Научная статья на тему 'Кодекс самурая в романе Кадзуо Исигуро «Остаток дня»'

Кодекс самурая в романе Кадзуо Исигуро «Остаток дня» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
1313
265
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ПОСТКОЛОНИАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА / НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ / КОДЕКС САМУРАЕВ / POSTCOLONIAL LITERATURE / NATIONAL IDENTITY / THE SAMURAI CODE

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Нестеренко Юлия Сергеевна

В данной статье показано, что роман Кадзуо Исигуро «Остаток дня» содержит элементы не только английского, но и японского культурного сознания. Прежде всего японское культурное сознание находит свое выражение в образе дворецкого м-ра Стивенса. В работе проводятся параллели между основными категориями кодекса самураев и службой м-ра Стивенса.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The Samurai Code in Kazuo Ishiguro's Novel The Remains of the Day

This article shows that Kazuo Ishiguro's novel The Remains of the Day contains elements of not only English, but also Japanese culture. Ishiguro expresses Japanese culture through the character of Mr. Stevens, the butler. This paper draws parallels between the samurai code and the service of Mr. Stevens.

Текст научной работы на тему «Кодекс самурая в романе Кадзуо Исигуро «Остаток дня»»

печивает дальнейшее существование детского начала в сознании взрослого. Миссия детей по реанимации морально-этических ценностей в мире взрослых оказывается осуществленной. Взрослый Момо прощает своих родителей за то, что те бросили его; возмужавший Жозеф призывает к миротворчеству в палестино-израильском конфликте; Оскар прощает духовную слабость родителей перед его болезнью.

В концепции Башляра одиночество является основным атрибутом детства. Ребенок в принципе существо одинокое, так как он живет в воображаемом мире, поэтому и одиночество его «менее социально, менее направлено против общества, чем одиночество взрослого» (с. 92). Вымысел в детстве, по словам Башляра, «становится самоей жизнью» (с. 103). Доказательством тому служит отличная от детской речи речь взрослых, когда они рассказывают выдуманные истории. Дети обладают особым языком - «очаровывающим языком», то есть в своем выражении вымысла им удается зачаровать мир, сделать его волшебным. В качестве подтверждения этой мысли Башляр приводит слова Г.-Д. Торо: «Кажется, что в зрелом возрасте мы только и делаем, что чахнем при пересказе грез из нашего детства» [4]. Для того чтобы снова обрести этот «очаровывающий язык», взрослому необходимо изменить свое отношение к миру, не воспринимать его, а «любоваться, чтобы познать ценность того, что воспринимаешь» (с. 102).

Образ ребенка-мудреца возникает и в философии Башляра. Детство не теряется в процессе взросления безвозвратно, а продолжает жить в душе каждого в состоянии дремоты. Пробуждают ребенка в душе человека воспоминания детства, а также «моральные поиски», которые не только помогают «восстановить в нас детское сознание», но и «особенно применять в нашей сложной жизни детское сознание» (с. 113). Далее французский философ пишет: «В этом "применении" нужно, чтобы ребенок, который продолжает в нас жить, стал настоящим субъектом нашей любовной жизни, наших жертвенных актов, наших добрых актов» (с. 113). Ведь ребенок, став субъектом внутренней жизни человека, подчинит все свое существо детскому взгляду на мир с его открытостью, любованием и зачаро-ванностью.

В отличие от Э.-Э. Шмитта, Башляр ничего не говорит о преодолении онтологического одиночества ребенка. Наоборот, в нем он видит особую прелесть, поскольку в эти уникальные моменты абсолютного единения с миром осуществляется познание бытия. В одиночестве ребенка для Башляра нет трагедии, оно в его понимании есть источник поэтических образов. Поэтому он считает, что «необходимо, чтобы взрослый иногда

обретал это естественное одиночество ребенка...» (с. 165).

Сопоставительный анализ феномена детства в трактовках Э.-Э. Шмитта и Г. Башляра позволяет выявить близость их взглядов и в то же время обозначить их своеобразие. Феномен детства у Г. Башляра представляет собой одухотворенный воспоминаниями поэтический образ. В нем просвечивается очарование, умиротворенность и ностальгия по давно минувшим дням. Специфику образа детства Э.-Э. Шмитта составляет его детерминированность художественным замыслом автора, который смыкается с его философскими идеями и обусловливается христианской семантикой.

Примечания

1. Bachelard G. La poétique de la rêverie. «Quadrige», 2005. 183 p. Далее цитаты по этому изданию приводятся с указанием страниц в круглых скобках.

2. Резванова И. «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери. Философия детского одиночества // Ломоносов-2003: материалы междунар. науч. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых при поддержке ЮНЕСКО. Секция «Журналистика». М.: Ф-т журналистики МГУ, 2003. C. 51.

3. Шмитт Э.-Э. Оскар и Розовая Дама. Мсье Ибрагим и цветы Корана. Дети Ноя: повести / пер. с фр. А. Брайловского, Г. Соловьевой, Д. Мудролюбо-вой. СПб.: Азбука-классика, 2006. 272 с.

4. Thoreau H.-D. Un philosophe dans les bois, trad. R. Michaud et S. David. P. 48. Цит. по Bachelard G. Указ. соч.

УДК 821.521

Ю. С. Нестеренко

КОДЕКС САМУРАЯ В РОМАНЕ КАДЗУО ИСИГУРО «ОСТАТОК ДНЯ»

В данной статье показано, что роман Кадзуо Исигуро «Остаток дня» содержит элементы не только английского, но и японского культурного сознания. Прежде всего японское культурное сознание находит свое выражение в образе дворецкого м-ра Стивенса. В работе проводятся параллели между основными категориями кодекса самураев и службой м-ра Стивенса.

This article shows that Kazuo Ishiguro's novel "The Remains of the Day" contains elements of not only English, but also Japanese culture. Ishiguro expresses Japanese culture through the character of Mr. Stevens, the butler. This paper draws parallels between the samurai code and the service of Mr. Stevens.

Ключевые слова: постколониальная литература, национальное самосознание, кодекс самураев.

Keywords: postcolonial literature, national identity, the samurai code.

© Нестеренко Ю. С., 2010

Творчество английского писателя японского происхождения Кадзуо Исигуро входит в пространство постколониальной литературы, носящей «гибридный» характер. По словам О. Г. Сидоровой, его третий роман «Остаток дня» (1989), написанный на английскую тему, «исследует феномен английскости, легко узнаваемый и воспринятый как таковой не только зарубежными писателями, но и англичанами» [1]. Однако, несмотря на то что м-р Стивенс англичанин и потомственный дворецкий, его восприятие жизни, отношение к своей работе, образ мыслей отличаются от европейского. Он воспринимает свою работу слуги как высшее служение, как служение английскому народу в целом, придавая ей почти сакральный смысл, недоступный обывателю и плохому слуге. Стивенса можно назвать самураем в своей профессии, причем последним дворецким-самураем, его профессия медленно агонизирует, золотой век давно утрачен, но до самого конца он останется верен себе и не изменит служению.

Представление о самураях как образцовых носителях национального самосознания в японской культуре складывается постепенно. И к XVIII в. находит свое выражение в собрании комментариев «Хагакурэ» (досл. «Сокрытое в листве») Ямамото Цунэтомо, где описывается идеальный образ самурая, включающий три основные категории: это воин, следующий по пути будо, владеющий приемами будзюцу и живущий по законам бусидо.

Настоящий самурай должен владеть боевым искусством, приемами ведения боя - будзюцу. К ним относится искусство владения мечом, искусство стрельбы из лука, искусство борьбы без меча, искусство верховой езды. Стивенс в полной мере владеет этой техникой, разрабатывая свое искусство служения, обладая своими «профессиональными секретами» и «разного рода хитростями». Поэтому любой свой личный недостаток Стивенс воспринимает как недостаточность профессионализма, как невладение приемом искусства служения. В связи с этим он считает своим долгом совершенствоваться до тех пор, пока не овладеет необходимым приемом. Например, как в случае с «подыгрыванием», когда Сти-венс систематическими упражнениями пытается развить у себя чувство юмора. Кадзуо Исигуро иронизирует над своим героем. Его горькая ирония помогает сказать гораздо больше и, что немаловажно, интереснее. Новый хозяин Стивен-са - м-р Фаррадей - любит подтрунивать над своим дворецким, и неумение ответить в той же манере Стивенс воспринимает как свое служебное упущение. За последние месяцы он «потратил немало сил и времени на развитие навыка именно по этой части», поэтому он хотя бы раз

в день пытается сформулировать «три остроумных замечания по поводу того, что видит вокруг себя в эту минуту. Или, как вариант все того же упражнения, пробует придумать три острых замечания о событиях последнего часа» [2]. Этой темой роман открывается и завершается, но и в конце усилия дворецкого оказались тщетными, хотя Стивенс не унывает и с завидным упорством продолжает упражняться в этой области, причем «с удвоенной силой» [3].

Для японского сознания характерно любое явление жизни возводить в ранг искусства, эстетизировать: будь то искусство чайной церемонии или искусство составления икебаны, искусство войны или искусство владения мечом. Так же и для Стивенса все становится искусством: будь то обычная уборка, или схема распределения обязанностей, или столовое серебро, чья чистота имеет такую же силу, как меч самурая. Он все свое служение возводит в ранг искусства, чей смысл понятен и доступен лишь избранным, он эстетизирует его, наслаждаясь им.

Так, японский воин немыслим без меча. Меч был душой и честью воина. Самурай никогда не должен был расставаться со своим мечом, меч самурая всегда должен находиться в идеальном состоянии, всегда быть готовым к бою. «Каждый, кто имеет право носить длинный меч, должен помнить, что его меч рассматривается как его душа, что он должен отделиться от него лишь тогда, когда он расстанется с жизнью (из завещания сегуна Токугава Изясу)» [4]. А «воин» Исигуро немыслим без столового серебра. Именно оно, всегда содержащееся в идеальном состоянии, является честью Стивенса. Так же, как и меч самурая, оно способно вершить судьбы и историю, а вернее, его чистота: «ничто в доме не способно привлечь к себе пытливого взгляда посторонних лиц в такой степени, как выложенные на стол приборы, и в этом своем качестве столовое серебро служит общепризнанным мерилом принятых в доме критериев» [5]. Чистота серебра доставляет Стивенсу эстетическое наслаждение, как и созерцание меча самураю.

Один из ведущих принципов его жизни гласит: «никогда не раздеваться на глазах у других», «никогда не расставаться со своим профессиональным лицом», но в данном случае его профессия - это и есть его лицо. Только один раз он был застигнут за непрофессиональным занятием, а именно, за чтением обычного сентиментального любовного романа. И он не может признаться даже себе, что читал его с удовольствием, а всячески доказывает, что это было обусловлено исключительно профессиональными соображениями, так как «они [романы] успешно помогали избегать просторечья и совершенствоваться во владении английским языком» [6].

Своими размышлениями Стивенс практически формирует своеобразное бусидо, его кодекс чести дворецкого-самурая. В этом кодексе чести дворецкого центральным принципом является принцип гири, что полностью соответствует самурайской философии жизни. Верность своему господину возводится Стивенсом в абсолют. Беззаветное, преданное служение лорду Дарлингтону лежит в основе жизни Стивенса, в чем и заключен ее смысл. Даже если самураю придется сражаться со своим отцом, братьями и сыновьями, он не должен сомневаться ни минуты. «Мораль самураев исключительно высоко ценила родственные отношения, но еще выше ставила преданность тому, кому самурай дал присягу» [7]. Стивенс считает, что преданность - «принципиальное качество, необходимое каждому профессионалу» [8]. «Если дворецкий хочет представлять собой хоть какую-то ценность», то «он должен остановиться и сказать самому себе: "Этот хозяин олицетворяет все, что я считаю благородным и достойным восхищения. Отныне я всего себя отдаю ему в услужение" - такова разумная преданность» [9].

В связи с этим очень показательным является эпизод, связанный со смертью отца Стивенса. Ему стало плохо во время конференции, проходившей в Дарлингтон-холле. Но Стивенс считал своим долгом не покидать своего «поста». При этом он находил в себе силы улыбаться и на все вопросы отвечать: «В полном порядке, сэр, благодарю вас»; «В абсолютном порядке, сэр, благодарю вас»; «Совершенно нормально, сэр. Прошу прощения»; «Да, сэр. В полном порядке»; «Прошу прощения, сэр. Сказывается тяжелый день» [10]. Одним словом «понятно» он отвечает на информацию о том, что «ваш отец скончался четыре минуты назад». А на вопрос: «Вы подниметесь на него поглядеть?» - «Как раз сейчас у меня дел по горло, мисс Кентон. Может, немного попозже» [11]. Свой поступок он объясняет так: «Не считайте меня таким уж бесчувственным, раз сейчас я не пошел попрощаться с отцом на смертном одре. Понимаете, я знаю, что будь отец жив, он не захотел бы отрывать меня сейчас от исполнения обязанностей... мне кажется, сделай я по-другому, я бы его подвел» [12]. Стивенс, если бы поднялся к отцу, предал бы своего сегуна, отступил бы от принципа гири, и опять-таки был бы осужден Стивенсом-старшим в первую очередь. Безусловно, после такого испытания его по праву можно считать великим дворецким.

Обобщающей категорией в философии самураев является будо - идеальный образ жизни, который должен вести самурай. Это не просто работа, это образ жизни, способ существования самурая в мире. У Стивенса будо трансформиру-

ется в философию дворецкого, в путь слуги, в идеальный образ жизни, который нужно вести настоящему слуге, владеющему профессиональным мастерством служения. Дворецкий - это его способ существования в мире. Стивенс называет свое поколение дворецких идеалистами, потому что «вопрос заключался не только в том, с каким блеском, но и - ради чего использовать свое мастерство». Каждый из поколения Стивенса «мечтал внести и свою скромную лепту в созидание лучшего мира», а «с профессиональной точки зрения самый надежный способ добиться этого - служить великим людям современности, тем, кому вверена судьба цивилизации» [13]. С точки зрения японского мировоззрения не бывает больших и маленьких дел. Каждое дело человека одинаково значимо, поэтому, служа лорду Дарлингтону, Стивенс тоже вершил историю чисткой столового серебра, уборкой, прислуживанием за столом и т. д., т. е. они занимались одинаково значимыми вещами. «Цельный человек не претендует на роль жернова, удовлетворяясь положением ординарного зернышка. Человек-жернов, как правило, и не подозревает, что на самом деле вращается по прихоти мельника» [14]. Так и лорд Дарлингтон не подозревал, что на самом деле его используют, что его вращает искусный мельник, Стивенс же в этом отношении оказывается свободнее хозяина.

Характерной особенностью является представление Стивенса о «великих домах», являющих собой ступицу колеса, вращающего мир. Главная задача первоклассного слуги состоит в том, чтобы как можно ближе подобраться к этой ступице, так как великие решения принимаются не на вершине лестницы, а «за закрытыми дверями в тишине великих домов» [15], в то время как «дворецкие из отцовского поколения .взирали на мир как на лестницу» и любой дворецкий «карабкался по этой лестнице вверх. чем выше он забирался, тем выше становился и его профессиональный престиж» [16]. Представление о мире как о лестнице характерно для европейского христианского сознания, в соответствии с которым наш мир линеен и ограничен во времени. А образ мира как вращающегося колеса соответствует восточному дзен-буддистскому сознанию, когда любой объект может измениться качественно, но в количественном отношении все остается неизменным. Истинный самурай должен стремиться стать великим воином, чтобы разорвать цепь бесконечных перерождений и добиться высшего состояния нирваны. Так и Стивенс стремится стать идеальным дворецким, «великим» дворецким, чтобы чувствовать себя по праву находящимся в ступице. Тема величия красной нитью проходит сквозь всю жизнь героя, вот уже долгие годы он ищет ответ на вопрос, «что такое "великий" дво-

рецкий» [17]. Для этого прежде всего нужно обладать достоинством, которое включает следующие компоненты, «по Стивенсу»: многолетнее самовоспитание; глубокое осмысление профессионального опыта; хорошее произношение и безукоризненное словоупотребление; общее представление о широком круге явлений; способность никогда не расставаться со своим профессиональным лицом; организованность и предусмотрительность; разумная преданность.

Таким образом, можно говорить о том, что образ дворецкого Стивенса является одним из элементов общей имаготипической системы романа, основанной на пересечении японского и английского дискурсов.

Примечания

1. Сидорова О. Г. Английский язык и конфликт культур в постколониальном романе // Известия Уральского государственного университета. 2003. № 28. С. 141.

2. Исигуро Кадзуо. Остаток дня // Иностранная литература. 1992. № 2. С. 64.

3. Там же. С. 116.

4. Басов А. Р. Самурай. Восхождение. Ульяновск, 2004. С. 136.

5. Исигуро Кадзуо. Указ. соч. С. 65.

6. Там же. С. 80.

7. Басов А. Р. Указ. соч. С. 47.

8. Исигуро Кадзуо. Указ соч. С. 96.

9. Там же. С. 97.

10. Там же. С. 53.

11. Там же. С. 55.

12. Там же. С. 55.

13. Там же. С. 58.

14. Михайлов Н. Н. Сватовство смерти. Танец над бездной, или Топология пути Воина. М., 2000. С. 55.

15. Исигуро Кадзуо. Указ. соч. С. 57.

16. Там же. С. 56.

17. Там же. С. 16.

УДК 820

Д. Н. Жаткин, Е. И. Аношина

ДЖОРДЖ КРАББ И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 1850-х -НАЧАЛА 1860-х гг.*

Авторами статьи выявлены особенности рецепции творчества английского поэта-священника Джорджа Крабба (1754-1832) в России в канун крестьянской реформы 1861 г., установлено, что Крабб, прозванный «поэтом бедных», в этот период был близок русской литературе своими рассказами об обездоленности народа, описаниями простого человека с его непростыми горестями, вызывавшими сострадание незатейливыми мрачными картинками действительной жизни в ее натуральном виде, вместе со всеми пороками и страданиями. Особое внимание уделено восприятию наследия Дж. Крабба литературным критиком А. В. Дружининым, поэтом Н. А. Некрасовым, переводчиками Д. Е. Мином и Н. В. Гербелем.

The article reveals the peculiarities of reception of the English poet-priest George Crabbe (1754-1832) in Russia on the eve of the Peasant Reform of 1861. The authors of the article determined that Crabbe, named "the poet of the poor", at this time was close to Russian literature due to his depiction of people's needs, descriptions of a simple man with his misfortunes, true images of everyday life with all its miseries which caused sympathy of Russian readers. Special attention is given to the understanding of George Crabbe's heritage by the literary critic A. V. Druzhinin, poet N. A. Nekrasov, translators D. E. Min and N. V. Gerbel.

Ключевые слова: Джордж Крабб, русско-английские литературные и историко-культурные связи, художественный перевод, литературная критика, межкультурная коммуникация, реминисценция, традиция.

Keywords: George Crabbe, Russian-English literary and historical-cultural relations, literary translation, literary criticism, intercultural communication, reminiscence, tradition.

В середине 1850-х гг. в отечественной литературной среде произошло возрождение угаснувшего было интереса к творчеству английского поэта конца XVIII - начала XIX в. Джорджа Крабба (Georges Crabbe), на рубеже 18201830-х гг. привлекшего внимание многих представителей русской литературы, культуры и общественной мысли (прежде всего А. С. Пушкина, В. К. Кюхельбекера), но впоследствии на два

* Статья подготовлена по проекту НК-393(1)п «Проведение поисковых научно-исследовательских работ по направлению «Филологические науки и искусствоведение», выполняемому в рамках мероприятия 1.3.2 «Проведение научных исследований целевыми аспирантами» направления 1 «Стимулирование закрепления молодежи в сфере науки, образования и высоких технологий» ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг. © Жаткин Д. Н., Аношина Е. И., 2010

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.