CC BY
30
7. Келле В., Ковалъзон М. Формы общественного сознания. М., 1959. С. 69.
8. Фарбер И.Е. Правосознание как форма общественного сознания. М., 1963. С. 91-296.
9. Общественное сознание и его формы. М., 1986. С. 109-123.
10. Основы марксистско-ленинской философии / Ф.В. Константинов (рук. авт. кол.), A.C. Богомолов, Г.М. Гак и др. М., 1978.
11. Формы общественного сознания / редкол.: Г. М. Гак (отв. ред.) и др. М., 1960.
12. Лукашева Е.А. Социалистическое правосознание и законность. М., 1973. С. 90.
13. Алексеев С.С. Философия права. М., 1997. С. 25-26.
14. Малахов В.П. Философия права. М.; Екатеринбург, 2002.
15. Казимирчук В.П., Кудрявцев В.Н. Современная социология права. СПб., 1995.
16. Нерсесянц B.C. Проблемы общей теории права и государства. М., 2001.
17. Пашуканис Е.Б. Избранные произведения по общей теории права и государства. М., 1980.
18. Уледов А.К. Структура общественного сознания. М., 1968. С. 27.
19. Хайкин Я.З. Структура и взаимодействие моральной и правовой систем. М., 1972.
20. Юрашевич Н.М. // Государство и право. 2005. № 7. С. 69-74.
21. Уледов А.К Духовная жизнь общества. М., 1990. С. 15-41.
22. Гак Г.М. Учение об общественном сознании в свете теории познания. М., 1960. С. 200.
23. Общественное сознание и его формы. М., 1985. С. 108-143.
24. Алексеев H.H. Основы философии права. СПб., 1999. С. 119-127.
25. Философия права / под ред. О.Г. Данильяна. М., 2005. С. 278-281.
26. Алексеев С.С. Государство и право. М., 1996. С. 103.
27. Мамах В.Н. Философия права. М., 2002. С. 125-127.
28. Венгеров А.Б. Теория государства и права. М., 1996. С. 168.
29. Майоров ГГ. Философия как искание Абсолюта. Опыты теоретические и практические. М., 2004. С. 115-120.
Поступила в редакцию 29.05.2007 г.
КОГНИТИВНЫЙ (ТЕОРЕТИКО-ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЙ) АСПЕКТ ИССЛЕДОВАНИЯ
ПРОЦЕССА ОБРАЗОВАНИЯ ПРАВА
В.В. Трофимов
Trofimov V.V. Cognitive (theoretical and perceptive) aspect of investigation of law formation process. The article looks at the problem of modification of cognitive bases of law formation theory. Critical analysis of materialistic cognition theory is carried out. Prospects of applying up-to-date epistemological structures in the law theory are considered.
В правовой науке в настоящее время ощущается потребность уйти от противопоставления между юснатурализмом (естественным правом) и легизмом (юридическим позитивизмом), или, в иных интерпретациях, между правом и законом, правовым и строго юридическим. Исходя из различных гипотез ученые приводят довольно весомые аргументы в пользу возможного «сглаживания» противоречий между названными направлениями. В частности, отмечается характерная для эволюционирующей правовой культуры тенденция на взаимодополняемость естественного и позитивного права [1]. В другом случае перспектива определенной интеграции
видится в рамках «всеобъемлющей» позитивной философии, которая позволяет объединить самые ценные «легистские» и «юсна-туралистские» правовые идеи [2]. Однако, как представляется, ни опыт эволюции западноевропейского правового мировоззрения, ни потенциал философского позитивизма, ни другие попытки почему-то пока не позволяют устранить «демаркацию» права -закона, установившуюся между ними неоправданную и малополезную дихотомичность.
Складывается довольно парадоксальная ситуация, когда при наличии большого желания сдвинуть юриспруденцию со стагнационной точки, наука приходит к одному и
тому же результату и общеизвестному спору между либералами и позитивистами о том, что «это право, а это не право» и вновь ищутся способы выхода из этого познавательного тупика, создается «методологически патовая ситуация, поскольку к общему знаменателю никогда прийти не удастся» [3]. Так, руководствуясь в целом благим стремлением избежать противопоставления между правом и законом, правом естественным и правом позитивным, Я.В. Гайворонская, исходя из различения права в целом и позитивного права как его части, на наш взгляд, приходит к новому дуализму, от которого было желание отстраниться, только, в данном случае, мы имеем дело с нормами правовыми (объективно образовавшимися) и нормами юридическими (искусственно смоделированными), первые из которых составляют право в целом, а вторые - позитивное право (последние являются наиболее формализиро-ванными и связанными с государством по способу формирования и обеспечения) [4]. Но, если позитивное право признается частью права в целом, то, соответственно, и нормы позитивного права составляют элементарные частицы права в целом и также могут быть названы «правовыми» (если, конечно, не вдаваться в последующие нюансы в понимании «целого» как «органического» либо «неорганического» образования, но данные тонкости и детали в данном случае, по всей видимости, не предполагаются). При таком подходе оппозиция естественного и искусственного, объективного и субъективного в праве, если и приобретают определенный компромиссный вариант, но в то же время не исчезает и закрепляется уже на элементарном уровне в качестве правовых и юридических норм. Кроме этого сохраняется терминологическая двойственность, «юридико-правовая» тавтология, которая мало способствует повышению авторитета «права в целом».
Но на какой основе допустимо объединить естественное и искусственное в праве, констатировать это в качестве единого развивающегося процесса? Вот вопрос, на который необходимо дать ответ. Дихотомия объективного - субъективного, естественного -искусственного в праве приводит одни теории правообразования к отождествлению последнего с правотворчеством, другие - к
недоверию по отношению к субъекту правотворчества и из этого во многом к дуализму и новой дихотомии правового-юридического. Думается, вполне очевидно, что корень проблемы скрывается где-то в самом мышлении познающего субъекта (например, юридической науки как абстрактного субъекта познания). Модель классического типа рациональности, на которой, главным образом, основывается юриспруденция, не в состоянии преодолеть это разрыв между объективным и субъективным. Хотя, в контексте обоснования роли государства в оценке в процессе правотворчества объективных факторов, попытки взаимоувязать эти два начала предпринимались, но они не шли далее известной формулы о «субъективном образе объективного мира» (Таково было ленинское понимание ощущения как основного источника знания, что находило свой отзвук в юридической науке.) [5]. И данная формула, по всей видимости, могла бы и в дальнейшем не вызывать никаких вопросов, если бы, с одной стороны, не было тех существенных издержек в «производстве» правовых норм, которое осуществляет субъект правотворчества, «познающий» объективный мир и на этой основе создающий позитивное право. А, с другой, если бы не было укорененного в сознании представления об окружающем мире лишь как о материале для «творчества». Разумность самого «жизненного мира» (не материальных факторов, а именно «жизненного мира», состоящего из людей и взаимодействий) здесь практически не предполагается (В стремлении преодолеть этот стереотип сегодня все чаще обращается внимание на перспективность «исследования природы права как явления, основания которого коренятся в специфике человеческого бытия как бытия интерсубъективного, имеющего собственную онтологическую структуру».) [6]. И есть еще одна сторона вопроса, которая проявляется в случае, если встать на прямо противоположную точку зрения сторонников объективно формирующегося права - это объективизм. Но «объективизм, - по словам С.А. Муромцева, - есть не что иное как наклонность приписывать самобытное существование порядку, который на самом деле создан умственною и нравственною деятельностью людей. По своему существу он есть видоизменение наклонности олицетворять отвлечен-
ные понятия... По Гегелю, народный дух есть лишь индивидуум в ходе всемирной истории» [7]. Таким образом, крайний объективизм может предстать обратной стороной того же субъективизма.
В рамках настоящего изложения невозможно сколько-нибудь полно проанализировать проблему адекватности всех элементов традиционной методологии для исследования процесса правообразования. Сосредоточим внимание на рассмотрении, главным образом, теории познания (гносеологии, эпистемологии, когнитологии), освещающей пути достижения истинного и практически эффективного знания, при анализе которой постараемся перейти от устоявшейся модели непосредственно к аргументации в пользу возможной новой (модернизированной) теории познания, соответствующей современному (постнеклассическому) этапу развития наук о духе и наук о природе (В. Дильтей), разделение которых становится все более условным.
Краеугольный камень традиционной для отечественной науки теории познания - это теория отражения, которая, как отмечается в правовой литературе, имеет «важное значение для дальнейшей разработки, в частности, проблем правообразования» [8].
Диалектико-материалистическая теория отражения, основы которой заложены К. Марксом и Ф. Энгельсом, и разработка которых была поднята на новую ступень
В.И. Лениным (данную теорию нередко называли именно ленинской [9, 10]), лежала в фундаменте всей марксистско-ленинской философии.
«Ленинская теория отражения» в советский период выступала в качестве официальной идеологической доктрины. Начиная с 30-х гг. так называемая «ленинская теория отражения» навязывалась всем советским философам в качестве неоспоримой догмы. По оценке В.А. Лекторского, когда в 60-е, 70-е гг. у нас появились оригинальные исследования в области теории познания, то и они вынуждены были ссылаться на эту теорию и использовать ее терминологию, хотя по существу не могли не отступать от ее догматических принципов в ту или другую сторону. Вместе с тем использование терминологии «теории отражения» затрудняло обсуждение ряда современных эпистемологи-
ческих проблем [11]. Автор подчеркивает, что и сам В.И. Ленин также, наверное, не претендовал на то, что его рассуждения об отражении в работе «Материализм и эмпириокритицизм» (которые во многих случаях он просто переписал из работ Ф. Энгельса) могут считаться законченной и непогрешимой «теорией», тем более «высшим этапом» марксистской философии. Понимание
В.П. Лениным отражения, по мнению ученого, не совсем ясно и может быть интерпретировано различными в философском плане способами. Ленинское понимание ощущения как «субъективного образа объективного мира» и как единственного источника знания выражает позицию наивного сенсуализма и окончательно стало анахронизмом по крайней мере с середины нашего столетия [11]. Такое признание крупного отечественного философа, выраженное всего в нескольких строчках введения к фундаментальной монографии, хотим ли мы этого или не хотим, практически рушит основы (или, во всяком случае, существенно их колеблет) правоведения, которое искренне верило в силу научной убедительности данной теории, строило, исходя из заключенных в ней принципов (положений - постулатов), многочисленные юридические изыскания и выводы.
Принцип отражения считался основополагающим элементом материалистической теории познания, исходящей из признания первичности внешнего мира и воспроизведения его в человеческом сознании. Понятие отражение входило в само определение диалектического, последовательного материализма. При этом, как известно, считалось, что материалистическая диалектика в силу всеобщности и универсальности ее законов и категорий выступает как мировоззренческо-теоретическая и логико-познавательная основа для юридической науки, что, раскрывая материалистическое понимание всеобщих форм бытия и универсальных законов объективного мира, она определяет исходные познавательные позиции правоведения. Исследования, выявляющие суть диалектикоматериалистического познания в правоведении, прочно утверждали в нем соответствующие принципы познания. Правоведение, указывалось в литературе, получало «опору в реальной логике социального прогресса»,
ориентировалось на «преобразующую практическую деятельность» [12].
Собственно данной «прочностью», укорененностью принципов диалектико-материалистической теории познания (наряду с принципом отражения к ним относят принцип единства практической деятельности и познания, принцип единства диалектики, логики и теории познания и др. [13]) в правовой науке можно объяснить обращающий на себя внимание факт отождествления категорий «правообразование» и «правотворчество». И в одном, и в другом случаях в качестве теоретико-познавательной основы фигурирует именно теория отражения, при этом нередко преимущественный акцент старались сделать непосредственно на особой форме «опережающего отражения» [14], что в очередной раз может подтвердить наше предположение о доминировании в отечественной (как, впрочем, и в зарубежной) науке классического типа рациональности (научной, юридико-доктринальной, профессиональной).
В то же время современные философы констатируют, что долгое время в отечественной теории познания как бы не замечали тот факт, что познавательный процесс не исчерпывается отражательными процедурами и сам результат - знание как образ познаваемого - часто достигается другими по природе средствами или в тесном взаимодействии с ними. С позиций философии познания фундаментальными из них, наряду с отражением, предстают: репрезентация - как амбивалентный по природе феномен одновременного представления - отражения объекта и его замещения - конструирования (моделирования); конвенция - как обязательное событие коммуникативной по природе, интерсубъективной деятельности познания; наконец, интерпретация, которая есть не только момент познания и истолкования смыслов, но способ бытия, которое существует понимая. Субъект познания, прежде всего и главным образом, - это субъект интерпретирующий, поскольку его существование и деятельность развертываются не просто в объективной действительности, но в мире созданных им образов, знаков и символических форм, присущих самой структуре человеческой жизни [15].
Центральный же вопрос, который решает традиционная теория познания в виде
(форме) теории отражения - это «вопрос о роли сознания в развитии объективного бытия». (Как представляется, данная «научная повестка» изначально определялась, главным образом, «духом» проекта Просвещения,
«модерна», ориентированного на практику. В практическом преобразовании природы, общества и самого человека была заключена цель познания и классический идеал рациональности [16]). В советской науке, в частности, при констатации необходимости разработки проблем правообразования, четко формулировалась мысль, что «объективная действительность, развиваясь в соответствии с определенными закономерностями, позволяет сознанию, их познающему, предвидеть пути движения этой действительности, ее преобразования в будущем. Именно в этом проявляется возрастание роли субъективного фактора...» [8, с. 14].
«Субъект познания» в традиционной модели столь уверен в своих возможностях познания, что может позволить себе, широко пользуясь воображением, далеко отойти от действительности и даже специально «исказить» ее, применяя различного рода фикции, с тем чтобы в конечном счете получить новый достоверный результат. Природа таких приемов, отмечает Л.А. Микешина, известна, -«господствовавшая долгое время фундаментальная метафора «познающий человек - это зеркало» существенно искажала реальное положение дел, заставляя ожидать от познающего копий, зеркально точных отражений действительности, тогда как на самом деле ожидание и, соответственно, оценки результатов должны быть другими, поскольку познание всегда идет в «режиме» выдвижения гипотез, что предполагает господство творческого, интуитивного и изобретательного начала, интерпретацию и проверку гипотез, активное смыслополагание, создание идеальных моделей и другие приемы не отражательного, но конститутивного и истолковывающего характера» [15, с. 16].
Таким образом, современная эпистемология призывает фактически признать одну простую, но тем не менее очень значимую вещь: результаты познавательного процесса в виде субъективных представлений ит. п. о мире в той или иной степени всегда отличны от их объективных прообразов, существующих до их включения в процессе познания.
Но в то же время сам окружающий мир никогда не представлен как некая чистая материя, как бытие вне человека и его сознания. Мир, существующий вокруг человека как субъекта познания - это есть мир, сконструированный самим человеком (речь идет не только о буквальном (или вульгарном) материалистическом понимании окружающего мира, но прежде всего о том, что последний осознается нами в системе образов, значений, понятий и т. п., созданных и воспроизведенных человеком для себя и для других). Поэтому было бы наивно предполагать, что субъект познания правообразующих (правотворческих) факторов решает или может решить эту задачу лабораторным путем, «наблюдая (по Марксу) как естествоиспытатель» [17] за тем, что происходит в реальной жизни, поскольку он сам всегда в той или иной степени является участником этой жизни. И поэтому попытки создания абстрактных конструкций субъекта и объекта (рассмотренные обособленно друг от друга) в процессе исследования правогенезиса имеют малый эффект, сравнимый, разве, с «музейной ценностью», чем с реально развивающимся процессом правовой жизни. В связи с этим, не подвергая сомнению роль правотворческого субъекта в создании права, нужно признать его включенность в общий правообразовательный процесс, выражающий собой генетический уровень правовой жизни. В этой модели предполагается, таким образом, что субъект правотворчества, не теряя своей инициирующей роли в процессе создания права, должен всегда сопоставлять свои инициативы с намерениями и инициативами других участвующих в правовой жизни, а значит, и в правообразовательном процессе, «акторов» (действующих субъектов). «Субъ-ектоцентризм» заменяется здесь интерсубъективностью.
В литературе справедливо замечается, что необходимость дальнейшей разработки проблем философии познания требует переосмысления традиционной теории познания, ее природы, статуса, понятийного аппарата и возможностей модификации. Осуществление этих процессов происходит в современном философском и научном контексте с применением новых идей, представлений и понятий, предложением иных интерпретаций и толкований познавательной деятельности и
знания. Главным образом, современные философы не соглашаются с тем, что классическая теория познания, или гносеология, которая сформировалась в истории философии как некоторый абстрактно-понятийный конструкт, предписывает видеть и интерпретировать деятельность людей в субъектно-объектом ракурсе, опираясь на «метафоры ума, зеркала, окуляра, исходя из идей отражения и репрезентации», т. е. руководствоваться субъектно-объектной гносеологией (которую, как известно, связывают в первую очередь с именами Декарта, Локка, Канта), оказывающей уже в течение нескольких веков определяющее влияние на различные философские, научные, вообще теоретические построения. Верно также замечается, что в философии Нового времени заменивший реального целостного человека познающего частичный гносеологический субъект рассматривался как единственная возможность рационально, теоретически представить процесс познания, а исключение целостного субъекта из результатов познания объявлялось непременным условием для получения объективно истинного знания [15, с. 27-28]. Как подчеркивал Дильтей, «в жилах познающего субъекта, как его конструируют Локк, Юм и Кант, течет не настоящая кровь, а разжиженный сок разума в виде чисто мыслительной деятельности» [18].
Существование такого «виртуального» субъекта как наблюдающего сознания вообще тесно связано с позицией наивного реализма, опирающегося на представление о познании как отражении и копировании. Наивный реализм в форме виртуального «наивного субъекта», якобы познающего все «естественным образом» и никогда не допускающего никаких заблуждений и ошибок, по-прежнему присутствует не только в естествознании, но и в гуманитарных науках, где влияние теории отражения и идей традиционного рационализма все еще достаточно велико, что проявляется, в частности, в категорическом отрицании факта социального конструирования реальности. Однако, как отмечает Л.А. Микешина, при несомненной фундаментальной значимости познавательной конструкции Декарта, очевидна неполнота субъектно-объектных отношений, а также ясно, что создание этих предельных абстракций несет на себе отпечаток пред-
ставлений классического естествознания. «Необходимо принимать, - с точки зрения ученого, - во внимание и не менее фундаментальное субъектно-субъектное отношение в познании, деятельности вообще, в котором воплощается идея целостности человека, происходит преодоление того частичного гносеологического субъекта, который представлен в субъектно-объектном отношении» [15, с. 46].
Именно оппозиция субъекта и объекта в ее разнообразных ипостасях олицетворяла рациональность, являлась базовой для систематической философии, основанием ее «научности». Все, что выходило за пределы этой оппозиции или относилось к сфере «до» субъектно-объектного различения, рассматривалось как иррациональное, выпадающее из предметного поля теории познания, вообще из рациональной философии. Неполнота, нереальность, несоответствие этой теории как конструкта действительным событиям и процессам в познавательной деятельности человека, неприложимость ее принципов и категорий непосредственно к живому познанию и его истории замечены давно, что породило множество различных попыток от-рефлексировать, усовершенствовать данную гносеологическую конструкцию.
Для многих современных неклассических и постнеклассических эпистемологий отказ от субъектоцентризма становится почти принципиальным. Если для классической теории познания субъект выступал как некая непосредственная данность, а все остальное вызывало сомнение, то для современной теории познания проблема субъекта является принципиально другой. Познающий субъект понимается в качестве изначально включенного в реальный мир и систему отношений с другими субъектами. Вопрос не в том, как понять сознание внешнего мира (или даже доказать его существование) и мира других людей (субъектов), а как объяснить генезис сознания субъекта, исходя из этой данности [11, с. 112-113]. Мир субъекта, таким образом, оказывается культурно-историческим продуктом. На социально-философском
уровне в связи с этим довольно ясно обозначается проблема сближения науки с реальным «жизненным миром», укорененность в котором исходных абстракций научного познания оказалась в забвении [19].
Не отрицая значения традиционной теории познания, можно также заметить, что превосходство субъективного фактора в концепции правообразования обусловливалось, на наш взгляд, именно отсутствием в модели теории отражения такого рода понимания наличия неразрывной связи познающего субъекта с жизнью. В общепринятой концепции уже на завершающих стадиях правообразования (а, по сути, правотворчества) появляется соответствующий обособленный (отстраненный от реального процесса) субъект принятия юридически значимых решений. По поводу этого справедливо замечается, что «в самом оценочном подходе законодателя к выбору того или иного варианта решения вопроса заложена возможность расхождения между объективным правовым содержанием и субъективно-юридической формой его выражения. Такой подход выводит правопозна-ние за пределы законодательства и делает необходимым поиск критериев «правовой природы вещей» [20]. Правопознание сталкивается с дилеммой выбора между «объективным» и «субъективным», с которой бьется эпистемология. Однако, как видим, в правопознавательной конструкции предлагается довольно тривиальная формула - искать критерии во внешнем от субъекта правотворчества мире, чтобы затем вновь «оценивать» их с точки зрения тех же самых критериев: получается «ходьба по замкнутому кругу», выход из которого, на наш взгляд, возможен одновременно со сменой (модернизацией) общих теоретико-познавательных схем (в частности, «теории отражения»).
К примеру, наряду с классическими познавательными практиками - сенсуалистской локковской и «отражательной» марксистской, кантовским единством практического и теоретического разума, неокантианской «систематической», попперианским критическим рационализмом, а также аналитической философией - наиболее значимые сегодня, по убеждению Л.А. Микешиной, герменевтическая и феноменологическая конитивные практики, которые позволяют преодолеть абстракцию гносеологического субъекта и традиционное раздвоение на субъектнообъектные отношения, расшатать привычное бинарное мышление в оппозициях, снять упрощенную редукцию к противоположным, взаимоисключающим моментам по принципу
дизъюнкции (или/или), выстроить иную философскую абстракцию субъекта познания («целостного», «участвующего», а не только «гносеологического»)[15, с. 54-56].
При этом, как верно замечает В.А. Лекторский, появление новых концептуальных каркасов в научном познании не обязательно означает, что те концептуальные каркасы, которые существовали ранее, должны сойти со сцены научного знания, т. к. процесс порождения нового знания невозможен без уважения к историческим формам познания, без критического диалога с этим прошлым [11, с. 31]. Тем более нельзя исключать и такого сценария, при котором идеи, содержавшиеся в прошлом, в новых условиях вновь окажутся плодотворными.
Поэтому наша критическая оценка теории отражения в контексте изучения проблемы правообразования не имеет целью гиперболизацию иных подходов, т. к. это может привести к появлению иных крайностей в познании процессов образования права. Скорее, на фоне критики некоторых догматических идей и абстрактных формул традиционной когнитологии, была осуществлена попытка перехода к новым возможным вариантам (схемам) исследования правообразовательного механизма, способным продемонстрировать его действие на основе сочетания объективного и субъективного, со-развития (коэволюции) естественного и искусственного, спонтанного и планомерно-сознательного; способным создать адекватную этим сложным процессам конструкцию познающего субъекта.
1. Козлихин И.Ю. // Государство и право. 2000. № 3. С. 5-11.
2. Радъко Т.Н., Медведева Н. Т. // Государство и право. 2005. № 3. С. 11.
3. Толстик В.А. // Государство и право. 2004. № 9. С. 14.
4. Гайворонская Я.В. // Правоведение. 2001. № 3. С. 43.
5. Научные основы советского правотворчества. М., 1981. С. 66.
6. НевважайИ.Д. // Правоведение. 1993. № 3.
С. 72-75.
7. Муромцев С.А. Образование права по учениям немецкой юриспруденции. М., 1886. С. 11-12.
8. Проблемы методологии и методики правоведения. М., 1974. С. 14.
9. Ленинская теория отражения и современность. София, 1969.
10. Ленинская теория отражения и современная наука: Теория отражения и обществознание. София, 1973.
11. Лекторский В.А. Эпистемология: классическая и неклассическая. М., 2001. С. 8.
12. Методологические проблемы советской юридической науки / под ред. В.Н. Кудрявцева. М., 1980. С. 7, 17.
13. Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. М., 1980. С. 297.
14. КеримовД.А. // Вопр. философии. 1975. № 5.
С. 109-118.
15. Микешина Л.А. Философия познания. Полемические главы. М., 2002. С. 20.
16. Честное И.Л. Актуальные проблемы теории государства и права. Эпистемология государства и права. СПб., 2004. С. 33-34.
17. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 162.
18. ДилътейВ. // Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв. М., 1987. С. 111.
19. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. СПб., 2004.
20. Козлов В.А. Проблемы предмета и методологии общей теории права. Л., 1985. С. 79.
Поступила в редакцию 28.05.2007 г.
