CC BY
230
ПРОБЛЕМЫ
РУССКОЙ
СОВРЕМЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
С.В. ПЕРЕВАЛОВА (Волгоград)
СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА В.С. МАКАНИНА В БОЛЬШОМ ВРЕМЕНИ КУЛЬТУРЫ
Рассматриваются особенности поэтики произведений В.С. Маканина, сочетающие традиции реалистического письма с элементами постмодернизма.
Ключевые слова: время, красота, В.С. Маканин, проза, Кавказ, Л.Н. Толстой.
Замечание М.М. Бахтина о том, что талантливые произведения живут в большом времени культуры, мир которой «так же безграничен, как и вселенная» (в своих «смысловых глубинах, которые так же бездонны, как и глубины материи» [1, с. 363]), сегодня находит яркое подтверждение в творчестве В.С. Маканина. В конце ХХ - начале XXI в. проза этого художника, отмеченная использованием некоторых постмодернистских приемов, демонстрирует его неизменную обращенность к «универсально-онтологическим вопросам» (Н. Иванова) бытия. Доказательством служит и рассказ «Кавказский пленный», созданный В. Маканиным осенью 1994 г., до декабрьских событий в Чечне. Здесь многое вырастает из переосмысления произведений первооткрывателей «кавказской темы» в отечественной словесности и заставляет прочитать произведение в первую очередь в «контексте Пушкина -Лермонтова - Толстого» (И. Роднянская). Однако уже в заглавии, где вместо слова «пленник» (в словарях современного русского языка оно значится как устаревшее) звучит «пленный», улавливаются эмоционально насыщенные переживания автора, осмысливающего трагические события истории ХХ века - века мировых войн.
В своем рассказе, отразившем предощущение военных действий на кавказе, Мака-нин напомнил о том, что пленные, убитые, раненые - неизбежная реальность любой войны. По-видимому, этот художник, из поля зрения
которого никогда не уходит проблема исторической памяти народа, имеет в виду и то положение дел, о котором с болью говорит сегодня писатель-фронтовик Д. Гранин: «Сталину казалось, что, ужесточая судьбу пленных и их семей, мы не разрешим бойцам попадать в плен. Это рассуждения невоенного человека. Пленные - обязательная часть войны. У нас отношение к людям, попавшим в плен, было безжалостное, несправедливое, и после войны, спустя десятилетия <.. .> они оставались <.. .> виноватыми перед страной, хотя они не были виноваты. Будет совершенно справедливо восстановить человеческое отношение к своим пленным, которое было в царской России, и есть в других армиях» [4].
Словно подтверждая справедливость мысли В.Г. Белинского: «Пленник - это герой того времени» [2, с. 206], Маканин своим «пленным» предлагает новый «поворот» традиционной темы: в сюжете самого рассказа художник-современник, словно «вывернув наизнанку ситуацию кавказского пленника, обыгранную в русской литературе» [7], смещает акценты. Во-первых, пленным оказывается кавказский юноша, которого русский солдат Рубахин собирается как «валюту» использовать для вызволения задержанных боевиками «наших» грузовиков. Во-вторых, сам Рубахин тоже в «плену» - в добровольном плену кавказских гор. Это их красота, «величавость и немая торжественность» бередят и ранят сердце солдата, давно отслужившего положенный срок, и не позволяют ему, «старогодку», «навсегда уехать домой, в степь за Доном» (В.С. Маканин).
Создавая образ этого персонажа, В. Ма-канин заставляет своих читателей видеть в «мощном и крепком солдате» не просто «комок мускулов» [11, с. 22 - 23], а человека, наделенного способностью воспринимать красоту. Это имеет особое значение для прозаика, который в своем более позднем романе «Испуг» (2006) рельефнее подчеркнет мысль о спасающей мир красоте эпиграфом к первой главе: «Человек думает и рассказывает о красоте. В конце-то концов!.. Поль Валери» [10, с. 7]. Выход через эпиграф за пределы одного времени, одной культуры, напоминает: чувство прекрасного - не только источник художе-
© Перевалова С.В., 2012
ственного вдохновения, но и важнейшее свойство человека вообще. Современного писателя волнует перспектива забвения важных духовных начал в обществе потребляющем, забывающем, что человек рождается «мыслить и страдать», «думать и рассказывать» о преображающей мир красоте.
В рассказе «кавказский пленный» мотив красоты, имеющий первостепенное значение для раскрытия эмоциональнопсихологического состояния Рубахина, развивается в творческом диалоге с Достоевским. Набранные курсивом слова автора романа «Идиот» - красота спасет мир - открывают произведение, сопровождают все действие и завершают его, обнаруживая себя в размышлениях Рубахина: «Горы, <...> что, собственно, красота их хотела ему сказать?» [11, с. 50]. В отличие от персонажей постмодернистских произведений, которым не хватает «чисто человеческого наполнения» (И. кузнецова), образы В.С. Маканина, сохраняющего верность реалистической повествовательной традиции, яркие и живые. В данном рассказе «авторские описания нарочито бесстрастны - эмоции переданы персонажам» [8] и представлены убедительно, волнующе, поскольку в основе их содержания - ценности. Рубахин, образ которого выдвигается на первый план рассказа, ценит красивое. В начале произведения его взгляд постоянно, но будто «через запятую» фиксирует «красоту местности», «красивое место», где был в упор расстрелян ефрейтор Боярков, «красивые кроссовки» молодого пленника и его внешность: «очень красив» [11, с. 28]. Напомнив словами Достоевского о том, что «красота» не только эстетическая, но и этическая категория, Маканин через мировосприятие своего Рубахина показывает, что в обществе, лишенном и «отблеска абсолютного смысла» (Б. Тарасов), понятие «красота» этическую составляющую утрачивает. Но все-таки, беря на вооружение нравственный опыт русской классики, писатель выражает веру в спасительное благородство человеческой натуры. Его Рубахин, всмотревшись в лицо кавказского юноши, увидел «человеческую красоту как таковую». Она пробуждает в этом военном человеке незнакомое раньше «чувство сострадания», что пришло «как с неба» (Там же, с. 31).
Прежде Рубахин смотрел «только вперед», это был взгляд «из окопа», правда, различающий «залитое солнцем пространство», «щедрое солнцем пространство», «открытое солнечное место». лицо пленного, в ком Рубахин
рассмотрел не врага, а страдающего человека, расширяет горизонты мировосприятия солдата: он словно впервые увидел небо. Устремленность взгляда вверх сочетается с возвышенностью переживаний: Рубахин испытывает чувство сострадания к чужой душе, «донимаемой болью», которое «приходит очень кстати» и «откуда-то свыше» (Там же), многое изменив в этом «красивом и таком солнечном месте земли». Можно предположить, что в рассказе, автор которого продолжает нравственные традиции русской литературы, ликующий солнечный свет приобретает и тот особый смысл, что имеет солнце для христианина: «человек видит не Бога, но его бытийный тварный коррелят - Солнце... Мы смотрим на небо так, что между им и нами - Солнце» [9, с. 253]. Не случайно к Рубахину чувство сострадания приходит «как с неба», словно напоминая сегодняшним читателям: «невидимая» красота Христа «сквозит и тайно светит» в совести и сострадании, бескорыстии и любви (Б. Тарасов).
Мир, где красота не сочетается с такими жизненно важными ценностями, как любовь, добро, не вызывает авторских симпатий, поэтому художник критичен по отношению и к советскому прошлому, и к «лихим девяностым» с их не «сконструированной», а реальной войной на Кавказе, о которой В.С.Маканин расскажет позднее в романе «Асан» (2008). Так и в «кавказском пленном», несмотря на то, что подполковник Гуров, под командованием которого служит рядовой Рубахин, «тоскует» о «былых днях», читатели вряд ли разделят печаль его воспоминаний о том, как раньше «при интендантских сбоях <.. .> Гуров <.. .> подкатывал к известному зданию с колоннами, куда и входил, не сбавляя шага (и не глядя на умученных ожиданием посетителей и просителей), прямиком в кабинет <...>, и взятку давал, а иногда еще и умасливал кого нужно красивым именным пистолетом» [11, с. 20]. Нет идеализации советского прошлого ни в воспоминаниях «Рубахина о счастливом детстве (которого не было)», ни «в привычных (в советских) словах» о «дружбе народов», которыми Руба-хин пытается подбодрить пленного, «намекая ему, что ведут его <.> чтобы отдать своим - взамен на право проехать» (Там же, с. 35). Слова были «стершиеся». Не могут обновить содержание таких нужных для любого общества и любого времени слов и «хваткие» постсоветские годы, когда «жизнь сама собой переменилась в сторону всевозможных обменов (меняй что хочешь на что хочешь)» (Там же, с. 21).
Может показаться, что персонажи рассказа постепенно «вживаются» в эти обстоятельства. Вот подполковнику Гурову представляется: «Он поладит и с этим временем, он соответствует». «Ладит» с жизнью и Алибеков, ведущий свой «неторопливый торг»: «Алибеков прибыл за оружием, а Гурову, его офицерам и солдатам позарез нужен провиант». Но вдруг Алибеков негромко запел: «Все здесь замерло-ооо до утра-ааа» - и «ему уже не хочется торговаться. Грустно». Грустно и «его старому другу Гурову»: новым временам «он соответствует. Но. но, конечно, тоскует» [11, с. 12, 19, 21]. Судя по характеру вспомнившейся персонажам песни, их эмоциональное состояние определяет тоска не по идеологическим формулам былых лет, а по любви, человечности, что не выменять ни за какие деньги: «торг здесь не уместен». Песня «Подмосковные вечера» на слова поэта-фронтовика М. Матусов-ского (музыка С. Соловьева-Седого) впервые прозвучала в 1957 г. на Московском фестивале молодежи и «сразу стала русской всемирной визитной карточкой. Теперь она занесена в книгу рекордов Гинесса как самая исполняемая в мире» [12]. Не случайно именно ее вспоминают персонажи Маканина, переживающие время распада Советского государства, словно подтверждая: истинно национальное всегда интернационально.
На первый взгляд, в обстоятельствах нового времени, снизившего идеалы «коллективистского сознания», уверенно чувствует себя Рубахин: операция по разоружению продолжается, но он уже «не вмешивается. Он дело сделал» [11, с. 25], т.е. в его руках есть пленный - это живая «валюта». кажется, Руба-хин хорошо уяснил разницу между «мое» и «наше». Он «отстоял своего пленного»: «Этот мой!» <...> те наши, а этот - мой» (Там же, с. 26). Однако все представления о расчетливости солдата разрушает его встреча с человеческим страданием: «лицо пленного было по-прежнему красиво и так печально». Возможно, дружелюбный интерес к «другому» в рассказе Маканина должен напоминать о «Хаджи-Мурате» Л.Н. Толстого. А в милосердии Ру-бахина, который на привале отдал молодому кавказцу «свои шерстяные носки. Сам остался в сапогах на босу ногу», «развязал пленнику руки», подумав: «освободить кому-то хотя бы только кисти рук и хотя бы только на время пути - приятно» (Там же, с. 34), - улавливается перекличка с «Войной и миром», со словами кутузова-победителя об отношении к пленным наполеоновской армии: теперь «и пожа-
леть можно. Тоже и они люди», - произносит герой л.Н. Толстого, увидев, как русский солдат, «смеясь и трепля по плечу француза, что-то ласково говорил ему» [15, т. 7, с. 198]. Развитие действия в «кавказском пленном» Ма-канина подтверждает и вывод автора «Войны и мира» о том, что «война не любезность», это надо понимать и «не играть в войну». В условиях «надвигающейся опасности (и справа, и слева)» Рубахину «не до игрушек». Уловив в пленном «признак непредсказуемого поведения», он забывает о чувстве сострадания: весь «на инстинктах» солдат «притянул юношу к себе, <.> блокируя, обнимая горло. Сдавил.» [11, с. 43].
Идейно-эмоциональное содержание рассказа углубляет кольцевая композиция. Внешне за то время, что длится действие, ничего не изменилось: «Без перемен». Однако изменилось внутреннее состояние Рубахина, для которого словно «свет померк»: со страниц рассказа уходит солнечное сияние, что на протяжении всего действия было неотъемлемой характеристикой пейзажей. Автор сосредоточивает внимание читателей на самооценке, самоанализе персонажа, который с «досадой» осознает «озленность не на кого-то, а на себя» (Там же, с. 49), переживая «приступ пустоты» (В.С. Маканин). Как утверждают фронтовики Великой Отечественной, «это сейчас рассуждают об адаптации, преодолении всевозможных синдромов. Узаконен многозначительный медицинский термин “болезнь войны”. В наше время термина не было, но болезнь-то была. Однако <...> надлежало полагать, будто “пройденный этап” не оставил по себе душевных ран, психологических травм» [6]. Душевная травма Рубахина - участника «гипотетической» войны, в образе которой обобщен трагический опыт ХХ в., определяется совсем не по-военному: «Устал он» [11, с. 45]. Рассказ В. Маканина «Кавказский пленный», вбирая в себя обширный литературный контекст, воспринимается как произведение антивоенной направленности: от еще «неначавшейся», «лабораторно» сконструированной войны «устали» все персонажи. Со слов Алибекова читатели узнают: «Старики недовольны. Старики говорят, куда русские, туда и мы - и чего мы друг в дружку стреляем» (Там же, с. 15). Гуров и Алибеков, «давно знающие и уважающие друг друга», невесело шутят, поддерживая беседу: «Чай - это тебе не война, чай остывает» (Там же, с. 12). Образом своего Рубахина, бьющегося над вопросом о том, «зачем окликала» его красота Кавказских гор, Маканин в своем
рассказе «окликает» Пушкина и лермонтова, «внимательно изучавших пропасть между культурами, обреченными на соседство, и способы ее преодоления» [7]. Понимая, что события «в Чечне являются худшим примером повторяемости конфликтов, неизжитых в прежнюю эпоху» [3, с. 29], Маканин творчески ассимилирует и уроки Толстого, который неизменно «в стане страдающих, подвергающихся насилию и против тех, чьи действия это насилие инициировали» [5, с. 206]. Эта позиция близка современному русскому художнику, который словно прогнозирует досадные созвучия между распоряжениями царя Николая I из «Хаджи-Мурата» Толстого «усиленно тревожить Чечню и сжимать ее кордонной линией» [15, т. 14, с. 94] и событиями недавней истории, свидетельствующими: «первый, кто предложил Ельцину вооруженную помощь против мятежного парламента, был Дудаев» [13]. В прозе В.С. Ма-канина, неизменно обращенной к «болевым» проблемам современности, постоянно ощутимы нервущиеся нити отдаленного и близкого литературного родства, формирующие ту «особую географию памяти» (В.С. Мака-нин) художника, что связывает его с «большим временем культуры» (М.М. Бахтин) и закрепленными в ней вечными ценностями: истиной, добром, красотой.
литература
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. М.,1986.
2. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья шестая. М., 1985.
3. Блиев М. Камень Барятинского // Родина. 1995. №10.
4. Гранин Д. Отступать некуда! //Лит. газ. 2011. №25. ШЬ : http://www.lgz.ru/article/16461.
5. Дружин Г. Перечитывая «Хаджи-Мурата» // Новый мир. 2002. №10.
6. Кардин В. Наваждение // Лит. газ. 1996. 19 июня.
7. Латынина А. «Чеченец ходит за рекой» // Лит. газ. 1999. 23 сент. - 5 окт.
8. Латынина А. Не игра, а прогноз художника //Лит. газ. 1995. 7 июня.
9. Лосев А.Ф. Миф - Число - Сущность. М., 1994.
10. Маканин В.С. Испуг: роман. М., 2006.
11. Маканин В.С. Кавказский пленный // Кавказский пленный: Повести. М., 2004.
12. Минаков С. «И мы эту песню запели.» // Лит. газ. 2011. 22 - 28 июня.
13. Поляков Ю. Лезгинка на лобном месте // Лит. газ. 2011. 2-8 февр.
14. Тарасов Б. Пространство мысли Петра Чаадаева // Лит. газ. 1992. 11 марта.
15. Толстой Л.Н. Война и мир // Собрание сочинений : в 22 т. М.,1983. Т.7.
The modern prose of V. Makanin in the big period of culture
There are considered the poetics peculiarities of the works by V.S. Makanin that combine the traditions of realistic writing with the elements of post-modernism.
Key words: period, beauty, V.S. Makanin, prose, the Caucasus, L.N. Tolstoy.
Ю.Г. СЕМикинА (Волгоград)
проблема реализации гендерных стереотипов в художественных произведениях авторов-женщин
конца XX - начала XXI в.
Рассматривается реализация гендерных стереотипов в женской прозе. Обосновано, что писательницы являются создателями и трансляторами полоролевых стереотипов, которые влияют на подсознание читателей.
Ключевые слова: гендерные стереотипы, полоролевые стереотипы, маскулинность, феминность, женская проза.
Гендерные стереотипы изучаются различными науками: историей, социологией, психологией, лингвистикой, литературоведением и т.д. В меньшей степени теоретический аспект реализации и функционирования гендерных стереотипов разработан в литературоведении (существуют лишь отдельные статьи, посвященные данной проблеме).
Гендерные стереотипы существуют в коллективном и индивидуальном сознании и затрагивают глубинные структуры человеческой психики. Они передаются из поколения в поколение и трансформируются в результате
© Семикина Ю.Г., 2012
