Книга жизни Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

Максим Геннадьевич Корепанов Член Союза журналистов России

п. Игра

КНИГА ЖИЗНИ

Удивительный документ хранит Нина Геннадьевна Анисимова, бывшая глава муниципального образования «Сепское». Это рукописная книга воспоминаний, написанная ее отцом, участником Великой Отечественной войны Геннадием Михайловичем Никитиным (19242004), уроженцем д. Бисар (ныне не существующей) Игринского района.

Рукопись весьма обширная: почти сто печатных страниц. Без всякого преувеличения можно сказать, что материал этот сегодня - не просто часть семейного архива Нины Геннадьевны, но достояние всего района, а в какой-то мере и Удмуртской Республики. Ведь многое из того, что пережил Геннадий Михайлович, напрямую коснулось очень и очень многих в нашей стране: детство, совпавшее с первыми годами становления Советской власти, коллективизация, война с фашистской Германией, послевоенное мирное строительство, перестройка и, наконец, начало 1990-х. Таков временной промежуток, запечатленный Г.М. Никитиным. Быть может, когда-то этот труд в виде отдельного издания

станет доступным массовому читателю.

***

Книга Геннадия Михайловича написана живым и доступным языком хорошего рассказчика - таким и был ее автор при жизни. В тексте очень много интересных, занимательных мест: происшествий, случаев, в том числе трагических (например, упоминание, как бык насмерть забодал 14-летнюю девочку), связанных с живой природой и даже таинственных.

Вот, например, в самом начале повествования автор упоминает, что в их деревенском доме было множество тараканов, которых никак не удавалось извести. А однажды «летним ранним утром как-то мать пошла в огород за ключевой водой и уже возвращалась домой, а навстречу ей по тропинке - целое войско тараканов, от которых даже тропинка казалась красной. Мать испугалась и отошла в сторону. Куда они шли, непонятно. Когда зашла в избу, вначале ничего не поняла, только потом уже обнаружила, что тараканы исчезли все, даже маленькие. Совершенно непонятно по какой причине они ушли, ведь мы не держали никаких лекарств и ядохимикатов. Соседи говорили, что это не к добру, что это предвестник беды. Это было около 1930 года, но ничего такого серьезного не случилось, жили и жили по-прежнему». Другой необычный случай, связанный с живой природой, описан так: «Мать как-то говорит, что гуси домой не пришли. Я ушел искать. Нашел их за нашим огородом, за прудом на ровном поле. Сбились в одну кучу, гусята прячутся, а в метре от них стоят две птицы, ростом выше гусей, перья серые с коричневым

отливом, клювы крючком загнуты. Таких птиц раньше я никогда не видел. Наверное, это были беркуты. Я боюсь подойти к своим гусям. Хорошо хоть с собой у меня была палка. Кое-как отогнал гусей, а те птицы так там и остались. Откуда они прилетели, как попали к нам в такую даль? Ведь они обитают на юге высоко в горах».

Нашлось место и встречам с «потусторонним» миром: «Однажды мы, ребятишки, возвращались домой поздно ночью и видим: наша соседка тетя Лиза стоит на улице возле своих ворот, накладывает в фартук снег, трясет, трясет этот фартук и выбрасывает снег, потом снова накладывает и снова трясет. Когда мы спросили, что она делает, она ответила, что просеивает муку. На следующий день мы об этом рассказали Нёко кенак и спросили, что это означает. А Нёко кенак сказала, что Лиза колдунья и опять что-то вытворяет. Мы начали ее бояться и ее дом обходили стороной, ходили по другой стороне улицы». Вот еще момент из той же темы, относится ко времени, когда автор рукописи был уже подростком и учился в Ижевске, жил на квартире у одинокой бабушки: «Однажды бабушка у нас спрашивает: мальчики, вы случайно не видели моё

шелковое платье? Я остолбенел, как будто кто-то ударил обухом по голове. Ведь мы часто голодные, всегда нет денег. Но я никогда ни у кого ничего не крал. Бабушка сказала, что пойдет гадать. А гадалка тоже была уже старушка. Бабушка потом рассказала нам: когда начали гадать, в избе стало шумно, послышались какие-то голоса, топот ног. Гадалка что-то говорила этим невидимым. Потом все стало тихо. Через какое-то время шум возобновился, слышен был непонятный разговор. Потом опять все стихло. Гадалка сказала, что платье на чердаке, в карнизе, прикрыто доской. Украла его девушка, которая снимала жилье вместе с нами. Бабушка пришла домой, сразу залезла на чердак и обнаружила свое платье

с __с ___ ___

действительно под доской. Я до сих пор не могу понять и поверить, что это были за невидимые загадочные существа».

Но главное, конечно же, в рассказе Геннадия Михайловича - это изображение эпохальных событий, социальных перемен: «В 1930 году началась коллективизация. Всех заставляли вступить в колхоз. Но люди не хотели. До этого землю распределяли по едокам - были полосы (земельные участки). Держали много скота, каждый старался удобрять эти полосы, крестьяне получали хорошие урожаи. А дядя Петя с большой семьей (шестеро детей) работал неохотно, спал, пока солнце высоко не поднимется. Жили они очень бедно, как следует у них не было и еды, ходили в лохмотьях. А мой сосед Корепанов Степан, хоть был уже старик, держал кузницу и рано, чуть светлеет - у него на всю деревню слышен звон наковальни. Они успевали и на поле работать. При коллективизации

эти бедняки их раскулачили, хотя никого они вроде не эксплуатировали».

***

«...Первый курс я сдал, перешел на второй курс и поехал домой на каникулы, опять работать в колхозе. Отец дал мне новое задание -посадить табак. Сам отец тогда работал в Зуре, ложил печи. Я приготовил грядки, посеял табак. И, надо же, вырос хороший табак - кусты высокие, листья широкие. Когда начал цвести срубил топором, так как стебли были очень толстые. Стебли разделил на четыре части, связал вениками и все развесил на чердаке. Отец очень обрадовался, когда бы, говорит, я эту работу сделал, молодец, сынок.

В колхозе летом работы много. Опять нас заставили пахать, вывозить навоз, готовить сено. Кроме того дома еще надо ухаживать за кроликами. Изредка ходили рыбачить на реку Сепку, а иногда - с ночевой на реку Лоза, что была в 8 километрах от нас. На ночь разжигали костер, на палочке жарили рыбу и ели. Надо было дома также следить за гусями. Вот и опять лето прошло. Дома все же было веселее и условия другие, чем в городе. Но опять надо ехать на учебу в Ижевск. Заготовили сухарей, кое-как обновили одежду, и мы с сестрой Наташей опять поехали через Лумпово по железной дороге в Ижевск. Со старой квартиры я ушел. Друг умер, мне одному стало скучно. Перешел на другую квартиру, где жили наши же студенты. Квартира была у самого Ижевского пруда в Безымянном переулке. Коек, как и на той квартире, не было, спали на лавках, кушетках и на полу. Нас было 6 или 7 человек. На квартире бани не было, и мы изредка ходили в городскую баню.

Учились мы во вторую смену, приходили домой поздно. Всегда у нас было весело и шумно. На втором курсе в классе я сидел за последней партой. Впереди нас сидели девчата. Однажды была письменная работа по математике. Я быстро выполнил задание и отдал учителю. Учитель говорит: можешь выйти или посиди. Я сел на свое место, а девушка с передней парты все оглядывается, смотрит у подружки, как она решает. Я взял свой черновик и отдал ей. Она была из Пирогово - это в 5 километрах от Ижевска. Она очень обрадовалась и сказала спасибо. Так я начал помогать ей по математике и мы с ней подружились. Ребята уже говорили, что вы как брат с сестрой, все время вместе. Однажды в перерыв я не вышел играть и бегать. Она говорит, что знает, почему я не играю, ты, говорит, очень нуждаешься, и дает мне деньги 30 рублей. Я, конечно, не взял, стало как-то неловко и стыдно, и я вышел к друзьям. После звонка сел за свою парту, вытаскиваю портфель, а на портфеле эти 30 рублей. Тогда я уже взял деньги, поблагодарил девушку, сказал, что деньги не смогу быстро вернуть. А она говорит, что об этом даже не думай, мы, говорит, хорошо живем, держим много пчел, продаем на базаре. Она в каждый выходной ходила домой и мне приносила домашние гостинцы. Девушку звали Красильникова Таня. В одно воскресенье мы договорились идти в кино в кинотеатр «Колос». Когда я подошел, они с подружкой уже ждали меня в саду на скамейке. Давайте, говорит, посидим на травке.

Достала из сумки платок, постелила на травку, разложила разные пряности, достала четвертушку, налила немного и, говорит, за знакомство и дружбу. Это, оказывается, было очень хорошее сладкое вино. В этом саду мы сидели долго, потом смотрели кино. Это было незабываемое воскресенье. Этот день мне запомнился на всю жизнь - ведь я впервые так сидел с девушками. Но встреча с Таней была последней. Через несколько дней мы уехали на каникулы и больше я ее никогда не увидел.

Сестра Наташа закончила педрабфак, я сдал экзамены за второй курс и мы уехали домой. Дома опять та же работа. В деревенской кузнице кузнецом был старик, совсем уже седой. Звали его Юбер Степан. Он позвал меня в кузницу помощником. Я согласился, и мы начали с ним работать. Работал он еще проворно. Как-то раз, когда мы отдыхали, он сказал, что еще никогда в жизни не болел и, если заболеет, наверное, сразу умрет. Действительно так и получилось - заболел, проболел неделю и умер.

Все лето проработал в колхозе: пахал, убирал сено, выполнял другие работы. Опять вырастил отцу табак. Как-то раз утром мы собрались пахать. Только вышли за ворота, слышим громкие крики на лугу, где пасли коров. Я сел на лошадь, взял кнут и поскакал к коровам, а там бык, тот самый, который держал меня в сарае, ревет, ногами землю роет. Я быстро отогнал этого быка, прибежали наши деревенские бабы. Смотрим, а в небольшом ровике лежит девочка Нёко Саша, подбирает свои кишки, а они у нее расползлись и все в глине. Она пастушила коров, и ее забодал бык, разорвал живот прямо до грудной клетки, а она еще старалась от него уползти. Я прикрыл ее своим пальто, а одного паренька послал запрягать жеребца, чтобы привезти хирурга. Бабы очень осторожно унесли ее домой. Хирург приехал, наверное, часа через 3 или 4. Тогда ведь не было ни телефонов, ни скорой помощи. Хирург сказал, что если будет надежда выжить, то он будет оказывать помощь и жить дня три у нас в деревне. Но, видимо, надежды не было, и он уехал на следующий день. Саша умерла через три дня. Очень было ее жаль, ведь ей не было еще и 14 лет. Так рано умерла. Быка потом зарезали.

Сестра Наташа устроилась на работу в школу, а я опять к 1 сентября поехал в Ижевск, на старую квартиру у пруда в Безымянном переулке. Поехал опять через станцию Лумпово. Пока шел до станции, очень устал,

ведь надо шагать 25 км. Вокзал был небольшой деревянный, пассажиров очень много, сесть некуда. А крыс - больше пассажиров, бегают везде и людей не боятся. Когда уставший человек уснет, они грызут его котомку. Один старик, видимо сильно устал, уснул и у него крысы обгрызли ухо. Говорит, ничего не чувствовал.

Я опять начал учиться, но прошел, кажется, один месяц, и вынужден был уйти из училища. У кого были оценки 3, стипендию в училище не стали давать. Я остался ни с чем, ни среднее образование не получил, ни профессию. Студенчество мое закончилось. Этим постановлением государство, наверное, богаче не стало, но мою жизнь окончательно испортило. Директор училища говорила, что найдем работу, будете учиться и подрабатывать, но я так и ушел из училища. А моя подружка Таня вообще на третий курс не пришла и письмо не написала. Мне было без нее скучно.

Я учиться не стал, а поступил на мотозавод учеником слесаря. Так я стал рабочим завода. Изготавливал щитки для закрытия звездочек для мотоцикла, кажется, Иж-7. Щитки были похожи на черепах, мы так их и прозвали «черепахи». Зарабатывал я 200-300 рублей в месяц. Это немного, но для меня это были уже большие деньги по сравнению со стипендией. Кушать ходили в столовую, покупали хлеб. Но хлеб достать было трудно, были большие очереди. Один раз пошли в магазин в Горшечном переулке, а там очередь длинная, стоят зигзагом в несколько рядов. У нас духу не хватило стоять в очереди. Посмотрели, постояли немного и видим, что во двор магазина заезжает хлебовоз. Мы вдвоем с другом зашли за машиной во двор и нас позвали выгружать хлеб. Мы, конечно, сразу согласились -все лучше, чем стоять в очереди. Хлеб выгрузили и нам дали по одной буханке хлеба бесплатно. Так мы привыкли ходить в этот магазин, когда у нас не было хлеба. Привык уже и к заводу. На работу ходить было недалеко, ходил пешком. Завод находился по улице М.Горького. Постепенно и зарплату стал получать больше 400-500 рублей в месяц. Купил себе брюки, пиджак, рубашку. Совсем стал молодым парнем. Однажды пошел в молочный магазин по нашей же улице. Магазин был еще закрыт, мы стояли человек десять и вдруг слышим по громкоговорителю: граждане, слушайте важное сообщение. Сегодня утром на нашу Родину вероломно напала фашистская Германия. Это война.

***

Только начал хорошо жить, не голодал, появились небольшие деньги, была уже нормальная веселая жизнь. И все нарушилось. Хотел купить фуражку. На завтрашнее утро захожу в магазин и глазам не поверил. За одну ночь все полки стали пустые, не стало никакого товара. Настроение совсем испортилось. Хлеб начали давать по карточкам. Когда не хватало хлеба, опять идем в тот магазин. Часто ходил к деревенскому другу Лёне. Он работал на военном заводе, они выпускали винтовки. В армию его не брали - была бронь. Ему было уже 20 лет. За опоздание на работу его с завода уволили и он поступил к нам на мотозавод. Сходил он в военкомат, почему его не отправляют в армию. Ему сказали, что работаешь на военном заводе и поэтому есть бронь. А он ответил, что работает уже на мотозаводе. Мы с ним всегда ходили вместе. Мы ведь были старыми друзьями - в детстве вместе учились и росли. Вдвоем все же веселее. Жил он недалеко от меня. Но наша дружба продлилась недолго, вскоре ему вручили повестку и призвали в армию. Я опять остался один. Работал на заводе около одного года.

Как-то раз во время работы у меня молоток слетел, черенок остался в руке, а молоток улетел за верстак. За верстаком и под ним был разный хлам. Я полез за верстак. Рядом с моим станком стоял фрезерный. Как я очутился на полу у ног фрезеровщика, не помню. Потом фрезеровщик рассказывал: я очутился у его ног, не дышу, глаза закрыты, лежу, как мертвый. Он провозился со мной, и искусственное дыхание проводил. Через какое-то время я открыл глаза, на лице появился румянец и я ожил. Фрезеровщик говорит, что ты только что стучал молотком, и кто тебя так подбросил к моим ногам. Я и говорю, что искал за верстаком молоток. Он испугался, даже вздрогнул, станок выключил. Оказалось меня выбросило электротоком. В самом углу, где я работал, проходил на верхний этаж толстый электрокабель. Он, оказывается, был пробит в одном месте. Вот бывает и такая история.

После начала войны на верхнем этаже стали сильно шуметь станки. Говорили, что готовят снаряды для фронта. Продуктов становилось все меньше и меньше. Не было видно уже лотошников с горячими пирожками. Даже спички куда-то исчезли. На выходной пошли в баню, а

там тюремщики, в следующий раз пошли - там солдаты. Так и в баню не смогли попасть.

Один наш рабочий, уже пожилой лысый, говорит, давайте уйдем с завода и из города. Мы собрались, продали хлебные карточки и, никому ничего не сказав, уехали. Прощай, мой завод, и прощай, город. Ой, как я об этом потом жалел. Ведь можно еще было жить. И тот дурак плешивый нас соблазнил на такой дурацкий поступок.

И вот я приехал домой. А в деревне не осталось никаких друзей. Остались два старика и женщины. Лошадей тоже увели в армию, остались две лошади. Хлеба почти нет, да и картошки мало. Вот я и задумался, что дальше делать. Мать одна возится с хозяйством, ходит на работу в колхоз. Помогала ей младшая сестра Валя. Она ведь тогда почти взрослая была, ей было 16 лет. Отца забрали в армию. Я пошел искать работу. Добрался до Калиновки - это за Игрой. Там был стекольный завод. Требовались рабочие, и я устроился на этот завод. Приняли кочегаром, сказали, что дальше видно будет. Вот и начал работать кочегаром. Там работали почти все девушки. Они сказали, что зря вы сюда приехали, мы, говорит, зарплату не получаем, нет денег.

Посуду, которую они делают, а в основном это была аптечная посуда, не вывозят, так как нет транспорта. Поэтому нет денег. Девчата говорят, вы люди молодые, вы здесь себя погубите, мы ведь все местные, уходите, пока целы. Работал около двух месяцев, зарплату не получил и ушел с завода домой. Начал работать в колхозе. Не успел нисколько поработать, а почтальон приносит повестку в нарсуд в Игру. Вот тут я загоревал по-настоящему. Не видел еще молодости, а молодость вот уходит от меня. Собрал небольшую котомку, положил еду, что была дома, и пошел в нарсуд. Судья говорит, что вы убежали со стеклозавода и попадаете под Указ. Так мне присудили 4 месяца, сразу закрыли в КПЗ.

Нас было много, где-то около 50 человек.

***

На следующий день нас всех отправили в Глазов - это 88 километров от Игры. Шли пешком. Добрались до Глазова и нас сразу отправили в тюрьму. В тюрьме нам давали 450 грамм хлеба, кормили три

раза. Не такая уж богатая пища, но все же с голоду не умрешь. Я про себя думаю, что так 4 месяца можно прожить, не работая. Но через три дня вывели нас, тюремщиков, построили и повели опять человек пятьдесят. И опять по той же дороге. Довели нас до станции Балезино. От Глазова 33 километра. Здесь, оказывается, трудовой лагерь. Назавтра повели на работу. А работа была, ой какая нехорошая. Заморозили лес - бревна в реку Чепцу. И эти бревна надо было вытаскивать из подо льда. Сначала надо было чистить снег, потом долбить лед. Лес при сплаве смерзся как попало, лед никак не откалывается. Долбили лед кто чем мог - лопатами, ломами, баграми. Вода выходит на лед, ноги мокнут. У меня тогда были валенки. Встанешь на сухой лед мокрыми валенками, и половина подошвы остается на льду. Когда вечером приходим в барак, надо сушить носки, портянки, валенки, а сушить негде. На такой длинный барак всего две голландские печи, там и старались сушить, но они не высыхали. За день сильно устаем, норму выполняем изредка и хлеба дают всего 400 грамм. При такой тяжелой работе кормили очень плохо: суп - мутная вода, никакой жиринки, плавают одна-две сушеные картофелинки, на второе буквально одна ложка каши, а котлетка величиной с лодыжку или наперсток, на завтрак и на ужин по одной ложке перловой каши. За два месяца я совсем ослабел, чуть запнусь, там и падаю, а тут конвоир прикладом по заднице, еле уже ходил на работу доставать бревна. Тогда меня перевели в слабосильную команду в другой корпус, где по-настоящему койки, матрац и подушка. Это уже по-человечески. Когда на реке работал, мне пришлось с валенками расстаться. К одному товарищу часто ходили с передачей, и я попросил, чтобы его отец принес лапти и онучи, взамен я отдал валенки. Стало совсем хорошо.

На новом месте как-то вышел в коридор и стою у окна, ко мне подходит девушка. Я ее узнал, нас судили вместе. Она была из Факела, звали ее Валей. Она поздоровалась и говорит, как ты изменился за такое короткое время. Сейчас я тебя буду подкармливать, как смогу, только приходи сюда же, к этому окну. Тогда же она вынесла хлеб с домашним маслом. И так почти каждый день. У меня настроение стало совсем нормальное.

В этом трудовом лагере было настоящее издевательство над человеком. Наверное, так не кормили даже в концлагере во время войны.

Никакой спецовки не давали, у меня износились варежки, а рукавиц не давали. Специально была создана похоронная команда, которая хоронила каждый день человек десять, как на фронте. Работали в этом корпусе мы уже не на такой тяжелой работе. Водили нас по учреждениям пилить и колоть дрова. Один раз пилили дрова для милиции, они нам дали по пачке махорки, а за одну сигарету тюремщики давали целый кусок хлеба. Я тогда еще не курил. С передачей ко мне не ходили, в такую даль да еще пешком, более 100 км, не было возможности. Срок моей «службы» постепенно проходил, я все же еще жив благодаря помощи этой прекрасной знакомой девушки Вали, без нее я наверняка был бы похоронен.

***

В армии, при формировании, встретился я с двоюродным братом по матери из Телегурта Митей. Он тоже сидел в той же тюрьме. Не закончив срок, их отправили на фронт. Вот тогда он рассказал, что начальника этого лагеря и директора леспромхоза присудили на расстрел, как изменников Родины. Так и надо было их давно, ведь сколько они погубили людей. В той же тюрьме, оказывается, сидел и Романов Сергей Павлович, который сейчас живет в Лудошуре, но я его еще не знал тогда.

Отпустили меня из этого лагеря 1 мая 1942 года. Дали одну буханку хлеба, денег не дали, видимо все проел. Пальто совсем износилось, все в лохмотьях, страшно на меня посмотреть, настоящий нищий беглой. Вот я вышел из этой тюрьмы, сел на крыльцо магазина и съел почти полбуханки хлеба, а буханка 2 кг. Валя вышла раньше и сказала, когда дойдешь до Факела, обязательно зайди и немного отдохни, и сказала, что может найдет машину и меня подвезет. Я вышел на дорогу и тихонько пошел, сил в ногах совсем нет. Меня догнали три солдата, такие же худые, еле передвигают ноги. Они говорят, что они из трудармии идут домой в Ижевск. Доходим до какой-нибудь деревни и ходим по домам побираться. Они уже почти старики, мне так кажется, и мне их жалко стало, до чего так довели этих людей в армии. Я все же добрался, как говорится лыком да мочалом, до Факела и зашел к этой девушке. Она меня встретила и сказала, чтобы я разделся догола. Я разделся, лохмотья бросил в сенцах.

Валя дала мне нижнее белье, накормила меня досыта и я крепко заснул. Будили меня утром, а я как мертвый. Смогли разбудить уже только в обед. Хорошо накормили, я снял ихнее белье, опять надел свои лохмотья. Валя дала мне чуть ли не полкаравая хлеба, положила в карман жареный горох. Я ей очень благодарен за такую доброту, не все люди такие бывают. Мне их больше видеть не пришлось...

***

Вот я тихонько иду по дороге, куда подевались силы, ведь до тюрьмы я был полный здоровый паренек. Кое-как я добрался до Телегурта - это родина моей матери. Они немного испугались, что за оборвыш такой появился. Когда рассказал, кто я такой, откуда, они сразу позвали в дом: айда, сынок, заходи, ведь ты оказывается наш человек. Ой, как они старались угощать меня. Гостил я там 3 дня, а потом они повели меня к другим родным - сестре моей матери, они жили в той же деревне. Гостил я там тоже три дня. Они ходили на работу в колхоз, меня оставляли одного. Оставляли мне хлеб, жареную картошку или пюре картофельное. Когда на обед приходят у меня ни хлеба, ни картошки уже не было. Так много я ел. Через три дня я с ними попрощался. На прощанье зять дал мне новые лапти и портянки. Так я тихонько добирался до дома. Дошел я до деревни Шербет. Это между Кабачигуртом и Ильяпиево. Здесь жила тоже родная сестра матери Анна. Она узнала меня, очень пожалела, что так со мной случилось. Начала угощать. Там я ночевал одну ночь. На утро, как сейчас помню, напекла блины и поставила соленые грибы. Мне очень понравились грибы и я съел их много. Утром ушел домой - это около 5 километров. Дошел до дома, зашел через огород, а во дворе мать что-то стряпала. Увидела меня, ужаснулась, обняла меня и заплакала, я тоже заплакал.

***

Вот такая тяжелая история со мной случилась. Конечно, если бы не было у меня троек по литературе, такой истории не было бы. Все я ругал за это правительство и Сталина, что пожалели деньги на стипендию, замучили народ в тюрьмах. Может Сталин вообще не был в этом виноват.

Но больше всего виню себя, потому что был лодырь читать литературу. Поэтому мой совет - не ленитесь на учебе и в своей работе.

Дома одна мать с моей сестренкой Валей. Сестра Наташа добровольно ушла в армию, а отец в трудовой армии строил железную дорогу Ижевск-Балезино. Плохо стало с дровами. Женщины соберутся вдвоем, втроем и привезут хоть один воз. Хлеба из колхоза совсем мало давали. Ведь был лозунг «Все для фронта, все для победы» и все зерно отдавали государству. Пахать стало некому. Пахали женщины, помогали пацаны. Лошадей всего две, пахали коровами. Ох, и досталось бедным женщинам.

Когда я пришел домой, дня через два меня схватил понос и никак не проходил, видимо много поел я этих грибов в Шербете. Мучился, наверное, недели две. И как-то раз почтальон приносит мне повестку на призыв в армию, завтра явиться в Зуринскую больницу на комиссию. А я такой слабый, да еще после поноса, но все же пошел. И надо же, такого худого, слабого меня приняли и сказали, что жди повестку. Это было в конце мая, было очень жарко. Когда из больницы пошел домой, сильно захотел пить. Зашел к попу Александру, они вместе с отцом ложили печи в Зуре и он меня знал. Я попросил попить. Он принес в эмалированной кружке холодный квас. Попей, говорит, с медком. Растворил мед и я выпил целую кружку этого холодного кваса. Немного погодя, он опять дает мне вторую кружку, я опять выпил. Поблагодарил его и ушел. Шел я через лес, смотрю, бежит ручеек. Выпил еще из ручейка. Когда пришел домой, рассказываю, что меня приняли и скоро в армию, а вечером начала болеть голова и, оказалось, что я заболел воспалением легких. Дома лег на кровать, потому что совсем уже не мог. Мать говорит, что я весь горю, такой жар. Сначала болела голова, потом уже не чувствовал, только больно было затылком лежать на подушке. Мать готовит покушать, а мне ничего не идет. Пролежал, наверное, около недели, а мне уже все равно, лежу и не могу подняться. Сестренка Валя запрягла лошадь и увезла меня в Зуринскую больницу. От этой же болезни в этой же больнице умер мой дед. Валя завела лошадь прямо во двор больницы, а я встать не могу. Тогда она позвала врачей. Они меня посмотрели так сверху только и сестренке говорят, что зачем ты привезла еще такого, почти неживого, вези обратно. Сестренка повернула лошадку и обратно домой всю дорогу,

говорит, плакала, а я уже ничего не чувствовал, трясет ли меня, болею ли. В общем, чуть дышащий мертвец.

Дали телеграмму отцу, что твой сын при смерти, немедленно приезжай. Тогда ведь не было еще лекарств. Мать заваривала какие-то травы, я немного пил этот отвар. Пришел из армии отец, посмотрел на меня и сразу затопил баню. Когда баня поспела, отец взял меня на плечо, как мешок, и понес в баню. Вымыл, как следует, положил на полок, дал хорошего пару и давай хлестать веником да долго, два раза давал пару, и я стал как кисель. Укутал меня и понес домой, так же как принес, полуживого. Назавтра повторил то же самое. И после этого через какое-то время я начал чувствовать, что я вроде живой. Дали покушать и я поел ложки две или три супа. Утром уже почувствовал, что я действительно еще живой. Мать дала покушать и опять я немного поел, попробовал встать, но на ноги встать не смог, а только сел на кровать. И это для меня было уже достижение. Отца отпустили только на три дня, ушел обратно в армию, а работал он на строительстве железной дороги около Русской Лозы. Мать говорит, что отец твой уже уходит, не сможешь ли встать, посмотреть, как уходит. Я начал подниматься, кое-как поднялся и, опираясь об лавку, печь и кровать сумел, подойти к окну. Открыл окно и высунулся, вижу, отец повернулся, увидел меня и помахал рукой, а я в слезы. Вот так я постепенно ожил, начал немного кушать, ходить по избе. Спасибо тебе, отец, спасибо ангелу-хранителю, спасибо тебе, бог, что возвратили мне жизнь. Начал выходить во двор, мать с сестренкой Валей ходили на работу в колхоз. Мои товарищи по детству все ушли уже в армию и на фронт. Ходить я стал уже почти нормально, а бегать еще не мог. Настроение у меня все же улучшилось, но, оказывается, ненадолго. Забрала меня другая болезнь. Все тело, руки, ноги, спина и грудь покрылись чесоткой. Как только мы не старались бороться с этой болезнью, но не проходит. Мазался мазью, не проходит. Женщины -домашние доктора - посоветовали натереть все тело солью. Я послушался и натер все тело этой солью так, чтобы все пупырьки полопались, а кое-где натер до крови. Представьте себе, что тогда получилось. Соль впиталась во все тело и начала жечь всю кожу, хоть на стену лезь. Ополоснулся я водой, но никак соль не отходит. Наверное, колдунья Лиза же так меня научила. Я никому не советую так натирать тело солью. А

чесотка все равно не прошла. Мне не хватило этого колдовского совета, послушался еще другого совета - намазаться навозной жижей. Набрал этой жижи, все тело обмазал, когда все высохло, я вымыл все тело теплой водой, но чесотка как была, так и осталась. Я к этой чесотке видимо уже привык и ходил так и с чесоткой. Кисти рук, пальцы и лицо были чистые, как у нормального человека.

Однажды под вечер пошел я к женщинам. Они молотили зерно. Крутили молотилку вручную. Лошадей не было, а которые две лошади были, возили снопы. Попробовал крутить и я, но не очень-то работа приятная, крутить тяжело, а бедным женщинам надо терпеть. Зерно самим не давали, а все отправляли государству, даже не оставляли на семена. И вот под вечер, это было 17 августа 1942 года, приходит почтальон и вручает мне повестку для отправки в армию. Надо явиться в Зуринский военкомат к 5 часам утра 18 августа. Осталась только одна ночь. Утром пришли все, кто мог, провожать меня. Набрали небольшую котомочку, сестра запрягла лошадь, и так я уехал в армию. Провожала вся деревня. У кого что было, тоже положили мне в котомочку. Сколько было тогда у матери слез.

***

Вот, Геннадий Михайлович, молодость свою ты провел бестолково, испортил себе здоровье, не стал и ученым, не получил никакую специальность. В военкомате нас, призывников, которых должны отправить, собралось 19 человек. Проверили нас и сказали, что на своих же лошадях езжайте в Глазов. Сестра Валя меня провожала на лошади до Глазова. Приехали и сразу на комиссию. Меня осматривал какой-то майор. Он говорит: какой ты худой. Послушал меня и сразу сказал, что ты ведь болел воспалением легких. А на теле что это такое? Я говорю, что это чесотка, а он говорит, что это не чесотка, а от нехватки витаминов. Месяца через два у тебя все пройдет. Нам сказали, чтобы всю одежду сложили в рубашку, написали адреса. А я взял одежду и нагишом вынес в телегу к сестре. Дали нам одежду солдатскую, брюки и гимнастерка большие, галифе от брюк ниже колен, ботинки какие-то английские, длинные и узкие. Когда оделись, друг друга уже не узнали. Когда вышел к

сестре, ох, как она смеялась, я стал как настоящий клоун. Сестра уехала.

Так началась моя военная служба. Подъем в 6 часов утра. Как крикнут «подъем!», тут даже мертвый проснется. Быстро бежим на физзарядку, не успеваем обуть как следует ботинки, да еще двухметровые обмотки, никак не успеваем обмотать ноги этими обмотками, а тут уже командуют «выходи строиться» и гоняют бегом. Проводим гимнастику и в казарму. Потом умываться, заправить постель и на завтрак. Завтрак вкусный, но очень мало. А затем на учебу. Обедом кормили неплохо, но нам все равно не хватало, так что желудок все время полупустой. После обеда обязательно мертвый час на один час. Мы ужасно не любили этот час. Надо раздеться, разуться, расправить постель и спать. Не проходит, наверное, и часа опять эта команда «подъем!». Опять надо заправить постель, одеться, обуться и на учебу, а затем на ужин. После ужина свободное время. Обыкновенно сидели в ленинской комнате и кто чем занимался. Некоторые играют в домино, шашки, шахматы, кто пишет письма. Отбой был, кажется в 10 часов вечера. Вот так ежедневно. Мы все же к этому привыкли. В воскресенье солдату тоже нет отдыха -

проводили генеральную уборку, изредка водили в кино.

***

Учили нас в этом Ленинградском пехотном училище на офицеров пехоты. Но и здесь мне не повезло. Как-то раз на занятии прыгали с вышки, а высота этой вышки 4 метра. За спиной рюкзак с песком, в руке винтовка и надо прыгать. Я залез на вышку, а прыгать боюсь. Стою на вышке, а офицер говорит: прыгай уже. Мои товарищи все спрыгнули, а я все равно боюсь, не так еще окреп. Стоял так и подумал: я ведь казенный человек, будь, что будет, и спрыгнул, но встать больше не смог. Тогда меня два солдата взяли под руки и повели в лазарет. Что было с позвоночником, до сих пор не знаю, тогда ведь еще не было рентгена, и хирург мне ничего не сказал. Так я лежал, наверное, больше месяца.

Вот уж не везет так не везет. Видимо все это от моей слабости. Мои друзья, с которыми мы поступили в это училище, начали сдавать уже экзамены, а я ходил по селу комендантским патрулем. Вот они сдали экзамены, отправили их на фронт. А нас, которые болели или не сумели

сдать экзамены, собрали и сказали, что будете еще учиться около месяца, сдадите экзамены и на фронт. Нас собралось, таких как я, около роты -150 человек. И начали снова учить. На третий день заходит к нам майор -раненый фронтовик. Мы приветствовали его, он тоже, но приветствовал левой рукой. Сказал: садитесь, ребята, соберите этот станковый пулемет, над которым мы возились, и кончайте учебу, завтра едем на фронт. Все училище едет на фронт. Так я и не получил офицерского звания, присвоили звание сержанта, дали нам сухой паек. Погрузили нас в вагоны-телятники, мобилизовали и тюремщиков, которых тоже разместили по нашим вагонам. В наш вагон зашел и наш старшина. Оказывается, и его отправляют на фронт. Ох и плохой человек он был, скольких солдат он наказал не за что. Чувствовал он себя, видимо, генералом. Начал командовать и в вагоне. Вот поехали мы в сторону Москвы. Поезд часто останавливается, почти на каждой станции. На этих остановках тюремщики что-нибудь заносят в вагон с базара, то пирожки, то шанежки, то и молока и говорят, что, ребята, нас не бойтесь. Вот мы проехали город Киров, и на какой-то станции заходит офицер, видимо сопровождающий нас, и спрашивает: где старшина? А его нет, лежал он на второй полке прямо у окна. Солдаты говорят, что он остался в Кирове. А, оказывается, его вытолкнули через окно на полном ходу поезда. Я даже не заметил, как они его вытолкнули. Пусть, говорят, он там воюет, а не издевается над нами. Живой остался он или нет, одному богу известно. Мы доехали до Москвы. Нас вывели из вагонов и повели строем через Москву. На окраине столицы везде окопы, рвы, противотанковые ежи. Некоторые дома разрушены, пробиты снарядами стены. Вот это уже совсем пахнет войной и фронтом. Довели нас до какого-то леса, и там мы обосновались как дома. Обновили обмундирование, рюкзак, раздали оружие, патроны, две гранаты, сменили мне эти ботинки и я стал немного похож на солдата.

***

Привели в этот лес целую туркменскую бригаду. Большинство из них по-русски не понимают. Их распределили по частям. Меня назначили командиром отделения. В отделении 12 человек, из них 10 туркменов и

двое русских. И то один не русский, а удмурт. И вот так все сформировано - взводы, роты, батальоны. Наш полк был 93-й стрелковый. Когда дают сухой паек - обыкновенно шпиг, сахарный песок, хлеб - делили так, чтобы у всех было одинаково. Один делит и спрашивает: «кому?», другой распределяет - «этому», но сало мы не делили, разделяли на двоих -туркмены сало не едят, а сахарный песок давали им. Они почти всегда пили чай, вскипятят в котелках и ложат привезенный с собой зеленый туркменский чай. Чай пить приглашали и меня. Очень чай вкусный, ароматный. Сколько мы были в этом лесу, уже не помню.

Однажды какой-то офицер нам говорит, что кругом этого леса находятся деревни, сходите в эти деревни, может там остались немцы. И мы пошли. Распределились на две группы. Одна группа по одной стороне улицы, а другая - по другой. Заходим в каждый дом. Когда зашли в один дом, там был мальчик, небольшой еще, но говорит уже хорошо. Спрашиваем у него, нет ли у вас оставшихся здесь немцев. А мальчик отвечает, что есть у нас немец, здесь живет и показывает на койку. А койка заправлена, посмотрели под койку, там нет. И мальчик показывает на постель. Убрали подушки, матрац, и там, действительно, лежит немец ничком. Он, конечно, поднялся, такой здоровый, как боксер. Лежал видимо он и дышал через пружинную сетку. Мальчик остался один, а мать мы не видели. Немца мы повели в штаб, искать больше не стали, может, такие еще и оставались.

В начале июля месяца 1943 года под вечер слышу команду «в ружье!», мы все взяли свои рюкзаки, ружья, все построились и командиры сказали, что идем на фронт. Скомандовали «шагом марш!», и мы пошли. Наш взвод почему-то определили в головной дозор - это идти впереди всех частей, чтобы не натолкнуться на немцев всей частью. Вот мы и пошли со своим взводом. Идти тяжело - тяжелый рюкзак. Были у нас ручные пулеметы, от которых все диски распределили по солдатам, распределили по 800 патронов для этих пулеметов, да еще две гранаты каждому. У каждого саперная лопата, противогаз, скат шинели. Очень жарко, хочется пить. Добрались до какой-то деревни, подходим к одному дому, и хозяйка говорит, что нема воды. Пошли дальше к другому дому и хозяйка говорит, что сейчас, сыночки, всех напою. Позвала свою дочь, взяла ведро, ковшик и, айда, сыночки. Там стоял колодец, из которого они

пили, и мы за ней все к колодцу. Всех она напоила, у кого были фляжки, набрали во фляжки. Мы ее поблагодарили. Командир взвода говорит, что давайте, ребята, вернемся к хозяйке того дома, у которой «нема воды». Поставил ее в угол дома и спрашивает: почему у тебя нема воды для советских солдат? Она тогда опомнилась, не на шутку испугалась. Командир взвода спрашивает у нас, что с ней делать, а один солдат сказал, что таких война спишет. И командир взвода в упор крест на крест прострочил автоматной очередью. Она упала. Вот какой оказался злой наш командир. Да и она, наверняка, хороша была для немцев, а не для нас.

Шли мы дальше. Ночь почти светлая, не так уже жарко. Утром добрались до леса, привал. Постепенно начали подходить и наши части. Стало в лесу шумно, весело. Командиры предупреждают, что из леса не выходить, зря не болтаться и меньше шума. В этом лесу мы отдыхали почти весь день, хорошо отдохнули. А к вечеру опять всех подняли и опять продолжили свой путь к фронту. Идем каждую ночь 30-40 километров, а днем опять отдых в лесу. Отдыхают, кто оружие чистит, кто что-то подшивает, кто письмо строчит. И так мы продолжали добираться к

фронту несколько дней. Наконец мы добрались до фронта.

***

Ночью впереди нас слышны орудийные выстрелы, пулеметные очереди, видны освещающие ракеты. Нас остановили со своим взводом на опушке леса и заставили окопаться. Мы все выкопали окопы в полный рост человека и залезли в окопы. Рано утром смотрим, идет солдат со стороны, откуда слышна стрельба. Оказывается, передовая линия еще впереди, и он говорит, что ждите гостей, скоро прилетят. Через какие-то минуты слышим - гудят самолеты, и потом их стало видно. Я насчитал 42 самолета, и летят прямо на нас. Летели они строем - треугольником. Вижу, первый самолет накренился носом вниз и со страшным визгом пикирует на нас, сбросил три бомбы, вслед за ним все остальные. И такой шум, визг, начали взрываться бомбы за нами в лесу. Я прижался, как можно ниже, в своем окопе и все же стало получше. Когда все стихло, в лесу за нами горели машины и еще что-то. Немного погодя, вижу, эти самолеты снова летят в нашу сторону. Так же, как в прошлый раз, один

самолет накренился и с визгом пикирует, так же сбросил три бомбы, но это уже ближе к нам, чем в первый раз. Также все остальные самолеты. Я опять прижался, как можно ниже, в свою ячейку и слышу такой шум, что не опишешь пером. Кругом начали взрываться бомбы, дрожит земля, даже начали осыпаться стенки моей ячейки. Когда все стихло, я еле вышел из своей ячейки, в ушах звенит, плохо слышу. Командир взвода спрашивает, все ли живы. А Иванов не откликается. Командир сказал: посмотрите, ребята, что с ним. А он выкопал себе небольшой окопчик и спит-храпит, еле разбудили. Был он из Москвы, худой, высокий, долговязый. Его тоже засыпало землей. Но то удивительно, как можно спать, когда такие оглушительные взрывы бомб, тут мертвый встанет, не то, что живой. Но все же мы все живы. Я до конца войны никогда не попадал больше под такую бомбежку.

Вот так нас встретил фронт. Действительно хорошенько окрестили. После этого нас повели к самой передовой линии. Видимо, так распределили всю нашу армию по всему фронту. Здесь нас встретили солдаты с передовой линии, очень обрадовались, обнимали, а то, говорят, нас осталось очень мало. Постоянно слышны короткие пулеметные очереди, очень часто освещают ракетами. Видимо, и ночью немцы не спят. А с нашей стороны не слышно ни одного выстрела. Утром вижу - по всему фронту, насколько видит глаз, установили артиллерию. Когда установили, я и не слышал. Через некоторое время начали стрелять все пушки. Первый раз увидел, как стреляют «Катюши». Эта стрельба продолжалась, наверное, минут 15, потом полетели самолеты - они тоже бомбили немецкие позиции. Там, на немецкой стороне, земля и воздух -все черно от разрывов снарядов и бомб. Тогда мне показалось, что там, наверное, не осталось ни одного живого немца. Загудели танки и пошли на немцев, затем пришла команда и нам: ребята, товарищи, вперед на врага за победу, за нашу Родину! И мы пошли за танками, крича «Ура! За Сталина!». Ой, как начали строчить пулеметы, падают мины, снаряды. Мы думали, что немцев там не осталось, а они вон что делают. Солдаты падают, стонут, кричат «помогите!». Туркмена ранят - он во всю орет «вай, вай, вай!» и сбегаются к нему другие туркмены на помощь, а тут как назло пулеметная очередь, мина или снаряд. Друга спасали, а сами из-за этого многие погибли.

Я сначала бежал нормально, так же кричу «ура!», но впоследствии себя уже почти не чувствовал, опомнился только когда добежал до окопа. Меня нигде не ранило, остался целым и невредимым. Немец отступил и мы, сколько нас осталось в живых, пошли за немцами в западную сторону. Так мы освобождаем нашу землю от врагов, а он захваченные земли

обратно не хочет отдавать, постоянно отстреливается.

***

Однажды, в один из таких дней, а мы были в небольшом круглом лесу, старший лейтенант говорит, что надо идти в боковую разведку. И мы, шесть человек, пошли вниз в лощину. Шли мы, наверное, километра два. Дошли до леса, не лес даже, а кустарники - ива, ольха. Смотрим, был здесь костер, еще угольки горят. Были здесь только что немцы, оставили одну буханку хлеба. Хлеб хороший белый, сладковатого вкуса. Я такой хлеб, наверное, никогда еще не ел. Поели мы этого хлеба, и командир наш говорит, давайте окопаться. Вырыли каждый для себя неглубокие окопчики через 25 метров друг от друга и полежали на солнце. Кругом тихо. Вдруг я слышу, кричат «ура!» и подумал, что наши полки атакуют. Я поднялся и вижу - на нас идут немцы шеренгой человек 50. Идут медленно, не бегут и прямо на нас и орут. Мне послышалось, что кричат «ура!», а как они кричали, не знаю. Нас всего шестеро. Вот тут я уже распрощался с жизнью и товарищам - «немцы!» - кричу, они тоже поднялись. Старший лейтенант говорит: не стрелять, пусть подойдут ближе. Они все идут и идут. Когда подошли совсем близко к нам, тогда старший лейтенант скомандовал: «огонь!». У нас было оружие - два автомата, две винтовки, два пистолета. Я начал стрелять прицельно короткими очередями. Смотрю, один упал, потом второй и так несколько человек. Потом, не дойдя до нас, вдруг повернули обратно и побежали. Мы не можем понять, что случилось. Оказывается, из-за нас шел наш танк Т-34. Увидев его, они и бегут. Вот и мы остались живые. Спасибо богу, что вовремя подоспел танк, который ушел за немцами. Наверное, он их всех уничтожил. После всего этого мы возвратились обратно в тот круглый лес. Подошли и наши полки, и мы пошли опять вперед.

***

Сколько мы так шли, я уже точно не помню, но нас становилось постепенно все меньше и меньше. Много погибло и ранило при прорыве обороны. Немец постоянно стреляет, то мины, то снаряды взрываются, и мы так все убываем и убываем. Не доходя до Ельни - узловая станция -смотрю, из нашей роты никого не вижу. Нашел только одного сержанта, он тоже больше никого не видел, и мы так остались из роты вдвоем. Куда дальше деваться? Недалеко от нас какой-то лес, на лес не похож -кустарники, да редкие большие деревья. Мы с этим товарищем пошли в тот лес. Там оказались зенитчики. Они тоже, видимо, пришли в этот лес недавно. Мы поздоровались и подобрали себе место, вырыли для себя небольшие окопчики. Полежали немного, слышу гул самолета, покружил вокруг этих зенитчиков, прямо над зенитчиками сбросил бомбу, которая при падении сильно шумит, свистит, а большого взрыва не было, но были маленькие взрывы, как гранаты. Зенитчики стреляли, стреляли, но самолет улетел целый. От разрывов снарядов зенитных пушек, начали падать осколки, как крупный редкий дождь. Кто тогда меня надоумил, чтобы

__/Т _ ____^ __с

прикрыть хоть голову. Я взял свою лопату и прикрыл этой лопатой лицо и голову. Только прикрыл, как стукнет по лопате, ох, мне было бы больно. Когда стрелять перестали, все стало тихо. Я встал, осмотрел лопату, она даже чуть прогнулась, а осколок такой большой - с пол моей ладони. Явно от такого осколка я живым бы не остался. Вот удивительно то, что вовремя интуиция подсказала. Это, наверное, был мой ангел-хранитель и бог. Спасибо им. Когда рассказал все это другу, он сказал, что тебя бы не было уже в живых.

Мы вышли из этого леса и вскоре встретились с солдатами, я некоторых из них уже встречал. Они, оказывается, наши полковые разведчики. Они нам предложили, что раз вы остались вдвоем, айда к нам в разведку. Мы согласились и стали разведчиками полка. В разведке считается взвод разведки полка, а их всего 14-15 человек. Приготовлены у них блиндажи. Устроились они невдалеке от штаба полка в ложбине. Полк, видимо, был на отдыхе, и нас никуда не трогали. Когда начиналось наступление, тогда и нам давали задание узнать, где остановился немец, поймать языка. Когда наступали, мы деревень почти не видели - от

деревень остались одни печи с трубой и не видно людей. Так мы шли все на запад и на запад.

***

Точно уже не помню, но мне кажется, что где-то под Оршей была крепкая оборона немцев. Наступление остановилось. При наступлении приводили и «языков». Один их них настоящий русский. Говорит, что он из Ярославля. Оказался власовец. Заставляют их немцы наступать на нас. Говорит, что впереди стреляете вы, а сзади немцы охраняют и угрожают. Наши ребята говорили, что надо его расстрелять, но мы повели его в штаб. Один раз привели «языка» прямо из немецкого окопа. Это уже под огнем, немцы начали сильно стрелять. В один из таких дней уже под вечер мы вдвоем наблюдали прямо в траншее за немцами, откуда взять «языка». Подошел капитан, спрашивает: кто такие? Мы объяснили, что мы разведчики и сказали с какой задачей. И он говорит, что сегодня ночная атака и вы покажете пехоте где проходы в проволочном заграждении, а нам что осталось делать - приказ командира надо выполнять. И мы пошли по траншее, дошли до того места, откуда должна начаться атака. Только прибыли, капитан спрашивает: разведчики прибыли? Мы отвечаем: так точно. Ну, говорит, ребята, с богом и вперед.

Я вышел из своей траншеи и пошел по неглубокой узкой траншее, которая была выкопана специально, чтобы ближе подойти к проволочному заграждению. Вышел из этой траншеи и пополз до самого проволочного заграждения и залег на живот. Мой товарищ не подошел -или он не вышел из траншеи, или ушел в сторону от меня. Лежу, наши солдаты ко мне еще не подошли. Я хорошо вижу немца-часового у блиндажа, он машет руками, прыгает у блиндажа, видимо зябнет, а ночью тогда уже подмораживало. И тут этот немец выстрелил из ракетницы. Ракета повисла, и все вокруг стало светло. Ракета была парашютная и тихо полетела в сторону наших траншей. А там солдаты наши легли в одну кучу и дальше не двигаются. Вот тогда командир крикнул: «вперед в цепь!». А немцы во всю начали стрелять. От меня слева и справа строчат пулеметы, кидают гранаты. А сзади меня, откуда я вышел, шум, крики, стоны. Я думаю, что мне уже конец.

Вдруг около меня в двух метрах разорвалась граната. Мне показалось, что осколком гранаты задело каблук ботинка, а оказалось, меня ранило. Не прошло и минуты, ноге стало тепло и мокро. Значит, действительно меня ранило, но как вернуться обратно через такое пекло, где кричат, стонут солдаты, а по другому краткому пути еще страшнее -можешь нарваться на мины. И пополз я по своей дорожке. Немец, не переставая, стреляет, кидает гранаты. Проклятый немец стреляет еще разрывными пулями. Тут я уже совсем распрощался с жизнью и вспоминал бога, родную мать и отца. Ползу уже через мертвых и раненых солдат, все же не так хлещет пуля. Дополз до неглубокой траншеи, а там не траншея, а спины солдат. Видимо спрятались и лежат друг на друге. Все же дополз до глубокой траншеи и спрыгнул, но тут же упал из-за невыносимой боли в ноге.

С правой стороны был блиндаж, я поковылял к этому блиндажу, упираясь о бруствер окопа. Кое-как зашел, сразу спросили: ранен? Капитан приказал снять обувь, я снял, а там все в крови. У меня были два индивидуальных пакета, перевязали одним, все равно кровь идет сильно, наложили второй пакет, все равно кровь. Тогда кое-как затолкнули ногу в ботинок, может сколько-то задержит кровь. Я рассказал ему, как ранило. Он говорит, что это не осколком ранило, а ранило пулей. Видимо, ранил меня пулеметчик.

Поблагодарил капитана за оказанную помощь и вышел из блиндажа. Пошел-поковылял по траншее, хватаясь за стенки по обе стороны. Санитары, видимо, ушли с первыми ранеными. Дошел до асфальтовой дороги, через которую не было окопа, подождав очередной сеанс пулеметной строчки, перешел на другую сторону асфальтовой дороги, где по канаве была прокопана неглубокая траншея. По этой траншее шел уже на четвереньках. Добрался до лога, а там как раз закончили погрузку погибших солдат на телеги-гробы. Вчера только сюда привезли кухню, и откуда только узнал это немец. Когда там было много солдат, налетели самолеты, разбомбили. Очень много было погибших.

Когда я подполз к задней телеге-гробу, ямщик садился впереди. Я тихонько вскарабкался и прилег на этих погибших. Подо мной лежал солдат, у которого не было половины черепа. Так меня повезли с фронта в тыл. Едем мы по той же асфальтовой дороге. Проехали один лог,

подъезжаем ко второму логу, и лошадь повернула направо. А там приготовлена большая братская могила. Лошади остановились, ямщик слезает с телеги, я тоже начал слезать. А мой ямщик, увидев меня, так испугался, что не может даже говорить. Они ведь ложили мертвых, а один мертвец вот взял и встал. Ямщика спрашиваю: где здесь поблизости санчасть? А он весь дрожит и промямлил: не-не-не знаю.

Я увидел за оврагом небольшой огонек и направился в ту сторону на четвереньках. По середине оврага бежит ручеек или маленькая речка. Искал узкое место, но все равно перепрыгнуть не смог, промочил ноги. Дошел до этого огонька, это оказался блиндаж, но там было много солдат. Уполз немного подальше, нашел небольшой блиндажик, в котором можно лежать. Залез я туда, а там какие-то мешковины. Прилег на эти мешковины и хотел немного вздремнуть. Но не тут-то было. Только прилег, а моя нога так начала болеть и ныть, что о сне пришлось забыть.

Рано утром вышел я из этой берлоги и вижу - повар готовит что-то на завтрак. Подошел к нему и спрашиваю: нет ли поблизости санчасти. Он говорит, что санчасть недалеко, на-ко попробуй хоть немного супа. Я похлебал немного, но аппетита нет. Нашел дощечки от снарядных ящиков и, опираясь на эти дощечки, дошел до санчасти. Оказалась, санрота нашего же полка. Перевязали рану и нас, раненых, погрузили на телегу, полный воз. Сидим по бортам. Один раненый солдат все стонет, потрясет телегу - он еще больше стонет. И так, не доехав до санбата, он стих -скончался.

***

Доехали мы до санбата - большой брезентовой палатки. Кое-как слез с телеги и на этих дощечках тихонько поковылял в палатку. Меня осматривал майор-хирург. Он сказал ампутировать, я не понял, что это означает. Но потом медсестра объяснила, что тебе хотят отрезать ногу. А нога у меня совсем опухла и выше колена стала синевато-красная. Подошел опять хирург. И тогда я попросил, чтобы оставили мне ногу. Может, пригожусь еще на фронт. Что-то посоветовался с другими врачами, только тогда начали чистить ногу. Положили меня на операционный стол, на колени села толстая медсестра и хирург начал

ковыряться в ране. Боль была нестерпимая. Больно было уже когда чуть-чуть заденут ногу, а тут без обезболивания ковыряются в ране. Я стону, корчусь, а ногами пошевелить не могу - прижаты большим грузом: толстой бабой. Когда хирург закончил свою работу, сестра слезла с моих колен. Хирург приказал сестрам обработать ногу йодом. Наложили на рану новую повязку и ногу пропитали йодом со стопы и выше колена. Нога стала почти коричневая. После этого мне стало совсем уже неплохо. Сильная боль все же спала.

После этого нас повезли на железнодорожную станцию, посадили в вагоны. Куда нас везут, нам не говорят, но явно на восток в сторону Москвы. Едем мы очень тихо. Некоторые, кто мог, на ходу выходили из вагона и шли рядом с поездом. Видимо, дорога была только что отремонтирована.

За трое суток доехали до Смоленска. Нога у меня опять начала сильно болеть. Выгрузили нас из вагонов и повели в госпиталь. Прошло немного времени и меня повели на операцию. Начали развязывать повязку, которая была вся в крови с гноем, пошел такой запах, что все носы повернули. Все вычистили, обработали спиртом и положили на операционный стол. Нога так же очень болит, и больно когда заденешь. Хирург начал ставить уколы. Ой, как больно было. Я, видимо, сильно кричал. Ступню сверху, наверное, раз десять уколол. Последний укол слышал, как колет, но боли уже не чувствовал. В подошву три укола, но было уже не очень больно. Хирург начал резать, я хорошо это чувствую, но боли нет. Чем он режет скальпелем или ножницами мне не видно, но слышу, все время бросает в таз куски моей стопы. Слышу, как зашивает рану. После этого забинтовали, понесли меня на носилках в палату. Несут меня по коридору, а в коридоре раздают посылки. Мне на носилки тоже положили одну посылку. В палате посмотрел, что в ней. Посылку посылает какая-то девушка из Москвы. Там были носовые платки, носки, бумага, конфеты, пряники и четушка водки. Увидели мои однопалатники и позавидовали, что мне попала и водка. Не зря, говорят они, ты кричал на весь госпиталь - это когда мне уколы ставили. После операции и этого угощения я крепко заснул. Никак не могли меня разбудить.

В этом госпитале я переночевал ночи две и меня отправили на поезде дальше в сторону Москвы. Доехал до Москвы, но там поезд не

остановился, мы поехали дальше. Привезли нас на станцию «Отдых» по железной дороге Москва-Раменск. Всех нас разместили по госпиталям. Там много было корпусов. Меня поместили в палату, и началась моя госпитальная жизнь, где нет никакой стрельбы, никакого шума, все тихо, спокойно. Опухлость на ноге у меня почти отошла, нога не стала болеть, кожа на ноге стала шелушиться, стала расти новая кожа. Это после пропитки йодом. Спасибо хирургу, который оставил мою ногу целой в санбате...

***

В госпитале вечерами иногда показывали концерты. Наша палата была рядом с операционной и к нам часто заходила операционная сестра Маруся. Впоследствии она, как зайдет в нашу палату, сядет прямо ко мне на койку и обнимает меня. Однажды она предлагает мне сходить в кино, а кинотеатр был в другом корпусе. Я говорю, как я пойду на костылях и в одних подштанниках. Она сказала, что тропинка хорошая и она принесет мне брюки. Действительно, она принесла мне брюки, и мы начали с ней ходить в кино. В самом конце зала стояли два садовых дивана. Мы облюбовали один диван, садимся на спинку дивана, и очень хорошо все видно и слышно. Так мы привыкли ходить с ней в кино, когда показывали новую картину. Садились все время на одно место, как будто оно было предназначено для нас. Ее начальник, наш хирург, оказывается, тоже ходил в кино. Мы видели его, когда проходил мимо нас. А один раз он посмотрел на нас и с улыбкой погрозил пальцем. Она мне все время носила книги, потому что я всегда читал. Принесет книгу, садится ко мне и опять обнимает. А друзья однопалатники, видимо, завидуют и говорят, что почему она к нам не подходит и нас не ласкает. Один раз она пригласила меня в операционную, что надо сделать перевязку. Я пошел. Она заперлась изнутри и пригласила сесть. Я сел на кушетку, а она преподносит мне какую-то жидкость около 100 грамм. Сама взяла такую же и говорит: давай за дружбу. Мы чокнулись и выпили. Потом долго сидели на кушетке. Она была очень мила, но я был еще совсем дураком. И такого дурака она, оказывается, полюбила. Я ее вспоминал уже после окончания войны.

В один из таких мирных дней, когда был утренний обход, хирург спрашивает: ну как, Никитин, твои дела? Я ему отвечаю, что все хорошо, нормально. Ну-ка, говорит, покажи свою ногу. Я выставил ногу из-под одеяла. Он даже ахнул, это говорит называется нормально, это, говорит, совсем ненормально. Сестре говорит, сегодня же провести зачистку раны. Вот тут я совсем испугался, ведь это опять операция. Пришла медсестра, протерла всю ногу спиртом, сменила носки и тапочки - принесла совсем новые. Когда позвала, мое сердце сразу начало стучать сильнее. Думаю, неужели будет так же больно, как в Смоленске. Зашел в операционную, а палата у нас рядом. Хирург говорит, что будем чистить твою рану, ложись на стол. Сняли повязку, положили под ноги полотенце, всю стопу снова обтерли спиртом. А я весь дрожу. Хирург говорит: не бойся, больно не будет. И, действительно, как обыкновенный укол, потому что нога у меня почти не была уже опухшая. Слышу, как режет, но боли нет. Бросает в таз, опять как в Смоленске, куски мяса. Вроде бы и мяса-то нет в стопе, одни кости, а он все выбрасывает и выбрасывает. Слышу, как зашивает. Закончил он эту чистку. Показывает два осколка раздробленной кости. Вот, говорит, кто виноват в загноении раны. Унесли меня в палату. Нога после операции болела недолго. Быстро заживала рана, перевязывали через два дня. Я и костыли вскоре бросил, а ходил с палкой. Но вставать на обе ноги еще не мог. Ходил на пятке, стопу не задевал.

Рана больше не гноилась. Жизнь стала совсем веселее. Читал все время книги. Книги приносила Маруся. Так пролежал я около четырех месяцев. Потом меня перевели в выздоравливающее отделение. Определили нас заготавливать дрова в прачечную. Мы только кололи для котлов. Работа понравилась. Кормили неплохо. Дали обмундирование, но опять эти ботинки и обмотки. Был я там около двух месяцев. Выходит, в госпитале я лежал полгода во время зимы.

Мы с одним другом написали заявление, чтобы нас отправили в какую-то школу или училище. Наше заявление удовлетворили и направили нас в Раменский военкомат. Там нашего брата оказалось много. Одну ночь переночевали, утром вызывают и говорят, что с этим товарищем вы пойдете в школу. Нас набралось около 10 человек. На нас старые шинели, буденновские папахи. Повели нас через Москву по улицам пешком. То и дело нас останавливали комендантские патрули,

почему в такой форме, убирайтесь отсюда побыстрее. Мы все же дошли в огнеметное училище и сразу на приемную медкомиссию. Когда до меня дошла очередь, врач спрашивает, где ранения. Я сказал, что ранен в ногу. Ну-ка, говорит, покажи, как ты маршируешь. Я пошел по полу и врач сказал, что я не смогу здесь учиться. Здесь, говорит, учат настоящих строевых командиров. Меня не приняли, остальных приняли. Я стал горевать, что теперь, наверное, отправят сразу на фронт. Меня повели обратно в Раменский военкомат. Опять переночевал одну ночь, утром следующего дня вызывают. Смотрю, офицер с погонами танкиста. Я сразу подумал, что этот, наверное, меня примет. А он, оказывается, набирал на учебу в радиоспецшколу бронетанковых войск.

Нас он набрал немного - пять человек, и повез в Москву. Мы добрались до школы. Опять комиссия и меня приняли. Ой, как я обрадовался тогда. Все мое обмундирование сменили, бросили мои ботинки вместе с опостылевшими обмотками. По моему размеру дали новую гимнастерку и брюки, новые погоны курсанта с желтой окантовкой. И так я стал курсантом школы радиоспециалистов. Школа очень хорошая, кормят хорошо, водят в столовую. Никаких других предметов не преподают, только по ремонту радиостанций, да еще политзанятия. Не гоняют и на строевую подготовку. Жизнь - малина. Здесь нет никакой стрельбы и бомбежки. Наша школа почти в центре Москвы. Часто видим салюты в честь освобождения какого-нибудь города, ведь наши войска наступают, гонят немцев обратно. Радиодело -это сложная наука и нам надо научиться, как работает радио, как провести ремонт неисправности. Привезут неисправные радиостанции и нам надо ремонтировать. Мы постепенно научились проводить ремонт. Так я проучился в этой школе до ноября 1944 года.

Завершили мы эту школу, дали нам свидетельство об окончании, присвоили звание старшего сержанта и отправили на фронт. Посадили нас

с __с

не в телятник, а в настоящий пассажирский вагон. В наш вагон вошло много девушек, тоже в солдатской форме - большинство медички, есть связисты, зенитчицы. Их тоже отправляют на фронт. Мы с ними доехали до Минска. В Минске всех нас распределили кого куда. Нас повезли дальше на машине. Привезли в одно место, где стояла 16-ая отдельная танковая бригада. В этой бригаде меня определили старшим

радиомехаником в танковый батальон.

Вот так я стал танкистом. Ознакомился с радиостанцией, познакомился с танкистами. Бригада стояла на отдыхе, ремонтировали танки и другую технику. В один из таких будних дней всех нас построили в одну шеренгу, к каждому по очереди подходят наши командиры, какой-то генерал и один высокий, здоровый в кожаной тужурке. Смотрим, одного выводят, другого, третьего. Дошла очередь до меня. Наши командиры спрашивают: с тобой все нормально? одежда нормальная? Я отвечаю: так точно. Ну, выходи из строя и становись вперед. Так нас выбрали человек тридцать. Собирайтесь, сегодня же поедем. Мы погрузили вещи, кое-какое оборудование. Очень тяжелые были аккумуляторы. Довезли нас до какого-то леса, все выгрузили и повели в лес. А в лесу нас встречают польские солдаты. Они как-то вроде бы обрадовались. Оказывается, нас направили в польскую армию. Ни одного танка не видно. Через два или три дня пришли танки, совсем еще новые. Там оказались и водители. Танки привезли из Нижнего Тагила. Всех солдат распределили по танкам. Некоторые водители в Нижний Тагил не вернулись, а остались. Они захотели испытать войну.

Большинство солдат по-русски не понимали, но были некоторые из Западной Украины и они по-русски говорили понятно. Так мы с поляками познакомились и начали вместе нести военную службу. Командиры рот, батальонов, наш брат - разные механики и весь штаб были русские. Название бригады осталось прежнее - 16-ая отдельная танковая бригада. Во всех танках провели испытание радио, все экипажи усвоили работу радио. Научились говорить уже между членами экипажа и с экипажами других танков.

Вскоре мы поехали на фронт. Я теперь пешком не ходил, обыкновенно ездил на танке командира батальона. Дали мне винтовку-карабин и одну гранату Ф-1. Доехали до границы Германии и через всю дорогу на красном полотне большими буквами написано: «Вот она -преступная Германия». Доехали до первой деревни, и здесь не осталось почти ни одного целого дома, все разрушены. Видимо так сильно колотили снарядами да бомбами. Так, наверное, и надо было. Ведь когда отходили немцы из России, не оставляли домов - все сжигали, особенно в Смоленской области, Белоруссии, где я проходил. А одну деревню

оставили целой, провели ремонт домов, обновили в некоторых домах крыши, устроили парадные крыльца. Это, оказывается, специально для агитации. После я видел это на листовках, разбросанных с самолета.

Мы доехали до фронта, до передовой линии. Но здесь я не видел таких глубоких траншей, окопов, как в России. Деревни свои они не сжигали, а наши войска тоже бесцельно не разрушали дома. Немец отступает, но как отступает постоянная стрельба, подрывают машины и даже танки, постоянно падают снаряды и мины. Бывает, что пустят пулеметные очереди по танкам. Нам приходится выскакивать из танков. Жертвы постоянные.

***

Однажды на остановке командир батальона говорит, что убило моего радиста, а радистов нет, поэтому садись вместо убитого радиста. Что делать - приказ командира надо выполнять. Залез в танк, сел на место радиста, все проверил, работает нормально. Когда осмотрелся, увидел прямо в башне танка отверстие диаметром с большой палец точно на уровне головы - этим и убило радиста. У меня мурашки пошли по спине. Таких противотанковых ружей у немцев я не видел, но факт - башня пробита.

И стал я радистом. Ехали мы по асфальтовой дороге колонной. Взялся за радио. Ничего не слышно, наши по радио никто не говорит. От нечего делать чуть-чуть повернул ручку волноуловителя и хорошо слышу громко, ясно по-русски говорят: «Ванька, Гришка, впереди нас колонна немецких танков, айда их почешем немного». Я быстро передал командиру батальона, что наши летчики признали нас за немца и хотят нас «почесать». Тогда командир приказал подать сигнал. Наши выстрелили две ракеты. Я слушаю радио и слышу голос летчика, что танки наши, они подали сигнал. Командир говорит: молодец, ты спас нашу жизнь. Они наверняка уничтожили бы нас всех.

Однажды мы также едем и остановились на пригорке. Командиры о чем-то совещались и послали вперед только два танка. Дорога хорошая, асфальт. Эти два танка дошли до низины, первый прошел нормально, а второй взорвался. Мы тоже поехали. Подходим к взорвавшемуся танку и

ужаснулись. Большая воронка глубиной около трех метров шириной во все полотно дороги - метров 8. Такой воронки я больше нигде не видел. Взрыв был очень сильный, даже башня от танка далеко отлетела. Танкистов не узнать - все черные. Картина ужасная. Похоронили танкистов тыловики.

Г.М. Никитин справа, в польской форме

А мы поехали дальше. Остановились в лесу. Нам сказали, что до Берлина 36 километров. Так ли это было, не знаю. Кругом нет никаких

войск - ни пехотинцев, ни артиллеристов. Они или уже впереди, или остались сзади. Мы остановились видимо надолго. Кругом в лесу слышно, что ходят, но мы их не видим. Одну ночь так и спали в тревоге. Утром слышим команду «тревога!». Мы все собрались. Нам сказали, что поедем на южный фронт, собирайте все вещи.

Завели танк и поехали. Добрались до железнодорожной станции, танки погрузили на платформы, а самих - в вагон-телятник. Дали сигнал и поехали обратно с фронта на восток. Доехали до Польши и по Польше на юг. Поезд останавливается почти на каждой станции, а на станции очень много народа, которые встречают нас. У кого какие трофеи были, отдавали этим встречающим. Они очень радовались, обнимали, целовали нас. И так на каждой станции.

Поезд остановился, начали выгружать танки и все оборудование. Все выгрузили, сели на танки и поехали на фронт. Доехали мы до какой-то реки, остановились в кустарниковом лесу. Танки замаскировали, сами устроились на хорошо утоптанное место. Видимо здесь сидели, лежали солдаты - не то наши, не то немцы. Под вечер по реке приволокли большие глубокие лодки, привезли доски и за ночь, даже меньше, из этих лодок и досок устроили мост. Я раньше таких мостов не видел. Говорят, это понтонный мост.

Утром завели танки и двинулись к этому мосту. Я про себя думаю, неужели такие тяжелые танки пройдут по этому мосту. К моему удивлению, танки по одному очень тихо пошли по мосту. Мост качается, трещит, но танки все прошли удачно. Потом перешли и мы. Так мы удачно форсировали реку Нейса.

***

Танки пошли вперед, а немцы упорно сопротивляются, строчат пулеметы, взрывы снарядов и мин. Когда немного стало спокойнее мы тоже пошли по своим танкам и двинулись дальше. Доезжая до деревни или города, раза два выстрелят и заезжаем в деревню, в которой нас никто не встречает, не видно и солдат, все попрятались по лесам и домам. Так мы доехали до небольшого городка или это было большое село. Вылезли из танков и пошли по улице. Встречает меня польский солдат и говорит:

пан сержант, там немка спирт продает. Я подозвал одного солдата и мы пошли куда указал польский солдат. Заходим в большой двор. Немка, видимо, узнала, что подошли русские солдаты, повесила замок и убежала. Мы замок выдернули вместе с пробоем, двери были двустворчатые, обиты железом. Открыли дверь, а на потолке висят кубы, у обоих имеются краны. Из одного крана идет резиновый шланг. Понюхали, оказывается действительно настоящий спирт. А у нас никакой посуды нет. Около сарая девушки мыли фляги. Мы попросили фляги, а девушки чисто по-русски говорят, что хозяйка их ругать будет. Я им говорю: бросайте эту работу, вы уже освобождены. Пришла русская армия, а ваша хозяйка давно, наверное, убежала. Они не верят, что передовые части уже дошли. Ты, говорят, партизан. У меня была гражданская форма, потому что кроме пилотки поляки форму не дали, а старая форма износилась, и я надел гражданскую одежду. Девушки поверили, принесли пять фляг. Мы начали набирать спирт, и вдруг прямо во двор заходит танк. Подходит ко мне капитан и спрашивает настоящий ли спирт, говорит, что ему сказали, будто бы Никитин не может открыть сарай, и я пригнал танк. Во дворе стал собираться народ. В основном это были мужики-немцы. Капитан приказал этим мужикам принести бочонки. Немцы принесли пять небольших бочонков. Мы набрали пять фляг, занесли их прямо в танк. Набрали в бочонки и погрузили на трансмиссию за башней. Так нагрузились и поехали, а дверь в сарай так и оставили открытой. Но немцев там осталось немного. Вот это мой большой грех. Ни у кого

ничего никогда не крал, не присваивал, а вот тут украл...

***

После этой передышки мы двинулись дальше на запад. По всей Германии, где мы проехали, были очень хорошие дороги, везде асфальт -не только между городами, но и между деревнями. По обеим сторонам дороги обязательно сады, даже много фруктовых деревьев, и все они ухожены. Доезжаем до деревни и останавливаемся в каждой деревне. В некоторые дома заходим, а в домах так чисто, что неудобно ступать на пол в наших солдатских сапогах. Кругом оклеено. В каждом доме

радиоприемник или радиола, зеркала-трюмо, очень красивые шкафы. Русской печи нет, а печь, похожая на шкаф, покрашена, не подумаешь, что это печь. Это была настоящая культура. Мы еще и сейчас за 60-70 лет не достигли такого уровня жизни. В каждом доме имеется тушеное мясо, очень вкусное. Как только они так могут готовить. Почти в каждом хозяйстве есть патока или повидло в больших банках. Я позавидовал их жизни. Но зачем от такой жизни они полезли в бедную Россию. Если в доме кто-то был, наши солдаты ничего не трогали, а если хозяева убежали, солдаты все рушили. Зачем было ломать радио или трюмо? Я ничего не трогал, взял только одну трубку для табака. Она мне очень понравилась, так искусно была сделана.

Доехали мы до какой-то реки, и командир сказал: привал. Мы вылезли из танков, вытрясли всю пыль, умылись, напились воды. Командир батальона, а он был молодой всего 22 года, Герой Советского Союза, говорит: ну-ка, Никитин, угости нас своим трофеем - спиртом. Один солдат отлил из фляги в котелок и разлил всем на дно кружки. Размешали его водой и чокнулись «За победу!». Я только немного глотнул и задохнулся, дышать не могу. Говорят, я тогда весь посинел, видимо, неправильно проглотил или мало добавил воды. Но спирт был настоящий из зерна. После этого мы, как свежие огурчики, поехали дальше. Дорога поднималась в гору все выше и выше. Сказали, что это горы Карпаты. Кругом горы, очень красивый пейзаж. Прямо на каменных глыбах растет лес, кругом зелень, а кое-где видны голые камни. Подъем кончился и очень тихо по асфальтовой дороге танки поползли вниз. Сбоку пропасть, упадешь - костей не соберешь. Дорога идет по склону горы зигзагом, в некоторых местах прорублена прямо в горе и мы оказываемся в полутоннеле. Над нами такие страшные глыбы, упадет одна - раздавит как мух. Едем и, кажется, что эти глыбы дрожат от тяжести танков. Тут нужны были крепкие нервы. А я весь в холодном поту. Так мы доехали до речки. Через речку был мост, а около моста стоит одноэтажное здание. Мы зашли в это здание. К нам подходит немец. Он нас поприветствовал и пригласил за стол. Зал оказался очень длинным с множеством столов. Похоже на ресторан или зал для туристов. Мы ему дали целую коробку сигар, он очень обрадовался. Принес пивные кружки, налил пиво. Мы забеспокоились, не отравлено ли пиво. Тогда он сам выпил это пиво. Мы

тоже выпили, наверное, по три кружки. Это пиво немец приносил с конца здания, которое было прямо в горе.

От этой речки мы начали подниматься вверх, но гора здесь не такая крутая и не такая опасная. Мы вышли на нормальную землю. Остановились и нас предупредили, что впереди дружественная страна Чехословакия. Мы поехали вперед на запад. Подъезжаем к первой деревне, заезжаем, а нас встречают люди с цветами. Танки остановились, мы слезли с танков. Ой, что там было - подходят девушки с цветами, обнимают, целуют. У каждых ворот прямо на улице выставлены фляги с молоком. Так нас нигде не встречали, даже русские. Чистота и культура лучше, чем у немцев. Проехали так мы несколько деревень и везде такая встреча. Очень дружелюбный народ.

Доехали мы до какого-то городка и остановились на окраине. Подходим к одному дому. Нас встречает солидный мужчина. Поздоровался по-немецки и пригласил к себе домой. Мы, экипажа командира батальона, зашли. Он предупредил, что все верхнее вытрясите, почистите и заходите в избу. Мы сняли верхнюю одежду и зашли прямо в ванную, он так сказал. Мы помылись, оделись, сказали большое спасибо. Он оказался настоящий немец, но давно живет в этой стране. Пригласил нас к столу. На столе много разных закусок и налито в рюмки вино. А наш командир одному из наших говорит, занеси-ка наш спирт. Наш хозяин немец сказал, что здесь живет уже больше двадцати лет, работает врачом. Везде у них чистота, даже умывальники в зеркалах. Ночь мы переночевали в этом доме и поехали дальше.

Мы наступаем, а немцы оказались сзади нас. Они, оказывается, нас окружают. Мы прорвались через немецких солдат и доехали до какого -то города, название уже не помню. Доехали мы до этого города под вечер и нас встретили наши артиллеристы. Они говорят, что в городе немцы, мы занимаем только окраину. Мы тоже разместились на этой окраине.

Рано утром командир разбудил нас и сказал, чтобы заводили машины и поехали. А впереди немцы устроили себе оборону, окопались. Мы соскочили с танков и бегом за танками. Немцы даже не успели опомниться, оказывается, крепко спали в своих маленьких блиндажах. Я успел два раза выстрелить, но попал или нет, не знаю. Немцы в нас вообще не стреляли. Сели мы на танки и поехали дальше. Доехали до

леса, лес редкий, ухоженный. Нет там никакого валежника и никаких коряг. При выходе из леса, немцы так начали стрелять, что мы соскочили с танков и отошли обратно в лес под пулеметным огнем, а танки ушли вперед. Мы остались пешими. Что нам дальше делать, если прорываться вперед под пулеметным огнем - это безумство. Решили идти обратно вглубь леса. Только встали, а немец прямо на нас и строчит из пулемета так, что может всех нас уничтожить. Я прилег за пенек и увидел, откуда стреляет немец. А он тоже за пеньком. Пулемет поставил на пенек и стреляет. Я хорошо вижу огоньки из пулемета. Я тоже поставил свой карабин на пенек и выстрелил. Попал я в него или нет, я не знаю, но пулемет замолчал. Я спокойно тогда встал и крикнул ребятам: айда на «ура!». Когда мы с криком пошли, немец убежал, даже пулемет оставил.

Немцы, оказывается, снова нас окружили. Мы пошли вглубь леса, где почаще. Захотелось пить и мы, несколько солдат, пошли искать воду. Вода оказалась совсем недалеко. В ложбине устроен специально сруб, там родничок. Кругом свежие следы немецких сапог. Мы напились. У кого были фляжки, набрали во фляжки. Недалеко слышны голоса немцев. Только тогда начали бояться и тихо отошли обратно в лес к своим. Залезли мы в самую чащобу и лежим тихо, не говорим между собой. Вдруг слышим автоматную стрельбу, которая приближается к нам. Мы даже дышать боимся. Оказывается, немцы прочесывали лес на лошадях, искали нашего брата. Одна лошадь прошла совсем рядом с нами, но немец нас как-то не заметил. Мы же его прекрасно видели. Когда они проехали, нам стало спокойнее. Но какие тут нужны нервы, не выдержат и стальные. Так мы пролежали весь день. Мы тогда познакомились с одним старшиной и лейтенантом и договорились больше не разлучаться. Под вечер слышим недалеко от нас шум, разговоры. Мы вышли из нашего укрытия и видим целое войско наших русских солдат. Они, оказывается, тоже выходят из окружения. Мы примкнули к ним. Они шли по дороге, оказывается, мы лежали близко к дороге. Шли по лесу долго. И вдруг пулеметная и автоматная стрельба. Командиры этой дивизии крикнули, айда, ребята на «ура!». Мы пошли с криком «ура!» вперед. Но впереди нас, оказывается, были наши солдаты. Это они встретили нас ураганным огнем. Фронт был открыт, мы вышли из окружения и спокойно пошли дальше.

Дошли до города, нашли свои танки и на танках уехал из города в

какое-то село. Там ждали солдат, выходящих из окружения. Долго ждали знаменосца. Он тоже попал в окружение. Без знамени нас хотели уже расформировать и отправить в штрафные батальоны, а командира судить ревтрибуналом. Но знаменосец вышел из окружения. Знамя он намотал вокруг пояса под гимнастерку и так, все прячась, добирался до нас. Какая это была радость, что знамя у нас сохранилось. В честь такого радостного события командир торжественно всем налил спирт. А закусок у нас было очень много - колбаса разная, рыбные консервы в пятикилограммовых банках, целая туша копченой свинины, которая не портится и очень вкусная, мед в бумажных стаканчиках, да и другая закуска была сложена прямо снаружи на танке. Так мы провели этот вечер. Всем было хорошо, весело. На завтра рано утром нас подняли, завели танки и поехали опять на запад. В деревнях также радушно нас встречали чехи.

Перед окончанием войны войска были разбросаны. Нам приходилось все время стрелять. Мы боимся немцев, а они боятся нас. Видимо, когда мы наступали, основная часть немцев отходила на запад, а многие части остались в лесах. Поэтому и была такая неразбериха. Все меньше стали летать немецкие самолеты, а больше летали наши. Чувствовалось уже окончание войны. Нередко навстречу попадались немецкие солдаты без оружия.

При въезде в одну деревню на самом конце деревни в одну кучу сложены автоматы, пулеметы, винтовки. Одна винтовка поставлена вертикально и на ней белый платок, а самих немцев нигде нет. Они вчера только стреляли отовсюду, а тут стало совсем тихо и спокойно, видимо, все ушли по домам.

***

Мы остановились в городе то ли Течен, то ли Дечен на реке Эльбе в Чехословакии. Никакой стрельбы не слышно. Танки остановились прямо на улице этого города, и мы решили пешими провести разведку. Втроем пошли под гору по тропинке, здесь был кустарниковый лесок. Возле этой тропки окликнули нас двое мужчин, и мы подошли к ним, поздоровались. Они из концлагеря настоящие чистые русские. На них плохая одежда, а сами такие худые - одни кости, обтянутые кожей. Таких живых скелетов я

не видел как кроме себя после тюрьмы. Они говорят, что у нас ничего нет покушать, но есть настоящий немецкий ром. Одного своего товарища мы отправили к танкам принести им еду. Он принес много разной еды, хлеба. Они нам налили из бочонка объемом литров десять и сказали: пейте, ребята, это настоящий немецкий ром. Вино чуть розового цвета, чистое, на вкус очень приятное и очень крепкое - наверное, градусов семьдесят. Такого вина, пожалуй что, никогда и нигде не встречал после этого. Выпили мы очень мало, лишь для того, чтобы удовлетворить просьбу этих концлагерников. Поблагодарили их, они тоже сказали спасибо, и мы спустились под гору, там пели русскую песню. Около небольшого сарая на соломе кто лежал, кто сидел - наши русские девушки. Начали подходить к нам мужики в гражданской одежде и все они здороваются за руку и говорят, что «война капут, Гитлер капут». Вот так и кончилась эта проклятая война. Мы тогда не видели ни русских солдат, ни американских. Поздоровались с русскими девушками, поговорили. Они работали у немцев. Мы говорим, что, девушки, вы уже отработались, война кончилась, вас ждут домой. Мы так походили немного и вернулись к своим танкам.

Под вечер собрались съездить на Эльбу. Взяли оружие, сели на легковую машину, съездили, но ни американских, ни наших солдат не видели и вернулись обратно. Подошла уже наша армия и все тыловые части. Вот так окончательно закончилась война. Но немцы - оставшиеся подразделения в лесах - все еще стреляли.

В этом городе мы пробыли до 10 мая 1945 года и поехали обратно на танках, теперь не на запад, а на восток. Вот так война кончилась, а я остался пока живой. Ехали мы по очень хорошей автостраде, которая не заходит ни в какой город и село. Мы едем очень весело, настроение - хоть отбавляй, никто не болеет. Танки, оказывается, очень быстро могут идти, даже перегоняют грузовые автомашины. Так мы ехали долго и в одном городе нас останавливают. Оказывается, это наш бригадный штаб. Вышло из штаба много офицеров и немного солдат. Они говорят, что выгрузите из танков все трофеи. Тут танкисты зашумели, взяли оружие и встали около своих танков. Кричат, что всех вас, штабистов, мы перестреляем, если полезете по танкам. Тогда наш комбат попросил нас успокоиться, сказал, что переговорит с ними. Он ушел и вскоре вернулся, сказал, чтобы

мы выгрузили маленький бочонок спирта - это около 50 литров. Мы выгрузили и понесли прямо к штабистам. Наш комбат сказал, что все в порядке, успокойтесь и заводите машины. Мы сели по своим танкам и

____^ ТЛ С

поехали дальше, но недалеко - до следующей деревни. В этой деревне, оказывается, мы остановились надолго. Танкисты начали ремонт танков, другие ремонтируют машины и другую технику, а я проверяю радиоаппаратуру. Мы в этой деревне прожили около полумесяца. Жили вольготно - нигде не стреляют, все у нас есть. Приезжали из штаба, опять им дали бочонок спирта. Поляки в выходной день строем идут в церковь, а мы, русские, устраиваем партийно-комсомольское собрание.

Однажды в воскресенье позвали меня поляки сходить в церковь. Я пристроился в самый конец строя. Поляки идут, песни поют. Когда дошли до церкви, они все сняли фуражки-четырехугольные кокарды, я - свою пилотку. И так, держа в левой руке свои фуражки, строем же зашли в церковь (костел). Каждый солдат вытащил свой молитвенник и все начали молиться. Поп говорит по-польски. Я ничего не понимаю и стою как истукан. Молитву, видимо, кончили и по очереди пошли целовать крест и выходить из костела. Когда до меня дошла очередь, я почему-то не стал целовать крест, а повернулся и пошел за поляками. Я ведь еще никогда не бывал в церкви. Мне надо было хотя бы для приличия перед поляками поцеловать крест, но опомнился я уже поздно.

Однажды нас повезли на машинах всех, оставили только часовых, в какой-то город, где большая площадь, как Красная площадь в Москве. Когда мы подъехали, там было уже много войск. Устроили митинг в честь победы, поздравили нас и за заслуги перед Родиной начали вручать награды. Окликают по одному. Кому-то большие награды, кому-то -маленькие. Я слушаю и думаю, есть ли мне хоть какая-нибудь маленькая награда. И вдруг слышу: старший сержант Никитин Геннадий Михайлович. Я подошел, как и все предыдущие награжденные, строевым шагом к трибуне и вручили мне польские медали: одна «Крест Заслуги», вторая «Заслуженным на поле хвалы», медаль «За форсирование Одра, Нейса, Балтика» и «За победу над Германией». Многие солдаты, как и я, раньше не имели никаких наград. Когда я был еще во время войны в гарнизонном карауле - часовой у знамени части - тогда видел, что сидят разные писари, да еще такие маленькие чинуши, все в медалях, а мы, кто

на передовой, кто первыми выходит навстречу фашистам, которые спят в окопах, у них нет никаких наград. Во время войны никому не нужна была награда, лишь бы был жив, а вот, кто в тылу позаботились о себе.

После получения наград мы вернулись обратно к танкам и устроили настоящий праздник - это ведь праздник Победы и обмывание наград. Торжеством командовал наш комбат. Через день или два нас, русских, собрали и сказали, что отслужили в польской армии и нам пора возвращаться в русскую армию. Собирайте вещи и завтра поедем. А вещей у некоторых было много - в основном трофеи. Был у нас трактор, вроде как трактор Т-16 без кузова. К нему была тележка. Все это немецкое. Устроили проводы, распрощались с поляками, погрузили на тележку у кого что было и поехали так на тракторе. Поляки и танки остались. Может быть, остались и командиры, но этого я не знаю. Едем мы с прекрасным настроением по прекрасной дороге и вдруг - река, не помню уже какая, вроде Одер, но моста нет. Натянут толстый трос через всю реку и стоит на реке паром - большая дощатая площадка. Мы боялись - выдержит ли такой груз. Заехал трактор потом и прицеп. Паром выдерживает, только сильно погрузился и качает. Мы тоже залезли, паром еще больше погрузился. Взялись мы все за трос и начали тащить самих себя вместе с трактором и получается неплохо. Не дотянули до берега около одного метра, и паром наткнулся на берег. Всяко старались, но больше не смогли, а зад парома с прицепом все погружаются и погружаются. Один офицер залез на трактор и завел, хотел подтянуть тележку немного вперед. Но тележка каким-то путем отцепилась, или кто специально отцепил. Тележка пошла назад и опрокинулась в воду. Все наше барахло, трофеи, оружие оказались на дне реки. Паром поднялся и мы свободно дотащили до берега. Некоторые чемоданы начали всплывать и солдаты, узнав свои чемоданы, поплыли за чемоданами и вытащили на берег, а у многих осталось на дне реки. Пригласили водолазов. Они почти все оружие вытащили, а чемоданы нет. Так и мой чемодан из крокодиловой кожи исчез. Так, видимо, было положено, а ящик мой с инструментами остался на пароме.

Так мы остались без трофеев. Вытащили водолазы кое-какие продукты. Грешно брать чужое, вот бог и наказал нас. Лыком да мочалом мы добрались до какого-то штаба армии. Здесь прибывших из польской

армии распределили по частям по специальностям. Меня определили в 54-ю ремонтную мастерскую войск связи. Привезли нас в эту мастерскую, которая находилась на бывшем немецком заводе, где выпускали артиллерию - завод Круппа. Несколько вагонов стоят на железной дороге, вагоны специальные для мастерских. Меня назначили старшим радиомехаником. Дали новое обмундирование, даже новые погоны. Пришил я медали и стал похож на действительного воина. Так началась моя новая профессия.

***

Мастерская, в которой я работаю, очень хорошая. Начальник мастерской был инженер-майор Ширлов, начальник цеха был капитан Адливицкин. Эти офицеры очень хорошие. Работали мы как на заводе. Никуда нас не гоняли - ни на физзарядку, ни на строевые подготовки. Надо было строго приходить на работу к установленному времени. Ремонтировали разные радиостанции большой и малой мощности. Давали задание к какому сроку отремонтировать. Привозили радиостанции из разных армейских частей и танкисты, и летчики. Старых рабочих всех демобилизовали, потому что были уже пожилого возраста. На ремонт также приносили наши солдаты и офицеры трофейные радиолы и радиоприемники, которые мы ремонтировали только вечерами и только с разрешения начальника цеха.

Почти рядом с нашей мастерской стоял автобатальон и ихний старшина тоже принес радиоприемник. Я два вечера сидел и отремонтировал. Позвал его, он послушал - приемник очень хорошо работает. Сколько, говорит, возьмешь за ремонт. Я сказал, что ничего не надо. Тогда он ладно, говорит, я устрою. Привез целую бочку пива. Убрали эту бочку, попробовали. Оказалось очень хорошее пиво. Налили в ведро и занесли прямо в рабочую комнату, поставили на табуретку, поставили кружку и кто захочет, пьет одну кружку. Как-то заходит начальник цеха, спрашивает: нет ли у вас воды. Я сказал: вот на табуретке. Он зачерпнул и говорит, почему такая мутная вода. Я говорю, что вода налита из крана, видимо труба проржавела. А, говорит, пусть ржавая, сильно пить хочется. Когда выпил, вот те ржавая вода, говорит, и стал

заходить чаще.

Норму я всегда старался выполнять, снимали меня и под знаменем, всегда был на Доске Почета, дали значок «Отличный связист». Мы с Манько Виталием, тоже радиомеханик, изготовили радиолу и большой усилитель. Нашли два громкоговорителя, которые установили прямо на вагоне и иногда транслировали. Слышно далеко, даже вагон дрожит. И вот в один прекрасный день я включил радио и нашел передачу «Голос Америки», где передавали, что пенициллин изобрели в Америке. Вдруг заходит майор замполит и как крикнет на меня: немедленно выключай! Я, конечно, выключил. Оказывается, я транслировал по громкоговорителю, выключить забыл. Майор написал бумажку и сказал: на трое суток на гауптвахту, иди к коменданту и передай записку. И так меня посадили в подвал, где одна комната, кровати, стола и стула нет, одни стены и бетонный пол. Ребята принесли мне ужин. Назавтра утром открывается дверь, и комендант говорит: выходи, Никитин. Начальник мастерской отменил приказ замполита. И так я переночевал на бетонном полу всего одну ночь.

Нас, радиомастеров, было трое. Один из Москвы Гаврилов Сережка, второй из Житомира Манько Виталий. Мне дали помощника, он большинство возился ремонтом микрофонов и наушников. Этот помощник принес откуда-то большую радиолу «телефункен». Я его отремонтировал, очень хороший приятный звук. Вечером мы его завернули в простынь и понесли в город - это от наших мастерских около одного километра. В одном здании на втором этаже горит свет. Мы поднялись на второй этаж, постучали. Открыл здоровый дядька, мы сказали цель нашего визита. Он велел показать нашу вещь. Мы развернули простынь, поставили на стол и включили. Ему это очень понравилось и спрашивает, сколько за это просите. Я сказал, сколько дадите, нам хватит. Он предложил 35 тысяч злотых. Это польские деньги. Я сказал, что хватит, только выпивка и закуска твоя. Его жена принесла водку и разные закуски. Этот наш новый знакомый очень хорошо говорит по русски. Он, оказывается, служил в Москве при маршале Тимошенко, который тогда был министром обороны. В настоящее время он был крупным коммерсантом. Дал он нам деньги и все время старался нас угощать. Но мы выпили совсем немного, потому что надо еще идти

обратно до нашего расположения. К нему так мы приходили раза три и больше ходить перестали, потому что все равно было еще опасно - нет-нет да изредка наших солдат еще убивали.

Приносили на ремонт радиоприемники и немцы. Они за ремонт больше приносили продукты и вещи, денег видимо не было. Немки все время нас просили включить вечером громкоговоритель. Мы, говорит, под вашу музыку танцуем. Включали мы и немецкие пластинки. Когда не было работы, я начал строить рабочий стенд работы радиостанции, чтобы видна была вся принципиальная схема работы радиостанции. После того, как закончил свой стенд, увидел это замполит и сказал, что теперь можно будет проводить занятия. А то многие, даже офицеры, не знают, как работает радиостанция. Меня раз в неделю заставил проводить занятия. Я проводил. Многие не представляли, как на большие расстояния без проводов можно провести разговор. На больших радиостанциях говорили даже с Москвой.

На обед мы ходили в столовую, где очень вкусно и хорошо кормили. Вот так и проходило время, все ближе и ближе подходит демобилизация. Меня поляки просили остаться. Здесь дадим, говорят, на первых порах одну лошадку, одну корову, 40 га земли и будешь хорошим паном. Но я был еще слишком молод, не было опыта в самостоятельном ведении хозяйства и я боялся, что не справлюсь. Служил и работал я в этой мастерской почти два года. Жители ближних деревень нас уже знали даже по именам.

Так, видимо, моя служба в армии заканчивается. Наверное, год тому назад демобилизовали 1921-1922 гг. рождения. Теперь наша очередь -1923-1924 гг. рождения. Как-то в один день заходит в нашу рабочую комнату замполит и спрашивает, кто есть дома, чем занимаются, как живут и предлагает остаться сверхсрочно. Я сказал, что написал письмо, скоро должен быть ответ, а остаться сверхсрочно у меня пока желания нет, слишком соскучился. Он говорит, что съездишь домой в отпуск, все узнаешь и вернешься служить дальше. С этим предложением он заходил три раза, но я так и не согласился. Если, говорит, дома будет плохо, напиши и мы вышлем вызов. Здесь как было хорошо - все есть, деньги зарабатывал неплохо. Жить бы да жить, а мне, дураку, стал нужен дом.

Я ребятам всегда говорил, что на «гражданке» такой жизни не видать. Сестра написала письмо, что живут хорошо, возвращаются из армии солдаты, устраиваются свадьбы. Показал я это письмо замполиту, он прочитал и сказал, что жалко тебя отпускать. Больше ничего не сказал и ко мне уже не заходил. Вскоре вышел Указ Верховного Совета СССР о демобилизации и меня демобилизовали 6 марта 1947 года....»