CC BY
460
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
М.А. ВЕРШИНИНА (Волгоград)
КЛАССИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ В РАССКАЗЕ В.С. МАКАНИНА «КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННЫЙ»
Выявляется идейно-художественное своеобразие рассказа В. С. Маканина, творчество которого, испытывая влияние постмодернизма, остается в рамках повествовательных традиций реалистического письма, связанных с творчеством А. С. Пушкина,
М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого,
Ф.М. Достоевского и др.
Ёё^аайа пёТаа: аллюзия, скрытая цитация, образ, сквозная метафора, баллада, жанр, автогерой, лейтмотив, ритм прозы, герой, мотив, интертекстуальный «сигнал».
По словам М.М.Бахтина, «та современность, из которой смотрит автор, включает в себя прежде всего область литературы, притом не только современной в узком смысле слова, но и прошлой, продолжающейся жить и обновляться в современности» [1: 288]. Вот и рассказ В. Маканина «Кавказский пленный» (1995) связан со всем «кавказским наследством» русской прозы. Его аллюзивное название вызывает массу ассоциаций с произведениями предыдущих литературных эпох: здесь и романтические «кавказские пленники» A.C. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, и реалистический, основанный на военном опыте автора, рассказ Л.Н.Толстого с тем же названием. Это не случайно: история современного писателя «о том же - о войне, убийстве, плене и непонятном мучающем родстве с этой землей, которое так чувствует простой, умелый в войне, далекий от книжек и тонкостей политики молодой здоровый солдат Рубахин» [7: 37]. Однако «прочитать “Кавказского пленного” все же следует не только в контексте Пушкина -Лермонтова - Толстого, но и в контексте Маканина - 90-х» [15: 210], анализирующего и проблему «война и мир» и дру-
гие вопросы, связанные с нравственными основами общественного бытия современников.
В своем рассказе В. Маканин во многом «соглашается» с классиками: воссоздавая природу Кавказа, он отдает дань романтической традиции: «начиная с южных поэм Пушкина и повестей Бестужева, события, совершавшиеся на границах русского этноса, получали художественную расшифровку в категориях романтического сознания - с непременным использованием местной экзотики» [2: 6]. События в рассказе происходят осенью, в ограниченном «залитом солнцем пространстве»: «Из горной теснины выпрыгнул вдруг ручей. Еще больше насторожила обоих открытая поляна, окрашенная солнцем до ослепляющей желтизны. Рубахин шел первым, более опытный. Особняком стояли над травой гордые южные деревья. Но более всего волновала равнинную душу эта высокая трава, дышавшая под несильным ветром» [11: 450]. Картины природы в «Кавказском пленном», отражая особенности живописного Кавказа, не раз отсылают читателей к узнаваемым романтическим пейзажам: «Здесь тучи смиренно идут подо мной; // Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады; // Под ними утесов нагие громады; // Там ниже мох тощий, кустарник сухой; // А там уже рощи, зеленые сени... // <...> И нищий наездник таится в ущелье, // Где Терек играет в свирепом веселье» [13: 307]. Но есть и реалистические краски: «серые замшелые ущелья», среди которых ютятся «бедные и грязноватые домишки горцев, слепившиеся, как птичьи гнезда» [11: 477], почти дословно повторяют поэтические строки из поэмы А.С.Пушкина «Кавказ» (1829): «А там уж и люди гнездятся в горах, // И ползают овцы по злачным стремнинам» [13: 307]. Скрытая цитация позволяет автору обнаружить некую доминанту в жизненном круговороте: в этом горном «космосе» все пребывает в первозданном состоянии, «потому что некуда деваться: камениста почва. Остается и добро, и зло, и грехи» [3: 154]. Мысль о добре и зле у
© Вершинина М.А., 2009
Маканина усиливает натуралистическое описание убитого ефрейтора Бояркова: «Впалые щеки. Лицо без единой царапины. Стреляли в упор; но пули не успели разойтись и ударили в грудь кучно» [11: 462], полностью разрушающее романтическую картину. Такое сочетание антино-мичных по своей сути явлений (жизнь -смерть) в рассказе заставляет вспомнить не только классиков-романтиков, но и пушкинское «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» (1835), где рядом с экзотической красотой местности соседствует «пугающая реальность»: «Черкесы нас ненавидят. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги» [14: 647]. Скорее всего, ощущение тревоги, исходящее от горных массивов, передано В. Маканиным с «оглядкой» именно на «грозный Кавказ» А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова: «красивое место выбрал себе Боярков на погибель, замечательное место: залитый солнцем рыжий бугор с двумя цепкими кустами на северном склоне...» [11: 451]. Настойчиво повторяемое «место» - своего рода интертекстуальный «сигнал», отсылающий читателей и к лермонтовскому «Валерику» (1840): «... Я думал: жалкий человек. // Чего он хочет!... небо ясно, // Под небом места много всем, // Но беспрестанно и напрасно // Один враждует он - зачем?» [10:205]. Писатель конца XX в. в своем рассказе словно подхватывает цепь размышлений, начатую русскими классиками: «Под небом места много всем...», - напоминая: места для мирной жизни, а не для войны и горя.
Уместным видится замечание И. Волгина: “Путешествие в Арзрум”, “Герой нашего времени” и особенно толстовские “Казаки”, “Рубка леса”, “Набег” в значительной мере деромантизировали восприятие и сделали его зоной художественного эксперимента» [2: 6]. Маканин, несомненно, оказывается в этой «зоне»: идет вслед за классиками и полемизирует с ними, переосмысливая образ «кавказского пленника». При этом он словно улавливает первоначальный импульс из «воздуха», из некоей «атмосферической ситуации, сгущающейся в галлюцинаторно-яркую картинку, картинку-зерно. Остальное - результат почти математической изобретательности» [15: 211]. Художественная интуиция помогает ему предугадать направление развития приближающегося россий-
ско-кавказского конфликта: «У меня есть такая странная склонность: не то, чтобы предсказывать, но чувствовать пером, в какую сторону направляются события» [6: 261]. Рассказ «Кавказский пленный» создан в июне - сентябре 1994 г., т. е. еще до ввода федеральных войск в Чечню, а напечатан в журнале «Новый мир» в 1995 г., когда бои были в самом разгаре.
Того, что рассказ был смоделирован, сконструирован «лабораторно», не скрывает и сам автор: «Сюжет возник именно как трансформация старого сюжета, который уже был в употреблении. Сначала это был довольно простенький рассказец о девушке в мужской одежде, которая была взята в плен, - вот и все. То вспоминался Лавренева “Сорок первый”, то другие произведения о войне. Вообще это был пока что рассказ XIX века: эта плененная девушка, в которую он (Рубахин. - М.В.) влюбляется, отбрасывала рассказ в прошлое. И вдруг, в какую-то секунду я подумал, что надо оставить его мужчиной. Рассказ сразу стал рассказом XX века» [6:261]. По сути, подобная «трансформация» - основа современного маканинско-го творчества, демонстрирующего реализм «нового качества», вырастающий не только из знания жизни, но и из знания классической литературы, в которой хранится немеркнущая память о красоте, добре, мире, необходимых для жизни современного общества.
Своеобразие «кавказской» темы в произведении придает не только вымышлен-ность сюжетных ситуаций, но и неожиданный жанровый «поворот»: при сохранении основных параметров рассказа (небольшой объем, ограниченное число действующих лиц, лаконизм повествования в сочетании с особой выразительностью деталей и др.) «Кавказский пленный» сближается с балладой: «этот прозаик работает с учетом законов поэзии. Первенство языковой ткани, сквозная метафора, закадровое (если не явное) присутствие автогероя, несущее свойство лейтмотива, и музыкальная соотнесенность всех частей целого» [16: 4]. Да еще особая «стиховая» ритмичность, создающаяся периодическим повторением интонационно-синтаксических отрезков, ограничивающих их пауз и системой авторских графических приемов (игра со шрифтом, скобки, тире и др.). Так, в финальной сцене перед читателями воз-
никает образ Рубахина: он «лежал на спине - глядел в небо, а слева и справа (давя на боковое зрение) теснились те самые горы, которые обступали его здесь и не отпускали. Там и тут теснятся их желтые от солнца вершины. Но что, собственно, красота их хотела ему сказать? зачем окликала?» [11:477]. Этот ретроспективный скачок во времени придает словам героя особую глубину: автор преломляет изображение действительности сквозь эмоциональный поток воспринимающего сознания, передающего тревожное состояние человека конца XX в. «Именно с помощью ритма прозы, - отмечает Е.В. Дмит-риченко, - Маканину удается выразить по-лихромность изменяющегося мира» [4: 554]. Разительность этих модификаций и обнаруживает переосмысление балладных приемов в рассказе.
Кино - это искусство XX в. - тоже входит в поле зрения современного художника, позволяя установить внутреннюю связь «балладного» рассказа с фильмом Г. Чухрая «Баллада о солдате», сказавшего: «Многие зрители, прочитав название фильма, быть может, ждали от него привычных эпизодов - батальных сцен, пулеметных очередей и атак. В “Балладе о солдате” всего этого почти нет. Перед нами стояла иная задача - создать повесть о том, какими людьми были наши солдаты, каким человеком был наш герой» (цит. по: Баллада о солдате: книга-альбом. М., 1967). Творческий замысел Маканина, прозаика и кинематографиста, перекликается с идеей признанного режиссера: активизировать сознание читателя, вовлечь его в «подводный мир» произведения и расставить новые акценты. В «Кавказском пленном» пле-ненность красотой (условно) едва ли не важнее военного понятия «плен». Конечно, законы балладного жанра диктуют необходимость «исключительной ситуации». У Маканина это плен, однако, не в привычной для русской литературы версии: «Родные наши Жилин и Костылин, / в чеченском вновь воскресшие плену» (Ю. Ря-шенцев); пленным оказывается кавказский юноша «лет шестнадцати-семнадца-ти. Правильные черты, нежная кожа <...> длинные, до плеч, темные волосы почти сходятся в овал» [11:467]. По-новому интерпретируется Маканиным сам мотив плена, который становится символом тотальной несвободы, категорией самого бытия.
Размышления Алибека, одного из персонажей рассказа, только подтверждают скрытую авторскую мысль об иллюзии свободы в несвободной стране: «“Шутишь, Петрович, - говорит он Гурову. - Какой я пленный... Это ты здесь пленный! - Смеясь, он показывает на Рубахина, с рвением катящего тачку: - Он пленный. Ты пленный. И вообще каждый твой солдат -пленный!» [11: 456]. Экстремальная ситуация плена призвана подчеркнуть сложность понятия «свобода личности». Сбросив с себя «оковы» тотальной несвободы, наши соотечественники, по Маканину, постепенно начинают формировать свободу внутреннюю, заново определяя для себя необходимые для жизни понятия «мир», «любовь», «долг»: «Освободить кому-то хотя бы только кисти рук и хотя бы только на время пути - приятно. Редкая минута» (Там же: 447). Но путь к «очеловечиванию человека» только начинается. Потому и в пленении юного кавказца нет военной необходимости, и в гибели его нет намека на «балладную» героику: «Рубахин завел руку назад и осторожно коснулся тела пленного. Рубахин тронул шею. Ощупью перешел на его лицо и, мягко коснувшись, положил пальцы и ладонь на красивые губы...» (Там же: 475). «Красота не успела спасти», - с долей горькой иронии отмечает автор.
Стоит обратить внимание на кольце -вую композицию рассказа, который открывается и завершается обращением к мысли Ф.М. Достоевского о спасающей мир красоте. Автор напоминает современникам фразу, ставшую хрестоматийной: «Удивительное лицо! И я уверен, что судьба ее не из необыкновенных. <...> Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!» [5: 38]. Соглашаясь с Достоевским в том, что красота как категория эстетическая глубоко связана с добром, Ма-канин идет «дальше» классика, переосмысливает трагический опыт XX в., утверждая: только доброта спасет мир. Вопрос о цене человеческой жизни напрямую связан, по Маканину, с «ценой» героя: «герой - это письмо, послание Богу, отчет о том, чего стоит человеческая жизнь в данное время» [12]. В «Кавказском пленном», намеренно отказываясь от героической концепции личности, свойственной соцреализму, писатель говорит о том, что сво-
бода - положительная ценность только тогда, когда она находится в системе других ценностей. В этом современный прозаик сближается не только с классиками XIX в., но и с художниками 1920 - 1930-х гг., которые, несмотря на тоталитарный режим, сумели в своих произведениях раскрыть содержательную глубину таких неизменных понятий, как жизнь, любовь, ненависть. Маканин не случайно вспоминал рассказ Б. Лавренева «Сорок первый» (тоже, кстати, экранизированный Г. Чухраем), он - красноречивое свидетельство тому, как в эпоху революционных бурь литературным предшественникам удалось передать «духовно-нравственную уязвимость формирующегося общества, в котором ненависть становилась причиной уничтожения главной ценности на земле - человеческой жизни» [8: 94]. Поэтому мотив войны, а точнее - человека на войне - является важным, но не ведущим в маканин-ском повествовании. На первом плане вопрос: сохранится ли человек в герое «вялотекущей» войны, которая, по представлениям автора, неизбежно приобретает характер рыночных отношений: «Подполковник Гуров меняет оружие на провиант и тут же отдает приказ о разоружении. Один отряд вооружают, другой разоружают. Ситуация абсурда, но еще более страшно другое - абсурд этот требует жертв. В этом вся метафизика войны: она начинается абсурдом, им поддерживается, но питается человеческим мясом» [9:8]. В характеристике жертв предполагаемой войны Ма-канин старательно избегает героизации: смерть в его рассказе отвратительна, страшна и уродлива, его персонажи умирают «безобразно просто» (М.А.Шолохов). Позднее новую неприглядную сторону российско-кавказского конфликта, где торг, бизнес становятся основой многих военных операций, а люди - «разменной монетой», автор откроет читателям и в романе «Асан» (2008).
Таким образом, «окликая» классиков XIX и XX вв., В.С.Маканин стремится в их непреходящих «уроках доброты» найти для своих современников спасительные духовно-бытийные координаты.
Литература
1. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности / М.М. Бахтин // Литературнокритические статьи. М., 1986. С. 288.
2. Волгин И. Лев Толстой как зеркало (нужное вставить) / И. Волгин // Лит. газ. 2007. 30 мая - 6 июня. № 22 - 23. С. 6.
3. Гачев Г.Д. Национальные образы мира / Г.Д. Гачев. М., 1988. С. 205.
4. Дмитриченко Е.В. Ритм прозы В. Мака-нина / Е.В. Дмитриченко // Русская литература XX века. Школы. Направления. Методы творческой работы. СПб., 2002. С. 554.
5. Достоевский Ф.М. Идиот / Ф.М. Достоевский // Собрание сочинений: в 10 т. М., 1957. Т. 6. С. 37.
6. Кравченкова Е.А Художественный мир В.С. Маканина: концепции и интерпретации: дис. ... канд. филол. наук / Е.А.Кравченкова. М., 2006. С. 261.
7. Курбатов В. «Кавказский пленник» и «Хаджи-Мурат» Л.Н. Толстого / В. Курбатов // Лит. в шк. 1999. №7. С. 37.
8. Лазарева М.А. Любовь и ненависть как единство полярных противоположностей (аксиологический аспект прозы Б. Лавренева) / М.А. Лазарева // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. 2001. №5. С. 94.
9. Латынина А. Легко ли убить человека? Литература как великий вирус / А. Латынина // Лит. газ. 1998. 29 апр. №17. С. 8.
10. Лермонтов М.Ю. Валерик / М.Ю. Лермонтов // Собрание сочинений: в 6 т. М., 1988. Т. 3. С. 205.
11. Маканин В.С. Кавказский пленный / В.С. Маканин. М.,1997.
12. Маканин В.С. Письмо С.В. Перевало-вой / В.С. Маканин. 2004. 19 окт.
13. Пушкин А.С. Кавказ / А.С. Пушкин // Собрание сочинений: в 10 т. М., 1964. Т. 3. С. 307.
14. Пушкин А.С. Путешествие в Арзрум / А.С. Пушкин // Собрание сочинений: в 10 т. М.,1964. Т. 6. С. 647.
15. Роднянская И. Сюжеты тревоги. Мака-нин под знаком «новой жестокости» / И. Роднянская // Новый мир. 1997. №4. С. 210.
16. Фаликов И. Коктебельский сад, или Воспоминания о начале лета / И. Фаликов // Лит. газ. 1995. 30 авг. С. 4.
Classics and contemporaneity in the story “Caucuses prisoner” by V.S. Makanin
The ideological and artistic originality of V.S. Makanin ’s story is revealed. His creative works were influenced by postmodernism and are in the frame of narrative traditions of realistic writing connected with A.S. Pushkin, M.U. Lermontov,
L.N. Tolstoy, F.M. Dostoevsky and others.
Key words: allusion, hidden citation, image, through metaphor, ballade, genre, self hero, leitmotif, prose rhythm, character, motif, intertextual “signal”.
