CC BY
35
Таким образом, мы видим, что любая коммуникационная нормально функционирующая система предполагает и говорящего, и слушателя. У смысла коммуникативная природа, то, что ни какой вопрос не отвечает и ни к кому не обращено не может быть смыслом. В свое время М. Бахтин по этому поводу писал следующее: "Смысл потенциально бесконечен, но актуализироваться он может лишь соприкоснувшись с другим (чужим) смыслом, хотя бы с вопросом внутренней речи понимающего. Каждый раз он должен соприкоснуться с другим смыслом, чтобы раскрыть новые моменты своей бесконечности (как слово раскрывает свои значения только в контексте)" [8, с. 350].
Итак, смыслы возникают только в диалоге, вне диалога смысл может существовать только в превращенной форме - в форме значений знаков. Большой вклад в философию диалогизма внесли М. Бубер, М. Бахтин, Ф. Розенцвейг, О. Розеншток-Хюсси, К. Эбнер. С нашей точки зрения, если говорить о проблеме коммуникации и трансляции смыслов применительно по отношению к СМИ, то определенные смыслы передаются именно через определенные медиаформаты. Для определенная медиаформата исследователи чаще всего обращаются к работам Г. Зиммеля еще в 1950-е годы заявившего, что форма является не структурой в себе, а процессуальной структурой, благодаря которой совершается социальное действие. Таким образом, формат представляется как медиастратегия для репрезентации определенной темы. Правила формата в основном не фиксируются профессионалами в повседневной практике, но становятся важной частью допустимого характера коммуникации. На деле формат - это то, что позволяет отличить шоу от новостей. Стандартизованные процессы телевизионного формата, например, реализуются посредством использования грамматических правил, охватывающих синтаксис и флексию, т.е. организацию материала и внешнюю интонацию - ритм, темп. В электронных медиа они переводятся в драматические сцены с развивающимися событиями, действиями, редактирование, особенность экранного языка (освещение ракурсы, звуковые эффекты, смена планов). Исторически производи-
тели новостей и аудитория пришли к взаимопониманию относительно того, что каждой телевизионной форме соответствуют специфические приемы. Медиаформаты одинаково знакомые как медиапроизводителям, так и аудитории, формируют не только особый способ медиавосприятия, но и могут быть описаны как медиакультура. В широком смысле медиакультура относится к таким институтам, которые развиваются благодаря использованию технологий медиа. Медиалогика существенно трансформировала организационные и содержательные принципы этих институтов, и каждый такой институт стал частью медиакультуры.
Таким образом, применение семиотического подхода в отношении СМИ оправдано, если речь идет о выявлении роли прессы в создании знаковой реальности, и о процессе трансляции смыслов посредством электронных СМИ. Занимаясь вопросами взаимодействия языков культур, семиотика не может ограничиваться формальной стороной знака, она обязательно вступает в зону смысла. Такое понимание семиотики позволяет преодолеть известную путаницу между понятиями распространение информации и осуществление коммуникации среди профессионалов в медиасреде. В связи с этим распространение информации ошибочно отождествляется, по сути, с коммуникацией. Наблюдения позволяют сделать вывод, что разные люди по-разному могут интерпретировать сообщение, придавая ему разные смысловые значения. Смысл как конструкт понимающего\непонима-ющего сознания возникает в коммуникативном акте. Закрепляясь знаком, смысл может превратиться в значение, стать социальным достоянием, отложиться в памяти. Подход к СМИ как институту, который транслирует смыслы, а не просто распространяет информацию, является более общим и позволяет рассмотреть медиакультуру как часть общей культуры и в разрезе уже отмеченных культурологами общекультурных тенденций: прагматическая направленность, примат экономики и производства, техницизм, убыстрение прогресса и т.д. Такой подход позволяет уйти от ненужных дискуссии и оценочных характеристик при изучении института СМИ.
Библиографический список
1. Почепцов, ГГ. Семиотика. - М.: СмартБук, 2009.
2. Солонин Ю.Н. Культурология / Ю.Н. Солонин, М.С. Каган. - М.: Высшее образование, 2007.
3. Калмыков, А.А. Интернет-журналистика / А.А.Калмыков, Л.А.Коханова. - М.: 2005.
4. Бодрийяр, Ж. Реквием по медиа. К критике политической экономии знака. - М.: Библион-Русская книга, 2003.
5. Терин, В.П. Массовая коммуникация. Исследования опыта Запада. - М.: Изд-во Московского Ин-та социологии РАН, 1999.
6. Fiske, J. Television culture. - London, 2003.
7. Никитина, Е.С. Семиотика: учеб. пособие / Е.С. Никитина. - М.: Академический проект; Трикста, 2006.
8. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. - М.: Искусство, 1979.
Статья поступила в редакцию15.06.10
УДК 9:008
П.Б. Уваров, канд. ист. наук, доц. ЧГПУ, г. Челябинск, E-mail: pbuvar@mail.ru
"КОГДА ИСТИНА ОБНАРУЖЕНА, ОНА НАЛАГАЕТ ОГРАНИЧЕНИЯ НА МЫСЛИ ЛЮДЕЙ" (К ВОПРОСУ КОРПОРАТИВНЫХ ИНТЕРЕСОВ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ)
В работе осуществляется анализ корпоративных интересов интеллигенции, связанных с сохранением условий ее функциональной востребованности, автономности и мобильности.
Ключевые слова: интеллигенция, определенность/неопределенность, коммуникация, репрезентация, информатизация.
В настоящее время можно констатировать складывание достаточно сложной историографической ситуации относительно изучения темы корпоративных интересов и мотиваций интеллигентской активности. Как правило, обращаясь к этим вопросам, мы сталкиваемся либо с отсутствием сколько-нибудь развернутых научных суждений на эту тему, либо с фактическим отрицанием наличия у интеллигенции автономных, отдельных от иных
социальных групп, слоев, интересов. Например, один из наиболее концептуальных интеллигентоведов современной России А.В. Квакин считает достаточным упомянуть "интересы России и ее общества" [1, с. 33] в качестве ведущих приоритетов отечественной интеллигенции. Такой взгляд на проблему вызывает определенные вопросы, особенно, с точки зрения объективных, устойчивых социально-функциональных практик интеллигенции,
которые ее институциализируют в качестве определенного социального "тела". Уже сам процесс легитимации этих практик, их совершенствование, вне зависимости от уровня осознанности и формализации, безусловно, привлекателен для интеллигенции. Например, когда В.И. Ленин утверждал, что интеллигенция "потому и называется интеллигенцией, что всего сознательнее, всего решительнее и всего точнее выражает развитие классовых интересов и политических группировок во всем обществе" [2, с. 30-31], то это не означает отсутствие собственных, отдельных интересов у интеллигенции, а лишь указывает на одну из сфер их реализации. На наш взгляд, сложившаяся историографическая ситуация по вопросу корпоративных интересов интеллигенции связана со следующими обстоятельствами:
1. Сложность строгого самоописания как такового, хорошо известная в историографии применительно к мемуаристике. Сложности подобного рода имел в виду С.Л. Франк, касаясь вопросов методологии общественных наук: "Обществоведение отличается той методологической особенностью, что в нем субъект знания в известном отношении совпадает с его объектом. Исследователь муравейника не есть сам участник муравейника, бактериолог принадлежит к другой группе явлений, чем изучаемый им мир микроорганизмов, обществовед же есть сам - сознательно или бессознательно - гражданин, т.е. участник изучаемого им общества" [3, с. 36]. С этой точки зрения, чем более субъект знания конгруэнтен объекту, сроднен ему, тем сложнее занять позицию внешнего объективного наблюдения.
2. Именно природа интересов интеллигенции такова, что при отсутствии внешней точки отсчета, велик соблазн объективации и универсализации собственных социальных стремлений, за счет снижения уровня их противопоставленности остальной части общества и, в этом случае, придания им статуса максимального благоприятствования.
3. Проблема интересов интеллигенции синтагматична общему состоянию разработки вопроса. "Ускользающая" социокультурная идентификация, непроясненность генетических оснований и объективной функциональности создает благоприятные условия для камуфляжа реальных социальных притязаний и, одновременно, общим понятийным контекстом сдерживает исследовательский прорыв на этом отдельном направлении.
В рамках предлагаемого нами историко-теоретического подхода [4] интеллигенция рассматривается в качестве социальной группы, функцией которой является производство, хранение, тиражирование и реализация информации, что ставит ее в диспозицию информационного посредника в рамках современного общества. Более того, перефразируя предложенное определение интеллигенции за счет замены термина "информация" понятием, объясняющим саму информационную потребность, мы получаем функционально более адекватную дефиницию. В условиях современного (новоевропейского) общества интеллигент - это тот, кто производит, хранит, тиражирует и реализует "определенность" требуемого формата. Действительно, деятельность интеллигенции в таких объективных институциализированных формах общественной коммуникации, как наука, СМИ, искусство и образование может быть рассмотрена в качестве "торговли определенностью", но с заложенным механизмом одновременного "производства неопределенности". "Производство неопределенности" уже заложено в самой противоречивой природе явления и понятия "информация". Весьма односторонне понятие "информация" связывается исключительно с "уменьшаемой неопределенностью", что игнорирует способность новой информации генерировать новую неопределенность, часто заставляя пересматривать структуру известного (определенного) вплоть до ее разрушения, без всякой гарантии окончательности и вновь полученных результатов. Кроме того, можно выделить и другие причины сохранения в рамках современного информационного/ инновационного общества некоего постоянного "коэффициента неопределенности":
1) отсутствие незыблемой точки отсчета, смыслового центра, способного масштабировать реальность в любом требуемом формате, с предельной степенью определенности;
2) вне зависимости от интенсивности познавательности усилий, общество, лишенное абсолютной системы координат, способно множить лишь относительные, ситуативно ограниченные сведения об окружающем, пригодные для использования в прикладных целях или условных метафорических (научных) построениях, но не способные служить созданию полноценного (т.е. осмысленного) режима определенности. С точки зрения когнитивной психологии, познавательная активность подобного рода обречена на производство не столько знаний о мире, сколько их симулякров-репрезентаций. "Репрезентации, - пишет известный французский психолог Ж.Ф. Ришар, - с точки зрения их природы необходимо отделить от знаний и верований. Репрезентации - это конструкции, зависящие от обстоятельств. Они построены в конкретном индивидуальном контексте для специфических целей: для осведомленности в данной ситуации, для того, чтобы быть готовым к требованиям текущей задачи <...>Таким образом, по своей природе они очень специфичные, детализированные и непрочные. Репрезентация тут же модифицируется, если изменилась вся ситуация или элемент ситуации, на который ранее не обращали внимание, вдруг стал заметным. Репрезентации имеют переходный характер: когда задача закончена, они заменяются другими репрезентациями, связанным уже с другими задачами" [5, с. 5]. Иными словами, репрезентации - это ситуативные знания, нередко полезные, но непригодные по своей природе служить основой определенностным мировоззренческим конструкциям, тем более к смысловой ориентации человека и общества. Давление репрезентативного знания на людей приводит к тому, что Дж. Траут называет "информационным хаосом": "Переизбыток информации чреват серьезными проблемами. Становится очевидным, что многомиллиардные вложения в компьютеры не позволили усовершенствовать процесс корпоративного "мышления". Как раз наоборот. Я начинаю подозревать, что чем больше информации выдают компьютеры, тем большая сумятица возникает в головах у людей" [6, с. 15-16].Автор влиятельной концепции "позиционирования" прямо указывает на рост неопределенности в связи с т.н. "информационным взрывом": "В знаменитом трактате "Математическая природа коммуникаций" (1949) его авторы определили информацию как "то, что уменьшает неопределенность". А значит, великий "информационный век" является ни чем иным, как всплеском не-информа-ции. Мы имеем дело не с "информационным взрывом", а оказались погребенными под лавиной данных" [6, с. 20];
3) не только наука, формируемая ситуативными ментальными конструкциями, оказывается генератором неопределенности, но и сама повседневная социальная активность человека, основанная на ситуативном типе поведения. Личность, смыслом жизни которой является стремление к автономизации и самовыражению, является фактором неопределенности для окружающих ввиду того, что само основание ее поведенческой динамики принципиально отрицает абсолютную, интегрирующую, надличностную "систему координат".
Кроме того, исторический парадокс заключается в том, что состояние определенности бытия входит в противоречие с корпоративными интересами инфо-посредников/интеллигенции, которые, как у любого посредника, заключаются в стремлении как можно дольше сохранять системные условия, когда его медиативные функции социально востребованы и непротиворечиво реализуемы:
А. Условие функциональной востребованности. Востребованность интеллигенции коренным образом зависит от сохранения состояния тотальной неопределенности существования, которое является для инфо-посредников социо- и функциогенным. Кроме того, от режима неопределенности всецело зависит аксиологический статус интеллигента в обществе, его самоидентификация и личные преференции. Современное общество, в силу привычки, не в полной мере сознает, насколько новоевропейский человек, зажатый в тиски ощущения абсолютной неопределенности внешнего мира и внутренней ограниченности собственной компетенции, оказывается зависим от информационного медиатора. При этом, очевидно, что наличие абсолютной истины как
определенности, резко уменьшает потребность в информации, а значит, и в самих информационных посредниках. Еще Ф. Бэкон заметил, что "когда истина обнаружена, она налагает ограничения на мысли людей" [7, с. 354]. И, наоборот, отсутствие абсолютной истины для инфо-посредника операционно перспективно, так как обеспечивает бесконечное воспроизводство социальной потребности в его услугах в совокупности с бесконечным количеством вариантов ее удовлетворения. Такая ситуация полностью соответствует догадке Ч. Беккариа о том, что "заблуждение обладает свойством делиться до бесконечности" [8, с. 235]. В этом же смысле, уже М. Монтень, в эпоху Большого Барокко утверждал, что "противоположность истине обладает сотней тысяч обличий и не имеет пределов" [9, с. 137]. Поэтому не случайно, что неопределенность в качестве главного операционного ресурса рассматривалась инфо-посредниками как безусловная ценность. Еще Л. Шестов в начале прошлого века писал следующее: "Истины нет - остается предположить, что истина в переменчивых человеческих вкусах" [10, с. 100]. В своей работе "Апофеоз беспочвенности" он прямо обожествляет неопределенность [с древнегреческого apotheosis - "обоготворение, обожествление" - П.У], заявляя, что "человек волен так же часто менять свое "мировоззрение", как ботинки или перчатки" [10, с. 51]. При этом Л. Шестов являлся принципиальным сторонником сознательного "производства неопределенности" для поддержания "коэффициента неопределенности" в обществе: "Во всем, на каждому шагу, при случае и без всякого случая, основательно и неосновательно следует осмеивать наиболее принятые суждения и высказывать парадоксы. А там - видно будет. <...> Все суждения имеют право на существование, и если уже говорить о привилегиях, то нужно отдать предпочтение тем, которые теперь наиболее всего находятся в загоне." [10, с. 54, 172] При всей нарочитой эксцентричности одного из предшественников и провозвестников постмодернизма, новоевропейское знание было обречено идти этим путем не столько целенаправленно и осознанно, сколько в соответствии с "законом производства неопределенности", по которому производство репрезентаций вне абсолютной системы координат контрадиктивно; тем более знание гуманитарное. Более того, Л. Шестов "опоздал" со своим призывом лет на шестьсот, так как уже в эпоху Возрождения представители протоинтеллигенции не только осознавали перспективность неопределенности секулярного бытия, но и прекрасно умели этим пользоваться. М.Л. Андреев справедливо заметил: "Гуманисты одинаково непринужденно выказывали себя республиканцами и монархистами, защищали политическую свободу и осуждали ее, становились на сторону республиканской Флоренции и абсолютистского Милана. Они, вернувшие на пьедестал идеал римской гражданской добродетели, даже не думали подражать своими любимым античным героям в их верности идее, родине, долгу" [11, с. 339]. Обескураживающей беспринципностью представителей возрожденческой протоинтеллигенции в той или иной степени возмущались практически все исследователи данной эпохи, недооценивая как раз своеобразную принципиальность такой позиции для формирующейся корпорации информационных посредников. М.Л. Андреев, в целом разделяя хрестоматийно-апологетическое отношение к эпохе Возрождения, позволил себе весьма тонкое замечание по поводу природы про-теистичности гуманистов: "Любимым жанром гуманистической литературы был не трактат, где автор выражает свое мнение впрямую, а диалог, где автор передает (или делает вид, что передает) мнения других лиц. И если, скажем, в диалогах Платона позиция автора всегда и однозначно совпадает с позицией одного из собеседников (Сократа), то во многих гуманистических диалогах ее бывает трудно или вообще невозможно вычленить: создается впечатление, что автор и не стремится ее заявить, а дорожит именно множественностью позиций" [11, с. 341]. В разной степени множественностью позиций "дорожили" Ф. Петрарка, Н. Макиавелли, Л. Валла, К. Салютати, П. Аретино и многие другие. (Кстати, в биографии К. Салютати мы находим эталонный пример "мно-
жественности позиций" до степени противоположенности - речь "О превосходстве наследственного королевского правления над выборным" и речь "О превосходстве выборного королевского правления над наследственным") [12]. Правда, нам кажется, что разгадка данного феномена ближе к более жесткому, нежели у Л.М. Андреева, интерпретационному варианту: деятели Возрождения совершенно откровенно упиваются овладением всеми "точками зрения" как высшей целью деятельности инфо-посред-ника. Эта цель не изменилась со времен простодушного ремесленника П. Аретино - сохранение неопределенности мира как главного профессионального ресурса. В соответствии с этим главная задача для интеллектуала/интеллигента не искать истину, а компетентно контролировать вечный процесс ее поисков;
Б. Условие функциональной автономности. Стремление к сохранению неопределенности существования как главного для себя социо- и функциогенного состояния заставляет интеллигенцию активно противостоять редактуре инфо-пространства со стороны определенностных по своему характеру традиционных социальных структур и, в первую очередь, со стороны религии. При этом даже инновационные (т.е. посттрадиционные) социальные структуры встречают мощный отпор со стороны интеллигенции при самых слабых попытках внешней цензуры информационного пространства. Интеллигенция стремится к монополизации инфо-коммуникаций в рамках современного общества точно так же, как отдельный человек современного общества стремится к максимальному личному могуществу - средству, обеспечивающему автономизацию человеческой личности в качестве генерального смысла ее существования. Главный информационный удар естественно, был нанесен по религии, точнее, по ее позициям смысло- и структурообразующего начала в традиционных обществах, главного гаранта господства определенности в пространстве реальности. Еще М.А. Бакунин обратил внимание на эту сторону религии, прямо несогласующуюся с социально-мировоззренческой систематикой секулярного новоевропейского общества. В своей работе "Федерализм, социализм и антитеологизм" он утверждал: "Если Бог - все, то реальный мир и человек ничто. <.> Не в обиду будь сказано всем полу-философам, всем так называем религиозным мыслителям: существование Бога обязательно предполагает отречение от человеческого разума и человеческой справедливости; оно является отрицанием человеческой свободы и неизбежно приводит не только к теоретическому, но и к практическому рабству. И если мы не хотим рабства, мы не можем и не должны делать ни малейшей уступки теологии, ибо в этом мистическом и строго последовательном алфавите всякий, начав с А, неизбежно дойдет до Я [курсив наш - П.У] и всякий, кто хочет поклоняться Богу, должен отказаться от свободы и достоинства человека. Бог существует, значит, человек - раб. Человек разумен, справедлив, свободен; значит, Бога нет. Мы призываем всех выйти из этого круга..." [13, с. 43, 44]. Впрочем, нам не интересна история воинствующего атеизма и антиклерикализма. М.А. Бакунин интересен для рассматриваемой нами темы не столько констатацией несовместимости традиционной религиозности и современного общества, сколько четким осознанием корпоративных интересов интеллигенции в этом вопросе. И эти интересы заведомо превалируют над так называемыми "интересами народа": "Нам чрезвычайно важно освободить массы от религиозных суеверий, и не только из-за любви к ним, но также и из-за любви к самим себе, ради спасения нашей свободы и безопасности [курсив наш -П.У] Но эта цель может быть достигнута лишь двумя средствами: рациональной наукой и пропагандой социализма" [13, с. 46]. Интересно, что новоевропейский идеологический проект "рациональной науки" именно привлекателен для М.А. Бакунина как интеллигента своим неопределенностным потенциалом: "Г ипоте-зы рациональной науки, исходящие не из трансцендентной системы, а из синтеза, являющегося не чем иным, как резюме или общим выражением множества доказанных на опыте фактов, никогда не могут иметь такого императивного обязательного харак-
тера, поскольку они всегда выдвигаются таким образом, что их можно отбросить сейчас же, как только они окажутся опровергнутыми новыми опытами" [13, с. 47]. Недовольство инфо-по-средника звучит и в словах З. Фрейда, обращенных к религии, которую он считал единственным "серьезным врагом" [14, с. 401] науки: "Каковы бы ни были ценность и значение религии, она не имеет права каким бы то ни было образом ограничивать мышление, а также права исключать себя из сферы приложения мышления" [14, с. 407]. Провозглашение интеллектуальной юрисдикции "новоевропейской науки" над религией, превращение религии в "еще один" информационный сегмент является вполне логичным стремлением для коммуникатора-интеллигента. Особенно ярко агрессивное неприятие традиционных религии и церкви проявилось в рамках масонства, единственного автономного движения интеллигенции, известного истории. Французский историк П. Шевалье в своей работе о масонах пишет следующее: "Свобода мысли для большинства масонов конца XIX и первой половины ХХ в. означала освобождение от любой религиозной веры, а наиболее решительное меньшинство масонов никогда не скрывало желания просто разрушить традиционные религии" [15, с. 67]. Хорошим подтверждением тезиса П. Шевалье служат слова одного из лидеров французского масонства начала ХХ в. Лафера: "Мы не просто антиклерикальны, мы противники всех догм и всех религий. Действительная цель, которую мы преследуем, крушение всех догм и всех церквей" [15, с. 68]. Естественно, что наличие абсолютных, неизменных, определенност-ных истин (догм) объективно препятствует самозаконности инфо-пространства, затрудняя интеллигенции получение "неопреде-ленностной ренты". Хотя это не входит в нашу исследовательскую задачу, тем не менее стоит отметить, что эталонное вытеснение религии и церкви с позиций смысло- и структурообразующего центра социума в "культурную резервацию" произошло как раз во Франции ХУШ-ХГХ вв., начиная от вольтеровского "раздавить гадину" и политики Дехристианизации до речи Л. Гамбетты от 4 мая 1877 г. "Клерикализм - вот враг!" и дела
А. Дрейфуса. И вновь в высказываниях Л. Гамбетты в первую очередь, улавливается тревога и раздраженность информационного посредника: "Когда мы говорим о клерикальной партии, мы не касаемся ни религии, ни искренних католиков, ни национального духовенства. Мы хотим лишь вернуть духовенство в церковь [курсив наш - П.У], не позволить, чтобы кафедру превращали в политическую трибуну, заставить уважать свободу избирателя, обеспечить свободную игру политических мнений, у которых нет ничего общего с клерикальными вопросами, строгое соблюдение законов, принятых для защиты наших свобод и духовной независимости" [16, с. 154]. Известный политик второй половины XIX в., вне зависимости от осознанности своих намерений, фактически формулирует принципиальные требования интеллигенции в отношении церкви: 1. "Уйти" из общества в качестве самостоятельной социально-политической силы; 2. Не воздействовать на режим производства неопределенности как свободной игры мнений (безусловно, не только политических);
3. Перестать "индуцировать" человека абсолютными по своему характеру принципами. Именно это означает "уважать свободу" и "духовную независимость" - идеологическое клише, маскирующее разноуровневую некомпетентность современного человека, живущего в социуме, лишенном абсолютной точки отсчета. В этом случае, призыв к опоре на так называемый "здравый смысл" равносилен стремлению обречь человека на неквалифицированное, некомпетентное отношение к миру, что безусловно, выгодно инфо-посредникам. Доминирование некомпетентного "большинства" в "демократиях" является "господством" максимально инфо-зависимых, несамостоятельных людей, крайне подверженных манипуляциям со стороны интеллигенции. В любом
случае, главным в противостоянии интеллигенции церкви и религии является то, что сформулировал известный французский мыслитель П. Клоссовски по поводу феномена просвещенческого атеизма: "Итак, атеизм, высший акт нормативного разума, должен учредить царство тотального отсутствия нормы [курсив наш - П.У.]" [17, с. 237]. "Царство тотального отсутствия нормы" - идеальное состояние для информационного посредника, дающее почти безграничную эластичность диспозиции. В стремлении к этому "царству" инфо-посредник обречен постоянно разрушать вместе с внешними "редакторами" инфо-про-странства частично сохранившиеся или возникающие структуры определенности;
В. Условие функциональной мобильности. Функции интеллигенции непротиворечиво реализуемы только в обществе инновационного типа, представляющем собой структуру, обеспечивающую прежде всего интересы информационного обмена в условиях принципиальной неопределенности бытия и относительности любых его характеристик. Важной характеристикой инфо-обмена является его непрерывность в силу того, что жизненная активность реализуется в постоянном стремлении к эффективному овладению информацией, с тенденцией ее присвоения. При этом принципиально важным является то, что приватизация социально значимой информации предшествует и создает условия для успешного овладения собственностью и властью. В этом смысле наше утверждение совпадает с мнением таких известных исследователей информационного общества как Ф. Мэклап [18, с. 159] и Дж. Физер [19, с. 142], а также отечественного ученого-экономиста В.Л. Иноземцева, который в своей работе, посвященной проблеме постэкономического общества отметил, что "авторское право начало формироваться в Европе с середины XV века, в то время, когда еще не были законодательно закреплены многие права третьего сословия" [20, с. 58]. В рамках интересующей нас темы важно отметить, что логика функционирования обществ новоевропейского типа вела их по пути так называемой "информатизации". Мы употребляем этот термин не в привычном значении, связывающим его с процессами компьютеризации, а в историко-философском смысле, означающем насыщение всех сфер жизни общества коммуникацией инновационного типа и последующими за этим социальными трансформациями. (Например, информатизация социально-политической коммуникации в любом обществе обязательно приведет к возникновению и складыванию так называемых "демократических институтов".) Интеллигенция в качестве главного агента информатизации общества жизненно заинтересована в собственной максимальной функциональной мобильности. Только в этом случае она, как инфо-посредник, будет адекватна массовым процессам информатизации новоевропейского общества. Информационная "сверхпроводимость" может быть достигнута в предельно однородной в социально-политическом, культурно-бытовом, ментальном и даже языковом смысле, среде. В связи с этим интеллигенция оказывается последовательным сторонником глобальной, гомогенной, унифицированной цивилизации, "скроенной" по новоевропейским "лекалам", что предполагает насаждение таких "общечеловеческих ценностей", как например, парламентская демократия, ситуативная мораль и английский язык. При этом ошибочным было бы считать, что глобализация несет с собой некую новую определенность. Определенность возникает не благодаря произвольной стандартизации, а лишь при наличии абсолютного смыслового центра и выстроенной на его основе абсолютной системе координат. В ином случаем мы получаем только лишь еще более активную и навязчивую, законченную в своем совершенстве и неуязвимости, машину по расширенному воспроизводству неопределенности.
Библиографический список
1. Квакин, А.В. Российские интеллигенты 1917-1918 годов как актанты в точке бифуркации // Интеллигенция России в истории ХХ века: неоконченные споры. К 90-летию сборника "Вехи". - Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. ун-та, 1999.
2. Ленин, В.И. Задачи революционной молодежи // Полное собрание сочинений. - М., 1979. - Т. 7.
3. Франк, С.Л. Очерки методологии общественных наук. - М: Б/и., 1922.
4. Уваров, П.Б. Дети хаоса: исторический феномен интеллигенции. - М.: АИРО-ХХ, 2005.
5. Ришар, Ж.Ф. Ментальная активность. Понимание, рассуждение, нахождение решений. М.: Институт Психологии РАН, 1998.
6. Траут, Дж. Новое позиционирование. - СПб.: Издательство "Питер", 2000.
7. Бэкон, Ф. Новый Органон // Собр. соч.: в 2 т. - М.: Мысль, 1978. - Т.2.
8. Беккариа, Ч. О преступлениях и наказаниях. - М.: Стелс, 1995.
9. Монтень, М. Опыты. Избранные произведения: в 3-х т. - М.: Голос, 1992. - Т.1.
10. Шестов, Л. Апофеоз беспочвенности. Опыт адогматического мышления. - Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1991.
11. Андреев, М.Л. Культура Возрождения // История мировой культуры. Наследие Запада: Античность. Средневековье. Возрождение. -М.: Изд-во РГГУ, 1998.
1 2. Мингалеева Н.Х. Образ идеального правителя и оценка форм правления в творчестве Колюччо Салютати // Культура Возрождения и власть. - М.: Наука, 1 999.
13. Бакунин, М.А. Философия. Социология. Политика. - М.: Изд-во "Правда", 1989.
14. Фрейд, З. Введение в психоанализ: Лекции. - М.: Наука, 1991.
15. Назаров, М.В. Миссия русской эмиграции. - Ставрополь: Кавказский край, 1992. - Т.1.
16. Французский либерализм в прошлом и настоящем. - М.: Тр. ист. фак. МГУ; Исторические исследования, 2001. - Вып. 20. - Серия 2.
17. Маркиз де Сад и ХХ век. - М.: РИК "Культура", 1992.
18. Machlup, F. Knowlidge: The Creation, Distribution, and Economic Significance. Princeton, 1984.
19. Feather, J. The Information Society. A Study of Coninuity and Change. - L., 1998.
20. Иноземцев, В.Л. Расколотая цивилизация. - М.: Academia - Наука,1999.
Статья поступила в редакцию 10.09.10
