды. На другом полюсе социального мира деревни на них отвечали «той же монетой». Характерными были высказывания: «Вы беднота на нашей шее сидите, погодите, мы вам припомним». «Вы бедняки насильно нас заставили выйти из коммуны. Вы едите наш хлеб, пьете нашу кровь»29. Пропаганда «классовой борьбы» еще более разжигала и без того существовавшие в деревне антагонизмы и внутренние противоречия. Один из составителей сводок писал: «Средняк смотрит на бедняка как на лодыря, бедняк на средняка как на кулака»30. В силу активного идеологического воздействия происходила все большая поляризация мира деревни.
Сложнее определить, какие мотивы стояли за многочисленными проявлениями поддержки пропагандистских лозунгов. Разумеется, в отдельных
28. ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 157. Л. 117. (Информационная сводка об итогах проведения первых районных конференций крестьянок по Вологодскому округу. 25 октября 1929 г.); Д. 565. Л. 11; Ф. 1536. Оп. 1. Д. 13. Л. 83. (Протокол 1-й районной конференции батрацко-бедняцких групп Лешуконского района. 8-10 апреля 1930 г.)
29. ГААО. Ф. 1470. Оп. 2. Д. 11. Л. 7-8 (Протокол допроса свидетеля И... 4 августа 1929 г.); ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 639. Л. 38-56 (Краткий обзор хозяйственно политического состояния Няндомского округа. Весна 1930 г.); Спецсводка ПП ОГПУ по Северному краю о мероприятиях по проведению сплошной коллективизации, ликвидации кулачества и о политических настроениях в крае. 2 марта 1930 года // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927-1939. Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 2. Ноябрь 1929 - декабрь 1930. - М., 2000. - С. 281. Следует иметь в виду, что в северной деревне на рубеже 1920-1930-х годов бытовало также и представление о единстве крестьянского сообщества («все в лаптях ходим»). Однако подобные суждения возникали чаще всего при столкновении крестьян с чуждым им миром города, например, при сравнении с рабочими.
30. ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 157. Л. 9-16 (Информационная сводка об итогах выборов советов по Кадниковскому уезду. 8 мая 1929 г.)
случаях нельзя исключать низовой энтузиазм и наивную веру в истинность пропагандируемых идей. Другим мотивом могло служить стремление избежать жизненных неурядиц и преследований со стороны власти. Ведь публичное повторение лозунгов пропаганды служило выражением лояльности советской системе. Наконец, нельзя исключать и прагматический расчет. О наличии такового красноречиво свидетельствуют крестьянские обращения во власть. Дело в том, что использование языка власти позволяло крестьянам более успешно вести «переговоры» с властью. Несомненно, была доля лукавства в обращении группы раскулаченных крестьян Нижне-Матигорского сельсовета Холмогорского района, доказывавших, что до коллективизации они «жили ничего, средне», а представители сельсовета, раскулачивая их, «искажают линию партии»31. Вероятно, и беднячка Е.П. Корельская вряд ли разбиралась в сложных коллизиях политической борьбы в верхах большевистской партии, что, однако, не помешало ей обвинить своего недоброжелателя, председателя сельсовета Леонтьева, в том, что он «держит правый уклон»32. Политическая пропаганда в конечном итоге давала крестьянам действенное оружие для решения своих личных проблем, открывала перед ними возможность бороться за свою судьбу в условиях всеобщего хаоса, нестабильности и насилия, принесенных коллективизацией в жизнь северной деревни. Этим оружием мог воспользоваться любой житель деревни в независимости от своего социального статуса и происхождения. Нужно было только, умело копируя пропагандистские клише, говорить с властью на ее же языке. Но этот дар со стороны власти не был безвозмездным. Используя
агитационные лозунги, крестьяне вольно или невольно включали себя в мир пропагандируемой реальности, становясь тем самым своеобразными соучастниками акций власти. Таким образом, умозрительные конструкции становились и частью их повседневной жизни.
В этой иллюзорной реальности, где шла «непримиримая борьба» за коллективизацию и «построение социализма», обесценивалось все имущество, прежний социальный статус, общественный престиж в мире деревни и даже человеческая жизнь. Так, один незадачливый агитатор, хоть и без особого успеха, объясняя крестьянам необходимость госпоставок, при этом доказывал, что «если один-два человека подохнут в деревне Афонинской (место, где проходило собрание. - Н.К.), то революция от этого ничуть не постра-
31. Там же. Ф. 275. Оп. 1. Д. 49. Л. 20-21об. (Письмо граждан Нижне-Матигорского сельсовета в Окружную рабоче-крестьянскую инспекцию. 11 марта 1930 г.).
32. Там же. Л. 23-23об. (Письмо Е.П. Корельской в Контрольную комиссию ВКП(б), полученное 14 марта 1930 года).
дает»33. Умирать никто не хотел, поэтому все беды было легче списать на кулаков, церковников, или кого там еще подсказывали агитаторы. Практика коллективизации и вовсе превосходила всякие теоретические построения. Сегодня уже нет необходимости, повторяясь, описывать ни характер деятельности поборников «великого перелома», ни страдания крестьянства. Скажем лишь, что в ряде случаев применение «классовых принципов» было доведено практически до абсурда. В отдельных случаях обобществление имущества при создании колхозов производилось вплоть до нательного белья. Или же людей лишали избирательных прав на следующих основаниях: «бывший сторож» (надо полагать, отнеся последнего к числу защитников царского режима), «глухонемая», «теща». В одном из сельсоветов Опарин-ского района местные активисты проводили раскулачивание под лозунгом: «Хоть на кочку лезь, хоть на луну полезай». Людей выгоняли из дома на лютый мороз, оставляли без средств существования наедине с судьбой34. Все это рождало ответные волны ненависти. Пострадавшие от коллективизации «справные» деревенские мужики, судя по сводкам, открыли настоящий сезон охоты на представителей местной администрации и активистов. Деревня постепенно скатывалась в хаос насилия и внутренней войны. Может показаться парадоксальным, но этот хаос до определенного момента был выгоден власти. Американский историк С. Коткин писал о советской модели властвования: «содействие в создании хаоса служило средством социального контроля»35. Переживая жизненные неурядицы, борясь со своими недругами, сражаясь в условиях «великого перелома» за свое существование, «маленький человек» вынужден был обращаться к власти, осваивая для этого необходимые слова и ритуалы. Тем самым независимо от своей воли он становился частью существующего режима, одним из многочисленных акторов государственной политики36.
33. ГААО. Ф. 621. Оп. 3. Д. 15. Л. 157 (Обрывок информационной сводки).
34. ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 242. Л. 3-6 (Докладная записка рабоче-крестьянской инспекции о колхозном строительстве. 1929 г.); Д. 159. Л. 152-153 (Информационное сообщение о состоянии хлебозаготовительной, льнозаготовительной и лесозаготовительной кампаний по Вохомскому и Опаринскому районам. 3 декабря 1929 г.); ГААО. Ф. 621. Оп. 3. Д. 10. Л. 9 (Краткая информационная сводка о ходе работы по выполнению Постановления ВЦИК от 10 апреля 1930 г. 20 июня 1930 г.). Из литературы, пожалуй, наиболее полно этот вопрос освещен в книге Н.А. Ивницкого. См.: Ивницкий Н.А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928-1933 гг.). - М., 2000.
35. Коткин С. Государство - это мы? Мемуары, архивы и кремленологи // Нестор. № 11. Смена парадигм: Современная русистика. - СПб., 2007. - С. 103.
36. Это своеобразное сотрудничество индивида и режима С. Коткин называет коллаборационизмом (Коткин С. Указ. соч. - С. 108), С.В. Яров - конформизмом (Яров С.В. Конформизм в Советской России. Петроград 1917-1920-х годов. - СПб., 2006).
* * *
В заключение выскажем два соображения эпистемологического свойства. Во-первых, наличие в северной деревне различных интерпретаций происходящего значительно обостряло внутреннюю ситуацию на селе. Прежде всего потому, что каждая из таких трактовок под воздействием определенных факторов становилась своеобразным детонатором в умах людей, вела к эскалации общественной нестабильности. К тому же отсутствие диалогичности (особенно присущее большевистскому классовому дискурсу) между трактовками, неприятие инородных оценок вело к конфликту понимания, когда каждое из сообществ носителей хотело видеть и видело лишь свою правду. Вероятно, не эти причины были главным источником безудержного взрыва насилия, захлестнувшего российскую деревню на рубеже 1920-1930-х годов, однако нельзя недооценивать и социокультурную составляющую этих процессов. В.П. Булдаков, в свое время рассмотревший природу революционной стихии, высказал массу оригинальных выводов и наблюдений, позволивших исследователям во многом по-новому взглянуть на революцию и Гражданскую войну в России37. Возможно, теперь настала очередь подобного переосмысления для эпохи «великого перелома? Во-вторых, важно подчеркнуть, что средой возникновения и распространения альтернативных трактовок коллективизации служили традиционные для мира деревни крестьянские сообщества: община и приход. Активное сопротивление, оказанное этими институтами (в том числе и на идейном уровне) политике коллективизации, не позволяет увидеть в них некой протоосновы для создания и деятельности колхозов. Поиски преемственности в развитии деревни, на наш взгляд, стоит продолжить не в социальном и духовном, а в функциональном отношении. Насильственное подавление государством в 1930-е годы общины и прихода высвободило ряд жизненно важных для села функций регулирования внутренней жизни. А как гласит известная пословица, «свято место пусто не бывает».
37. Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997.
