CC BY
29
ние (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. —1997. — №7. - С.55.
9. Прокл. Платоновская теория. 1, 4. С. 20,
8. Saffery - Westerink // Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. - М.: Наука, 1989. — С. 437.
10. BraunN.O. Life against Death. — L.. 1971.
— P. 108.
11. Rossak Th. Where the Wasterland ends: Politic and Transcendence in Politindustrial Society. N.-Y., 1972. — Р. 96-100, 372.
12. BergerB. The Survival ofa counterculture. Ideological work and everyday life among rural communards - Berkley etc.: Univ. of California press, 1981.
13. Rossak Th. The Cult of Information. The Folklore of Computers and the true Art of Thinking. N.-Y., 1987. - 328 p.
14. Rossak Th. Where the Wasterland ends: Politic and Transendence in Politindustrial Society. N.-Y., 1972. — P.XVII.
15. The chаnging values on campus. Political and Personal attitudes of today college students. A survey for JDR 3rd by D. Yankelovich, inc Introd. By John D. Ro-ckefeller 3 rd, N.-Y., Wash., 1972.
- P.14.
16. См.: Counterculture and social transformation # 33023 (Springfield (Ill.) 067288212 Thomas) 1982, — 166 p.; Yankelovich D. New rules: Searching for
Г. КИРИЛЕНКО, кандидат философских наук МГУ им. М.В. Ломоносова
Об интеллигенции легко говорить, поскольку она сама рассуждает о себе больше всех. Будучи «на виду», она не «скрыта» в толще народного быта, не участвует в лабиринтах власти; ее бытие - сфера духа, ее поступок - слово. Но как невозможно поймать собственную тень, так же трудно заклю-
selffulfilment in a world turned upside down. N.-Y., 1981. — 279 p.
17. Социалистический реализм: мифы и реальность // Филос. и социол. мысль. -1995. —№7-8. - С.52.
18. Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). - М.: Меж-дунар. отношен., 1990.- С. 307.
19. Там же. — с. 201.
20. См., например: Савчук В.В. От постмодернизма к «новой архаике» (Манифест) // Символы в культуре. - СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1992. - С.142-144.
21. См.: Виноградова Т., Семенов В. Сравнительное исследование познавательных процессов у мужчин и женщин: роль биологических и социальных факторов // Вопросы психологии. — 1993. - №2.
22. Фромм Э. Анатомия человеческой дест-руктивности. - М.: Республика, 1994. -С. 138-141.
23. Конев В.А. Диалектика культуры как диалектика порождения // Диалектика культуры: Сборник. - Куйбышев, изд-во Куйбышевского ун-та. — 1992. - С.37-40.
24. См.: Хасан Б.И, Тюменева Ю.А. Особенности присвоения социальных норм детьми разного пола // Вопросы психологии. — 1997. — №3. - С.32-39.
25. См.: Иноземцев В.Л. Сможем ли мы жить вместе? // Вопросы философии. — 1998. — №2. - С.191.
«Говорящее» сословие?
чить интеллигенцию в жесткий каркас определений.
Дискуссии о статусе интеллигенции не носят чисто научного характера; они, как правило, становятся достоянием общественности, в них втягиваются широкие социальные слои. В переломные моменты истории, в ситуациях по-
литической неопределенности и экономической нестабильности, «в смутное время» общество обращается к интеллигенции как средству самоопределения, прояснения и укрепления пошатнувшихся устоев.
Порицание или одобрение чужого поведения, потребность обнаружить персонифицированные образы добра и зла, желание быть похожим на определенный социальный тип, социальный образец или, напротив, дистанцироваться от него - и есть определенные формы социальной идентификации.
Пожалуй, ни один из элементов социальной структуры общества не являет собой столь универсальное средство для выявления основных социальных оппозиций. Собственно, свойство «вызывать огонь на себя» неотделимо от природы интеллигенции; по отношению к ней каждый решается сказать то, что страшится произнести вслух о себе; она - незаменимый помощник в деле самопорицания и самовозвышения, она готова подхватить любое начинание, направленное против нее...
Образ интеллигенции, сочетая в себе крайнее разнообразие и широту характеристик, внутренне противоречив. Интеллигенция - это «наше всё»: служение нравственным идеалам, «все-человечность» и «неотмирность», образованность и субъективная односторонность, утонченность и простота, героизм и мещанский индивидуализм, глубина религиозного чувства и богоборчество, социальная вовлеченность и отстраненность, политическая прозорливость и прожектерство, космополитизм и патриотизм.
Насколько реалистичен подобный портрет, насколько он соответствует своему прообразу? И. Кон как-то привел результаты одного социологического исследования, проведенного в целях выявления самооценки представителей различных этносов. Наихудшую
оценку получил вымышленный народ, намеренно включенный социологами в анкету - некие «данарийцы».
Неизвестное - значит иное, пугающее, не похожее на нас. Отношение к чужому - мощный стимул самоидентификации. Не является ли образ интеллигенции, лишенный определенности, тревожащий своей широтой и двойственностью, «нацией данарийцев» в современном обществе? Любая группа может найти в интеллигенте близкие ей, но отрицательно оцениваемые черты и не признаться в замеченном сходстве, создавая свой собственный образ как альтернативный, лишенный неустойчивости, пессимизма, склонности к индивидуализму.
Спектр оценок социального статуса интеллигенции, её функций распределяется между двумя полюсами. На первом - отношение к ней как некоему черновому наброску человеческого идеала, «должного», как к выразителю «всечеловечности». На другом - низведение интеллигенции до уровня социального «ничто». Различные оценки ее статуса являются, как правило, плодом деятельности самого интеллигентского ума; попытки социальной идентификации интеллигенции являются самоидентификацией, несмотря на всю их разноречивость.
Крайне высокая оценка интеллигенции, понимание ее роли как «общественно-личного исторического подвига» во имя «общечеловеческого благоденствия» [1, с.349] относится скорее к интеллигенции как к родовому понятию, как к определенному социальному типу, чем к эмпирическому бытию определенного социального слоя. Величайший соблазн заключается в попытке найти полную и законченную персонификацию интеллигентности, указать на конкретную личность, несущую в себе черты всесторонности и гармоничности. Неизбежное примери-
вание на себя «интеллигентского мундира» может приобрести и буквальное значение. Чрезмерно высокая его оценка может воплотиться в усвоении лишь символической стороны эмпирического бытия интеллигента, в желании через «модусы» прикоснуться к «субстанции». Сюда относится присвоение определенного стиля общения, деталей одежды, внешнего облика в целом. Внимание к интеллигенту как определенному идеальному типу актуализирует символические механизмы регуляции поведения; внешнее бытие интеллигенции включается в систему социальных опознавательных знаков.
Не менее сложная проблема возникает, когда делаются попытки от эмоционально-оценочной характеристики интеллигенции как носителя безусловно «положительного» перейти к детальной проработке теории интеллигенции как идеального типа. В этом случае отношение к ней трансформируется в общую социально-политическую концепцию, в которой в свернутом виде содержатся представления авторов о движущих силах мировой истории, соотношении науки и нравственности, философии и политики, искусства и воспитания. Образ интеллигенции в этом случае оказывается не только внутренним регулятором поведения личности или средством самоидентификации различных социальных страт, но и масштабным социальным идеалом, обладающим широким, неспецифическим спектром действия с достаточно агрессивной идеологической доминантой.
Помимо отношения к интеллигенции как некоему идеальному типу, существует и более массовидное, менее артикулированное, выходящее за рамки самосознания интеллигенции отношение. Это отношение к ее групповому и индивидуальному модусу существования, к интеллигенции как к «сущему»
в его эмпирическом бытии. В недалеком прошлом определяющей была оценка интеллигенции как «прослойки», непосредственно лишенной привязанности к определенной точке экономического пространства и в силу этого испытывающей постоянные идейные колебания, нуждающейся в твердом руководстве. Но одновременно была распространена крайне высокая оценка социальной роли интеллигенции: она признавалась подлинным субъектом социального управления. Так, писателям отводилась «почетная» и ответственная задача быть «инженерами человеческих душ». До сих пор мнение интеллигенции по самым разным вопросам считается крайне авторитетным. Кандидаты на важные государственные посты в предвыборной кампании, как щитом, прикрываются мнением того или иного ее представителя. Такая противоречивость по отношению к «говорящему классу» идет из прошлого. («Слово - это Бог»).
Неудачи привязать интеллигенцию к определенной точке социального пространства, наделить ее определенными «интересами» (в первые годы революции такая попытка вылилась в анекдотическую формулу «интеллигент - это кустарь-одиночка без мотора»), выявить основы ее консолидации оправдываются тем, что непосредственные контакты людей духа локализуются там, где умолкает слово политика, затихает шум толпы, где прочные социальные узы как бы не существуют: их пространство общения - кафе, салоны, клубы, кружки, в российском варианте - кухни. Материальным эквивалентом духовных исканий порой оказывается «охота к перемене мест», странствие как выключенность из социальной иерархии [2].
Интеллигенция - нечто неуловимое, образ ее лишен определенности социальной группы; это не просто иное, но
- «инаковое», «инобытийное» даже в своих вещных проявлениях; интеллигент - человек-протей, постоянно меняющий свой облик, способный на неожиданные поступки, на «оборотниче-ство», способный вынашивать и изнашивать свои убеждения. В стабильном обществе интеллигент - это существующий рядом «другой» мир, альтернатива бытию, зыбкий, опасный, призрачный.
Такое намеренное «отгораживание», вытеснение интеллигенции за пределы действительности социально значимо. В зависимости от того, в какой фазе исторического развития находится общество - пребывает ли оно в состоянии относительного покоя, либо находится в кризисной стадии, либо входит в период упрочения устоев, - оценка интеллигенции меняется.
Образ романтика, мечтателя, способного увидеть за прозой будней возможности иной жизни, несколько десятков лет назад вдруг замелькал на страницах молодежной прозы, начал доминировать в самодеятельной песне. Способность хотя бы примыслить себя к иному миру, ничего не разрушая, «надстроить» над существующим другую реальность оказывается далеко немаловажным средством социально-психологической стабилизации: не жить по-другому, не мыслить по-другому, но хотя бы допустить «иное» в сфере воображения. Но даже на такое «удвоение» реальности общество идет с неохотой, предвидя возможную политизацию сферы «инобытия».
Желание удержать воображение в рамках социальной реальности выражается в вытеснении на «край», в необжитые человеком области - в сферу науки, в область девственной природы. Природа в ее первозданности, целостности, витальности - поначалу кажущаяся безобидной альтернатива «регулярности», упорядоченности социума.
Однако пребывание ad та^тет («на краю») неустойчиво, воображение начинает строить обособленные от реальности миры. Возможно, поэтому романтические утопии А.Грина становятся столь популярными в 60-е и 70-е. Мечтатели, преодолевающие пропасть между духом и материей, аргонавты идеала, героическими усилиями творящие чудо, обладающие эзотерическим знанием, не разрушают безнадежно погрязший в житейском мир; они живут в параллельном мире, оттеняя устойчивость будней и создавая ощущение полноты жизни. Мир двоится, приобретая черты жизненной ауры интеллигенции, где бритвенный тазик Дон Кихота порой кажется золотым шлемом. Грань между «определиванием»,ограничением и «запределиванием» тонка. Увлечение творчеством Дж.Толкиена, попытки воссоздать его мир со всей фантастической атрибутикой и во всех деталях в нашей жизни - свидетельство неумолимой экспансии ирреального, его врастания в социум.
Отношение к интеллигенции, разнообразие и противоречия в ее оценках -средство утверждения жизненных устоев самых разнообразных групп, интересы которых часто противоречат друг другу. Для упрочения стабильности общества необходимо постоянное присутствие гипотетической нестабильности. Никто так не подходит для решения этой социальной задачи, как интеллигенция. Сфера ее бытия - мнимости, иллюзии, мифы: это призрачный, гипотетический мир. Но одновременно - это сфера тайного, недоступного, чуждого, а порой и враждебного, которое в любой момент может нас поглотить; это второй план, изнанка бытия.
«Человек инобытия» становится опасным. На нем - «те же веревки, что и на нас, но за них нельзя потянуть». Он ходит в те же магазины, что и все,
одевается, как и мы, поэтому разоблачить его трудно. Когда все идут в одном направлении, он подозрительно крадется за деревьями. Его действительность кончается накануне событий и возобновляется после восстановления спокойствия. Это - человек, живущий в «пространстве Андеграунда» [3]. Интеллигенция оказывается ненадежным союзником «нормативного» человека; созданная ею сфера мнимостей из безобидного психотерапевтического подспорья, из стимула социальной активности разрастается в целый альтернативный мир, обретающий модус существования.
Таким образом, сама двойственность функции, выполняемой интеллигенцией в период «покоя», делает ее крайне опасным союзником официальной элиты. Стабилизационная функция интеллигенции может трансформироваться в разрушительную, интеграция - обернуться дезинтеграцией.
Испытание повседневностью
Постоянное грехопадение интеллигенции, несоблюдение ею же самой созданных условий игры в иную реальность, погруженность в быт оказываются социально значимыми в период кризиса. Если в стабильные периоды за интеллигенцией закрепляется область небытия, окраины социума, то в экстраординарные предметом обсуждения оказываются «слишком человеческие», земные подробности ее бытия. Интеллигенции вменяется в вину неспособность к идейному лидерству, склонность к соглашательству. Так вытеснение области бытия интеллигенции за пределы действительного мира дополняется еще одним механизмом социальной изоляции, нейтрализующим ее опасное влияние ее же руками - критикой эмпирического бытия с точки зрения ею же сконструированного идеала.
Критика «мещанства», буржуазности интеллигенции, ее подверженности человеческим слабостям, несовместимых с «всечеловечностью», - излюбленный способ самоосмеяния - от «ве-ховцев»до современных авторов. Интеллигенция постоянно стремится подменить революцию нравственную -революцией сексуальной, борьбу за демократические права - борьбой против социального порядка, планомерную работу - неоправданным риском, - писали авторы «Вех». Интеллигент, считают его недоброжелатели, свои личные драмы превращает в драмы мировой истории,не подчиняет свое маленькое «я» высшим ценностям, а стремится увековечить свои слабости, утверждая их «родовой» характер. Так, Л.Фейхтвангер считал, что индивидуальные особенности характера Ж.-Ж.Руссо, его постоянные колебания между эмоциями и дискурсом, между разумом и безумием стали источником реального революционного безумия: социальный безумец Робеспьер - порождение любования своим «личным» безумием Руссо.
В своей ранней работе «Мещанство и индивидуализм» А.В.Луначарский считает буржуазность родовой характеристикой интеллигенции [4]. Хотя индивидуалистические пристрастия интеллигенции внешне разительно отличаются от «эталонного» мещанства, дело лишь в многоликости этого феномена. Мещанство, говоря модным ныне языком, - это ценностная установка не на «быть», а на «иметь», индивидуалистически-гедонистическая ориентация, на одном полюсе которой - условно-договорные отношения с окружающим, дух соглашательства, на другом - ультраиндивидуализм, непомерное расширение сферы собственного «я».
По мнению В.Ф.Кормера, за прошедшее время интеллигенция не только не изжила, но и сгустила, сконцент-
рировала, любовно культивировала в себе качества двойственности, эклектизма, гедонизма, эстетизма, доведя их до «типа бытия» [5]. Тяга кблагополу-чию сопровождается оппозицией к власти, гедонистические ориентации -эклектическим спиритуализмом, «ставкой на Бога». Интеллигенцией попеременно овладевает то дух химеры, то дух рутины, что делает ее бытие болезненным и призрачным, «клиническим». Настроение это выражено в стихотворной строке: «Мы - дети полдорог, нам имя - полдорожье» (А.Вознесенский).
Созидателю воображаемых миров представляется естественным стать конструктором этого, реального мира. И в самом деле, множество «одержимых духом» устремились в политическую борьбу, стали разрушителями старого и строителями нового мира. Но сохранили ли они при этом свою принадлежность к ордену интеллигенции? Известно, что ничто великое не рождается без страсти. Но пристрастность - всегда односторонность и ограниченность.
В эпоху катаклизмов, когда разрушаются устойчивые смысловые структуры жизненного мира, интеллигенция из творца иной, запредельной действительности превращается в охранителя жизненных устоев, конструктора наличного мира. Эту свою функцию интеллигенция осуществляет различными способами - поэтизируя повседневность, обнажая ее трагический смысл в экзистенциальной интуиции или играя с ней в «митьковской» культуре. Повседневность - отнюдь не альтернатива бытию интеллигенции, это область, где она находится «у себя».
Повседневность оказывается и одной из основных форм бытования интеллигенции, и одним из ее величайших соблазнов. Творческое сознание интеллигента и обыденное сознание челове-
ка повседневности обнаруживают удивительное сходство. С одной стороны - универсальная надбытийность с ее двойственностью, с другой - ситуатив-ность и раздробленность, несобранность повседневности, в которой возможно все: она спокойно «впускает в себя» чудо. С одной стороны - обращение к символу как к окну в вечность, как к пути к абсолюту, с другой - символ есть составная часть повседневности, средство безболезненно приписать себя абсолюту. Творческая свобода как форма осуществления «космоса духа» обнаруживает определенное сходство с кажущейся легкостью, вне-временностью жизни в повседневности. Интеллигенция может быть всем, и повседневность также допускает все что угодно.
Повседневность - это то, что происходит каждодневно, это жизнь, лишенная векторности, смыслового единства, распадающаяся на отдельные ситуации. Человек повседневности - это человек витальный, у него отсутствует интерес к окружающему вне соотнесенности с его интересами, его собственное «я» представляется ему непроницаемым для анализа, его рефлексия не выходит за пределы фиксации стандартных житейских ситуаций. Однако доминирующее витальное начало камуфлируется, подделывается под иные, социально признанные типы потребностей. Легкость таких переодеваний обусловлена тем, что человеку повседневности безразличны одежды, в которые переодевается его «я». Тяга к постоянству удовлетворения потребностей может осознаваться как идеализация прошлого, как тяготение к традиционному укладу жизни, как политический консерватизм. Но это лишь символы стремления к постоянству реализации своего основного жизненного отношения. В равной степени такой мир может быть дан сознанию в эстетичес-
кой оболочке (апология хаоса как цветущего беспорядка жизни), в форме квазинравственной мудрости («все принять и все простить»). Мир как бы «втягивается» в человека, который не дает ему предстать в независимом об-личьи. В силу аморфности субъект-объектного отношения открывается возможность переноса этого «витально-заинтересованного» отношения на предметы, никак с ним не связанные; человек как бы приписывает себя к миру вещей с помощью знака. Современная магия, опирающаяся на изначальную нерасчлененность повседневности, делает человека причастным миру искусства, философии, религии, политики. Она закрепляет мое бытие в мире, «умножает» меня в мире, помогает бороться с небытием. Она позволяет прикоснуться к миру универсальных ценностей, позволяет «быть всем», не рискуя ничем. Вещи восполняют нехватку реальности, «бесконечно-систематический процесс потребления проистекает из несбывшегося императива целостности, лежащего в глубине жизненного проекта» [6, с.168].
Одновременно повседневность -сфера крушения желаний и надежд, сфера непосредственного столкновения с небытием, сфера индивидуальных решений и выборов. Повседневность - пространство, где слово претворяется в дело, сфера смысловой интеграции личности. «Новая» повседневность, повседневность кризисного состояния общества - это разрушение привычных способов «приписывания» себя к вечности, это состояние знакового хаоса, в условиях которого совершается покушение на многослойность повседневности, ее полисемантизм, в котором находит убежище и аутсайдер, и уставший быть «наедине со всеми» политический лидер. По существу, покушение на повседневность - это покушение на зону личностного бытия.
Ситуативность, мозаичность повседневности открывает возможность жизнетворчества и одновременно позволяет следовать по накатанной жизненной колее. Лишить повседневность полисемантизма, свести ее смысловую основу к единому знаменателю - значит разрушить область индивидуальных решений и выборов, область рождения личности. Но именно в переходные периоды осуществляется экспансия официальной идеологии в зону бытия личности. Примером тому могут служить идеи экономического универсализма, столь широко пропагандируемые ныне, и возникшая на их основе модель «экономического человека».
Стабильность предпочтений, наряду с принципом максимизации выгоды, оказывается в рамках этой модели основополагающим принципом [7]. Идея предпринимательства как идея изобретательства, риска исключительно в сфере «средств» завладевает всей жизнью человека. Нормативность личностного бытия сконцентрирована в смыс-ложизненной области, которая целиком укладывается в модель экономического успеха. «Экономический» человек покушается на повседневность как сферу первоначального хаоса, предбытия, сферу рождения личности, впуская в мир витального человека целевое отношение.
Миссия интеллигенции по отношению к «новой повседневности», как ни парадоксально это звучит, - воссоздание ее принципиальной двойственности; не разрушение перегородок между повседневностью и масштабным социальным действием, между повседневностью и политикой, но, напротив, «разгораживание» различных смыслопо-рождающих зон. Смысловая интеграция не означает унификации. Принципиальную двойственность повседневности нельзя преодолеть, ее можно осмыслить, ее можно «обыграть», в ней
можно погибнуть, но ее нельзя отменить. Поэтому обвинения интеллигенции в половинчатости, в духовном двойничестве, строго говоря, не по адресу. Двойственность интеллигентского сознания - это героическая попытка освоения антиномичности жизни, это попытка рефлексии, далекая от рассудочности, осуществляемая в форме иронии, эстетико-игрового отношения, в символических формах. Другое дело, что повседневность - особый предмет, прикоснувшись к которому сознание приобретает его черты. Сознание интеллигенции - это отстраненность от повседневности и вовлеченность в нее, это попытка прожить, «проиграть» повседневность в системе социального целого, освоить ее социальное пространство, испытать способность ее сопротивляемости декларируемым социальным задачам, выявить ее социальную ценность как сферы рождения личностных смыслов.
Приверженность культуре
Вторая область бытия интеллигенции - это мир высших ценностей, мир идеальных образцов: «одержимость духом» принято считать ее родовой характеристикой. Но дышать разреженным воздухом абсолюта невозможно, в нем можно только умереть. Бытие абсолюта двусмысленно, прикосновение к нему опасно, абсолютный свет оказывается «слепящим мраком», бытие как полнота возможного оборачивается «ничто». Освоение мира абсолюта возможно только символическим путем.
Но всеобщее жаждет воплотиться в единичное, целое абсолюта - в целостность социума, символическая жизнь культуры - в повседневную жизнь. Приверженность культуре и означает осуществление «синтеза субъективного развития и объективных духовных ценностей» [8, с.459]. Интеллигенция
оказывается посланником абсолюта, но не его полновластным владельцем. Она - лишь вестник, но не творец жизни по культурным образцам.
«Культурное представительство» может быть осуществлено двумя путями. Первый - путь хранителя культурных ценностей, традиционализма, символизирующего устойчивость общества, незыблемость его основ. Традиция не есть форма памяти. Традиция -форма бытия вечности в истории. В традиции нет историчности, история отрицает традицию. Все носители традиционного сознания сливаются в одно лицо, как раб Елиезер, служащий длинной веренице библейских патриархов в романе Т.Манна «Иосиф и его братья». Традиция - это нерефлексиро-ванное бытие культуры в истории, это «знак вечности», вечное возвращение того же самого, бесконечно длящийся миг.
Другой путь - путь переоценки существующего несовершенства с точки зрения абсолютного совершенства. Он предполагает, что все события прошлого и настоящего освобождаются от патины истории, от дымки невозвратного, окутывающей их, от множества извиняющих и оправдывающих объективных обстоятельств. Реальная история как бы заранее «прощает», поскольку на любом злодействе лежит печать временности. «Послушайте, еще меня любите за то, что я умру», - писала Марина Цветаева. Оборотная сторона прощения - забвение. Быстротечное время всем выдает индульгенцию за грехи. Историческая память оказывается фикцией. Социум «помнит» только свое настоящее, прошлое нужно лишь как оправдание или проклятие настоящему. Бескомпромиссное пришествие ценностей в историю будет означать рассмотрение всех исторических событий под знаком вечности, абсолюта, то есть отрицание истории. Мы намертво
прибиты к вечности, что проблемати-зирует каждый шаг субъекта исторического действия, требуя от него абсолютного авторства поступков, абсолютной ответственности. Все кровавые реалии прошлого, которые для современного человека предстают в романтическом ореоле, в этом случае вечно будут с нами. По формуле «никто не забыт и ничто не забыто» жить нельзя. Более того, ощущение абсолютного авторства в мире истории создает непреодолимую преграду творческому отношению к ценности; человек не сможет «забыть» о великих достижениях прошлого, перестанет творить. История - это умение забывать; культурные ценности должны «умереть» в истории.
Как путь традиционализма, так и путь абсолютного авторства грозят в равной степени гибелью культуре. Вовлечение в нашу жизнь «возвышенного» и «совершенного» сопряжено с огромными трудностями. Общество должно и помнить о вечном, и уметь забывать о нем. Интеллигенция помогает «заделать бреши» в нашем чувстве вины и ответственности с помощью символа, слова. Мы как бы создаем вещное инобытие нашего культурного авторства истории, его символическое воплощение в ритуалах покаяния, в памятниках, мемориалах, мемуарах. Тем самым мы отделяем от современности совершенное в прошлом, создаем крючок, на который мы на время вешаем все то, что мешает нам, тревожит нас и... оставляем там навеки. Интеллигенция не только берет на себя это сложное дело, но и сама становится, пожалуй, основным символом культурного авторства со всеми его неразрешимыми антиномиями; она и есть «основной крючок», на который общество вешает свои неудачи и потери. Фактически интеллигенция осуществляет особым, только ей дос-
тупным способом функцию автономи-зации сферы абсолютных ценностей, останавливает экспансию Абсолюта в жизнь, выполняя тем самым одну из функций социальной регуляции.
Погруженность в несовершенное
Дело интеллигенции выражается в синтезе «совершенного» и «несовершенного», абсолютных ценностей и жизненных реалий. Однако этот синтез не предполагает полного слияния «должного» и «сущего», напротив, ав-тономизация отдельных культурных сфер, упорядочивание взаимоотношений между ними есть необходимая предпосылка функционирования общества как целостности.
Рядом с миром ценностей культуры и жизненного мира личности существует еще один мир, в котором абсолютные ценности трансформируются в социально-политические идеалы, а мировоззренческие установки воплощаются в иерархию целей и средств. Это социально-политическая сфера. В чем заключается «дело» интеллигенции в этой области? Обязана ли она «впрягаться в несовершенное», к чему призывал И.Ильин, вступать в политическую борьбу, или же должна сохранять позицию стороннего наблюдателя? Существующие на этот счет мнения прямо противоположны.
Известна точка зрения, согласно которой интеллигенция, не имея автономных экономических интересов, не является и самостоятельным политическим субъектом. Интеллигенты оказываются «кондотьерами пера», исполнителями чужой воли в сфере политики и идеологии.
Существует и иная точка зрения. Дело интеллигенции начинается и заканчивается в сфере Абсолюта, считает Н.Бердяев, поэтому необходимо «освобождение от гнетущего духа по-
литики» [9, с.26].Ее миссия целиком духовна, она не аполитична, но - супра-политична, ибо сама политика должна в будущем исчезнуть, перестать быть тормозом в деле строительства нового общества - «нового средневековья».
Ценности всегда законченны, совершенны. Дело политики же никогда не закончено, государство никогда не совпадает с идеей государства, социум - не пассивная материя. В политике дистиллированные идеалы культуры не составляют строгой иерархии, они раздроблены, «распределены» среди различных социальных групп. Политика -автономная сфера, где абсолютные ценности легко превращаются в орудия политической борьбы. По словам П.Н.Милюкова, необходимо отделять дело политики от деятельности нравственной, религиозной, художественной, надо стараться «не смешивать границы партий с границами добра и зла» [10, с.152].
То духовно-символическое освоение царства абсолютного, которое интеллигенция осуществляет в процессе взаимодействий человека с универсумом, в области политики дает неутешительный результат. Политика - область ограничений и опосредствова-ний, она постоянно «отсылает к другому». Каждое прикосновение к одному из полюсов полярного мира политики не приближает к другому полюсу, принятие одной точки зрения не притягивает к ней другую, мрак не становится светом, что характерно для логики целостности. Напротив, одна сторона расколотого политического мира увлекает за собой того, кто неосторожно вошел в зону ее бытия, втягивает в односторонность, ибо связь политических полярностей осуществляется не символическим путем, а инструментальным - поиском реальных средств-посредников - политических партий, социальных групп, массовых акций.
Интеллигенция в своем стремлении к интеграции реально либо встает на сторону одной из противоборствующих сил, рассматривая политическую борьбу как форму разрешения мировой драмы, либо полностью устраняется из мира несовершенного, шлет ему проклятья, либо вступает на зыбкую почву построения гармонии политического универсума из «наличного материала»: народных традиций, исканий интеллектуальной элиты, государственных программ. Но это логика жизни в сфере вневременного, логика мира, где все возможно; составляющие этого мира лишены четких очертаний. Элементы же социально-политической реальности укоренены в бытии, их нельзя перетасовать, произвольно разъять и соединить заново.
Попытки конструирования социально-политической реальности по логике «третьего мира» ведут к созданию своеобразных идеологических «кентавров», гибридных идеалов, не только не жизнеспособных, но и способных разрушить «посредническую» деятельность самой интеллигенции в политической области. Такие гибридные идеалы - эрзацы универсальности - возникали в России с давних времен [11]. Предпринимались попытки соединить вечевой идеал с государственностью, соборность с авторитаризмом,синкретические ценности патриархального общества с либерализмом, утилитаризм с общинными ценностями. Издавна, по словам историка В.Ключевского, русский образованный человек без глубокого понимания пользовался накопленным в России умственным и нравственным запасом «с его недодуманными и непримиренными представлениями, неуясненными, хаотическими ощущениями, со всем его праздничным и будничным двоемыслием» [12, с.305].
Воплощение в жизнь таких сложных образований требовало создания инсти-
тута посредников - государственных чиновников, деятелей образовательных учреждений, внегосударственных органов управления. Но общественное сознание, далекое от логики рационалистической, жило по иной логике - инверсионной логике мифа. Оно не нуждалось в посредниках, «медиаторах», а лишь переходило от одной составляющей гибридного идеала к другой - бунтарские настроения оборачивались абсолютным доверием к царю-батюшке, проводники же его воли рассматривались как ненужное препятствие, которое необходимо устранить. Гибридные идеалы, построенные на основе логики мира абсолютных ценностей, встречаясь с массовым сознанием, разрушали все попытки совершенствования «срединного» царства - социально-политической жизни.
Примером такого гибридного идеала может служить патриархально-коммунистическая утопия А.В.Чаянова -вполне возможный идеологический сценарий недалекого будущего [13]. В этом обществе уничтожены все города как центры индустрии, сохранились лишь крестьянские хозяйства и кооперация. Патриархальные устои жизни сочетаются с современными методами управления общественным мнением (создание «Лиги организации общественного мнения»), с наличием Советов, централизованного государственного управления и с повсеместным внедрением православия. Наряду с тщательной подготовкой интеллектуальной и правящей элиты в этом обществе практически отсутствует высокое искусство, концерты классической музыки заменены слушанием колокольных звонов и т.п.
В результате суммирования множества относительных истин не рождается абсолютная истина, из умножения несовершенств не возникает совершенное. Участие интеллигенции в со-
циально-политической жизни не должно вести к разрушению границ между миром абсолютных ценностей, личностным бытием и миром социальных взаимодействий. Всякая утопия оборачивается предательством дела культуры, всякое упрощение и схематизация становятся обманом. «Представитель Абсолюта» может лишь указывать на несовершенство любого политического решения, на односторонность политических интересов, ограниченность любого социально-политического идеала. Интеллигент, даже если он оказывается на политической трибуне, обязан «не давать разгуляться своей метафизике». Интеллигент обязан схватить за руку политика, пытающегося проводить «абсолютное в жизнь», даже если это будет его собственная рука. И.Бродский в эссе о Марке Аврелии писал: «Общество может выгадать, сделав хотя бы ощутимую душевную склонность к меланхолии необходимым условием для любого, кто стремится этим обществом управлять» [14, с.265].
Миссия интеллигенции в социально-политической жизни - лишь выявление возможности целостности, совершенства через указание на несовершенство каждого отдельного решения. Это интерпретационная деятельность - рассмотрение позиции своего политического оппонента как горизонта своих собственных решений. Вечная оппозиционность, ненадежность ее как политического союзника на самом деле есть реализация важной социальной задачи - «удерживать в узде» мир полярностей, сохраняя его структурированность. Политика, в которой не звучит голос вечного диссидента - интеллигенции, способна поглотить, сделать своим средством и абсолютные ценности, и готова нарушить «зону неприкосновенности» личного бытия. Интеллигент всегда может сказать: мы не переделаем этот мир, но, по крайней мере, можем способство-
вать тому, чтобы он не разрушился. «Нужно быть в мире настолько, чтобы сознавать необходимость воинских Уставов, и не быть в нем настолько, чтобы помнить, что воинских Уставов недостаточно. Напомнить об этой недостаточности - не в этом ли задача интеллектуалов?» [15, с.167].
Интеллигент, таким образом, есть персонификация интегративной функции противоречивого социального целого, он - «эксперт по целостности». Чем более дифференцированным становится общество, тем сложнее сохранять в нем баланс частей и целого. Любая сфера общества - политика, экономика, идеология, мораль, искусство - стремится к выполнению приоритетной роли, что выражается в появлении концепций тотальной эстетизации жизни, политизации ее, экономического универсализма и т.п.
Вдвойне сложной миссия интеллигенции оказывается в современном «информационном» обществе, где с помощью средств массовой коммуникации осуществляется «рассеивание», «хаотизация» ценностей. Нам навязан новый закон, пишет Ж. Бодрийяр. Это «закон смешения жанров», закон выхода за собственный смысловой предел. В нашем мире исчезает метафора, которая живет различиями, остается одна метонимия, простое переименование вещей. «Когда политично все, ничто более не политично, само это слово теряет смысл. Когда сексуально все, ничто больше не сексуально, и понятие секса невозможно определить. Когда эстетично все, ничто более не является ни прекрасным, ни безобразным, даже искусство исчезает» [16, с.17]. Аналогичные процессы происходят и в области социально-классовой структуры: различные социальные группы - рабочие и крестьяне, чиновники и интеллектуалы, молодежь и женщины - претендуют на социальное ли-
дерство. Вовлеченность в конкретные виды деятельности становится препятствием на пути идентификации социальных групп, адекватного осознания себя в качестве элемента социального целого. Поэтому определенное состояние отстраненности от социальной практики, неангажированность оказывается необходимой предпосылкой реализации интегративной функции.
Возможно ли локализовать эту функцию целостности, отождествить интеллигенцию с определенной профессией, образом жизни, характером образования? Очевидно, такие попытки будут более продуктивными по отношению к прошлому. Исторические формы бытия интеллигенции - это люди свободных профессий, студенческая молодежь, еще не обретшая своей социальной ниши, наконец, просто всесторонне образованные люди из привилегированных слоев, не имеющие определенного рода занятий.
Но если в прошлом интегративная функция имела тенденцию к объективации в жизни определенных социальных слоев, то в последнее время все труднее выделить особую группу, имеющую право называться интеллигенцией, все труднее найти человека, который всей своей жизнью подтверждает свое право называться интеллигентом. Трюизм возведен в степень парадокса: интеллигент - любой представитель «образованного класса», выполняющий функцию интеллигента.
Интеллигент - это посланник трех миров: мира абсолютных ценностей, личностного бытия, социальной жизни; он всегда находится «между», не погружаясь целиком ни в одну из областей социума; он посредник, но не святой, созерцающий вечность, и не ученый, посвятивший всю жизнь поиску истины, и не политический трибун. Интеллигентность - это наличие некоей дополнительной мотивации, заявля-
ющей о себе в любой деятельности; это сомнения святого и муки совести политика, это вечная критика односторонности, ограниченности, фанатизма. Прикасаясь к различным мирам, интеллигент меняет свой облик: в сфере ценностей он превращается в иро-ника, в политике становится оппозиционером, в повседневности зачастую принимает облик юродивого. Интеллигенция наделяет общество социальным зрением, превращает традицию в историческую память, помогает увидеть границы исторических аналогий, пребывает в особой реальности, находящейся за пределами сущего и должного, - в реальности возможного.
Литература
1. Лосев А.Ф. Дерзание духа. - М., 1988.
2. Манхейм К. Проблема интеллигенции. Исследования ее роли в прошлом и настоящем. - М., 1993.
3. Бастиан И. Как живут в пространстве Андеграунда? // Клюква. - 1992. - №1.
4. Луначарский А.В. Мещанство и индивидуализм. - Петроград, 1923.
5. КормерВ.Ф. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура // Вопросы философии. - 1989. - № 9.
6. Бодрийяр Ж. Система вещей. - М., 1995.
7. БеккерГ. Экономический анализ и человеческое поведение // THESIS. - 1993. - Т.1. - Вып. 1.
8. Зиммель Г. Избранное. - Т.1. - М., 1996.
9. Бердяев Н. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. - М., 1995.
10. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вопросы философии. - 1991. - № 1.
11. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. М., - 1991.
12. Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. - М., 1983.
13. Чаянов А.Б. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии // Архитектура и строительство Москвы. - М., 1988. - №№ 1-5.
14. Бродский И. Памяти Марка Аврелия / / Иностранная литература. - 1995. -№ 7.
15. Боббио Н. Интеллектуалы и власть // Вопросы философии. - 1992. - № 8.
16. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. - М., 2000.
УВАЖАЕМЫЕ КОЛЛЕГИ!
ИППКМГУ им. М.В. Ломоносова ОБЪЯВЛЯЕТ НАБОР СЛУШАТЕЛЕЙ по основным направлениям социально-экономических знаний:
ЭКОНОМИКА, СОЦИОЛОГИЯ, ПОЛИТОЛОГИЯ, КУЛЬТУРОЛОГИЯ, ФИЛОСОФИЯ, ИСТОРИЯ
на II семестр 2000/2001 учебного года
I Прошедшие курсы по любым образовательным программам в ИППК МГУ ■ | получают документы государственного образца |
Занятия начинаются с 1 февраля 2001 года
Наш адрес: 119899, Москва, Ленинские горы, 2-й Гуманитарный корпус ^ГУ, ИППК, 8 этаж, ком. 846. Тел..: (095) 939-21-13, факс: (095) 932-88-73
