CC BY
291
DOI: 10.48647/IFES.2022.14.85.014
Е.В. Махмутова
КИТАЙСКАЯ «МЯГКАЯ СИЛА» В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ПЕРСПЕКТИВЫ И ОГРАНИЧИТЕЛИ
Аннотация. На сегодняшний день механизмы «мягкой силы» прочно вошли в инструментарий успешной реализации внешней политики государства. Китай сумел за достаточно короткие сроки достичь внушительных результатов в этом направлении. Пандемия ко-ронавируса внесла серьезные коррективы как в экономические показатели Китая, на время замедлив темпы его развития, так и в ход межкультурной коммуникации, заметно сократив прямые деловые и иные контакты (Китай выбрал тактику «нулевой терпимости к коро-навирусу»). В то же время за последние годы Китай создал и развивает достаточно устойчивую систему институтов, направленных на расширение китайского влияния за рубежом. Особенно важно изучить опыт Китая на постсоветском пространстве, где традиционно сильно влияние России. Наиболее высокую активность на треке «мягкой силы» Китай демонстрирует в Центральной Азии — регионе, который не только имеет общую границу с Китаем, но и входит в китайский глобальный проект «Пояс и путь». Одновременно некоторые страны региона (Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан как наблюдатель) являются партнерами России по Евразийскому экономическому союзу. В связи с этим видится важным изучить опыт Китая по реализации своих экономических интересов в регионе с использованием инструментария «мягкой силы», особенно в контексте переформатирования глобальной политической системы после начала военной фазы российско-украинского конфликта. В статье отмечается ставка Китая на возможности «мягкой силы» в большей степени для обеспечения более эффективной реализации собственных экономических
задач, нежели для достижения идеологического доминирования в регионе.
Ключевые слова: Китай, Центральная Азия, «мягкая сила», инициатива «Пояс и путь» (ИПП), академическая мобильность, культурно-гуманитарное сотрудничество, институты Конфуция, интеграция, региональная безопасность.
Автор: Махмутова Евгения Викторовна, кандидат политических наук, доцент Департамента политологии Факультета социальных наук и массовых коммуникаций Финансового университета при Правительстве РФ. ORCID 0000-0002-9712-5023. E-mail: evmakhmutova@fa.ru
Конфликт интересов: Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Ye.V. Makhmutova
Chinese «soft power» in Central Asia: prospects and constraints
Abstract. Today, the mechanisms of "soft power" are firmly integrated into the toolkit of the successful implementation of the foreign policy of the state. China has managed to achieve impressive results in this area in a fairly short period of time. The coronavirus pandemic has made serious adjustments both to China's economic performance, temporarily slowing its development, and to intercultural communication, markedly reducing direct business and other contacts (China has chosen the "zero tolerance to coronavirus" tactic). At the same time, in recent years China has created and developed a fairly stable system of institutions aimed at expanding Chinese influence abroad. It is especially important to study China's experience in the post-Soviet space, where Russia's influence is traditionally strong. China is most active in the "soft power" track in Central Asia, a region that not only shares a border with China, but is also part of China's global "Belt and Road" project. At the same time, some countries in the region (Kazakhstan, Kyrgyzstan, Uzbekistan as an observer) are Russia's partners in the Eurasian Economic Union. In this regard, it is important to study China's experience in implementing its economic interests in the region using the tools of "soft power," especially in the context of the reformatting of the global political system after the beginning of the military phase of the Russian-Ukrainian conflict. The article notes China's reliance on "soft power" to ensure more effective implementation of its own economic objectives, rather than to achieve ideological dominance in the region.
Keywords: China, Central Asia, "soft power", Belt and Road Initiative (BRI), academic mobility, cultural and humanitarian cooperation, Confucius Institutes, integration, regional security.
Author: Evgeniya V. MAKHMUTOVA, Ph.D. (Political Sciences), Associate Professor, Department of Political Science, Faculty of Social Sciences and Mass Communications, Financial University under the Government of the Russian Federation. ORCID 0000-0002-9712-5023. E-mail: evmakhmutova@fa.ru
Conflict of interests: The author declares no conflict of interests.
Введение
Актуализация вопроса о применимости инструментов китайской «мягкой силы» в Центрально-Азиатском регионе обусловлена возросшим политико-экономическим присутствием Китая в этом секторе постсоветского пространства. В целях расширения географии своего экономического присутствия, стимулирования экспорта и создания благоприятных условий для его успешного ведения, а также в целях укрепления политического влияния через достижение лояльности на внешнем контуре страны, китайское руководство активизирует процесс диверсификации механизмов продвижения своих интересов. К традиционным политико-экономическим механизмам добавляются все более востребованные инструменты «мягкого» проникновения в государство через комплекс образовательных, культурных, исследовательских проектов. Значимым моментом для китайского руководства становится расширение своего присутствия и создание комфортных условий для продвижения экономических проектов не только по традиционным государственным и бизнес-каналам, но и через подключение к этим проектам некоммерческих структур и «фабрик мысли».
Усиление китайского «мягкого» присутствия за рубежом на всех этапах обеспечивалось соответствующими государственными институтами. В отличие от западной модели «мягкой силы», китайской вариант отличается доминирующей ролью властных структур в процессе координации деятельности акторов «мягкой силы», которые в большинстве своем также реализуют государственные задачи.
Пандемия коронавируса и связанное с этим закрытие границ скорректировали темпы экономической активности Китая1, однако в целом не повлияли на общую стратегию поддержания своего «мягко-
1 Закрытый Китай замедляет мировую экономику// Finam.ru. 11 мая 2022. URL: https://www.finam.ru/publications/item/chem-chrevato-dlya-mira-zamedlenie-tempov-rost a-kitaiyskoiy-ekonomiki-20220511-182237/ (дата обращения: 12.05.2022).
го» могущества в сопредельной Центральной Азии. Этот регион, имея с Китаем общую границу, продолжает занимать важное место в китайской внешнеполитической повестке. Кроме того, значимость региона для КНР определяется вопросами безопасности, а также стабильности транзита своей продукции (а также импорта энергоресурсов из Центральной Азии) после прихода в августе 2021 г. к власти в Афганистане движения Талибан (движение запрещено в России — прим. авт.). Главная угроза для Китая в данном случае заключается в вероятности «экспорта» радикального исламизма из Афганистана в соседние страны, прежде всего в Центральную Азию, находящуюся в зоне повышенного риска.
Исследовательскую проблему данной статьи можно сформулировать следующим образом: почему при наличии у Китая в Центральной Азии широко развитой сети институтов «мягкой силы», подкрепленной высокой степенью институционализации отношений и тесным экономическим взаимодействием, Пекин сталкивается с существенными ограничителями его дальнейшего проникновения в регион и экономика остается ключевым форматом поддержания китайского присутствия в Центральной Азии?
Векторы китайской культурно-гуманитарной политики в Центральной Азии
Термин «Центральная Азия» включает в себя пять географически и культурно близких стран (Казахстан, Узбекистан, Туркменистан, Кыргызстан, Таджикистан), каждая из которых, однако, за время независимости выстроила свою историю политических и экономических отношений с КНР. Распад СССР привел к появлению вдоль границ Китая сразу нескольких новых государств со своей спецификой и собственным форматом взаимодействия с Китаем. Если для стран Центральной Азии расширение контактов с КНР было обусловлено требованиями заявленного курса на многовекторность, то для китайского руководства центральноазиатское поле стало, прежде всего, ресурсной базой и транзитной территорией для экспорта китайской продукции.
И если на начальном этапе Китай не входил в число внешнеполитических приоритетов властей центральноазиатских республик, демонстрируя закрытость и низкую «экспансионистскую» активность, то с начала 2000-х гг. ситуация кардинальным образом меняется. Ки-
тай в силу особенностей экономического развития и поставленных задач начинает все более активно осваивать сопредельные территории на предмет возможного расширения своего политико-экономического и культурного влияния. Помимо традиционных механизмов экономического сотрудничества, Китай и Центральная Азия сближаются на интеграционном треке через создание в 2001 г. Шанхайской организации сотрудничества в составе собственно Китая, России и «центральноазиатской пятерки». Изначальным фундаментом ШОС стало подписание в конце 1990-х гг. соглашений об укреплении мер доверия в военной области и взаимном сокращении вооружений в районе общих границ. Тем самым страны «Шанхайской пятерки», впоследствии вызревшей в ШОС, демонстрировали готовность к исключительно мирной кооперации в рамках своих границ, не являясь при этом азиатским аналогом НАТО (то есть, не становясь военно-политическим альянсом и не беря на себя соответствующих обязательств в военной сфере). Ныне члены ШОС координируют усилия в сфере военной безопасности, проводя в том числе совместные учения1.
Китайское «мягкое» присутствие в Центральной Азии на тот момент было ограничено. Несмотря на ряд заметных проектов, прежде всего в сфере продвижения китайского языка и популяризации национальной культуры в регионе, запуск стратегии «мягкой силы» еще не носил системного характера. Можно говорить, скорее, о «точечных» проектах, ориентированных на первичное знакомство централь-ноазиатской аудитории с китайским культурным наследием.
Стартом реализации китайской «мягкой силы» можно считать 2002 год, когда к власти в КНР пришел Ху Цзиньтао, возглавив ЦК Компартии страны, а годом позже став председателем КНР. Именно с приходом Ху Цзиньтао во внешней политике Китая стали проявляться акценты, связанные с использованием инструментов «мягкого» могущества. Отправной точкой для запуска проектов в сфере «мягкой силы» можно считать XVII съезд Компартии Китая, когда политика культурно-гуманитарного взаимодействия была провозглашена в качестве самостоятельного направления внешней политики страны. Серия протестных акций на Ближнем Востоке, получивших название «арабская весна», оказала серьезное влияние на конструирование последующего внешнеполитического дискурса в Китае.
1 Первые совместные военные маневры всех стран ШОС состоялись в 2007 г. в Синьцзян-Уйгурском автономном регионе КНР.
В 2011 г. партийное руководство КНР принимает документ «Решение ЦК Компартии Китая о некоторых важных вопросах углубления реформы культурной системы, содействия развитию и процветанию социалистической культуры»1. Характерно, что содержание этого документа не было подробно раскрыто руководством КПК, однако уже само название показывает важность инструментов культурного влияния для реализации Китаем экономических и политических задач.
Иными словами, китайское руководство, фиксируя высокий уровень экономической мощи страны, принимает решение дополнить традиционные инструменты воздействия на общественное мнение в странах Центральной Азии культурно-гуманитарными механизмами.
Тем не менее, ставка на популяризацию китайского языка и культуры была сделана именно по причине возросшего внешнего интереса к Китаю как стремительно растущей экономике мира [Ватаняр].
В качестве ориентира для создания разветвленной сети некоммерческих образовательных учреждений — Институтов Конфуция — были взяты институты продвижения языка и культуры западного образца — British Council, Институт Гете, Французский Институт, Институт Сервантеса. Координацией деятельности НКО в сфере продвижения китайского языка за рубежом с 2003 г. занимается Хань-бань (Hanban) — Канцелярия Международного совета китайского языка (еще один перевод — Канцелярия по распространению китайского языка), подотчетная Министерству образования КНР.
Институты Конфуция, как правило, функционируют на базе образовательных центров в странах Центральной Азии на основе модели софинансирования. Институты Конфуция действуют во всех республика региона за исключением Туркменистана. Образовательный фокус в данных институтах делается преимущественно на изучении традиционной китайской культуры и языка, в то время как современные аспекты китайской политической жизни и культуры остаются вне поля изучения. По замыслу китайского руководства, зарубежное общество должно изучать именно традиционную культуру Китая в связке с социалистическими ценностями — социализмом с китайской спецификой. Важно доносить до внешней аудитории ключевые характеристики Китая — исторические и культурные традиции, социальную стабильность, доверие к власти, многонациональность, общественную сплоченность. Важной частью данного образа должно стать
1 Китайские коммунисты ищут новую идеологию // Коммерсант. 20 октября 2011. URL: https://www.kommersant.ru/doc/1799063 (дата обращения: 17 апреля 2022).
и представление о КНР как о государстве, уверенно смотрящем в будущее, ответственном за решение региональных и глобальных проблем, за мирное сосуществование.
Характерно, что конструирование данного образа основано не на современной массовой культуре, где Китай явно не доминирует, а на ярком культурном наследии страны. Кроме того, сознательный выбор в пользу традиционалистского содержания нарративов «мягкой силы» призван подчеркнуть китайский культурный суверенитет, независимость от западного масскульта. Китай через традиционализм сознательно сделал ставку на уход от острых политических дискуссий, тем самым не только минимизируя риски вербализации неудобных для Пекина сюжетов, но и компенсируя недостаток актуальных идеологических ценностей для внешней аудитории. Объекты китайской «мягкой силы» в Центральной Азии, в отличие от западной аудитории, придерживаются позиций политического суверенитета и отказа от грубого навязывания им чуждых ценностных догм. Как отмечает Е. Гарбузарова, политическим элитам стран Центральной Азии на этапе сближения в 1990-е гг. импонировал китайский стиль выстраивания отношений с новыми независимыми государствами, и во многом сегодня та модель также определяет характер отношений на треке «Китай — Центральная Азия» [Гарбузарова, 2021, с. 57]. В этом контексте вполне оправдана ставка Пекина на аполитичность при осуществлении своих гуманитарных проектов в регионе.
Инициатива «Пояс и путь»
По мере укрепления китайской экономики и расширения географии китайского экономического присутствия стратегия продвижения Китая в Центральную Азию трансформируется и становится более системной.
В 2013 г. была озвучена инициатива «Один пояс — один путь», которая впоследствии была трансформирована в инициативу «Пояс и путь» (ИПП). Экономическое наполнение инициативы предполагает планомерное развитие сети коммуникаций и логистических цепочек, установление тесных деловых контактов, прежде всего с сопредельными территориями, в число которых входит и Центральная Азия. Как отмечает Д.В. Гордиенко, концептуальной основой новой китайской внешней политики была провозглашена идея комплексной мощи государства, включающей реализацию основных задач не толь-
ко с помощью военных инструментов, но и экономических, гуманитарных, научно-технических [Гордиенко, 2021, с. 99]. Реализация стратегии продвижения экономических интересов Китая через ИПП предполагает усиление культурно-гуманитарной составляющей китайской внешней политики. Китайское руководство с 2013 г., помимо успешно зарекомендовавших себя институтов Конфуция, стремится использовать максимально широкий инструментарий для формирования позитивного образа страны за рубежом. Среди таких инструментов — традиционные СМИ, социальные сети, научно-исследовательский аппарат, индустрия культуры.
Характерно, что китайские медиа вещают для аудитории Центральной Азии преимущественно на русском языке. Среди наиболее заметных инструментов информационной политики Китая в регионе — новостное агентство «Синьхуа», газета «Жэньминь жибао».
Подробнее раскрывая содержание китайской концепции «мягкой силы» в Центральной Азии, можно выделить следующие направления. Во-первых, культурно-гуманитарное сопровождение экономических, инфраструктурных, социальных проектов в странах Центральной Азии вне политического контекста. Учитывая чувствительность политической тематики и болезненное восприятие региональными элитами попыток навязать политические сюжеты извне, такой подход Китая себя полностью оправдывает и выгодно отличает от, например, правозащитной риторики западных «фабрик мысли». Созвучие политических дискурсов в Центральной Азии и Китае, отражаемое в практически монолитном медийном поле, облегчает Пекину выход на общественно-политические площадки в Центральной Азии и минимизирует риски быть обвиненными в посягательствах на суверенитет стран региона.
Во-вторых, равноудаление Китая от международных конфликтов, избегание прямой и дипломатической вовлеченности в них. Это нашло отражение как в событиях 2021 г. в Афганистане после прихода к власти движения Талибан (запрещено в России), так и в российско-украинском конфликте 2022 г.. Пекин подчеркнуто избегает прямого втягивания в крупнейшие конфликты современности, если они напрямую не затрагивают интересы КНР, будь то Тайвань, СУАР или воды Южно-Китайского моря. В контексте проводимой центральноа-зиатскими элитами политики многовекторности — ставки на максимальную диверсификацию внешнеполитических контактов, подобный военный нейтралитет Китая только усиливает его привлекательность как миролюбивого государства и формирует образ КНР как
неангажированной страны, не вовлекающей в конфликты третьи стороны. Китайскими исследователями отмечается, что находящаяся в процессе институционализации инициатива «Пояс и путь» может выступать в качестве альтернативы современной крайне неустойчивой международной системе с ее кризисом глобального управления [Чжан, 2020, с. 25].
В-третьих, это собственно проекты в сфере «мягкой силы», реализуемые в рамках концепции «сообщества единой судьбы человечества». Данная концепция была впервые представлена зарубежной общественности в 2013 г. Си Цзиньпином в МГИМО(У) МИД РФ. Более того, идея формирования пространства человечества с единой судьбой была закреплена в поправках в Конституцию КНР в 2018 г.
Фактически данная концепция является идейным наполнением инициативы «Пояс и путь» и основана на идеях конфуцианства. Положения концепции предполагают призыв Китая к развитию дружественных отношений всех стран, мирное сосуществование, неделимую безопасность, равноправие, отказ от идей превосходства одних государств над другими вне зависимости от мотивации, широкое оказание гуманитарной помощи нуждающимся странам, невмешательство во внутренние дела других государств, признание культурного разнообразия и многое другое. По мнению А.В. Семенова и А.В. Цвыка, данная концепция является системообразующим ядром китайской внешней политики, представляя собой глобальный проект по формированию нового миропорядка [Семенов, Цвык, 2019, с. 75].
На глобальном уровне реализация данных положений находит воплощение, например, в оказании Китаем гуманитарной помощи нуждающимся странам в период пандемии коронавируса или равно-удаление от сторон российско-украинского конфликта 2022 г..
Гуманитарная помощь Китая предоставляется под эгидой масштабных программ содействия развитию стран Центральной Азии. Регион, особенно в свете ИПП, входит в сферу непосредственных интересов Китая, стремление которого к оказанию финансовой и материально-технической помощи странам Центральной Азии на безвозмездной или льготной основе обусловлено несколькими факторами. Во-первых, интересами обеспечения безопасности вдоль одной из самых турбулентных границ на Северо-востоке КНР — СУАР. Китай заинтересован в устранении в регионе любой возможности для поддержки уйгурского национализма со стороны, в том числе, сопредельных стран Центральной Азии. В этом смысле укрепление экономического потенциала непосредственно самого СУАР и соседних
территорий в Центральной Азии должно предотвратить риски дестабилизации их политической обстановки и обеспечить сохранение территориальной целостности Китая. По этой же причине китайское руководство заинтересовано и в поддержании безопасности во всей Центральной Азии, а экономическое благополучие сопредельных территорий, по версии Пекина, минимизирует риски дестабилизирующих действий и внутри КНР.
Во-вторых, китайские инвестиции в Центральную Азию направлены, прежде всего, на укрепление экономической мощи самого Китая. Присутствие КНР в Центральной Азии начиная с 2013 г. стало более системным и целевым. Если в начале 2000-х годов китайские инвестиции были направлены, прежде всего, в топливно-энергетический сектор, то уже в 2010-х гг. сотрудничество распространилось и на другие сферы экономики — машиностроение, инфраструктуру, сельское хозяйство [Воробьев]. Как отмечают исследователи, большинство объемов помощи предоставляется в виде связанных кредитов на льготных условиях китайских банков [Кашин, 2018, с. 82]. В частности, Китай вкладывается в модернизацию региональной энергетической инфраструктуры (газопровод «Туркменистан—Узбекистан—Казахстан—Китай», нефтепровод «Атасу—Алашанькоу»). Кроме того, Китай выделяет гранты на реализацию объектов социальной инфраструктуры — сооружение больниц, школ, создание образовательных центров (среди них, например, — больничный комплекс в Оше, средние школы в Таджикистане, компьютерные классы некоторых школ Узбекистана и др.).
Предоставляя помощь странам Центральной Азии, Китай облегчает себе доступ к ее энергетическому сектору, развивая не только восточно-китайские области, но, прежде всего, удаленный от ресурсных центров, но экономически и финансово значимый прибрежный Западный Китай. Кроме того, Китай решает вопрос о разгрузке перенасыщенного рынка рабочей силы, предоставляя своим гражданам возможность работать на благо китайской экономики за рубежом на китайских предприятиях.
Третьим фактором активизации Китая в регионе можно назвать низкую конкуренцию со стороны других внешних игроков. В условиях ухудшения отношений между Россией и странами Запада фокус внимания Москвы к региону если не снижается, то заметно корректируется, становится более избирательным и «прицельным». Интерес западных стран к Центральной Азии также снижается.
Сообщество стран единой судьбы предполагает реализацию указанных положений, в том числе и с помощью академических инструментов, прежде всего, экспорта китайского образования. Помимо указанных ранее институтов Конфуция как ключевых проводников интересов Китая в Центральной Азии, реализуется целый спектр смежных проектов. Драйвером построения сообщества стран единой судьбы китайское руководство считает образовательную среду, причем не только в контексте изучения китайского языка, но и погружение в различные дисциплины в китайских вузах. Лидером по количеству студентов из Центральной Азии в китайских вузах долгое время остается Казахстан, стабильно занимающий место в первой десятке по количеству студентов-иностранцев в китайских вузах (до пандемии коронавируса)1.
С момента провозглашения концепции «сообщества стран единой судьбы человечества» Китай стал активнее привлекать иностранных студентов в свои учебные заведения. Будучи сравнительно новым игроком на рынке глобальной академической мобильности, Китай на данный момент является одним из ключевых центров экспорта образовательной модели. Китайское понимание важности работы с иностранными студентами базируется на задачах, транслируемых в рамках инициативы «Пояс и путь», а именно — представлении о том, что прирост числа студентов-иностранцев укрепит влияние страны в мире, особенно на перспективу.
Согласно статистике, основной контингент иностранных обучающихся в Китае составляют студенты стран Юго-Восточной Азии, для которых учеба в Китае — это прежде всего возможность за доступные деньги получить образование на языке своей будущей работы в китайских компаниях. Студенты стран Центральной Азии также проявляют довольно большой интерес к возможностям, которые предоставляет китайская образовательная система.
В четкую систему стратегических приоритетов на треке привлечения студентов-иностранцев включены увеличение количества государственных программ и стипендий для этой категории студентов, стимулирование научной активности путем субсидирования исследований силами иностранцев, финансирование самих университетов, укрепление материально-технической базы учебных заведений. К числу государственных программ, разработанных для привлечения
1 Топ-14 стран по количеству студентов в Китае. URL: https://studyinchinas.com/ru/ топ-14-стран-по-колличеству-студентов-в/ (дата обращения: 30.04 2022).
студентов-иностранцев, относятся Great Wall и Форум тихоокеанских островов [Махмутова, 2019, с. 27].
Необходимым условием обучения в Китае является владение китайским языком не ниже среднего, что должно быть подтверждено соответствующими сертификатами.
Ограничения китайской «мягкой силы»
Несмотря на обширные программы, реализуемые Китаем в рамках стратегии «мягкой силы», у китайского «мягкого» могущества в Центральной Азии есть существенные ограничители. К таковым относится, во-первых, достаточно узкое пространство использования китайского языка в регионе. Желающие выучить китайский язык в Центральной Азии в будущем планируют работать на китайских предприятиях, где менеджмент и документооборот могут вестись в том числе на китайском языке. С учетом специфики китайской инвестиционной политики, которая предполагает создание зарубежных филиалов компаний на китайских условиях, с немалой (часто достигающей 50 %) долей китайского персонала и работающих на китайских материалах, владение китайским языком вполне оправдано. Однако рынок рабочей силы в Центральной Азии достаточно ограничен, и не способен вместить всех желающих трудоустроиться. Иными словами, пространство употребления китайского языка зачастую лимитируется собственно китайскими компаниями, и потребности во владеющих языком оперативно закрываются. Кроме того, как отмечают исследователи, многие студенты учат в Китае только язык как иностранный без получения соответствующей специальности, что также создает проблемы для них при трудоустройстве в КНР [Керимбаев, Мухаметханулы, 2020, с.27].
Во-вторых, если политическая элита ориентирована на последовательное сближение с Китаем по многим вопросам экономического и культурно-гуманитарного характера, то общественные настроения по отношению к КНР более сдержаны. Несмотря на обилие разнообразных китайских программ, направленных в том числе на преодоление недружественных стереотипов, связанных с так называемой китайской угрозой, этнической нетерпимости, слишком рельефных культурно-ценностных различий, общественные настроения можно назвать скорее настороженными. Синофобия при этом не является
общерегиональным трендом: наибольшее число антикитайских выступлений происходит в Казахстане и Кыргызстане.
В-третьих, много вопросов у центральноазиатских студентов вызывает качество преподавания для иностранцев в китайских университетах. Социальная адаптация осложнена необходимостью преодолевать выраженные проявления китайской культуры — преобладание китайских блюд в меню студенческих столовых, несоблюдение личного пространства, отсутствие у китайских студентов желания устанавливать контакт с одногруппниками-иностранцами, невнимательное отношение китайских преподавателей к научным работам иностранных обучающихся.
Заключение
Таким образом, рассмотрев ключевые инструменты реализации Китаем стратегии «мягкой силы» в Центральной Азии, можно сказать, что китайское руководство задействует максимально доступный инструментарий «мягкой силы» для продвижения своих интересов в регионе. К таковым относятся и культурно-гуманитарный трек, и помощь в содействии развитию, которая предоставляется через направление связанных кредитов, а также грантов на реализацию инфраструктурных проектов. Главная цель активизации инструментов «мягкой силы» КНР в Центральной Азии — реализация экономического интереса, а также обеспечение безопасности и стабильности вдоль китайских границ.
В целом и для Китая, и для стран Центральной Азии такой вид коммуникации видится взаимовыгодным. Китай, с одной стороны, наполняет предметным содержанием проект «Пояс и путь», создает рабочие места для жителей центральноазиатских республик, улучшая их социально-экономическое положение и сокращая риски политической дестабилизации вдоль собственных границ. Кроме того, Китай с помощью разнообразных инструментов «мягкой силы» демонополизирует культурно-гуманитарное пространство западных «фабрик мысли» и НКО в Центральной Азии, тем самым пытаясь противопоставить гло-балистскому доминированию альтернативный ценностный ряд.
Стратегия «мягкого» могущества Китая на центральноазиатском треке имеет и свои ограничители, обусловленные как объективным недостатком информации о специфике принятия политико-экономических решений в странах Центральной Азии, так и неготовностью
собственно китайских элит к более тесному взаимодействию с региональной общественностью. Одной из проблем также является различие в восприятии значимости китайского направления со стороны политических элит и общества стран Центральной Азии, что зачастую выливается в отсутствие транспарентности при принятии централь-ноазиатскими столицами решений по китайскому треку.
Кроме того, несмотря на общее сужение пространства реализации российской культурно-гуманитарной политики в Центральной Азии, Россия по-прежнему остается ключевым актором в регионе, обладая таким конкурентным преимуществом, как общий историко-культурный код с жителями центральноазиатских республик. Россию и страны региона объединяют также культурно-бытовые ценности и обычаи, основанные в том числе на опыте, приобретенном еще в советский период. Их влияние по-прежнему проявляется в определенной модели социального и даже политического поведения значительной части граждан центральноазиатских республик. Этот фактор во многом ограничивает усилия Китая по продвижению своего курса путем инструментария «мягкой силы».
Библиографический список
Ватаняр Я., Ли М. Институт Конфуция как фактор «мягкой силы» во внешней политике КНР в XXI в. // Международная жизнь. 2015. № 7. URL: https:// interaffairs.ru/jauthor/material/1336 (дата обращения: 10.04. 2022).
Воробьев А. Китай и Центральная Азия: растущая дружба под боком России // Российский совет по международным делам. 2017. URL: http://russiancouncil.ru/ analytics-and-comments/analytics/kitay-i-tsentralnaya-aziya-rastushchaya-druzhba-po dbokom-rossii-/ (дата обращения: 10.04. 2022).
Гарбузарова Е. Внешняя политика стран Центральной Азии: итоги 30-летнего развития // Центральная Азия и Кавказ. 2021. Т.24. Вып.24. С. 52—65. DOI: https:// doi.org/10.37178/ca-c.21.4.05.
Гордиенко Д.В. Система международных отношений в XXI веке: взгляды китайского руководства // Китай в мировой и региональной политике. История и современность. 2021. T.26. С. 97—112. DOI: 10.24412/2618-6888-2021-26-97-112
Кашин В.Б., Королев А.С. Помощь КНР странам Центральной Азии // Мировая экономика и международные отношения. 2018. Т. 62. № 3. С. 78—85. DOI: 10.20542/0131-2227-2018-62-3-78-85.
Керимбаев Е., Мухаметханулы Н. и др. Основные факторы «мягкой силы» Китая в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ. 2020. Т. 23. Вып. 1. С. 22— 35. DOI: https://doi.org/10.37178/ca-c.20.L02.
Махмутова Е.В. Анализ опыта работы с иностранными студентами в России и Китае // Гуманитарные науки. Вестник Финансового университета. 2019. № 9(6). С. 24—29. DOI: 10.26794/2226-7867-2019-9-6-24-29.
Семенов А.В., ЦвыкА.В. Концепция «общего будущего человечества» во внешнеполитической стратегии Китая // Мировая экономика и международные отношения. 2019. Т.63. № 8. С. 72—81. DOI: 10.20542/0131-2227-2019-63-8-72-81.
Чжан Юйянь. Понять «великую трансформацию столетия» // Анализ и прогноз. Журнал ИМЭМО РАН. 2020. № 2. С. 20—29. DOI: 10.20542/afij-2020-2-20-29.
References
Garbuzarova, E. (2021) .Vneshnyaya politika stran Central'nojAzii: itogi 30-letnego razvitiya [Foreign policy of the Central Asian countries: results of the 30 years of independence], Central'naya Aziya i Kavkaz [Central Asia and the Caucasus], Vol.24: 24: 52—65. (In Russian). DOI: https://doi.org/10.37178/ca-c.2L4.05
Gordienko, D. (2021) Sistema mezhdunarodnyh otnoshenijv XXI veke: vzglyady kitajskogo rukovodstva [International relations system in the XXI century: a view from the Chinese leadership], Kitaj v mirovoj i regional'nojpolitike. Istorija isovremennoct'[China in World and Regional Politics], Vol.26: 97—112. (In Russian). DOI: 10.24412/2618-68882021-26-97-112.
Kashin, V., Korolev, A. (2018) Pomoshch' KNR stranam Central'nojAzii [Chinese aid to Central Asia], Mirovaya ekonomika i mezhdunarodnye otnosheniya [World economy and international relations], Vol. 62: 78—85. (In Russian). DOI: 10.20542/0131-22272018-62-3-78-85
Kerimbaev, E., Muhamethanuly, N. (2020). Osnovnye faktory «myagkojsily» Kitaya v Central'nojAzii [Key factors of the Chinese soft power in Central Asia], Central'naya Aziya i Kavkaz [Central Asia and the Caucasus], Vol. 23: 1: 22—35. (In Russian). DOI: https://doi.org/10.37178/ca-c.20.L02
Mahmutova, E. (2019). Analiz opyta raboty s inostrannymi studentami v Rossii i Kitae [Working with foreign students in Russia and China analysis], Gumanitarnye nauki. Vestnik Finansovogo universiteta [Humanities and Social sciences. The bulletin of the Financial University], 9(6): 24—29. (In Russian). DOI: 10.26794/2226-7867-20199-6-24-29
Semenov, A., Tsvyk, A. (2019). Koncepciya «obshchego budushchego chelovechestva» vo vneshnepoliticheskoj strategii Kitaya [«Common future of the humanity» concept at the Chinese foreign policy strategy], Mirovaya ekonomika i mezhdunarodnye otnosheniya [World economy and international relations], Vol. 63: 8: 72— 81. (In Russian). DOI: 10.20542/0131-2227-2019-63-8-72-81
Vatanyar, Ya., Li, M. (2015). Institut Konfuciya kak faktor «myagkojsily» vo vneshnej politike KNR v XXI v. [Confucious Institution as a soft power factor in the Chinese foreign policy in XXI century], Mezhdunarodnaya zhizn' [International Affairs]. URL: https://interaffairs.ru/jauthor/material/1336 (accessed: 10 April, 2022). (In Russian).
Vorobyev, A. (2017). Kitaji Central'naya Aziya: rastushchaya druzhba pod bokom Rossii [China and Central Asia: growing friendship at Russia's side], Rossijskij sovet po mezhdunarodnym delam [Russian international affairs council], URL: http://russianco uncil.ru/analytics-and-comments/analytics/kitay-i-tsentralnaya-aziya-rastushchaya-dru zhba-podbokom-rossii-/ (accessed: 10 April, 2022). (In Russian).
Zhang Yuyan (2020). Ponyat' «velikuyu transformaciyu stoletiya» [Understanding the greatest transformation of the century], Analiz i prognoz. ZHurnal IMEMO RAN [Analysis and forecasts. IMEMO Journal], Russian Academy of Sciences, 2: 20—29. (In Russian). DOI: 10.20542/afij-2020-2-20-29
