Имагология и компаративистика. 2024. № 21. С. 236-258 Imagology and Comparative Studies. 2024. 21. pp. 236—258
Научная статья
УДК 821.161.1
doi: 10.17223/24099554/21/12
Китай на страницах альманахов Элюара Магарама
Анна Александровна Богодерова
Институт филологии Сибирского отделения РАН, Новосибирский государственный технический университет, Новосибирск, Россия,
bogoderova86@mail. ru
Аннотация. Рассматривается образ Китая в альманахах Э. Магарама «Дальний Восток», «Желтый лик» и «Китай» (Шанхай, 1920-1923). Эти редкие эмигрантские издания, отразившие литературные тенденции своего времени, до сих пор недостаточно исследованы. Альманахи рассматриваются как межтекстовое единство, объединенное темой Китая. Изучены пути формирования образа Китая в стихах и прозе эмигрантов Э. Магарама, М. Щербакова, М. Моравской, П. Черкеза, Ю. Викторова, В. Темного. Выделены основные направления в развитии образа (Китай как воображаемое пространство, исторический Китай, современный Китай). Сделана попытка отследить стратегию самого Магарама в отборе текстов и концентрации определенных сюжетов и образов (кули, рикши, любовь к иноплеменнику).
Ключевые слова: альманахи, Э. Магарам, шанхайская литература и журналистика, образ Китая, Шанхай
Источник финансирования: Работа выполнена при поддержке Российского научного фонда, проект № 19-18-00127 «Сибирь и Дальний Восток первой половины XX века как пространство литературного трансфера».
Для цитирования: Богодерова A.A. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама II Имагология и компаративистика. 2024. № 21. С. 236— 258. doi: 10.17223/24099554/21/12
© A.A. Богодерова, 2024
Hmobojiobuh / Imagology
Original article
doi: 10.17223/24099554/21/12
China on the pages of Elizar Magaram's almanacs
Anna A. Bogoderova
Institute of Philology of the Siberian Branch of the RAS; Novosibirsk State Technical
University, Novosibirsk, Russian Federation, bogoderova86@mail.ru
Abstract. This article examines the image of China in Elizar Magaram's almanacs Dal'niy Vostok [Far East], Zheltyy lik [Yellow Face], and Kitay [China] (Shanghai, 1920—1923). This rare emigrant publication series has not been sufficiently researched yet, although it reflects the literary trends of its time. The almanac is considered as an intertextual cohesion united by the theme of China. The aim of the article is to identify the ways of forming the image of China in the whole series of almanacs. The article analyzes (1) the poetry and prose of emigrants (E. Magaram, M. Shcherbakov, M. Moravskaya, P. Cherkez, Yu. Viktorov, and V. Temnyi); (2) Russian translations of Chinese texts; (3) essays and articles on Chinese culture in the almanacs. Three main trends of depicting China were found: China as an imaginary space, historical China, and modern China. Graphic materials thematically correlate with the content of literary and popular scientific texts. The first image can be found in the poetry of authors who were not living in China at the time of writing and had never seen it with their own eyes (Shcherbakov, Moravskaya). The image of historical China with its ancient culture, mythology, philosophy, and aesthetics is depicted in Chinese poetry, prose, and folklore (translated into Russian), and in compilations and translations of foreign and Russian pre-revolutionary articles on China. In these texts, China is a very advanced, regulated and conservative civilization that codifies and analyzes everything. Its another trait is the ability to make non-obvious decisions, sometimes even resort to cunning and tricks. At the same time, traditional China values nobility and believes in justice. The writers clarify that some customs that look unacceptable to Europeans are in fact moral and justifiable from the Chinese point of view. But sometimes the reader has to accept all the oddities as a national peculiarity of Chinese culture. Russian translations of poetry do not often pay attention to its underlying meaning and simplify it. The image of modern China (especially Shanghai of the early 1920s) is found in Russian emigrants' works, conveying their impressions of the surrounding reality (Magaram, Cherkez). The modern world is full of contradictions; old laws do not work anymore. A group of repeated themes, motifs, and images creates the impression of a same reality described by a group of beholders: the portrayal of the main city thoroughfare; a beautiful European
237
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
woman with golden hair; rickshaws and coolies, embodying the vital forces of China. The last three characters often collide in the tragic plot called love for a foreigner (a Chinese man's attraction to a forbidden European woman). It is difficult to call the published works a deep personal immersion in Chinese culture; it is more of an outsider's view, a mixture of personal impressions, copying from nature, playing with literary clichés and the experience of European science.
Keywords: almanacs, Elizar Magaram, Shanghai literature and journalism, image of China, Shanghai
Financial Support: The research is supported by the Russian Science Foundation, Project No. 19-18-00127: Siberia and the Far East in the First Half of the 20th Century as the Sphere of Literary Transfer.
For citation: Bogoderova, A.A. (2024) China on the pages of Elizar Magaram's almanacs. Imagologiya i komparativistika — Imagology and Comparative Studies. 21. pp. 236—258. (In Russian). doi: 10.17223/24099554/21/12
Шанхай 1920-1940-х гг. - место издания множества малоисследованных русских литературных журналов и сборников, представлявших культурную жизнь эмиграции. В сводном каталоге периодики русского зарубежья на сайте Эмигрантика содержатся описания 126 шанхайских изданий этого периода [1]. В их числе - изданные Э. Магарамом литературно-художественные альманахи «Дальний Восток» (1920), «Желтый лик» (1921) и «Китай» (1923). Их общее описание дается А. Хисамутдиновым в контексте «толстых литературных журналов» [2]. Эта серия - одно из самых ранних шанхайских изданий такого рода и одновременно первый опыт обращения шанхайских эмигрантов к китаеведению [3. С. 31].
Представляет интерес изучение пути, которым Элизар Магарам формировал образ Китая в своем издании. Издатель ставил перед собой задачу ближе познакомить русского читателя с китайским народом. Однако сам он в это время проживал в Китае всего два года, не был профессиональным китаеведом, не знал китайский и не имел вокруг себя сильной творческой группы. Тем не менее результат его работы заслуживает рассмотрения.
Сборники Магарама обладают главными типологическими признаками альманаха, к которым Ю.Б. Балашова относит разнородный авторский состав, жанровую пестроту, высокую культуру оформления
238
Имагология / Imagology
и иллюстрирования. Альманах является сверхтекстом по отношению к входящим в него произведениям, а его доминантная тематика соотносится с тематикой входящих текстов [4]. Такое издание, объединенное китайской тематикой, может рассматриваться как образец китайского сверхтекста русской литературы.
Представленные в альманахах проза, поэзия и публицистика раскрывали русскому читателю образ Китая, знакомили с китайской культурой, с искусством и бытом. Другими тематическими направлениями были жизнь разных слоев китайского большого города, любовная, философская и пейзажная лирика, история Китая и его современное экономическое, политическое и международное положение. Планировался еще 4-й том альманаха с произведениями о жизни собственной культурной группы - русских эмигрантов в Шанхае, однако выпуск альманаха прекратился и план остался нереализованным [3. С. 32].
Жанры опубликованных произведений (согласно определениям самих авторов) - очерки (хотя некоторые из них правильнее было бы назвать рассказами), глава из романа, сказки, «кинодрама», публицистические и научно-популярные статьи, а также лирические стихотворения и «песня».
В альманахе нет строгого деления на рубрики. Каждый выпуск открывают рассказы и очерки самого Магарама - серия «Желтый лик», впоследствии изданная отдельно. Магарам также активно публиковал свои переводы сказок и оригинальные произведения под псевдонимами Илья Евельич, И. Антуфьев, A.C. Буянов. Помимо него в круг авторов входили как известные лица (Мария Моравская, Михаил Щербаков, китаевед Е.А. Федоров), так и те, о ком сведений мало или нет вообще: Петр Черкез, Юрий Викторов, Ганна М-м. Качество некоторых стихотворений таково, что сам Маратам делает ремарку: «Мы слагаем с себя ответственность за его слог» [5. С. 59]. Следует также отметить заметное количество переводных и компилятивных статей и переводных художественных текстов. В предисловии к «Желтому лику» Магарам сам подчеркивает такую разнородность материала: «Живя в Китае, в китайской среде, мы лишь стремимся зафиксировать то, что видит наш глаз, что слышит наше ухо, что улавливает наша мысль. Мы охотно помещаем переводы китайской литературы и иностранных трудов, способствующих постичь непонятную нам душу великого народа» [6. С. 3].
239
Богодерова A.A. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
Магараму удалось создать разностороннюю картину благодаря отбору произведений разных эпох и культур. Остановимся подробнее на источниках материалов для альманахов.
Первую группу текстов можно назвать «Китай, изображающий сам себя». Это переводы и переложения классической китайской поэзии и прозы, пересказ сюжетов драматургии и фольклора. Часть этих произведений - взгляд на Китай через призму европейской культуры. Большинство материалов представляет собой перевод не напрямую с китайского, а с переводов и переложений, выполненных французскими синологами или английскими авторами, например «Трое-царствие» Е.А. Федорова (источник - John Steele "The 43 d chapter of the Three Kingdom"). Сказки были опубликованы под псевдонимом «Э.Е. Нарымский», под которым скрывался Магарам. «Блуждающие души» он переводил не с китайского, а с французского по двуязычному сборнику Леона Вигера "Folklore chinois modern" (1909). «Сон и действительность», «Эликсир смерти», «Король змей» и «Две сестры» переведены с неназванного англоязычного источника. В этой же группе - древняя китайская поэзия в переводах Ганны М-м («Любовная мысль в 4 времени года»; Цао Чжи «Красавица»; «Есть некто, о ком я думаю», «Надо пить и надо петь») и анонимные переводы (Фан-Юнь «Тайна», Чан-Цзы «Искушение», Тай-чу-^нь «В корчме»).
Вторая группа - компиляции и переводы иностранных статей о Китае (источники - Journal de Pekin, Поль Д'Анжуа, Л. Верлей, A. Favier, L. Wieger, Ch. Cuttier, W.A. Cornaby, H. Imbert, S.W. Bushell, F. Hirth). Тематика статей касается основ китайской культуры и истории. В эту группу входят работы Н. Черного («Милитаризм в Китае», «Молодой Китай», «Многобрачие у китайцев», «История Китая»), И. Евельича («Китайское искусство»), Е. Федорова («История китайского театра», «Китайская живопись»), М.В. Маркевича («Знаменитые китайские наложницы»), В. Темного («Китайцы»),
Третья группа - Китай глазами шанхайских эмигрантов, произведения, передающие их впечатления от окружающей действительности. Лирика Черкеза, проза Магарама, публицистика Василия Темного («Возрождение Китая», «Международное положение Китая») содержат множество перекличек.
Четвертая - поэзия авторов, на момент создания текстов не живших в Китае, не видевших его воочию, - Михаила Щербакова и Марии
240
Имагология / Imagology
Моравской. Их произведения значительно отличаются от прочих и по содержанию, и по качеству.
Пятая группа - компиляции русских авторов, писавших о Китае еще до революциии, в 1890-е гг. - полковника Д.В. Путяты, китаеведа С. Георгиевского. Сюда входят этнографические и социоэкономиче-ские статьи: Путята «Религия китайцев», Зоза «Промышленность и торговля в Китае», Василий Темный «Китайцы».
Последняя группа-малоизвестные авторы с неустановленным источниками: Ю. Викторов «Трагедия священного острова», Зоза «Природа Китая», А.Б. «Западное образование среди китайцев».
Принцип разнообразия и синтеза искусств соблюдался при отборе иллюстраций. Здесь и собственно китайская графика, и творчество русских художников (А. Хренов, И. Рози), и документальные фото. Графические материалы тематически соотносятся с содержанием литературных и научно-популярных текстов. Так, китайская миниатюра «Две сестры» соседствует со сказкой «Две сестры». Виньетки воспроизводят образы каменных львов и смеющегося Будды из очерков Мага-рама. Акварели A.C. Хренова демонстрируют места действия очерков -река Ван-Пу, Французский парк, ворота храма, канал и китайский сад. Фотографии Н. Lee и самого составителя отражают предметный мир Магарама, его излюбленные локусы, сцены и типажи (похороны, уличная торговля, рикши).
Далее рассмотрим тот вклад в общий образ Китая, который вносит каждая группа. Начнем с образа Китая у тех авторов, чье знакомство с Китаем было заочным.
Первое такое стихотворение - «Чужие горы» Марии Моравской. Действительно ли оно о Китае? По имеющимся сведениям, поэтесса не жила в Китае, она мигрировала из России в Японию, а оттуда в Америку. Ее стихотворение о неизвестных горах и ночном преображении пейзажа имеет нарочито неопределенную географию. Изображенный пейзаж может вызвать, скорее, крымские ассоциации (держидерево, дачные крыши, плед, уют). Однако помещенное в контекст альманаха, это стихотворение уже напоминает о традиционном китайском живописном сюжете - горах, наполовину скрытых туманом.
Я живу у невысоких гор,
Держи-деревом поросших и бурьяном.
241
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
К ним привык мой равнодушный взор. Но лишь ночь затянет их туманом, Все кажется причудливым и странным, Все вершины таинственней и выше, Можно думать, что это Гималаи... И в сыром тумане я мечтаю Под луной, на плоской дачной крыше, Кутаясь в шершавый теплый плэд: «Этих стран я совсем не знаю, Этих гор еще на карте нет...» [5. С. 34]
В стихотворении разворачивается оппозиция неизвестного и повседневного. Лирическая героиня выбирает поддаться впечатлению и оказаться в нездешнем мире, даже если это немного самообман. Ее подъем над всем привычным подчеркивается физическим подъемом в пространстве. В начале она находится внизу у подножья низких гор, потом смотрит с крыши на горы, преображенные туманом и ночью. Героиня в идеально удобной позиции совмещает комфорт «низа» (на дачной крыше, в пледе) и красоту верха (горы под луной). Именно здесь, в середине текста, появляется сравнение с Гималаями, выделенное холостой рифмой. Однако иллюзия развивается дальше, и в последней сцене перед нами абсолютно неизвестные горы и регион, и именно в абсолютной новизне и неизвестности героиня находит наибольший комфорт и удовольствие. Добавим еще, что на самом деле Гималаи в это время официально даже не часть Китая, но они ассоциируются с Азией, а значит, соответствуют тематике альманаха.
Иначе подходит к китайской теме Михаил Щербаков с его стихотворениями «Царь-дракон» (1921) и «Женьшень» (1922). Первое написано в бухте Сидеми, второе - во Владивостоке, еще в до бегства в Китай в 1922 г. и знакомства автора с другими странами Восточной Азии.
Стихотворение «Царь-дракон» с его густо сконцентрированными экзотическими деталями вызывает ассоциации с китайскими стихами Н. Гумилева. Его центральный мотив - курение опиума, а главное событие - преображение пространства и встреча с мифической фигурой дракона. Лирического героя во время курения опиума посещает грозное и величественное видение - божественный дракон Хай^н-Ван, олицетворяющий Китай. Приведем текст стихотворения целиком:
242
Имагология / Imagology
Я курил в желтом сердце Гонконга, И в курильне на тигровых шкурах, Под звенящую жалобу гонга Боги в тусклых витали фигурах.
Но порой ум, пропитанный дымом, Растворял двери тайных законов, И для смертного делался зримым Хай-Лун-Вш, — Царь морей и драконов...
.. .Уши его, - как паруса у пиратской джонки, Пасть, - как седьмые городские ворота; Точно фаянсовые крыши на лапах перепонки, А крылья закрыли б рисовое болото.
Грива - роща бамбука в вихре тайфуна, Лапы - шире кумирен у горных склонов, Зубы - черные рифы в пене буруна, И хвост длиною в тридцать питонов.
Глаза - кровавые фонари у храмов ночью, Море он воспенивает от края до края, И если смертный его видел воочью, — Не позабудет и умирая...
И я знал, что лишь трубкой и дымом Ограждаюсь от чар злого бога: Ведь погибло искателей много, Проникавших без зелья к Незримым [7. С. 41].
Портрет дракона составлен из узнаваемых примет китайского ландшафта - рисовое болото, кумирни, ворота и фонари, - и таким образом замкнутое пространство опиумного притона расширяется до пространства всего Китая. Это изменение подчеркивается также сменой ритма стихотворения. Такая встреча с Китаем воспринимается как мистическое прозрение, проникновение в тайну, однако в последнем четверостишье лирический герой отказывается дальше погружаться в таинственный мир. Опиум, который послужил ему проводником, становится защитой, помогает остаться пассивным наблюдателем и не приближаться к опасности. Встреча может быть безопасна, только пока она воображаемая, пока Китай остается поэтическим видением.
Если «Царь-дракон» - взгляд на Китай из Гонконга, то сонет «Женьшень» - обращение к более северному региону, к дальневос-
243
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
точному фронтиру с его мифологией [8, 9]. В основу стихотворения положена легенда о женьшене как таинственном «корне жизни», который дается в руки только достойным. Место его поисков - экзотический ландшафт Да-^нь-Шаня с мифологической образностью: тайга, священные места, владыка-ти^, час Быка и т.д. Хребет Да-Дянь-Шмь на момент создания текста - это даже не китайская территория, это горы Пржевальского, Уссурийский край. Однако, как и со стихотворением Моравской, в контексте альманаха совершается превращение: теперь это тоже часть «Китая» как некого царства опасных духов и демонов. Примечательно, что больше женьшень ни в одном художественном тексте альманаха не упоминается. Этот объект, прочно ассоциируемый с дальневосточной мифологией, оказывается чужд как шанхайскому пространству, так и миру традиционного Китая.
Перейдем к двум другим направлении в развития образа Китая.
Первое из них - исторический Китай со его древней культурой, мифологией, философией и эстетикой. Он показан в первую очередь в представлении самих китайцев через созданные ими прозу, драму, фольклор и поэзию классиков (с поправкой на то, что эти материалы в альманахе, по сути, являются пересказом пересказа и переводом перевода). Кроме того, исторический Китай отражен во французских и русских очерках и научно-популярных статьях о живописи и культуре. Эта группа текстов охватывает широкую временную и географическую протяженность. Время, отраженное в них, - от эпохи Тзин до XVIII в., география включает весь Китай, Пекин, города и городки, за исключением Шанхая и Харбина. По всем этим материалам вырисовывается следующий образ Китая.
Китай - это очень развитая, регламентированная и консервативная цивилизация. Это страна, в которой есть не только крестьяне и ремесленники, но и суд и чиновничество, театральные общества, университеты с бакалаврами, изучающими классические произведения. Все стороны ее жизни упорядочены и отрегулированы законом. Идея уважения к порядку и закону отчетливо видна в сюжетах сказок, где герои именно к закону и суду обращаются для решения всех затруднений, причем как в земных делах, так и в мире мертвых.
Китай - это цивилизация, которая все кодифицирует и анализирует. Любое явление может быть разложено на составные элементы, как иероглиф разлагается на радикалы. В этом подходе заключается
244
Имагология / Imagology
специфика китайского изобразительного искусства. Вот как пишет об этом Е.А. Федоров:
Рисованию в Китае обучаются тем же способом, как и письму. Каждый мотив в композиции разделяется на известное число элементов, которые рисующий должен трактовать отдельно, точно так же, как каллиграф учится отдельному начертанию восьми элементарных черт, из которых составляются иероглифы. Возьмем, например, человеческое лицо; прежде всего ученику показывается восемь способов рисования носа, затем он переходит к отдельному изучению рисования рта, глаз, бровей и т.д.; затем он будет изучать, что борода состоит из пяти частей, и в конце концов дойдет до теории пяти кульминируемых пунктов человеческого лица, которые должны выделяться более или менее сообразно с возрастом оригинала. Группировка этих элементов и пропорция в композиции тщательно разрабатываются сообразно с известными правилами. Подобный же метод применяется к изучению всякого рода других предметов, как то: фигур, пейзажей, животных и цветов [7. С. 66].
Еще одна черта Китая - способность к сложным, неочевидным решениям. В сюжетах сказок, легенд и драм есть место для интриги, хитрости, маневра. Умная тактика и ловкий блеф могут больше, чем грубая сила. Например, в драме «Тактика пустого города» военачальник, понимая, что у него не хватит сил защитить город от нападения, приказывает всем имитировать беспечность, открыть ворота, и противник интерпретирует это как желание заманить в засаду и не нападает. Особого внимания заслуживает умение договариваться, интерпретировать закон в свою пользу, добиваться своего безвредной хитростью. Например, в сказке «Любовь за гробом» есть мотив подмены: герой помещает душу умершей возлюбленной в тело только что скончавшейся девушки из богатой семьи, получает награду за якобы воскрешение покойной, но это мошенничество приносит всем только благо.
Вместе с тем традиционный Китай ценит благородство и верит в справедливость. В представленных сюжетах честность и добродетель превозносятся и побеждают, порок разоблачен и наказан. Мудрый суд лежит в основе сказок «Справедливый суд» и «Злая жена». Если же злодеяние не наказано человеческим судом, преступника ждет неотвратимое возмездие свыше. Мстительный дух жертвы преследует его в сказках «Зуб за зуб», «Месть наложницы», «Поздняя месть», в сюжете драмы «Сообразительность вороненого подноса». Мотив отложенного суда, когда возмездие приходит спустя десятиле-
245
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
тия, представлен в сказках «Начальник банды Черного Дракона» и «Жертвы солдата». То, что на первый взгляд представляется жестоким, на самом деле справедливо: убийца погибает от удара молнии даже после попыток вести праведную жизнь, потому что его вина неизгладима.
Авторы статей не могли также обойти вниманием частную жизнь и семейные отношения китайцев. Они разъясняют, что те явления, которые кажутся европейцам неприемлемыми, на самом деле нравственны и оправданны. Патриархальные браки по выбору родителей -своеобразная забота о гарантированном продолжении рода. Многоженства не существует, законная жена одна и наделена правами, остальные - наложницы, но и это мудро, потому что измен все равно не избежать.
Тем не менее авторы альманаха не могли избежать сложностей при трансляции китайской культуры. Их компилятивные работы зачастую носят дескриптивный характер и избегают анализа явлений, которые могли бы показаться читателю странными. При этом даже исторический комментарий в сносках не улучшает ситуацию. Например, в историческом очерке М.В. Маркевича «Знаменитые китайские наложницы» подчеркивается, что с китайской точки зрения знаменитые наложницы императоров - благородные дамы с трагической судьбой, которые должны вызывать восхищение. В доказательство приведены комплиментарные стихи китайских поэтов о Си-Ши. Однако в очерке эта женщина самими китайцами признана губительницей своей страны. Читатель просто остается наедине со всеми странностями и должен принять их как национальное своеобразие китайской культуры.
Облик исторического Китая дополняют переводы стихов, выполненные Ганной М-м и анонимными переводчиками. Они знакомят читателя с традиционными образами и мотивами китайской поэзии (луна, времена года и т.д.). Представлены характерные, но в то же время общечеловеческие лирические темы: разлука с любимым, бренность жизни, жизнь на чужбине, старость, поэзия вина. Однако попытка передачи чужой культуры в этих переводах сопряжена с серьезными проблемами. Как указывает В.М. Алексеев, китайской поэзии свойственна иносказательность: за изображением тоскующей гаремной красавицы или покинутой жены может скрываться совершенно другой сюжет - сетования отверженного поэта на свою жизнь [10. С. 270].
246
Имагология / Imagology
Переводчики обращают иа это внимание не во всех случаях. Так, в «Искушении» Чжан Цзи этот второй план отмечен и вынесен в комментарий. Стихотворение об отказе благородной замужней женщины влюбленному в нее кавалеру сопровождается примечанием о биографическом подтексте произведения: во время гражданской войны поэту обещал покровительство глава повстанцев, но тот не поступился принципами и остался верен императорской партии. Однако в стихотворении «Красавица» Цао Чжи, построенном по той же модели, переводчик не делает попытки обнаружить второй план, и оно остается лишь стихотворным портретом красивой девушки в парадной одежде, обрывающей листья с ежевики на краю дороги. Из этого перевода также удалены последние пять строк, содержащие главную тему оригинала: эта идеальная девушка тоскует в одиночестве, не найдя жениха, равного ей по достоинству. Все стихотворение по замыслу автора представляет собой иносказание о судьбе одаренного человека, таланты которого не находят признания - о собственной судьбе Цао Чжи1. Альманах Магарама, представляя такие переводы, упрощает картину китайской поэзии, не раскрывает ее глубины и сложности.
Второе направление в развитии образа страны - это современный издателю Китай, и в особенности Шанхай начала 1920-х гг. Многое изменилось под влиянием европейцев, теперь это уже не та утонченная цивилизация, рядовые китайцы живут в нищете и унижении. Ис-следуюя природу Шанхая как города контрастов и перекрестка цивилизаций, авторы альманаха рассматривают темы контакта народов и выживание человека в большом городе.
1 Комментируя это стихотворение («Hic» Uffi), Ронгхуа Вонг поясняет: "Poems of his later period conveyed his indignant and grief feelings and his unwillingness of being put aside without doing anything. <...> In the following poem, Zhi expressed his pent-up feelings by comparing himself to a beauty [11]. My Кэхонг (ШЙЖ, Mù Kèhong) в пояснениях к этому стихотворению сообщает, что здесь применяется традиционный прием китайской поэзии: описание красавицы служит метафорой амбициозного человека с высокими идеалами, страдающего от недооценки своих талантов: «&МШ1Ш11± • • Ш£> - ШШ Ш
• ^rns» ■ шиш - «киййгвг^меиайз. » [12].
247
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
Центральное место здесь принадлежит очеркам Магарама «Желтый лик»1. Это одно из первых изображений Шанхая в литературе восточной ветви эмиграции. Хотя очерки «Желтый лик» нельзя назвать прецедентным текстом, определившим модель описания Шанхая для последующих авторов, они уже демонстрируют многое из того, что затем выделяется исследователями у С. Алымова в «Нанкин-родо> (1929), у В. Марта в повестях 1928-1930-х гг., в «Шанхайских набросках» (1923-1930) М. Щербакова, а затем и в более поздней поэзии 1930-х гг. (М. Спургот, М. Визи, К. Батурин и др.) [14-17].
Магарам создает образ Китая, в котором центр пространства - это европеизированный центр Шанхая с урбанистическими пейзажами, а традиционная, деревенская, аграрная часть составляет периферию. Собственно китайские места - это лабиринты в кварталах бедноты и Су-Чжоусский канал. Китайский город характеризуется тесным пространством, развернутым по горизонтали и заполненным неприятными натуралистическими деталями. Центральные образы бытового пространства, наиболее полно представляющие повседневную жизнь Китая, - улицы, лавки, рынки. Другие важные локусы очерков - бары, клубы, злачные места - представляют собой нечто универсальное, определяемое нравами международного порта, а не выражающее национальную специфику Китая.
Контрастность и интенсивность - определяющие признаки шанхайской городской среды в визуальном, аудиальном, ольфакторном аспектах. Часто Магарам в одном описательном предложении соединяет разнородное, позитивное и негативное: контраст и смесь ярких чистых тонов и черноты и грязи, отталкивающих запахов плоти и сладких благовоний. Важную роль играют слуховые ощущения. В очерках множество обозначений всех разновидностей шума и неприятных звуков, производимых людьми, животными и механизмами.
Магарам подчеркивает бесстрастие и покорность китайцев, их равнодушие и невосприимчивость к окружающей дисгармонии, но эти же «толстокожесть» и примитивность составляют их силу. Даже в таком враждебном и дискомфортном пространстве персонажи-китайцы ощущают радость бытия.
1 Более подробно эти очерки рассмотрены в отдельной статье [13].
248
Имагология / Imagology
Образ исторического Китая в очерках отходит на периферию. Шанхай у Магарама не бережет свою историю, лишен философии и из всей культуры сохраняет лишь самое примитивное. Объекты национальной архитектуры и живописные ландшафты вытеснены на задворки или находятся за городом, знаковые предметы культуры (веера, картины, фарфор) оседают в антикварных лавках. Традиционная мифология превращается в причудливый элемент декора (изображения драконов и демонов) или предмет суеверия, демонстрирующий архаичную картину мира персонажа-китайца. Рационалистическое сознание нарратора не приемлет примитивные, бесполезные и даже вредные формы народной культуры (ритуалы во время болезней и эпидемий, гадания, шокирующая традиционная медицина). Локусы традиционной китайской культуры - буддистский храм, дом, сад -оставляют ощущение упадка. Храм десакрализован и мало отличается от лавки; дом и сад, в очерках принадлежащие пожилым людям, выглядят безжизненными и застывшими, с ними связан мотив опустошения. Все, связанное со старой культурой и образом жизни, само старо и слабо и естественным образом уходит в прошлое.
В некоторой степени очерки испытывают на себе влияние сказок, которые Магарам переводил для альманаха по сборнику Вигера. Вероятно, у Вигера Магарам черпал сведения о быте, традициях, суевериях рядовых китайцев: обычай сжигать деньги и записки с желанием, обращаться к бонзам, вера в переселение душ, страх перед чертями и духами, преследующими живых. В сборнике сказок даже встречается персонаж Ван (Wong), почтенный пожилой торговец, и похожий герой с таким же именем действует в рассказе «Дочь гробовщика».
Магарам не ограничивается заимствованием деталей, он также использует и негативно переосмысливает характерные мотивы. Насколько сказки отстаивают справедливость и благородство, настолько очерки Магарама утверждают дисгармонию и несправедливость жизни. В рассказах «Дочь гробовщика», «Жена», где главным предметом изображения является семейная жизнь китайцев, используются в свернутом виде также некоторые общие места, характерные для сказок: браки по расчету, почтение к родителям, рождение потомства как смысл жизни, притеснение наложницы, мотив подмены. Эти черты патриархального уклада становятся источником мучений для персонажей, вынужденных терпеть незаслуженные унижения от своей семьи.
249
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
Конфликты, в сказках разрешаемые остроумно и убедительно, в очерках не получают этически однозначного решения. В рассказе «Дочь гробовщика» удачная на первый взгляд подмена грозит в будущем полным семейным крахом: наложнице бездетного Вана удается выдать за долгожданного наследника своего ребенка, рожденного от изнасилования, но доверительные отношения между ней и Ваном уже невозможны, так как насильник будит в ней жажду жизни и наслаждений, которые Ван не способен дать. Если традиционный китайский мир гармоничен, справедливо устроен и соразмерен, то современный мир трагически противоречив, в нем нельзя руководствоваться старыми законами.
Очерки Марагама - не единственная составляющая картины современного Китая. Магарам издает еще собственную «кинодраму» «Опасная забава», публикует созвучные ему стихи и прозу Петра Черкеза и Юрия Викторова, а также статьи публициста Василия Темного «Возрождение Китая». Ряд пересекающихся тем, мотивов и образов в этих произведениях приводит к появлению межтекстового единства, возникает ощущение единой реальности, описываемой множеством единомышленников.
Петр Черкез - поручик, эмигрант, член правления шанхайского Литературно-артистического общества [18. С. 159]. Других сведений о нем или его творчестве не обнаружено. В альманахе представлены его стихотворения «Лампацо», «Вы любили, севши в лимузин», «Песня о Сун Суне» и «Хай-хо». В настоящий момент невозможно установить подробности взаимодействия редактора и автора и точный порядок написания этих произведений: они вышли в одном выпуске, но неизвестно, какие были созданы первыми. Однако отчетливо прослеживаются повторяющиеся у обоих мотивы, темы, детали. Стихи Черкеза будто созданы в сотрудничестве с Магарамом или вдохновлены его очерками и служат их продолжением.
Оба автора используют один прием - отражение жизни всех сословий в изображении главной городской магистрали. У обоих уличная жизнь центра Шанхая показана через проезд на автомобиле по Нанкин Род. Повторяется описание городской центральной улицы с экипажами, витринами, девушками-ттмнк^ш и индусом-полицейским. Магарам создает широкую панораму, густо заполняет пространство деталями:
250
Имагология / Imagology
Впереди рассыпаются по сторонам кареты и рикши. Машина круто поворачивает, и величественный серый автомобиль покорно слушается маленьких ручек, бледных и тонких, таких трогательных на стальном колесе руля. Мужчины по обеим сторонам улицы останавливаются по пути, словно притягиваемые магнитом, и долгими, восхищенными взглядами провожают мчащийся автомобиль. Некоторые из них почтительно кланяются женщине, снисходительно улыбающейся им в ответ гордой, царственной улыбкой. На перекрестках полицейские-индусы, завидя серый автомобиль, безжалостно бьют толстыми палками выбившихся из сил полуголых лампацо, останавливают уличное движение, чтобы пропустить вперед молодую женщину с пепельно-золотыми волосами. Гордо откинувшись на мягкую спинку сиденья, она всматривается в даль красивыми близорукими глазами, ежеминутно тревожно нажимая педаль гудка и, вместе с нею, несется по улице оглушающий дикий рев, сметающий на пути людей и животных. Наконец автомобиль останавливается у парадного входа большого трехэтажного здания американского дома терпимости. Женщина привычным движением нажимает пуговку звонка и приказывает появившемуся бою отнести в ее комнату покупки...
Только всего... [19. С. 18].
У Черкеза в стихотворении «Вы любили, севши в лимузин» акцент сделан на самой героине, олицетворяющей дух большого города. Шанхай, увиденный из окна автомобиля, - это уже позиция некого превосходства, город с его блеском становится фоном для героини. Она вынесена в центр картины и притягивает восхищенные взгляды:
Вы любили, севши в лимузин, Выезжать на шумный Нанкин Род, Где огнями блещет ряд витрин И гуляет толпами народ. Мчатся рикши, стеклами карет Кэрриджи нарядные блестят; Фарами бросая яркий свет, Мотокары, сумрачно, гудят. Китаянки, расцветив шиньон, В панталонах легких, росписных, Как поэмы сказочных времен, По асфальту бродят мостовых. С белой палкой и в чалме индус Взор метнет зловещий, как рубин, И прикусит нервно черный ус, Провожая взглядом лимузин... [5. С. 56].
251
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
Необходимо отметить пристрастие участников альманаха к героине этого типа, обладающей свободой и высоким положением, и вместе с тем порочностью. Красивая европейка с золотыми волосами перемещается по страницам издания из одного текста в другой. В «кинодраме» «Опасная забава» Магарам даже дает ей имя и биографию. Она появляется в очерке «Город желтого дьявола», играет существенную роль в рассказе «Рикша». И в третьем выпуске в рассказе Викторова снова действует европейка, игнорирующая запреты, ощущающая себя хозяйкой положения.
Второй значимый образ, олицетворяющий Китай, - рикши и кули. Е.М. Болдырева отмечает, что рикша в русской, советской и китайской литературе - емкий образ, который может быть как квинтессенцией стереотипов, связанных с восточной экзотикой, так и эмблематическим знаком советского литературно-политического дискурса и культурно-историческим портретом эпохи [20]. Положение человека, неистощимо энергичного и трудолюбивого, но униженного и низведенного до статуса тягловой силы, приковывает внимание авторов альманаха. В опубликованных произведениях отчетливо заметны константы, выделенные Болдыревой в связи с образом рикши: амбивалентная семантика телесности (тело эстетизируется или деэстетизируется), акцентирование суровых погодных условий, осложняющих труд (жара или холод), мотив безостановочного бега, антитеза бедного измученного рикши и жестоких богачей-эксплуататоров, испытание любовью и его трагический исход. Образы кули в альманахе также проявляют некоторые из этих черт. Тяжесть существования рабочих передают пластические и цветовые образы: их сопровождает чернота (цвет грязи и земли), они лишены прямой речи, кроме выкриков-стонов, и гнутся под тяжестью грузов. У Магарама это сквозной образ, выведенный в центр повествования в рассказах «Рикша», «Смеющийся Будда», у Черкеза рикши - «Лам-пацо», носильщики - «Песня о Сун-с^е» и «Хэй-хо», у Темного он встречается в «Возрождении Китая». Изображая бедняка и его судьбу, от которой освободит только смерть, Черкез приходит к гражданскому пафосу и возмущению несправедливо устроенным обществом. Магарам, о коммунистических симпатиях которого известно из его биографии1,
1 Магарам еще до революции работал в эсеровских изданиях, в газете «Знамя революции», в Шанхае — в просоветской «Новой Шанхайской жизни», сотрудничал с издательством «Московский рабочий».
252
Имагология / Imagology
уходит от откровенного обличения. Для него носильщики кули и рикши - олицетворение витальных сил китайского народа, их приспособленность и жизненная энергия - гарантия будущего.
Обе рассмотренные выше фигуры на страницах альманаха неоднократно сталкиваются в одной сюжетной ситуации любовь к иноплеменнику. Влечение китайца к запретной европейке представлено в нескольких текстах Магарама («Приличный дом», «Жена», «Рикша») и его «кинодраме» «Опасная забава», а также в рассказе Ю. Викторова «Трагедия священного острова».
Конфликт основан на социальном неравенстве и культурной дистанции. Притязания китайца на белую госпожу изначально обречены из-за этой асимметрии, причем героиня вольно или невольно причиняет ему боль и унижение: клиентка погоняет рикшу каблуком по спине («Рикша»), актриса приближает к себе лакея-китайца, потом отталкивает и заставляет страдать от ревности («Опасная забава»), европейка-путешественница не понимает признавшегося ей в любви монаха-буддиста и смотрит на него с отвращением («Трагедия священного острова»).
Гуманистический вариант этой ситуации используется авторами, чтобы утвердить человеческое достоинство китайцев, которые умеют любить и ценить красоту. Напрашивается сравнение с более политизированным образом из публицистической статьи В. Темного, где кули и рикши перестают пресмыкаться перед европейцами и мириться с социальным унижением. Но в художественной прозе развитие сюжета трагично: китаец буквально гибнет от своей любви - кончает жизнь самоубийством, казнен за домогательства, умирает на глазах у европейки.
Состав сюжетной ситуации может варьировать и в направлении, унизительном для героини: китаец-ремесле^^ (портной, массажист) скрыто домогается европейки невысокого статуса (проститутки, содержанки, небогатой женщины), вынужденной пользоваться его услугами. Однако Магарам даже здесь не делает персонажа-китайца воплощением дикого варварского начала и расставляет акценты иначе. В очерке «Жена» скрываемое влечение портного к клиентке демонстрирует его одиночество и безысходность положения. Эта же ситуация, свернутая до периферийного мотива в очерке «Приличный дом», служит для изображения нравов в публичном доме, где заигрывание
253
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
друг с другом составляет одно из немногих развлечений проституток-европеек и ремесленников-китайцев. Таким образом, используя эту сюжетную ситуацию, авторы подчеркивают общечеловеческую природу китайцев и в то же время создают эффектный мелодраматический сюжет, способный привлечь к альманаху аудиторию.
Завершает обзор издания анализ образа Китая в публицистике. В композиции альманаха публицистика располагается ближе к концу каждого выпуска. Статьи, в которых русский журналист представляет собственное видение политической, социальной и экономической жизни современного ему Китая - очерки «Возрождение Китая» и «Международное положение Китая» Василия Темного.
Общественные процессы Китая 1920-х гг. (переход к республике, противостояние европейской колонизации) укладываются для него в идеологическую схему: «Возрождение Китая началось, и какие бы препятствия не ставили освободительному движению свои и чужие насильники, оно неминуемо сольется с мировым освободительным движением, берущим начало в Русской революции» [6. С. 68]. Он переносит на Китай коммунистическую риторику о борьбе народа с феодалами, приветствует «перерождение психики» рядовых китайцев, особенно заметное в Шанхае. Мотивы сна и пробуждения используются для описания происходящего и выражаются типичными формулами: Китай - «пробуждающийся от векового сна великан», «дух возмущения» заставляет его «сдвинуться с мертвой точки». Страна с ее «сказочной жизнью» нарочно поддерживается в застывшем состоянии, «древний культ» - лишь инструмент правящих классов для сохранения «рабских пут». Большой исторической удачей, по мнению В. Темного, является то, что цивилизационное давление со стороны европейцев совпало со стремлением масс к преобразованиям снизу.
Василий Темный делает кули и рикшей олицетворением Китая. В «Возрождении Китая» описание труда кули, воспроизводящее сложившиеся формулы, из бытовой зарисовки вырастает до символической картины. Фигуре кули придается социальный и политический смысл. Пробуждение человеческого достоинства и восстание прозревших кули против угнетателей воспринимаются как шаг в сторону мировой революции пролетариата.
Итак, издание Э. Магарама, ставшее впоследствии редкой книгой, вряд ли могло повлиять на формирование литературных тенденций,
254
Имагология / Imagology
но в значительной мере их отразило. Трудно назвать опубликованные статьи, переводы, художественную прозу и стихи авторов-эмигрантов глубоким личным погружением в китайскую культуру, это, скорее, взгляд со стороны. В одних произведениях (Щербаков, Моравская) Китай предстает воображаемым пространством фантазии и опиумных грез. Другие с опорой на европейских исследователей рисуют образ исторического Китая как экзотической цивилизации, культура которой сложна и утонченна, но оставляет впечатление недосказанности и непонятости. Этот мир философов, поэтов, гаремных красавиц и фольклорных персонажей затем уходит на периферию в очерках о Шанхае XX века с его беднотой, рикшами и кули. Личное восприятие Китая, попытка уловить пульс его жизни Э. Магарамом, В. Темным и П. Черкезом приводит к созданию демонизированного образа торгового порта, восточного Вавилона. Магарам, совмещая копирование с натуры и игру литературными штампами, утверждает сложный баланс гармонии и дисгармонии в этом мире.
Список литературы
1. Эмигрантика : сводный каталог периодических изданий русского зарубежья. Шанхай. URL: http://www.emigrantica.ru/category/shankhai
2. Хисамутдинов A.A. Толстые литературные журналы в Китае («Дальний Восток», «Желтый лик», «Китай», «Понедельник», «Врата», «Прожектор», «Парус», «Русские записки» и «Феникс») II Русское зарубежье. 2016. № 5. C. 195-216.
3. Хисамутдинов A.A. Русское китаеведение в Шанхае II Проблемы востоковедения. 2021. № 1. С. 30-35.
4. БалашоваЮ.Б. Эволюция и поэтика российского литературного альманаха как типа издания : автореф. дис.... д-ра филол. наук. СПб., 2011. 37 с.
5. Дальний Восток : литературно-художественный альманах, посвященный Китаю / ред. Э.Е. Магарам. Шанхай : Изд. Русского благотворительного общества в Шанхае, 1920. 92 с.
6. Желтый лик : литературно-художественный альманах, посвященный Китаю / ред.-изд. Э.Е. Магарам. Шанхай : Русская типография и изд-во Н.П.Дукель-ского, 1921. 82 с.
7. Китай : литературно-художественный альманах / под ред. Э.Е. Магарама. Шанхай : Желтый лик, 1923. 105 с.
8. Забияко A.A. Мифология дальневосточного фронтира в сознании писате-лей-эм^^ов II Религиоведение. 2011. № 2. С. 154-169.
9. Меряшкина Е.В. Ориентальная специфика прозы Михаила Щербакова II Вестник Приамурского государственного университета им. Шолом-Алейхема. 2014. №2 (15). С. 42-52.
255
Богодерова A.A. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
10. Алексеев В.М. Труды по китайской литературе : в 2 кн. М. : Вост. лит., 2002. Кн. 1. 574 с.
11. Ronghua Wang. ABC of Sound Meters in Chinese Poetry. URL: https://read-china8. com/2009/1109/4. html
12. Ш&Ш (My Кэхонг. Статьи о красоте). URL: https://www.shicimingju.com/ chaxun/list/17550. html
13. Богодерова А.А. Образ Китая в очерках Э. Магарама «Желтый лик» II Известия УрФУ. Сер. 1. Проблемы образования, науки и культуры. 2022. № 4. С. 100-115.
14. Полторацкий КС. Шанхайский текст в романе Сергея Алымова «Нанкин-род» II Сюжетология и сюжетография. 2022. № 2. С. 175—185.
15. Денисова Е.А. Проза В. Марта: некоторые литературные связи и контексты // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2021. № 10. С. 2901—
2905.
16. Ли Шуан. Образ Шанхая в творчестве М. Щербакова II Казанская наука. 2022. № 7. С. 24-26.
17. Хэ М., Ли С. Многоликость Шанхая в русской эмигрантской поэзии в Китае II Человек: образ и сущность. Гуманитарные аспекты. 2018. № 3. С. 118-134.
18. Русские в Китае / А.А. Хисамутдинов, Л.П. Черникова, Т.Н. Калиберова, Д.А. Поздняев, М.В. Дроздов и др.; под общ. ред. и с предисл. А.А. Хисамутди-нова. Шанхай : Изд. Координационного совета соотечественников в Китае и Русского клуба в Шанхае, 2010. 572 с.
19. Магарам Э. Желтый лик : очерки одинокого странника / подг. текста М. Фоменко. [Б.М.] : Salamandra P.V.V., 2019. 128 c.
20. Болдырева Е.М. Культурная символика рикши в русской и китайской литературе XX века // Ярославский педагогический вестник. 2022. № 1 (124). С. 234-247.
References
1. Emigrantika Svodnyy katalog periodicheskikh izdaniy russkogo zarubezh'ya
[Emigrantica. A catalog of periodicals of Russian diaspora]. (n.d.) Shankhay [Shanghai]. [Online] Available from: http://www.emigrantica.ru/category/shankhai
2. Khisamutdinov, A.A. (2016) Tolstye literaturnye zhurnaly v Kitae ("Dal'niy Vostok", "Zheltyy lik", "Kitay", "Ponedel'nik", "Vrata", "Prozhektor", "Parus", "Russkie zapiski" i "Feniks") [Thick literary magazines in China ("Dal'niy Vostok", "Zheltyy lik", "Kitay", "Ponedel'nik", "Vrata", "Prozhektor", "Parus", "Russkie zapiski", and "Feniks")]. Russkoe zarubezh'e. 5. pp. 195-216.
3. Khisamutdinov, A.A. (2021) Russkoe kitaevedenie v Shankhae [Russian Sinology in Shanghai]. Problemy vostokovedeniya. 1. pp. 30—35.
4. Balashova, Yu.B. (2011) Evolyutsiya ipoetika rossiyskogo literaturnogo al'mana-kha kak tipa izdaniya [Evolution and poetics of the Russian literary almanac as a type of edition]. Abstract of Philology Dr. Diss. St. Petersburg.
256
Hmobojiobuh / Imagology
5. Magaram, E.E. (ed.) (1920) Dal'niy Vostok: Literaturno-khudozhestvennyy al'manakh, posvyashchenrtyy Kitayu [Dal'niy Vostok: Literary and artistic almanac dedicated to China], Shanghai: Izdanie Russkogo blagotvoritel'nogo obshchestva
v Shankhae.
6. Magaram, E.E. (ed.) (1921) Zheltyy lik: Literaturno-^rndozfastoennyy al'manakh, posvyashchennyy Kitayu [Zheltyy lik: Literary and artistic almanac dedicated to China]. Shanghai: Russkaya tipografiya i izdatel'stvo N.P.Dukel'skogo.
7. Magaram, E.E. (ed.) (1923) Kitay: Literaturno-fàufozfastoennyy al'manakh [Kitay: Literary and artistic almanac]. Shanghai: Zheltyy lik.
8. Zabiyako, A.A. (2011) Mifologiya dal'nevostochnogo frontira v soznanii pisateley-emigrantov [Mythology of the Far Eastern frontier in the minds of emigrant writers]. Religiovedenie. 2. pp. 154—169.
9. Meryashkina, E.V. (2014) Oriental'naya spetsifika prozy Mikhaila Shcherba-kova [Oriental specificity of Mikhail Shcherbakov's prose], Vestnik Priamurskogo gosudarstvennogo universiteta im. Sholom-Aleykhema. 2 (15). pp. 42—52.
10. Alekseev, V.M. (2002) Trudy po kitayskoy literature: v 2 kn. [Works on Chinese literature: in 2 books]. Book 1. Moscow: Vost. lit.
11. Ronghua Wang. (2009) ABC of Sound Meters in Chinese Poetry. [Online] Available from: https://readchina8.com/2009/110974.html
12. Mu Kehong. (n.d.) Articles about beauty. [Online] Available from: https://www.shicimingju.com/chaxun/list/17550.html (In Chinese).
13. Bogoderova, A.A. (2022) Obraz Kitaya v ocherkakh E. Magarama "Zheltyy lik" [The image of China in E. Magaram's essays "Zheltyy lik"]. Izvestiya UrFU. Seriya 1. Problemy obrazovaniya, nauki i kul'tury. 4. pp. 100—115.
14. Poltoratskiy, I.S. (2022) The Shanghai Text in Sergei Alymov's Novel "Nankin-rod". Syuzhetologiya i syuzhetografiya. 2. pp. 175—185. (In Russian).
15. Denisova, E.A. (2021) Proza V. Marta: nekotorye literaturnye svyazi i konteksty [Prose of V. Mart: some literary connections and contexts]. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii ipraktiki. 10. pp. 2901—2905.
16. Li Shuan. (2022) Obraz Shankhaya v tvorchestve M. Shcherbakova [The image of Shanghai in the works of M. Shcherbakov]. Kazanskaya nauka. 7. pp. 24—26.
17. Khe, M. & Li, S. (2018) Mnogolikost' Shankhaya v russkoy emigrantskoy poezii v Kitae [The many faces of Shanghai in Russian emigrant poetry in China]. Chelovek obraz i sushchnost'. Gumanitarnye aspekty. 3. pp. 11^134.
18. Khisamutdinov, A.A. et al. (eds) (2010) Russkie v Kitae [Russians in China]. Shanghai: Izd. Koordinatsionnogo soveta sootechestvennikov v Kitae i Russkogo kluba v Shankhae.
19. Magaram, E. (2019) Zheltyy lik: Ocherki odinokogo strannika [Zheltyy lik: Essays of a Lonely Wanderer]. S.l.: Salamandra P.V.V.
20. Boldyreva, E.M. (2022) Rickshaw as a Cultural Hero in Russian and Chinese Literature of the Twentieth Century. Yaroslavskiy pedagogicheskiy vestnik. 1 (124). pp. 234—247. (In Russian).
257
Богодерова А.А. Китай на страницах альманахов Элизара Магарама
Информация об авторе:
Богодерова А.А. — канд. филол. наук, младший научный сотрудник сектора литературоведения Института филологии СО РАН; доцент кафедры иностранных языков гуманитарного факультета Новосибирского государственного технического университета (Новосибирск, Россия). E-mail: bogoderova86@mail.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
A.A. Bogoderova, Cand. Sci. (Philology), research fellow, Institute of Philology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences (Novosibirsk, Russian Federation); associate professor, Novosibirsk State Technical University (Novosibirsk, Russian Federation). E-mail: bogoderova86@mail.ru
The author declares no conflicts of interests.
Статья принята к публикации 14.01.2024.
The article was accepted for publication 14.01.2024.
258