CC BY
36
ведливости, внятной одному человеку; и эта ясность ума есть его победа. Символично, что именно «далекое голубое небо» стало тем последним образом, который запечатлело гаснущее сознание умирающего героя. Вспомним знаменитое кантовское: «небо надо мной и нравственный закон во мне».
«В тот мимолетный миг, когда человек окидывает взглядом все им прожитое, Сизиф, возвращаясь к своему камню, созерцает чреду бессвязных действий, которая и стала его судьбой, сотворенной им самим, спаянной воедино его собственной памятью и скрепленной печатью его слишком быстро наступившей смерти. И так, уверенный в человеческом происхождении всего человеческого, подобный слепцу, жаждущему прозреть и твердо знающему, что его ночь бесконечна, Сизиф шагает во веки веков. Обломок скалы катится по сей день» [18].
Примечания
1. Burek T. Pisarz, demony, publicznosc Jerzy Andrzejewski // Sporne postaci polskiej literatury wspolczesnej. Warszawa, 1994. S. 179.
2. Там же. С. 179-180.
3. Кундера М. Нарушенные завещания. СПб., 2004. С. 95.
4. Bartelski L. Sylwetki polskich pisarzy wspolczesnych. Warszawa, 1975. S. 7, 18.
5. Szydlowska W. Egzystencja-lizm w kontekstach polskich. Szkic o doswiadczeniu, mysleniu i pisaniu powojennym. Warszawa, 1997.
6. Januszkiewicz M. Tropami egzystencjalizmu w literaturze polskiej XX wieku. O prozie Aleksandra Wata, Stanislawa Dygata i Edwarda Stachury. Poznan, 1998. S. 30.
7. См. об этом: Лошакова Т. В. Об онтологической поэтике 3. Налковской, Т. Боровского и Т. Ру-жевича // Гуманитарные науки в России XXI века: тенденции и перспективы: материалы междунар. конф. Архангельск, 2008. С. 21-130.
8. Szydlowska W. Указ. соч. С. 72, 79.
9. Камю А. Миф о Сизифе // Камю А. Собр. соч.: в 5 т. Т. 2. Харьков, 1997. С. 100.
10. Анджеевский Е. Пепел и алмаз // Анджеевс-кий Е. Сочинения: в 2 т. Т. 1. Пепел и алмаз: роман; рассказы: пер. с пол. / сост. С. Тонконоговой. М., 1990. С. 75. Далее текст цитируется по данному изданию с указанием страницы в круглых скобках.
11. Камю А. Прометей в аду // Вопросы литературы. 1980. № 2. С. 189.
12. Великовский С. И. Грани «несчастного сознания». Театр, проза, философская эссеистика, эстетика Альбера Камю. М., 1973. С. 137.
13. Британишский В. Смятение эпохи // Андже-евский Е. Сочинения: в 2 т. Т. 1. Пепел и алмаз: роман; рассказы: пер. с пол. / сост. С. Тонконоговой. М., 1990. С. 12.
14. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 328.
15. Камю А. Указ. соч. С. 99.
16. Там же. С. 100.
17. Там же. С. 100.
18. Там же. С. 102.
УДК 821.112.2
Н. Ф. Зиганшина
СВОЕОБРАЗИЕ ПОЭТИКИ «ЗАМЕТОК» ЭЛИАСА КАНЕТТИ
В данной статье рассматриваются особенности поэтики «Заметок» австрийского писателя Элиаса Канетти. К таковым, по мнению автора статьи, относятся интертекстуальность, жанровое новаторство, афористичность мышления, мифологичность, своеобразие композиции и языка повествования.
This article describes the main features of the poetics of the Austrian writer Elias Canetti's Aufzeichnungen. Among them are intertextuality, genre innovations, aphoristic thinking, mythological motives, originality of composition and language.
Ключевые слова: особенности поэтики, Элиас Канетти, интертекстуальность, жанр, афористичность, мифологичность.
Keywords: the main features of the poetics, Elias Canetti, intertextuality, genre, aphoristic thinking, mythologism.
По мнению большинства исследователей, «Заметки», которые Элиас Канетти вел на протяжении почти всей своей жизни, занимают центральное положение в творческом наследии писателя («Zentralmassiv») [1]. С одной стороны, здесь в сжатой форме можно найти всё, что определило мировоззрение и содержание основных произведений писателя, то есть «Заметки» являются «ключом» к пониманию романа «Ослепление», теоретического исследования «Масса и власть», автобиографической трилогии, пьес и многочисленных эссе. С другой стороны, в «Заметках» собраны идеи и вопросы, которые носили экспериментаторский характер, к ним Канетти постоянно возвращался, подбирал новые формулировки, искал ответы.
«Заметки», несомненно, являются художественным произведением с определенно организованной структурой и содержанием, они направлены на восприятие потенциального читателя. Канетти придерживался данного себе обещания «никогда не публиковать книгу, которая не имеет права на существование» [2], что свидетельствует об осознаваемой им ответственности перед обществом. В отношении жанра данное произведение представляет собой органичное единство афоризмов, эссе, цитат, диалогов, наблюдений, читательских впечатлений. Разнообразие средств, участвующих в формировании эстетического впечатления от произведения, вызывает необычную привлекательность и своеобразную уникальность «Заметок».
© Зиганшина Н. Ф., 2010
Первые записи Канетти сделал, находясь в условиях двойной изоляции: война, годы эмиграции в Англии и напряженная работа над «трудом всей жизни» - произведением «Масса и власть», когда «Заметки» играли роль «вентиля», давали возможность свободного творчества [3]. Часть «Заметок» была подготовлена к публикации и вышла при жизни автора в нескольких сборниках: «Заметки 1942-1948» («Aufzeichnungen 1942-1948»), «Растраченное до конца почитание. Заметки 1949-1960» («Alle vergeudete Verehrung. Aufzeichnungen 19491960»), «Провинция человека. Заметки 1942-1972» («Die Provinz des Menschen. Aufzeichnungen 19421972»), «Тайное сердце часов. Заметки 1973-1985» («Das Geheimherz der Uhr. Aufzeichnungen 19731985»), «Мушиные муки. Заметки» («Die Fliegenpein. Aufzeichnungen»). Остальные сборники появились после смерти писателя: «Дополнения из Хампсте-да. Из заметок 1954-1971» («Nachträge aus Hempstead. Aus den Aufzeichnungen»), «Заметки 1992-1993» («Aufzeichnungen 1992-1993»), «Заметки 1973-1984» («Aufzeichnungen 1973-1984»), «Заметки 1954-1993» («Aufzeichnungen 1954-1993), «Заметки для Марии-Луизы» («Aufzeichnungen für Marie-Luise»). Опубликованные в разные годы заметки являются фрагментом единого текста Канетти, поскольку отражают «смысловую сферу» писателя [4]. Следует сказать, что в работе мы используем термин «Заметки» как общее обозначение для всех книг, которые были перечислены выше, кроме тех случаев, когда речь идет об особенностях определенной книги.
В одном из наиболее часто цитируемых выражений: «Великие авторы афоризмов читаются так, будто все они хорошо знали друг друга» [5] -Канетти указал на отличительную особенность поэтики афористических высказываний, а именно, уникальный жизненный материал переносится в такую языковую форму, при которой афоризм трансформируется в универсальное и обобщенное высказывание, не скованное временем и пространством. То есть, по мнению Канетти, при создании афоризмов, в поисках идеальной формы необходимо ориентироваться на опыт предшественников, на лучшие образцы афористичных произведений. В своей автобиографической трилогии Канетти сделал программное заявление: «Писателю нужны предки» [6].
Говоря о «предках» Канетти, важно проследить не только очевидное, прямое влияние представителей афористического жанра, но и скрытые, иногда непроизвольные, но, тем не менее, значимые заимствования Канетти традиций мировой литературы, благодаря которым «Заметки» предстают «семейным альбомом мировой литературы» [7].
В первую очередь, следует отметить, что древняя китайская философия, по мнению биографа
Канетти С. Ханушека, стала «определяющим импульсом» для формы «Заметок» [8]. Помимо влияния Конфуция, Лао-цзы и Чжуан-цзы, Канетти также упоминал произведение «Пи-ки. Заметки кисточкой времени Сунг» («Pi-ki. Pinsel-Aufzeichnungen in der Sung-Zeit», которые представляют собой «Короткие заметки о различных предметах, литературе, искусстве, политике, археологии, беспорядочно случайные мазки» [9]. В этом открытии Канетти находит объяснение своей любви к китайской литературе и философии: «Итак, в своих "Заметках" я, сам того не зная, возродил старую китайскую форму» [10].
Отношение Канетти к представителям древнегреческой философии было неоднозначным. Мироощущению Канетти были ближе представители досократовского периода античной философии - Гераклит, Протагор, Демокрит. Среди французских моралистов образцом для Канетти является, прежде всего, Паскаль. В его бессистемности, отрывочности, незаконченности Канет-ти находит способ преодоления времени и смерти. А. Пуфф-Троян следующим образом объясняет это свойство афоризмов: «Эта фрагментарность мышления, которая свойственна каждому афористику (в том числе Канетти), открывает новый угол зрения на бессмертие: уверен, что прерывание процесса размышлений наводит на мысли о смерти, которая наступает внезапно и ужасно, но тот факт, что мышление у афористи-ков всегда начинается заново, запутывает смерть - там, где она прерывается, там начинается новая мысль» [11].
По мнению С. Нимут-Энгельманн, Канетти можно считать «духовным сыном» основателя немецкой афористики Г. К. Лихтенберга, поскольку свойства, приписываемые им «Черновикам» Лихтенбер-га, характеризуют также и его «Заметки»: «Любопытство, ясность выражений, находчивость, свобода от систем, легкость и острая нежность смысла» [12]. У Лихтенберга Канетти перенял два основных приема построения афористических высказываний: «перевертыш» («Umkehrung») и «короткая история» («Kurzgeschichte»).
Помимо отмеченных фактов интертекстуальности следует также упомянуть влияние творчества Д. Обри, Жубера, Ф. Геббеля и К. Крауса как свидетельство того, что Канетти, опираясь на опыт лучших представителей жанра афорис-тики, но не отдавая предпочтения кому-либо из них, продолжает традиции мировой литературы и совершенствует свой уникальный стиль.
«Заметки» Канетти представляют собой сложное «философско-антропологически-поэтическое произведение» [13], композиционный анализ которого представляет определенные трудности. Сложно отследить систему в книгах автора, который намеренно отказывался от «механики
мышления»: «Для меня нет ничего невыносимее, чем механика мышления. Поэтому каждым предложением я разбиваю ее ход» [14].
Анализ внешнего построения «Заметок» Канетти позволяет выделить следующие особенности: хронологическая организация текста, отдельное название каждой книги как элемент рамочного оформления, стремление к краткости, но эстетической насыщенности повествования, неравенство частей по объему и содержанию, наличие пробелов между заметками, отсутствие сюжетной направленности, использование повторов, авторская «селекция» большинства книг, постоянная смена субъектной организации текста. Названные принципы композиционного построения, с одной стороны, свидетельствуют о принадлежности «Заметок» жанру афористики, с другой - делают очевидными неповторимость и новаторство Канетти в данном жанре.
В настоящее время вопрос о жанровой принадлежности «Заметок» остается предметом дискуссий. Часто заметки ставятся в один ряд с дневником, эссе, афоризмами. По нашему мнению, «Заметки» Канетти нельзя считать дневником, поскольку здесь отсутствуют такие основные признаки данного жанра, как синхронность описываемым событиям и центральная пространственно-временная позиция автора. Это, скорее, литература «потока сознания», поскольку сам автор указывает на характерные признаки заметок, а именно, на спонтанность и произвольность. Среди множества заметок можно выделить те, которые обладают жанровыми свойствами эссе, например, это пространные размышления о Кафке [15]. Каждая из перечисленных заметок, несмотря на универсальный характер и общие формулировки, передает личное мнение Канетти, оставаясь при этом открытой и спонтанной. Она может стать первым предложением длинного высказывания, но также может существовать автономно, что делает ее «более способной к расширению» по сравнению с афоризмом. Необоснованно, на наш взгляд, сравнивать заметки и афоризмы только по их объему: заметка обычно длиннее афоризма, состоящего, как правило, из одного-двух предложений. Куда важнее учитывать тот факт, что для заметки характерны отдельные жанровые признаки афоризма: краткость, метафоричность, противоречивость, смысловая наполненность. Однако заметка не может существовать вне временного контекста, она возникает под впечатлением эпохи: например, заметка «Только мертвые потеряли друг друга навсегда» [16] была написана в 1946 г., поэтому можно предположить, что она выражает чувство человеческого траура по убитым на войне.
Таким образом, очевидно, что «Заметки» занимают пограничное положение между эссе и
афоризмами, они представляют собой новый синтетический жанр, в этом проявляется уникальный авторский стиль и новаторство Канетти.
Российский канеттивед Е. М. Шастина, рассматривая творчество писателя в целом, приходит к выводу об афористичности мышления как одной из особенностей поэтики разножанрового творчества Канетти. Данный вид мышления, по мнению исследователя, «находит выражение на уровне слова, словосочетания, заметки, целого произведения. (...) Это не только черта литературного стиля, но и форма восприятия мира, способ существования в мире» [17].
По мнению польского литературоведа С. Ка-шиньски, тот факт, что Канетти в юности получил химическое образование, оказал влияние и на форму «Заметок», стал одной из причин его «стремления к точным формулировкам», а неутомимое экспериментирование со словом, предложением, мыслью является его методом поиска «совести слов» или «конечной правды» [18].
Рассматривая стиль мышления Канетти, литературоведы опираются на признаки афористического мышления, изложенные П. Реквадтом в работе о Лихтенберге: открытость («offenes Denken»), исключительность («Ausnahmedenken»), спонтанность («Gelegenheitsdenken»), «текучесть» или непрерывность («flüssiges Denken»), самостоятельность или субъективность («Selbstdenken») [19]. По нашему мнению, все перечисленные признаки мы можем проследить в «Заметках» Канетти.
Открытость мышления, то есть умение поставить нужные вопросы, заставить читателя самому искать возможные ответы на них, составляет основу диалога Канетти с читателем. Как считает Т. Лаппе, «чем короче афоризм, тем обширнее могут быть пути его интерпретации. Восприятие афоризма в идеале не должно ограничиваться простым прочтением, он должен вызывать собственные мысли» [20], и Канетти удалось достигнуть этой степени мастерства, например в заметке: «Из всех слов всех языков, которые мне известны, наибольшей концентрацией обладает английское "I"» [21].
С. Кашиньски считает, что исключительность мышления Канетти проявляется в его целенаправленном отборе слов, которые находятся вне привычного образа мышления: «Роман-пророчество из молний» (перевод Н. Зиганшиной) («Orakelroman aus Blitzen») [22]. Данное свойство афористического мышления позволяет Канетти «ставить диагноз, не обращая внимания на привычные причинно-следственные связи маленьких вещей» [23]: «Он кладет фразы, как яйца, вот только забывает их высидеть» [24].
Случайность мышления заключается в бессистемном, свободном изложении фактов; заметки звучат как ответы на вопросы, которые автор, быть
может, задавал себе неоднократно. У Канетти «страх перед аристотелизацией (...) мыслей» [25], как считает У. Швайкерт, указывает на «антисистемность» его мышления, а отказ от законченности выражений способствует тому, что процесс мышления перерастает в творческий акт, делает его, как и Лихтенберга, гениальным афористи-ком [26]: «Ненавижу людей, быстренько выстраивающих системы, и прослежу за тем, чтобы моя никогда не завершилась окончательно» [27].
«Текучесть» или непрерывность мышления проявляется в «Заметках» на разных уровнях. Во-первых, это «медленные мысли» [28], то есть темы, к которым автор возвращается постоянно, они образуют своеобразный каркас всех сборников «Заметок». Во-вторых, Канетти, свободно владевший несколькими языками, в процессе размышлений свободно преодолевает границы языков, он цитирует отдельные слова и целые выражения, не прибегая к переводу на немецкий язык: «According to the defense experts World War three will last at most half an hour. И потому, что приходится все время думать об этом, больше думаешь о другом. Чем можно быть довольным, пока впереди маячит такое? К кому еще обращаться верующим? Во славу какой свободы козыряют неверующие своей правдой? Не говори, что, может, еще и пронесет! Потому что она всегда будет здесь - вся опасность четырех последних столетий, раздувшаяся в лавину, все тяжелей и тяжелей нависающую над головами живущих» [29]. И, в-третьих, метафорическая насыщенность языка свидетельствует о том, что мыслительный процесс идет в разных образных сферах, он не связан научной логикой: «Он оторвал мне левое ухо. Я отнял у него правый глаз. Он выбил мне четырнадцать зубов. Я зашил ему рот. Он ошпарил мне зад. Я вывернул наизнанку его сердце. Он съел мою печень. Я выпил его кровь. -Война» (перевод Д. Затонского) [30].
Субъективность мышления, рефлексивность характерны для Канетти, так как, по мнению С. Ка-шиньски, в данном произведении наблюдатель и рассказчик, то есть герой и адресат повествования, -одно и то же лицо [31]. Этот свой особый статус Канетти выразил яркой метафорой: «Хочу разбивать себя до тех пор, пока не стану целым» [32].
Уникальность любого художественного произведения состоит в том, что оно вне связи с жанром отражает сущность мышления автора. Даже достаточно объемные заметки, которые можно считать эссе или критической статьей, например о Лихтенберге, могут быть разложены на отдельные афоризмы: «Ученость легкая, как свет» или «Лихтенберг - это блоха с человеческим интеллектом» [33].
По мнению большинства канеттиведов, ми-фологичность свойственна всем произведениям
Канетти, но, прежде всего, «Заметкам», где автор отделяет хорошие знания от плохих, истину от лжи. Многочисленные высказывания писателя свидетельствуют об обращении к мифическим формам и отказу от просветительских форм повествования. Говоря о мифологичности «Заметок», не стоит придерживаться строгого определения этого понятия, поскольку под мифами Канетти понимает совершенно разные произведения: эпос о Гильгамеше, «Метаморфозы» Овидия, «Одиссею» Гомера, описания традиций древних народов, повествования о богах Древней Греции, наблюдения из жизни аборигенов и пр.
Несмотря на то что Канетти избегал строгого определения используемых им понятий, говоря о мифах, он подчеркивает их важнейшее качество - наличие превращений: «Можно бы, разумеется, вместо мифов размышлять над словами, и коли поостережешься дефинировать их, то сумеешь добыть из них всю ту мудрость, которая накопилась у людей. Мифы, однако, занимательней, потому что полны превращений» [34].
Говоря о качествах, какими «надо бы отличаться сегодняшнему поэту, чтобы соответствовать своему имени», Канетти утверждает: «Как первое и важнейшее я бы отметил то, что поэт -хранитель превращений, хранитель в двояком смысле. Прежде всего, он впитывает в себя литературное наследие человечества, столь богатое превращениями» [35].
Однако помимо интереса к коллективным мифам «Заметки» Канетти отличает наличие индивидуальной мифологии («Privatmythologie»). Канетти находился в поисках своей религии: «Как непостижимо скромны люди, без остатка посвящающие себя одной-единственной религии! У меня очень много религий, а та единственная, что все их объединит, сложится лишь в течение моей жизни» [36] -или своего мифа, за который он испытывал ответственность перед лицом всего человечества. «Содержат ли мифы в себе все, как я себе часто говорю, или все же есть нечто, что остается за рамками мифов? - Существует ли новый миф, о котором ни разу не слышали, и я здесь для того, чтобы его найти? Или я жалкий и убогий закончу простой инвентаризацией мифов?» [37].
Семантическая однородность некоторых понятий в «Заметках» является фундаментом индивидуальной мифологии писателя. Т. Лаппе подчеркивает, что «медленные мысли» не следует путать с темами, поскольку намеренная бесконечность и разнонаправленность мышления Канетти имеет в своей основе бессистемное, нерегулярное и «нетематичное мышление» («unthematisches Denken») [38]. В приложении к своей работе «Elias Canettis Aufzeichnungen» Лап-пе приводит список из 36 «медленных мыслей» Канетти, первую десятку занимают лексемы:
«смерть, слово, бог, животные, война, власть, писатель, мертвые, любовь, имя» [39].
Самой «твердой», самой постоянной была, несомненно, «медленная мысль» Канетти о смерти, что подчеркивают многие исследователи творчества Канетти. В одном из интервью Канетти объяснил, почему, по его мнению, мифы столь важны в противостоянии смерти: «Знаете, у примитивных народов начисто отсутствует представление о естественной смерти. Каждая смерть, которая происходит, совершается под влиянием некоего злого колдовства или каким-нибудь злым человеком. Всегда кто-то виноват в этом и только спустя несколько тысяч лет, отчасти в связи с нашими великими универсальными религиями, смерть признали и примирились с ней. Я вижу истинную задачу моей жизни в том, чтобы вернуть все назад и вредное влияние смерти, которое можно проследить во многих, многих областях нашей жизни, отыскать, назвать по имени, противостоять смерти - итак не убегать, напротив, безотлагательно и открыто бороться с нею» [40].
Е. М. Шастина считает, что «смерть - архе-типический мотив, сквозной для всего творчества писателя... Смерть обладает властью. Канетти стремился избавить человека от ее власти, ненависть к смерти становится жизненным кредо» [41]. Лаппе сравнивает Канетти со Спартаком, который, осознавая невозможность преодоления своего рабства у смерти, пытается расширить радиус цепей [42]. Канетти не ненавидел смерть как явление, в беседе с У. Швейкертом он заявил: «Я хотел бы сказать о том, что больше всего мне неприятно в отношении человека к смерти то, что многие воспринимают ее как нечто само собой разумеющееся» [43].
Канетти противостоит не просто биологической смерти, а всему, что связано с ней или может привести к ней, всем метафоричным символам смерти: власть, поскольку смерть, по мнению К. Альтфатер, является для писателя «точкой кристаллизации власти» [44], - «Больше всего власть имущие заботятся о своем бессмертии» [45], религия - «Главная отвага жизни в том, что она ненавидит смерть, и презренны и безнадежны в своем отчаянии те религии, что затушевывают эту ненависть» [46], наука - «Наука себя предала, превратившись в самоцель. Она стала религией, религией убийства, и старается внушить, будто переход от традиционных религий смерти к этой религии убийства является прогрессом» [47], возраст - «Было б чудесно, начиная с определенного возраста, становиться год за годом все меньше и пробегать те же ступени, по которым взбирался некогда с гордостью, в обратном направлении» [48], системность, которая угрожает жизни - «Наиболее многообещающее во всякой системе - не вошедшее в нее» [49].
Язык - это еще один кросскультурный образ, вошедший в личную мифологию Канетти. Писатель критиковал лингвистов, философов и других ученых за сухой, застывший, чрезмерно формализованный язык: «Лингвофилософы, опускающие смерть, будто она нечто "метафизическое". То, однако, что она угодила в метафизический разряд, ничего не изменяет в том, что смерть являет собой древнейший фактум, - более древний и коренной, чем всякий язык» [50]. Канетти воспринимает язык как неуловимую мифическую действительность, в основе которой превращение.
Каждый афоризм Канетти, по мнению фон Матта, в своей цельности подобен мифу и также «открывает мир и содержит тайну. Одни раскрываются быстро и широко, другие остаются за семью печатями. Все задают много работы и требуют моего терпения. И потихоньку они обучают меня новому, радостному способу мышления» [51].
Несомненно, что Канетти не является «изобретателем» жанра «Заметок», но использованный им арсенал художественных приемов подтверждает тот факт, что он является мастером этого жанра, а «Заметки» занимают центральное место в творчестве писателя.
Примечания
1. Hanuschek S. Elias Canetti. Biographie. München: Carl Hanser Verlag, 2005. S. 172.
2. Canetti E. Gespräch mit Horst Bienek // Aufsätze-Reden-Gespräche. München: Carl Hanser Verlag, 2005. S. 166.
3. Canetti E. Die Provinz des Menschen // Aufzeichnungen 1942-1985. München: Carl Hanser Verlag, 1999. S. 5.
4. Шастина E. M. Творчество Элиаса Канетти: проблемы поэтики. Казань: Изд-во «Фэн», 2004. С. 133.
5. Канетти Э. Заметки 1942-1972 // Человек нашего столетия: пер. с нем. / сост. и авт. предисл. Н. С. Павлова; коммент. Р. Г. Каралашвили. М.: Прогресс, 1990. С. 258.
6. Canetti E. Das Augenspiel. Lebensgeschichte 19311937. München, 1985. S. 319.
7. Engelmann S. Babel-Bibel-Bibliothek.Canettis Aphorismen zur Sprache. Epistemata: Würzburger wissenschaftliche Schriften, Reihe Literaturwissenschaft, Band 191. 1997. S. 108.
8. Hanuschek S. Op. cit. S. 175.
9. Canetti E. Nachträge aus Hempstead. Aus den Aufzeichnungen 1954-1971. München, 1994. S. 186.
10. Ibid. S. 186.
11. Puff-Trojan A. Pascals Totenmaske. Canetti erinnert sich // "Ein Dichter braucht Ahnen" Elias Canetti und die europäische Tradition. Akten des Pariser Symposiums 16-18.11.1995. hrsg. von G. Stieg u. J.-M. Valentin, 1995. S. 195.
12. Niemuth-Engelmann S. Alltag und Aufzeichnung: Untersuchungen zu Canetti, Bender, Handke und Schnurre. Würzburg: Königshausen und Neumann, 1998. S. 56-57.
13. Angelova P. Elias Canetti. Spuren zum mythischen Denken. Paul Zsolnay Verlag, 2005. S. 20.
А. С. Сорокина. Образ детства в творчестве Э.-Э. Шмитта и в философии Г. Башляра
14. Canetti E. Die Fliegenpein // Aufzeichnungen 1954-1993. München: Carl Hanser Verlag, 1992. S. 93.
15. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 269-270.
16. Canetti E. Die Provinz des Menschen. S. 112.
17. Шастина Е. М. Указ. соч. С. 50, 52.
18. Kaszynski S. Kleine Geschichte des österreichischen Aphorismus. Francke Verlag, Tübingen und Basel, 1999. S. 104.
19. Requadt P. Lichtenberg. Stuttgart: Kohlhammer Verlag, zweite erweiterte Auflage, 1964. S. 145-151.
20. Lappe Th. Elias Canettis "Aufzeichnungen 19421985": Modell und Dialog als Konstituenten einer programmatischen Utopie. Aachen: Alano-Verl., 1989. S. 66.
21. Canetti E. Die Provinz des Menschen. S. 55.
22. Canetti E. Aufzeichnungen 1973-1984 // Aufzeichnungen 1954-1993. München: Carl Hanser Verlag, 2004. S. 274.
23. Kaszynski S. Op. cit. S. 109.
24. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 293.
25. Там же. С. 283.
26. Schweiket U. "Schöne Nester ausgeflogener Wahrheiten" E. Canetti und die aphoristische Tradition // Canetti lesen. Erfahrungen mit seinen Büchern, Reihe Hanser 188, Carl Hanser Verlag, München, Wien, 1975. S. 85-86.
27. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 269.
28. Lappe Th. Op. cit. S. 84.
29. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 331.
30. Затонский Д. Нобелевская премия полвека спустя. (Штрихи к портрету Э. Канетти) // Иностранная литература. 1989. № 7. С. 224.
31. Kaszynski S. Op. cit. S. 108.
32. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 279.
33. Там же. С. 299-300.
34. Там же. С. 288.
35. Канетти Э. Призвание поэта // Человек нашего столетия: пер. с нем. / сост. и авт. предисл. Н. С. Павлова; коммент. Р. Г. Каралашвили. М.: Прогресс, 1990. С. 134.
36. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 250.
37. Canetti E. Nachträge aus Hampstead // Aufzeichnungen 1954-1993. München: Carl Hanser Verlag, 2004. S. 125.
38. Lappe Th. Op. cit. S. 86.
39. Ibid. S. 242.
40. Цит. по Hanuschek S. Op. cit. S. 775.
41. Шастина Е. М. Указ. соч. С. 142.
42. Lappe Th. Op. cit. S. 161.
43. Canetti E. Gespräch mit Uwe Schweikert. «Mich brennt der Tod» // Aufsätze-Reden-Gespräche. Carl Hanser Verlag, München, 2005. S. 330.
44. Altvater Ch. «Die moralische Quadratur des Zirkels». Zur Problematik der Macht in Elias Canettis Aphorismensammlung «Die Provinz des Menschen». Frankfurt am Main, 1990. S. 136.
45. Canetti E. Aufzeichnungen 1992-1993. München: Carl Hanser Verlag. S. 78.
46. Канетти Э. Заметки 1942-1972. С. 257.
47. Там же. С. 256.
48. Там же. С. 250.
49. Там же. С. 301.
50. Там же. С. 307.
51. von Matt P. Die trotzigen Metaphern // Nagel&Kimche im Carl Hanser Verlag München, 2007. S. 120.
УДК 82(1-87)(44)
А. С. Сорокина
ОБРАЗ ДЕТСТВА В ТВОРЧЕСТВЕ Э.-Э. ШМИТТА И В ФИЛОСОФИИ Г. БАШЛЯРА
Философия, литература и идеологема детства объединили творчество Эрика-Эмманюэля Шмитта и поэтику Гастона Башляра. Каждый из них подобрал свои ключи к пониманию феномена детства. Писатель-философ выразил через него свою философию бытия, философ-литературовед его поэтизировал.
Philosophy, literature and the concept of childhood united Eric-Emmanuel Schmitt's work and Gaston Bachlard's poetics. Each of them found their own keys to understanding the childhood phenomenon. The first, a writer-philosopher, used childhood to express his philosophy of existence through it, the second, a philosopher-literary scholar, poeticized it.
Ключевые слова: философия, поэтический образ, детство, одиночество, религиозность.
Keywords: philosophy, childhood, solitude, religious feeling.
В творчестве Э.-Э. Шмитта (р. 1960 г.) «Цикл Незримого» стоит особняком. Одна из причин -объединивший тетралогию образ детства. В качестве скрытого источника шмиттовского образа детства можно назвать, в частности, философию Гастона Башляра (1884-1962) - французского философа, методолога науки, эстетика. Несмотря на отсутствие прямых ссылок на концепцию последнего, между философским осмыслением феномена детства Башляра и художественным видением сущности детства Шмитта прослеживаются типологические совпадения. Поскольку ни творчество Э.-Э. Шмитта, ни философия Г. Башляра еще не рассматривались ни в аспекте образа детства, ни с точки зрения их взаимодействия, представляется необходимым произвести сопоставительный анализ двух концепций.
Основной тезис нашей статьи мы сформулируем следующим образом: в философии французского неорационалиста осуществляется поэтизация образа детства, тогда как для Шмитта характерна функциональная детерминированность феномена детства художественной концепцией автора, утверждающей приоритет духовного мира над материальным.
Обращение Башляра и Шмитта к образу детства обусловлено законами рубежного времени. «Поэтика мечты» (1960) [1], в которой Башляр занимается разработкой поэтики творческого воображения, отмечена начальной фазой пост-
© Сорокина А. С., 2010
