CC BY
102
А. С. Сорокина. Образ детства в творчестве Э.-Э. Шмитта и 6 философии Г. Башляра
14. Canetti E. Die Fliegenpein // Aufzeichnungen 1954-1993. München: Carl Hanser Verlag, 1992. S. 93.
15. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 269-270.
16. Canetti E. Die Provinz des Menschen. S. 112.
17. Шастина E. M. Указ. соч. С. 50, 52.
18. Kaszynski S. Kleine Geschichte des österreichischen Aphorismus. Francke Verlag, Tübingen und Basel, 1999. S. 104.
19. Requadt P. Lichtenberg. Stuttgart: Kohlhammer Verlag, zweite erweiterte Auflage, 1964. S. 145-151.
20. Lappe Th. Elias Canettis "Aufzeichnungen 19421985": Modell und Dialog als Konstituenten einer programmatischen Utopie. Aachen: Alano-Verl., 1989. S. 66.
21. Canetti E. Die Provinz des Menschen. S. 55.
22. Canetti E. Aufzeichnungen 1973-1984 // Aufzeichnungen 1954-1993. München: Carl Hanser Verlag, 2004. S. 274.
23. Kaszynski S. Op. cit. S. 109.
24. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 293.
25. Там же. С. 283.
26. Schweiket U. "Schöne Nester ausgeflogener Wahrheiten" E. Canetti und die aphoristische Tradition // Canetti lesen. Erfahrungen mit seinen Büchern, Reihe Hanser 188, Carl Hanser Verlag, München, Wien, 1975. S. 85-86.
27. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 269.
28. Lappe Th. Op. cit. S. 84.
29. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 331.
30. Затонский Д. Нобелевская премия полвека спустя. (Штрихи к портрету Э. Канетти) // Иностранная литература. 1989. № 7. С. 224.
31. Kaszynski S. Op. cit. S. 108.
32. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 279.
33. Там же. С. 299-300.
34. Там же. С. 288.
35. Канетти Э. Призвание поэта // Человек нашего столетия: пер. с нем. / сост. и авт. предисл. Н. С. Павлова; коммент. Р. Г. Каралашвили. М.: Прогресс, 1990. С. 134.
36. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 250.
37. Canetti E. Nachträge aus Hampstead // Aufzeichnungen 1954-1993. München: Carl Hanser Verlag, 2004. S. 125.
38. Lappe Th. Op. cit. S. 86.
39. Ibid. S. 242.
40. Цит. по Hanuschek S. Op. cit. S. 775.
41. Шастина E. M. Указ. соч. С. 142.
42. Lappe Th. Op. cit. S. 161.
43. Canetti E. Gespräch mit Uwe Schweikert. «Mich brennt der Tod» // Aufsätze-Reden-Gespräche. Carl Hanser Verlag, München, 2005. S. 330.
44. Altvater Ch. «Die moralische Quadratur des Zirkels». Zur Problematik der Macht in Elias Canettis Aphorismensammlung «Die Provinz des Menschen». Frankfurt am Main, 1990. S. 136.
45. Canetti E. Aufzeichnungen 1992-1993. München: Carl Hanser Verlag. S. 78.
46. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 257.
47. Там же. С. 256.
48. Там же. С. 250.
49. Там же. С. 301.
50. Там же. С. 307.
51. von Matt P. Die trotzigen Metaphern // Nagel&Kimche im Carl Hanser Verlag München, 2007. S. 120.
УДК 82(1-87)(44)
А. С. Сорокина
ОБРАЗ ДЕТСТВА В ТВОРЧЕСТВЕ Э.-Э. ШМИТТА И В ФИЛОСОФИИ Г. БАШЛЯРА
Философия, литература и идеологема детства объединили творчество Эрика-Эмманюэля Шмитта и поэтику Гастона Башляра. Каждый из них подобрал свои ключи к пониманию феномена детства. Писатель-философ выразил через него свою философию бытия, философ-литературовед его поэтизировал.
Philosophy, literature and the concept of childhood united Eric-Emmanuel Schmitt's work and Gaston Bachlard's poetics. Each of them found their own keys to understanding the childhood phenomenon. The first, a writer-philosopher, used childhood to express his philosophy of existence through it, the second, a philosopher-literary scholar, poeticized it.
Ключевые слова: философия, поэтический образ, детство, одиночество, религиозность.
Keywords: philosophy, childhood, solitude, religious feeling.
В творчестве Э.-Э. Шмитта (р. 1960 г.) «Цикл Незримого» стоит особняком. Одна из причин -объединивший тетралогию образ детства. В качестве скрытого источника шмиттовского образа детства можно назвать, в частности, философию Гастона Башляра (1884-1962) - французского философа, методолога науки, эстетика. Несмотря на отсутствие прямых ссылок на концепцию последнего, между философским осмыслением феномена детства Башляра и художественным видением сущности детства Шмитта прослеживаются типологические совпадения. Поскольку ни творчество Э.-Э. Шмитта, ни философия Г. Башляра еще не рассматривались ни в аспекте образа детства, ни с точки зрения их взаимодействия, представляется необходимым произвести сопоставительный анализ двух концепций.
Основной тезис нашей статьи мы сформулируем следующим образом: в философии французского неорационалиста осуществляется поэтизация образа детства, тогда как для Шмитта характерна функциональная детерминированность феномена детства художественной концепцией автора, утверждающей приоритет духовного мира над материальным.
Обращение Башляра и Шмитта к образу детства обусловлено законами рубежного времени. «Поэтика мечты» (1960) [1], в которой Башляр занимается разработкой поэтики творческого воображения, отмечена начальной фазой пост-
© Сорокина А. С., 2010
Литературоведение
модернизма, «Цикл Незримого» (1990-2000 гг.) -финальной. Кроме того, цикл пишется на рубеже тысячелетий. Это совпадение позволяет говорить о сакральном смысле идеологемы детства, фиксирующей дальнейшие возможные перспективы духовного развития человека.
Г. Башляр, обращаясь к феномену детства, свою задачу видел в том, чтобы «заставить признать постоянное присутствие в душе человека некоего ядра детства..., которое имеет реальное бытие лишь в мгновения вдохновения.» (с. 85).
Ценность детства, по Башляру, заключена в непосредственности эмоционально-чувственного опыта. В этот период все происходит впервые, а от этого сильнее запечатлевается в памяти. Философ в связи с этим упоминает цвета, запахи из детства, а также воспоминания, навеянные атмосферой родного дома. То есть детство трактуется Башляром как источник личности, который будет питать ее в течение всей жизни. Метафизическое ядро детства связывается философом с архетипом колодца, в результате рождается формула «детство - это колодец личности».
Шмитт посредством детских образов в повестях «Цикла Незримого» демонстрирует свою положительную программу жизни, нацеленную на утверждение общечеловеческих ценностей. Поэтому в своем понимании детства он акцентирует другой аспект - способность детей к интуитивному постижению действительности. Дети видят то, что взрослым не под силу, а скрытое от глаз и составляет суть человеческого существования - дружба, любовь, терпение, уважение. Эту особенность детского сознания отмечает и Башляр, когда пишет о том, что детство потенциально наличествует в каждом человеке и раскрывается как «симпатия открытости бытию» (с. 86). Синонимом этой открытости становится интуитивное восприятие мира, которое есть ничто иное как «детство, не осмеливающееся произнести свое имя» (с. 88).
Интуитивизм детского сознания выводит Шмитта и Башляра к корням сознания как такового - мифологии. Рассматривая детство под углом феноменологии, Башляр личное детство отдельного человека связывает с детством космическим через архетип детства (с. 107). Он воплощается в образе божественного ребенка, который коррелирует в религиозном сознании с «воплотившейся невинностью» (с. 113). Религиозный аспект, упоминаемый Башляром в связи с феноменом детства, в творчестве Шмитта приобретает чрезвычайно важное значение. Через общие мифологические корни в повестях «Цикла Незримого» детское сознание сближается с религиозным. Шмиттовский образ детства входит в состав нерасторжимого триединства, в которое, помимо него, включены тема божествен-
ного и тема зримого и незримого миров. Эта комбинация будет намечена еще в романе «Евангелие от Пилата» (2000 г.), а свое полное воплощение найдет в детских образах цикла. Религия призвана регламентировать духовную жизнь взрослого индивида, ребенок же в силу естественной религиозности интуитивно владеет системой общечеловеческих ценностей. Христианская семантика накладывает на детей цикла отпечаток особой мудрости и налагает на них миссию наставничества взрослых в морально-этических вопросах.
Ребенок в цикле становится проводником этических ценностей в мир взрослых. Эта задача осложняется различиями между детским и взрослым сознанием: в цикле зафиксировано фактически полное обособление мира взрослых и мира детей. Специфику детского одиночества точно сформулировала И. Резванова: «Одинокий ребенок всегда тревожен. Он смотрит в будущее с предчувствием пророка. Ибо он смотрит не глазами, но сердцем» [2]. Одиночество ребенка оборачивается активизацией всех его внутренних сил, в этом состоянии он с напряжением всматривается в окружающий его мир, с тем чтобы найти пути вхождения в него.
Проблематика повестей Шмитта максимально включена в анализ сферы межличностных отношений, поэтому одиночество ребенка в цикле приобретает личностное и социально-юридическое измерение. То есть разлад на духовно-эмоциональном уровне между взрослыми и детьми у Шмитта неразрывно сопровождается изменением социально-юридического статуса последних: одиночество Момо («Месье Ибрагим и цветы Корана») оборачивается его фактическим сиротством, Оскар («Оскар и Розовая Дама») из сына превращается на время своей разобщенности с родителями в пациента хосписа [3]. Социальное сиротство есть последствие духовной отстраненности взрослых от детей.
Невозможность прямого диалога между миром взрослых и миром детей объясняет появление в повестях героев-посредников. Ими становятся взрослые, искренне верующие в Бога. Религиозное чувство становится залогом преодоления границы, разделяющей два таких близких мира. Оно обеспечивает взрослого мировосприятием, идентичным детскому, и способствует их взаимопониманию. Так складываются отношения между Момо и месье Ибрагимом (суфием), Оскаром и Розовой Дамой (католичкой), Жозефом и отцом Понсом (католическим священником).
Шмитт стремится к преодолению бытийной изолированности ребенка. Проблема одиночества решается через религиозное сознание. В повестях цикла вера в Бога является естественным продолжением детского сознания, то есть обес-
Ю. С. Нестеренко. Кодекс самурая в романе Кадзуо Исигуро «Остаток дня»
печивает дальнейшее существование детского начала в сознании взрослого. Миссия детей по реанимации морально-этических ценностей в мире взрослых оказывается осуществленной. Взрослый Момо прощает своих родителей за то, что те бросили его; возмужавший Жозеф призывает к миротворчеству в палестино-израильском конфликте; Оскар прощает духовную слабость родителей перед его болезнью.
В концепции Башляра одиночество является основным атрибутом детства. Ребенок в принципе существо одинокое, так как он живет в воображаемом мире, поэтому и одиночество его «менее социально, менее направлено против общества, чем одиночество взрослого» (с. 92). Вымысел в детстве, по словам Башляра, «становится самоей жизнью» (с. 103). Доказательством тому служит отличная от детской речи речь взрослых, когда они рассказывают выдуманные истории. Дети обладают особым языком - «очаровывающим языком», то есть в своем выражении вымысла им удается зачаровать мир, сделать его волшебным. В качестве подтверждения этой мысли Башляр приводит слова Г.-Д. Торо: «Кажется, что в зрелом возрасте мы только и делаем, что чахнем при пересказе грез из нашего детства» [4]. Для того чтобы снова обрести этот «очаровывающий язык», взрослому необходимо изменить свое отношение к миру, не воспринимать его, а «любоваться, чтобы познать ценность того, что воспринимаешь» (с. 102).
Образ ребенка-мудреца возникает и в философии Башляра. Детство не теряется в процессе взросления безвозвратно, а продолжает жить в душе каждого в состоянии дремоты. Пробуждают ребенка в душе человека воспоминания детства, а также «моральные поиски», которые не только помогают «восстановить в нас детское сознание», но и «особенно применять в нашей сложной жизни детское сознание» (с. 113). Далее французский философ пишет: «В этом "применении" нужно, чтобы ребенок, который продолжает в нас жить, стал настоящим субъектом нашей любовной жизни, наших жертвенных актов, наших добрых актов» (с. 113). Ведь ребенок, став субъектом внутренней жизни человека, подчинит все свое существо детскому взгляду на мир с его открытостью, любованием и зачаро-ванностью.
В отличие от Э.-Э. Шмитта, Башляр ничего не говорит о преодолении онтологического одиночества ребенка. Наоборот, в нем он видит особую прелесть, поскольку в эти уникальные моменты абсолютного единения с миром осуществляется познание бытия. В одиночестве ребенка для Башляра нет трагедии, оно в его понимании есть источник поэтических образов. Поэтому он считает, что «необходимо, чтобы взрослый иногда
обретал это естественное одиночество ребенка.» (с. 165).
Сопоставительный анализ феномена детства в трактовках Э.-Э. Шмитта и Г. Башляра позволяет выявить близость их взглядов и в то же время обозначить их своеобразие. Феномен детства у Г. Башляра представляет собой одухотворенный воспоминаниями поэтический образ. В нем просвечивается очарование, умиротворенность и ностальгия по давно минувшим дням. Специфику образа детства Э.-Э. Шмитта составляет его детерминированность художественным замыслом автора, который смыкается с его философскими идеями и обусловливается христианской семантикой.
Примечания
1. Bachelard G. La poétique de la rêverie. «Quadrige», 2005. 183 p. Далее цитаты по этому изданию приводятся с указанием страниц в круглых скобках.
2. Резванова И. «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери. Философия детского одиночества // Ломоносов-2003: материалы междунар. науч. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых при поддержке ЮНЕСКО. Секция «Журналистика». М.: Ф-т журналистики МГУ, 2003. C. 51.
3. Шмитт Э.-Э. Оскар и Розовая Дама. Мсье Ибрагим и цветы Корана. Дети Ноя: повести / пер. с фр. А. Брайловского, Г. Соловьевой, Д. Мудролюбо-вой. СПб.: Азбука-классика, 2006. 272 с.
4. Thoreau H.-D. Un philosophe dans les bois, trad. R. Michaud et S. David. P. 48. Цит. по Bachelard G. Указ. соч.
УДК 821.521
Ю. С. Нестеренко
КОДЕКС САМУРАЯ В РОМАНЕ КАДЗУО ИСИГУРО «ОСТАТОК ДНЯ»
В данной статье показано, что роман Кадзуо Исигуро «Остаток дня» содержит элементы не только английского, но и японского культурного сознания. Прежде всего японское культурное сознание находит свое выражение в образе дворецкого м-ра Стивенса. В работе проводятся параллели между основными категориями кодекса самураев и службой м-ра Стивенса.
This article shows that Kazuo Ishiguro's novel "The Remains of the Day" contains elements of not only English, but also Japanese culture. Ishiguro expresses Japanese culture through the character of Mr. Stevens, the butler. This paper draws parallels between the samurai code and the service of Mr. Stevens.
Ключевые слова: постколониальная литература, национальное самосознание, кодекс самураев.
Keywords: postcolonial literature, national identity, the samurai code.
© Нестеренко Ю. С., 2010
