CC BY
100
ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ.
Е. В. Никитюк
Классификация преступлений против религии в греческом праве классического периода. Ч. I
Вопрос о степени разработанности греческого религиозного законодательства в V-IV вв. до н.э. является очень сложным и прежде всего из-за неоднозначности источников. Все же, как нам представляется, вполне можно дать на него утвердительный ответ. Достаточно веским косвенным аргументом в пользу существования разработанного законодательства может служить, например, то обстоятельство, что иногда в дикастериях Гелиэи заседали и разбирали дела, в том числе и о нечестии, если они не касались мистерий, простые афинские граждане, не обладавшие обширными познаниями в юриспруденции и потому нуждавшиеся в конкретных указаниях законов. Отсюда и фраза, встречающаяся во многих сохранившихся речах афинских ораторов — «возьми и зачитай мне закон», фраза, которая была возможна только при наличии сборников различных постановлений, имевшихся на руках у секретарей. То же самое можно сказать и о законах, касающихся преступлений по отношению к религиозным культам. О выделении этою вида обвинений из общего числа свидетельствуют: во-первых, существование особого terminus technicus — уР^ФЛ aoepeiag; во-вторых, слова Псевдо-Лисия о том, что некогда Перикл призвал афинян «судить нечестивцев не только в уважение к писанным законам, которые их касаются, но.также и по законам неписанным, в соответствии с которыми Эвмолпиды дают их истолкования» (VI, 10; cf. Thuc. II, 37). Таким образом, это вполне определенное свидетельство в пользу того, что наряду со священными обычаями и установлениями, передававшимися устно в жреческих родах, существовало много и письменных законов, касавшихся нечестивцев. Кроме того, можно, по-видимому, говорить и о каком-то своеобразном перечне проступков, подлежащих такому обвинению, поскольку бесконечно произвольно трактовать пункты обвинения в асебии было невозможно. На основании различных сообщений древних авторов и эпиграфических данных можно выделить несколько наиболее часто выдвигаемых обвинений в нечестии в Афинах V в. — это осквернение святости места, гиеросилия, преступления жрецов в отношении культа, вырубка священной маслины, введение новых культов, организация фиасов, преступления чужестранцев и гетер по отношению к аттическим культам. В этой статье мы рассмотрим первые четыре вида преступлений против религии.
Осквернение святости места. В различных областях Греции существовало много местных установлений, имеющих значение только при определенном святилише или культе, нарушение которых расценивалось как нечестие. По всей видимости, смысл некоторых из них был непонятен уже современникам и тем более ближайшим (по сравнению с нами) потомкам.
©Е. В. Никитюк, 2004
Поэтому не случайно среди «Греческих вопросов» Плутарха есть разъяснения причин появления некоторых подобных обрядов. Например: «Почему вестнику запрещается входить в святилище героя Окридиона на Родосе» (27); «Почему жители Тенедоса не допускают флейтистов в храм Тена и почему в этом храме наложен запрет на имя Ахилла» (28); «Почему во время Фесмофорий эрётрийские женщины жарят мясо не на огне, а на солнце, и не призывают Каллигению» (31); «Почему женщинам запрещено входить в посвященную герою Евносту рощу в Танагре» (40) и т.д. И хотя объяснения Плутарха едва ли могут быть признаны научными, сам вопрос вполне конкретен и отражает реально существовавшие обряды или запреты. По-видимому, греки старались неукоснительно соблюдать эти установления, поскольку их нарушение могло вызвать, по их мнению, гнев богов на всю общину. Так, Плутарх сообщает, что в Танагре «женщинам настолько строго запрещено входить в храм и священную рощу и даже приближаться к этому месту, что нередко, когда случалось землетрясение, засуха или другие подобные знамения, танагряне начинали тщательно разузнавать и выведывать, не приближалась ли тайно к этому месту какая-нибудь женщина» (40).
Безусловно, подобные неординарные установления существовали и в некоторых афинских культах. Самым ярким примером, с нашей точки зрения, являются Буфонии в честь Зевса, связанные с древним запретом убивать рабочего быка даже в угоду верховному Олимпийцу.1 Другой пример относится к Элевсинским праздникам, во время которых было запрещено возлагать ветвь-супликацию на алтарь богинь. Остается только пожалеть, что Плутарх не включил объяснение причин появления этих обычаев в свои «Греческие вопросы». Но, как мы знаем из речи Андокида «О мистериях», за нарушение запрета относительно ветви полагалось наказание по закону, зафиксированному на стеле, поставленной в афинском Элевсинионе (AndЛ, 116).
Особым видом асебии, состоявшим в осквернении святости места, было нарушение права асилии, официально предоставленной многим храмам.2 В остальных же храмах применение насилия в какой бы то ни было форме также считалось нечестием (например, если кого-то силой вытаскивали из храма — Plut. Dem., 28). Однако источники не сообщают о судебных процессах за такой проступок, кроме хорошо известного дела Килона и его сторонников, впрочем, имеющего откровенно политический характер.
Гиеросилия. В соответствии с афинским законодательством некоторые уголовные преступления, например кража даров, культовых предметов или приношений, положенных по обету, также расценивались как действия, оскорбляющие святость места и наносящие ущерб божеству, и поэтому подлежали суду по обвинению в гиеросилии (iepoouXia; cf. Isocr. XX, 6; Lyc. I, 65). Как свидетельствует Ксенофонт, «закон этот таков: „Лица, предавшие город или похитившие посвященные богам предметы, подлежат суду присяжных. Если они будут осуждены, то запрещается хоронить их в Аттике, а имущество их конфискуется в казну”» (Hell. I, 7, 22). По-видимому, гиеросилия была самым распространенным видом асебии, поскольку источники изобилуют упоминаниями о случаях столь разнообразных, что можно сказать, что среди афинян было много небогобоязненных людей, которые крали все, что могли. Среди украденных предметов были как небольшие вещи, изготовленные из драгоценных материалов, так и раритеты, как, например, крылья от статуи богини Ники3 с афинского Акрополя, изготовленные из чистого золота (Dem. XXIV, 121; Schol. ad 1ос.), или кресло на серебряных ножках, с которого Ксеркс наблюдал за ходом Саламинской битвы, и меч Мардония, стоимостью более 6 тыс. драхм (Dem. XXIV, 129; Schol. ad 1ос.). Поэтому нет ничего удивительного, что в свое время обвинение Фидия в хищении золота или слоновой кости при изготовлении статуи Афины Парфенос не было расценено афинянами как нечто чрезвычайное. В соответствии с современной реконструкцией даже расстояние между колоннами многих афинских храмов было 'закрыто специальными деревянными щитами для охраны приношений, размещенных в пространстве между первым и вторым рядами колонн.
Но постепенно, в связи, с дальнейшим развитием денежного обращения — с одной стороны, и с углублением кризиса полиса в идеологической и морально-этической сферах — с другой, на первый план среди преступлений, квалифицируемых как гиеросилия, вышли кражи всевозможных священных сумм. Например, Демосфен обвиняет в речи «Против Тимократа» троих из десяти казначеев Священной казны богини Афины, хранящейся на Акрополе, в том, что они «являются ворами и святотатцами, ибо они украли священные деньги, десятину, причитающуюся богине Афине, и пятидесятую часть в пользу остальных богов». Далее Демосфен с возмущением заявляет, что «их нечестивость отличается от других святотатственных преступлений настолько сильно, что они с самого начала не внесли эти деньги в священную казну на Акрополе, хотя они должны были сделать это» (XXIV, 120). Тем самым они усложнили контроль за этими деньгами, что расценивалось как отягчающее обстоятельство, поскольку их преемники приняли в присутствии всего Совета казну в меньшем размере, чем должны были (cf. Arist. Ath. pol., 47,1). Обычным наказанием за присвоение священных сумм было возмещение ущерба в десятикратном размере и содержание в тюрьме до выплаты всего штрафа (Dem. XXIV, 121; cf. 112). Возможно, что в некоторых случаях обвинение заканчивалось и менее суровым наказанием. Так, некий Аристофонт, будучи сборщиком податей, присвоил себе десятину богини, на которую он должен был изготовить венки и посвятить Афине. Но после выдвижения обвинения, еще до заседания суда, он успел сделать их и отправить на Акрополь, чем анулировал поданную против него жалобу (Dem. XXI, 218; Schol. ad loc.).
Иногда обвинение в гиеросилии грозило и тем, кто посягал на то, что не имело никакой материальной ценности, но было принадлежностью священного перибола. Например, в одной афинской надписи (IG, И2, 1177), найденной в районе Пирея, значилось: «Что касается сбора дерева на священном участке, то если кто станет этим заниматься, древние законы, принятые на этот счет, будут применены по всей строгости ...». Таким образом, эта надпись свидетельствует о том, что законодательно был запрещен сбор дерева, камней или земли на территории святилища (cf. IG, II2, 1362). Подобные действия истолковывались, вероятно, не просто как нарушение обычая, а именно как посягательство на имущество, принадлежащее богам, поступок, который по афинским законам определялся как гиеросилия. Поэтому и к храмовому инвентарю было совершенно особое отношение, вплоть до того, что не допускался вынос за ограду перибола даже вышедших из употребления священных предметов.4
В связи с вышесказанным странным, по крайней мере, представляется пояснение С. И. Соболевского в примечании к речи Лисия «В защиту Каллия»: «Святотатство, т.е. кража священного предмета, афинским законом не столько рассматривалась с точки зрения нечестия, сколько приравнивалась к обыкновенной краже ... Но ввиду того, что святотатство не квалифицировалось как преступление против религии, оно судилось не в Ареопаге (как вообще дела, касающиеся религии), а в Гелиэе».5 Это свое положение автор аргументирует тем, что, якобы, Ксенофонт упоминает святотатство наряду с обычной кражей, взломом и другими тому подобными преступлениями (Mem. I, 2, 62). С таким взглядом на гиеросилию трудно согласиться. Во-первых, Ксенофонт сравнивает эти преступления не между собой, а только по виду наказания, поскольку все, виновные в них, осуждались на смертную казнь. Во-вторых, хотя в заглавии речи значится «В защиту Каллия по обвинению его в святотатстве», ничто в самом тексте речи не говорит о том, что это была именно гиеросилия. Кроме того, Каллий был метеком (V, 2) и поэтому не мог занимать никакой официальной должности, например казначея священной казны богини, чтобы совершить такой проступок. Подозревать же его в краже какого-либо священного предмета трудно, так как он был человек пожилой, небедный, оказавший много услуг городу (V, 3). В-третьих, невозможно ставить автоматически знак равенства между святотатством и гиеросилией, так как первое понятие намного шире и подразумевает большое количество различных проступков против богов и культа. И, в-четвертых, совсем уж не понятно
утверждение, что святотатство не считалось преступлением против религии, коль скоро суд проходил в Гелиэе. С нашей точки зрения, это не является достаточным аргументом, поскольку место проведения процесса зависело от вида преступления против религии.
Преступления жрецов в отношении культа. Еще одним видом религиозного преступления были всевозможные злоупотребления и нарушения законов или обычаев при исполнении жреческих должностей. В этом случае были возможны три варианта:
1) незначительные проступки, заключавшиеся в нарушении установленного ритуала;
2) преступление против богов и культа как таковое; 3) незаконное исполнение функций жреца. В первом случае действия жреца, по-видимому, не расценивались как асебия и под лежали наказанию в виде штрафа в административном порядке или по решению суда, который только устанавливал, имело ли место подобное нарушение. Так, скажем, Керики храма в Элевсине за изменение очередности при посвящении в мисты наказывались штрафом в 1000 драхм (IG, I2, 6, coI.III).
Жрец же, совершивший какое-либо нечестие, подвергался суду по урафг) аофехас,, как и любой другой афинянин, но только, вероятно, с большим пристрастием. Надо полагать, что государство следило за деятельностью своих магистратов и в V в., однако примеры подобных судебных разбирательств мы можем привести только для IV в. до н.э. К преследованию такого рода преступлений относится процесс Менесехма,6 против которого представил исангелию известный афинский оратор Ликург, имевший славу благочестивого человека (Lyc. fr.79 Muller). Косвенным свидетельством о том же деле, по-видимому, является оговорка Дионисия Галикарнасского, который, отвергая общее мнение, утверждает, что речь «За Менесехма» ошибочно приписана Динарху, и при этом лишь вскользь упоминает, что в ней говорилось о жертвоприношениях на Делосе. Но, к сожалению, он ничего не сообщает ни об ее истинном авторе, ни о сути эксцесса (Dinarch. Orat., fr.42 - 44; cf. fr.87).
Чуть больше информации можно извлечь из так называемого Берлинского папируса, опубликованного в 1922 г., где говорится, «что невозможно совершать жертвоприношения как излагает Менесехм, чтобы не совершилось бы асебии» (oti oi36'oi6vt8 botiv биоаг cb<; MeveoaixM-ot; Aiyei, ei 6e |if} аоеРлца yiyverai —Lyc. fr.VI, 1 Durrbach).7 По всей видимости, Менесехм, исполняя функции феора на Делос от имени всего афинского государства, совершил жертвоприношение, цель которого была обеспечить Афинам благосклонное отношение богов, и прежде всего Аполлона, без должного уважения к традиционным ритуальным обычаям. Краткость и общий характер сведений не позволяют нам даже предположить, какие именно установления он нарушил и по какому закону он подвергался судебному преследованию. Использование исангелии указывает на то, что его проступок был расценен как тяжкое преступление, что было вызвано тем значением, которое в Афинах придавали ежегодным феориям на Делос (cf. Plut. Nic., 3), и тем, что Менесехм, таким образом, совершил не персональное, а государственное преступление. Скорее всего, его обвинение носило конкретный характер, поскольку, с одной стороны, культ Аполлона не был тайным, с другой — при определении его вины прибегли к услугам делосского керика, официального магистрата, помогавшего в исполнении ритуала жрецу храма. О наказании, определенном судом, не говорит ни один из упомянутых авторов, но возможно, что этот самый Менесехм в отместку, получив должность казначея общественных доходов после занимавшего ее 12 лет Ликурга, возбудил дело против его детей, обвинив их отца в финансовых преступлениях (Dem. Ер., III, 7,13-14). Если это так, то в чем бы ни заключалась асебия Менесехма, результатом его обвинения было или оправдание или незначительный штраф, коль скоро он продолжал и после этого общественную деятельность.
В чем конкретно могла состоять вина жреца при исполнении его обязанностей, рассмотрим на примере гнерофанта Архия. Он был обвинен, по-видимому, в том, что, во-первых, вопреки уставу храма принес кровавую жертву в Элевсине во время праздника Галоэев;8 во-
вторых, что даже в установленное время это было обязанностью не его, а жрицы элевсинского храма; в-третьих, жертву он принес от имени гетеры, хотя женщинам подобного рода занятий запрещалось принимать участие в общественных церемониях и, может быть, даже таким опосредованным образом осквернять святилище. Архий, занимая высокую жреческую должность, безусловно, знал об этих ограничениях, но пренебрег ими. По словам Демосфена, он был наказан за совершение асебии, поскольку и до этого «приносил жертвы богам, не соблюдая завещанных предками законов» (Бет. ЫХ, 116-117). Еще один случай судебного преследования жреца связан с архонтом-басилевсом Теогеном, который был привлечен к суду Ареопага за то, что женился на чужестранке, более того, на дочери гетеры, и позволил ей выполнять священнейшие функции басилиссы (Оеш. ЫХ, 72-84).
С другой стороны, асебия могла быть совершена и в результате всевозможных споров, связанных с замещением должности жреца. Иногда это не имело прямого отношения к осквернению культа, но тем не менее подлежало юрисдикции архонта-басилевса, которому «подаются письменные жалобы по делам о нечестии, а также и в тех случаях, когда кто-нибудь оспаривает у другого право на жречество» (Аш^ АЛ. ро1., 57, 2). При этом следует отметить, что Аристотель считает споры по поводу жреческой должности не менее важными, чем обвинение в асебии, потому что исполнение этой священной функции лицом, не имевшим на это права, также являлось преступлением против религии. Ограничения и запреты, касавшиеся жреческого сана, были юридически закреплены. Например, человеку, уличенному в занятии проституцией, уже «нельзя будет баллотироваться ни на одну жреческую должность, ибо, по закону, он будет считаться запятнавшим свое тело» (АеБсЬ. I, 188).
Вырубка священной маслины. Отдельным видом религиозного преступления считалось нанесение ущерба символу покровительницы города Афины — священной маслине. Таких деревьев в Аттике, как на частных, так и на государственных землях, было достаточно много и считалось, что все они произошли от маслины, выросшей на Акрополе после спора Посейдона и Афины за обладание этой страной (Раш. 1,24,3). Весь урожай с них принадлежал государству; часть его оно продавало с торгов дня пополнения казны, а часть использовалась для изготовления масла, выдававшегося победителям Панафинейских состязаний. Поэтому все священные маслины были зарегистрированы, так как архонт должен был каждый год взимать с владельцев участков по полторы котилы с каждого дерева (Апб!:. АЛ. ро1., 60,2). Кроме того, как предмет, имеющий отношение к религии, они находились в ведении Ареопага, который осуществлял строжайший надзор за всеми деревьями и посылал для их осмотра раз в месяц магистратов и раз в год специальную комиссию (ЬуБ. VII, 25,29). Нанесение какого-либо ущерба такой маслине, даже использование для посадок земли вокруг нее или вырубка уже обгоревшей, считалось большим преступлением против религии и влекло за собой процесс по обвинению в асебии (Ьуэ. VII, 24-25). В «прежнее время», по словам Аристотеля, т.е., по-видимому, в V в., когда много таких деревьев было срублено или повреждено в Пелопоннесскую войну (с£ ЬуБ. VII, 7), за это преступление полагалось очень суровое наказание: «Если кто-нибудь выкапывал или срубал священную маслину, его судил совет Ареопага, и в случае обвинительного приговора его предавали смертной казни» (Аш1. АЛ. ро1., 60,2). В начале же IV в. наказание было смягчено, что было связано с тем, что государство вместо урожая стало взимать с владельцев участков уже выжатое масло, причем пропорционально земельному владению, а не по количеству деревьев (Апб1. АЛ. ро1., 60, 2).
Интересное свидетельство, относящееся к этому виду преступлений, приводит Демосфен, цитируя, вероятно, более или менее полный текст закона, действовавшего уже в IV в. Ввиду ценности бригинальноготекста закона приведем его полностью: «Если кто-нибудь выкопает на территории Афин масличное дерево, кроме как для афинского святилища — государственного или дема, или для собственного использования — не более двух деревьев в
год, или для приношения умершему, тот должен уплатить в казну сто драхм за каждое дерево, причем десятая часть этой суммы пойдет богине. Кроме того, он должен уплатить привлекшему его к ответственности частному лицу по сто драхм за каждое дерево. Дела об этих нарушениях возбуждаются у архонтов в соответствии с полномочиями каждого из них. Исковый залог пусть внесет истец в соответствии с полагающейся ему долей штрафа. Если обвиняемый будет признан виновным, пусть архонты, к которым поступило дело, передадут запись о сумме, причитающейся казне, практорам, а о сумме, причитающейся богине — ее казначеям. Если они этого не сделают, то сами должны будут платить» (XLIII, 71).9
Итак, в тексте этого закона речь уже не идет о смертной казни, а только о штрафе по 100 драхм за каждое дерево в пользу государства и обвинителя. В данном конкретном случае, описываемом Демосфеном, это огромная сумма, так как преступники «выкопали и выкорчевали более тысячи стволов, производивших большое количество масла» (69).10 Следует также отметить ослабление государственного контроля за священными деревьями, поскольку иск об их уничтожении по закону должен подаваться частным лицом, а не магистратами, которым прежде Ареопаг поручал надзор за ними. По свидетельству же Лисия, написавшего целую речь для одного из афинян, обвиненного сначала в том, что он срубил на своем участке священную маслину, а потом в том, что он выкорчевал ее пень, за это нечестие вместо смертной казни полагалось изгнание и конфискация имущества, причем срок давности для этого преступления не имел никакого значения (VII, 3, 17, 41). Однако подобные преступления продолжали относиться к юрисдикции исключительно Ареопага, где, возможно, разбирались также дела тех, кто посмел срубить какое бы ни было дерево возле святилища или даже кенотафа героя (Aelian. Var. hist., V, 17).
Итак, на основании сказанного мы приходим к выводу, что, во-первых, в Афинах последней четверти V — первой половины IV в. до н.э. было установлено достаточно большое количество конкретных законов, на основании которых можно было возбудить процесс по обвинению в религиозном нечестии. Во-вторых, нечестие могло проявляться в различных формах, но только то, что подпадало под определенный закон, становилось причиной возбуждения процесса урафт) aozfieiaQ. В-третьих, этими законами точно определялось, какие преступления подлежат немедленному наказанию административными мерами, т.е. штрафом, а какие — только по приговору суда.
Summary
The paper investigates a few types of crimes against gods, defined in Athenian law at V-IV c. B.C. as aotfpeia, amang their number — desecration of sacred area, stealing from the temples sacred objects, crimes of the priests against gods, cutting of sacred olive-tree. In accordance with the observed literary and epigraftcal material the author concludes that religious impiety could appeared in different forms, but only what have fallen under the special law was the reason of instituting proceedings by урафг) aazfieiaq, all the others were punished by penalties according to judgement of local priests or officials.
1 Латышев В. В. Очерк греческих древностей. 4.2. Богослужебные и сценические древности. СПб., 1997. С. 144.
2 Wallon Н. Du droit d’asyle. Paris, 1837; Barth В. De Graecorum asylis. Strassburg, 1888.
? По инвентарям Парфенона, сохранившимся в надписях, в этом храме было десять золотых статуй Ники, находившихся в ведении казначеев богини Афины (Arist. Ath. pol., 47,1). В случае серьезных финансовых затруднений они служили запасным денежным фондом, так что их кража могла расцениваться и как преступление против всего государства.
4 Большое количество таких предметов в основном с посвящениями Аполлону Дельфинию, Афине и Зевсу,было найдено во время раскопок, начиная с 1973 г., в специальных ямах-ботросах на территории теменоса в Ольвии. На некоторых кипиках указывалось, кем они принесены в дар божеству (например, религиозным союзом нумениастов), или просто обозначалось, что этот сосуд является священным (ipfj) (Леви Е.И. Ольвия : город эпохи эллинизма. Л., 1985. С.69).
5Лисий. Речи //Пер., ст. и комм. С.И.Соболевского. М., 1994. С.82.
6 Когда он состоялся неизвестно, но дата ante quam — 324 г. — год смерти Ликурга (Fiehn. Menesechmos И RE. Bd.15. Hbd 1. Stuttgart, 1931. Sp.849).
7 Цит. no : RudhardtJ. La definition du d61it d’ impiete d’ apres la legislation attique // Museum Helveticum. Bd 17. 1960. Face. 2. S.60
* Галоэи — афинский праздник урожая, связанный с культом Деметры, Коры и Диониса.
9 Т. Талхейм, однако, игнорируя приводимое здесь свидетельство, утверждал, что повреждение маслины было преступлением, которое никогда не оценивалось в деньгах, но наказывалось только смертью или изгнанием (ThalheimTh. ’АаеРега? ураФл //RE. Bd.2. Hbd 2. Stuttgart, 1896. Sp. 1530).
10 Если принять на веру слова Демосфена, то получается более 33 талантов, так как нужно было заплатить по 200 драхм за 1000 деревьев.
Статья поступила в редакцию 19 января 2004 г.
/
