CC BY
144
УДК 8.881.161.1 ББК 84
КАЖДОГО ИЗ НАС ЗВАНЬЕ СВЯТО. ГОГОЛЬ И ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I. К 160-летию со дня смерти Государя Николая Павловича
| В.А. Воропаев
Аннотация. В статье проанализировано отношение Гоголя к Императору Николаю I. Приведены случаи оказания денежной помощи писателю со стороны царя и членов его семьи в 1837 и 1845 гг. Подробно рассмотрен вопрос об адресате стихотворения А.С. Пушкина «С Гомером долго ты беседовал один...». Приводятся новые аргументы в пользу утверждения Гоголя, что стихотворение обращено к Государю Николаю Павловичу, а не Н.И. Гнедичу. На это указывают, в частности, черновые строки стихотворения (неизвестные Гоголю): «...Могучий властелин / С Гомером долго ты беседовал один». Освещена полемика Гоголя с В.Г. Белинским по поводу отношения к самодержавной власти. Приводится свидетельство современника, что в конце жизни Гоголь имел намерение получить место воспитателя при Дворе. Охарактеризованы монархические воззрения писателя, высказанные в книге «Выбранные места из переписки с друзьями».
Ключевые слова: Гоголь, Пушкин, стихотворение «С Гомером долго ты беседовал один.», Жуковский, Гнедич, Белинский, русское самодержавие, Император Николай I.
399
EVERYBODY'S RANK IS HOLY. GOGOL AND EMPEROR NIKOLAI I. To the 160th Anniversary of the Emperor Nikolai Pavlovich's Death
I V^. Voropaev
Abstract. The article is devoted to Nikolai Gogol's attitude to Emperor Nikolai I. It deals with the facts of providing financial aid to Gogol by the Tsar and his family in 1837 and 1845. The article presents a detailed analysis of the issue of addressee of A. Pushkin's poem «С Гомером долго ты беседовал один...» ("You conversed with Homer alone for a long time"). The article also provides new arguments for Gogol's assertion that the poem refers to His Majesty Nikolai Pavlovich, but not to Nikolai Gnedich. In particular, the draft lines (unknown to Gogol) are evidence of this opinion: «...Могучий властелин / С Гомером долго ты беседовал один»
("You Mighty Sovereign / You conversed with Homer alone for a long time". The article casts the light on Gogol's controversy with Vissarion Belinsky on his attitude to autocracy. The article provides evidence of a contemporary, that at the end of his life Gogol intended to get a position of a tutor at the Court and describes monarchist views of the writer expressed in the book "Selected passages from the correspondence with friends".
Keywords: Gogol, Pushkin, poem "You conversed with Homer alone for a long time...", Zhukovsky, Gnedich, Belinsky, Russian autocracy, Emperor Nikolai I.
Бога бойтесь, царя чтите.
1 Петр. 2, 17.
400
В письме «Исторический живописец Иванов», адресованном графу М.Ю. Виельгорскому и вошедшем в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь рассказал о помощи, оказанной ему однажды Государем Николаем Павловичем: «...я очутился в городе, где не было почти ни души мне близкой, без всяких средств, рискуя умереть не только от болезни и страданий душевных, но даже от голода. <...> Спасен я был Государем. Нежданно ко мне пришла от него помощь. Услышал ли он сердцем, что бедный подданный его на своем неслужащем и незаметном поприще помышлял сослужить ему такую же честную службу, какую сослужили ему другие на своих служащих и заметных поприщах, или это было просто обычное движенье милости его. Но эта помощь меня подняла вдруг» [1, т. 6, с. 121].
Сравнительно недавно было опубликовано письмо Гоголя к Императору Николаю Павловичу от 18 апреля (н. ст.) 1837 г., проясняющее этот эпизод биографии писателя и свидетельствующее о его монархических убеждениях [см.: 2]. «Всемилостивейший Государь! — писал Гоголь. —
ЕК
Простите великодушно смелость Вашему бедному подданному, дерзающему возносить к Вам незнаемый голос. Находясь в чужой земле, среди людей, лишенных участия ко мне, к кому прибегну я, как не к своему Государю? Участь поэтов печальна на земле: им нет пристанища, им не прощают бедную крупицу таланта, их гонят, — но венценосные властители становились их великодушными заступниками» [1, т. 11, с. 106].
И далее: «Я болен, я в чужой земле, я не имею ничего — и молю Вашей Милости, Государь: ниспошлите мне возможность продлить бедный остаток моего существования до тех пор, пока совершу начатые мною труды и таким образом заплачу свой долг отечеству, чтобы оно не произнесло мне тяжелого и невыносимого упрека за бесполезность моего существования. Клянусь, это одна только причина, понудившая меня прибегнуть к стопам Вашим» [там же, с. 107].
Письмо написано в Риме, куда Гоголь приехал в марте 1837 г. (это было его первое посещение вечного города). Спустя три недели он сообщал В.А. Жуковскому, имея в виду работу над «Мертвыми душами»:
«Я должен продолжать мною начатый большой труд, который писать с меня взял слово Пушкин, которого мысль есть его создание и который обратился для меня с этих пор в священное завещание. Я дорожу теперь минутами моей жизни, потому что не думаю, чтобы она была долговечна, а между тем. я начинаю верить тому, что прежде считал басней, что писатели в наше время могут умирать с голоду. <...> Я думал, думал, и ничего не мог придумать лучше, как прибегнуть к Государю. Он милостив, мне памятно до гроба то внимание, которое он оказал моему Ревизору. Я написал письмо, которое прилагаю; если вы найдете его написанным как следует, будьте моим предстателем...» [там же, с. 105].
Гоголь просил Жуковского найти случай указать царю на два свои произведения — «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба»: «Это те две счастливые повести, которые нравились совершенно всем вкусам и всем различным темпераментам. <...> Если бы их прочел Государь! Он же так расположен ко всему, где есть теплота чувств и что пишется прямо от души.» [там же, с. 106].
Письмо Гоголя было передано царю, который распорядился выслать ему через Русскую миссию 500 червонцев. Николай I помнил историю с постановкой комедии «Ревизор» на сцене Александринского театра в Петербурге [см.: 3]. По преданию, оказавшись после дорожного происшествия в уездном городе Чембаре Пензенской губернии и принимая местных чиновников, он воскликнул: «Ба! Да я вас всех знаю!» Он пояснил, что хотя первый раз в Чембаре, но знает всех по «Ревизору» Гоголя [4, с. 36].
Все свои книги, начиная с «Вечеров на хуторе близ Диканьки», Гоголь преподносил членам царствующего дома и самому Императору. До конца жизни он оставался убежденным монархистом. В его статье «О преподавании всеобщей истории», опубликованной в «Арабесках» (1835) и датированной им самим 1832 годом, Николай I назван «Великим Государем». Здесь же Гоголь говорит, что стремится образовать сердца юных слушателей, дабы «не изменили они своему долгу, своей вере, своей благородной чести и своей клятве — быть верными своему Отечеству и Государю» [1, т. 6, с. 284]. Именно эти строки Гоголь, по всей видимости, зачитывал И.С. Тургеневу в октябре 1851 г. в доказательство неизменности своих взглядов, вопреки обвинениям А.И. Герцена в «отступничестве». «Помнится, речь шла о необходимости строгого порядка, безусловного повиновения властям и т.п., — вспоминал Тургенев, неприязненно относившийся как к ранним статьям Гоголя в «Арабесках», так и к «Выбранным местам из переписки с друзьями». «Вот видите, — твердил Гоголь, — я и прежде всегда то же думал, точно такие же высказывал убеждения, как и теперь!.. С какой же стати упрекать меня в измене, в отступничестве...» [5, т. 3, с. 826]. «Преданность к Религии и привязанность к Отечеству и Государю» Гоголь называл «священными словами» [1, т. 6, с. 274-275].
В декабре 1845 г. Николай I посетил Рим, где во время свидания с папой Григорием XVI договорился о заключении Римской церковью конкордата (соглашения) с Россией. В связи с этим Гоголь писал графу А.П. Толстому 2 января (н. ст.) 1846 г. из Рима: «О Государе вам мало скажу. Я его
401
402
видел раза два-три мельком. Его наружность была прекрасна, и ею он произвел впечатление большое в римлянах. Его повсюду в народе называли просто Imperatore, без прибавления: di Russia, так что иностранец мог подумать, что это был законный государь здешней земли. <...> К художествам и к искусствам Государь был благосклонен. Показал вкус в выборах и в заказах и даже в том, что заказал немного. Помощь, оказанная бедным, тоже сделана с рассмотрением. Бог да спасет его и да внушит ему всё, что ему нужно, что нужно истинно для доставления счастия его подданным! Если он молится и если молится так сильно и искренно, как он действительно молится, то, верно, Бог внушит ему весь ход и надлежащий закон действий. «Сердце царя в руке Божией», — говорит нам Божий же глагол. И если медлит когда исходить от царя всем очевидное благо, то, верно, так нужно; верно, мы стоим того за грехи наши.» [1, т. 13, с. 238-239].
Вскоре в письме к А.О. Смирновой от 27 января (н. ст.) Гоголь заметил: «Я не представлялся к нему потому, что стало стыдно и совестно, не сделавши почти ничего еще доброго и достойного благоволения, напоминать о своем существовании. <.> Государь должен увидеть меня тогда, когда я на своем скромном поприще сослужу ему такую службу, какую совершают другие на государственных поприщах» [там же, с. 260-261]. А в письме к В.А. Жуковскому от 6 февраля (н. ст.) Гоголь приводит новые подробности пребывания Государя в Риме: «Был очень ласков с художниками. Весьма похвалил Иванова, которого картина ему очень понравилась. <...> Бывши в куполе Петра,
он достигнул самого яблока и написал в нем: "Здесь был Император Николай и молился о благоденствии матушки России"» [там же, с. 272].
В связи с хлопотами друзей по поводу назначения Гоголю государственного пособия В.А. Жуковский писал А.О. Смирновой в январе 1845 г.: «Вам бы надо о нем позаботиться у Царя и Царицы. Ему необходимо надобно иметь что-нибудь верное в год. Сочинения ему мало приносят, и он в беспрестанной зависимости от завтрашнего дня. Подумайте об этом; вы лучше других можете охарактеризовать Гоголя с его настоящей, лучшей стороны» [5, т. 2, с. 57-58]. И вот Гоголь получает от Государя трехлетний «пенсион» (по тысяче рублей в год). Такую же сумму прибавил ему наследник, Великий князь Александр Николаевич (будущий Император Александр II).
В дневнике А.О. Смирновой (запись от 11 марта 1845 г.) есть любопытные подробности: «Государь перебил разговор. Я ему напомнила о Гоголе, он был благосклонен. "У него есть много таланту драматического, но я не прощаю ему выражения и обороты слишком грубые и низкие". — "Читали вы "Мертвые души"? — спросила я. — "Да разве они его? Я думал, что это Соллогуба" ^В). Я советовала их прочесть и заметить те страницы, где выражается глубокое чувство народности и патриотизма» [5, т. 2, с. 213].
В том, что Николай I ошибался относительно авторства «Мертвых душ», на самом деле нет ничего удивительного. Его современный биограф отмечает: «Благодаря В.А. Жуковскому и А.О. Смирновой-Россет, вокруг которой сложился кружок ли-
тераторов, Николай Павлович был в курсе основных тенденций развития литературы. Хотя наивно предполагать, что занятый государственными делами Император своевременно успевал знакомиться со всеми новинками русской литературы» [6, с. 541]. К тому же в 1845 г. вышла повесть графа В.А. Соллогуба «Тарантас», имевшая большой успех. Летом того же года А.О. Смирнова писала Гоголю: «Кстати, о книгах: "Тарантас" очень понравился Государю, он очень часто о нем говорил...» [1, т. 13, с. 151].
В феврале 1847 г. Гоголь сообщал графу А.П. Толстому из Неаполя о заботливости, проявленной по отношению к нему Императором в связи с его (Гоголя) паломничеством в Иерусалим: «Государь был так милостив ко мне, и еще месяц тому назад, узнавши о моем путешествии, мной предпринимаемом, расспрашивал с участием обо мне у Мих<аила> Юрьев<ича> Виельг<орского> и дал приказание канцлеру написать во все посольства, миссии и начальства тех земель на Востоке, где ни буду проходить, оказывать мне особое покровительство» [1, т. 14, с. 65].
У нас нет прямых свидетельств о личном знакомстве Гоголя с царем. Но оно, без сомнения, состоялось. Это следует, в частности, из письма к Гоголю неустановленного лица (из Одессы, 8 мая 1848 г.): «В Петербурге, если будешь видеть Государя Императора, то скажи ему, что я живу в Одессе, расскажи ему о моем семейном быте и что есть надежда ему со мною повидаться в Петербурге в июле месяце. Исполнением этой моей просьбы ты задушевно меня обяжешь» [1, т. 15, с. 72].
В статье «О лиризме наших поэтов», включенной в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь говорит о двух предметах, которые вызывали у русских поэтов высокое лирическое одушевление, близкое к библейскому. Первый из них — Россия, второй — любовь граждан к своему монарху. «От множества гимнов и од царям, — пишет Гоголь, — поэзия наша, уже со времен Ломоносова и Державина, получила какое-то величественно-царственное выражение. Что их чувства искренни — об этом нечего и говорить. Только тот, кто наделен мелочным остроумием, способным на одни мгновенные, легкие соображенья, увидит здесь лесть и желанье получить что-нибудь.» [1, т. 6, с. 41].
Размышляя о значении самодержавия для России, Гоголь приводит следующие слова Пушкина. «Зачем нужно, — говорил он, — чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон — дерево; в законе слышит человек что-то .п„ жесткое и небратское. С одним бук- 403 вальным исполненьем закона не далеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха — автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит» [там же, с. 42-43].
И далее: «Государство без полномощного монарха то же, что оркестр
* * *
без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движеньем палочки всему подавал знак, никуды не пойдет концерт. А кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой да поглядывает на всех, и уже один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабан или неуклюжий тулумбас. При нем и мастерская скрыпка не смеет слишком разгуляться на счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласья!» Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значенье великих истин!» [там же, с. 43].
В новом издании «Пушкин в воспоминаниях современников», вышедшем к 200-летию со дня рождения поэта, говорится, что в «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь создает «консервативную ЛПЛ легенду» о Пушкине [7, с. 598]. Фак-404 ты, однако, свидетельствуют об обратном. Суждения поэта, приводимые Гоголем, удостоверяются и другими источниками. Так, например, слова Пушкина о Соединенных Штатах, сказанные, видимо, в личной беседе, находят подтверждение в мемуарах Веры Ивановны Анненковой, видевшей Пушкина в январе 1837 г. у Великой княгини Елены Павловны: «Разговор был всеобщим, говорили об Америке. И Пушкин сказал: "Мне мешает восхищаться этой страной, которой теперь принято очаровываться, то, что там слишком забывают, что человек жив не единым хлебом"» [8, с. 175].
В другом месте Гоголь называет стихотворение Пушкина «Странник» (опубликованное в 1841 г. в посмертном собрании сочинений поэта под заглавием «Отрывок») таинственным побегом из города. Издатель «Русского Архива» П.И. Бартенев пишет по этому поводу: «Припомним также загадочное стихотворение "Отрывок", которое Гоголь в статье о лиризме наших поэтов назвал таинственным побегом из города. По словам Гоголя, которые удалось узнать мне частным образом, Пушкин за год до смерти действительно хотел бежать из Петербурга в деревню; но жена не пустила...» [5, т. 3, с. 701]. Это свидетельство подтверждается записью в дневнике Екатерины Александровны Хитрово, передавшей слова Гоголя о Пушкине: «Он хотел оставить Петербург и уехать в деревню; жена и родные уговорили остаться» [5, т. 3, с. 748].
Слова Пушкина о «высшей милости, умягчающей закон», отозвались в финале первоначальной редакции «Повести о капитане Копейкине» в «Мертвых душах». Копейкин после разбойничьих похождений бежит за границу, в Соединенные Штаты, и пишет оттуда царю «красноречивейшее» письмо, в котором объясняет мотивы своих поступков. «"Не наказуй, — говорит, — моих сотоварищей, потому что они невинны, ибо вовлечены, так сказать, собственно мною, а окажи лучше монаршую свою милость, чтобы впредь, то есть, если там попадутся раненые, так чтобы примером за ними эдакое, можете себе представить, смотрение." — словом, красноречиво необыкновенно. Ну, Государь, понимаете, был тронут. Действительно его монаршему сердцу было прискорбно: хотя он, точно, был преступник и до-
стоин в некотором роде смертельного наказания, но, видя, так сказать, как может невинный иногда произойти — подобное упущение, да и невозможно, впрочем, чтобы в тогдашнее смутное время все было можно вдруг устроить, один Бог, можно сказать, только разве без проступков, — словом, сударь мой, Государь изволил на этот раз оказать беспримерное великодушие: повелел остановить преследование виновных, а в то же время издал строжайшее предписание составить комитет исключительно с тем, чтобы заняться улучшением участи всех, то есть раненых — и вот, сударь мой, это была так сказать, причина, в силу которой положено было основание инвалидному капиталу, обеспечившему, можно сказать, теперь раненых совершенно, так что подобного попечения действительно ни в Англии, ни в разных других просвещенных государствах не имеется» [1, т. 5, с. 501].
В подтверждение монархических убеждений Пушкина Гоголь приводит стихотворение «С Гомером долго ты беседовал один.», впервые напечатанное в 1841 году под названием «К Н***». Обращаясь к Жуковскому, он говорит: «Это внутреннее существо — силу самодержавного монарха — он (Пушкин. — В.В.) даже отчасти выразил в одном своем стихотворении, которое, между прочим, ты сам напечатал в посмертном собраньи его сочинений, выправил даже в нем стих, а смысла не угадал. Тайну его теперь открою. Я говорю об оде Императору Николаю, появившейся в печати под скромным именем: "К Н***". Вот ее происхожденье. Был вечер в Аничко-вом дворце, один из тех вечеров, к которым, как известно, приглашались одни избранные из нашего общества.
Между ними был тогда и Пушкин. Все в залах уже собралося; но Государь долго не выходил. Отдалившись от всех в другую половину дворца и воспользовавшись первой досужей от дел минутой, он развернул "Илиаду" и увлекся нечувствительно ее чтеньем во все то время, когда в залах давно уже гремела музыка и кипели танцы. Сошел он на бал уже несколько поздно, принеся на лице своем следы иных впечатлений. Сближенье этих двух противуположностей скользнуло незамеченным для всех, но в душе Пушкина оно оставило сильное впечатленье, и плодом его была следующая величественная ода.» [1, т. 6, с. 43].
И далее Гоголь цитирует стихотворение в том виде, в каком его опубликовал Жуковский:
С Гомером долго ты
беседовал один, Тебя мы долго ожидали. И светел ты сошел
с таинственных вершин И вынес нам свои скрыжали. И что ж? Ты нас обрел
в пустыне под шатром, 405 В безумстве суетного пира, Поющих буйну песнь
и скачущих кругом От нас созданного кумира. Смутились мы, твоих
чуждаяся лучей. В порыве гнева и печали Ты проклял нас, бессмысленных
детей,
Разбив листы своей скрыжали. Нет! Ты не проклял нас.
Ты любишь с высоты Сходить под тень долины малой, Ты любишь гром небес, и также
внемлешь ты Журчанью пчел над розой алой.
Процитировав стихи Пушкина, Гоголь говорит: «Оставим личность Императора Николая и разберем, что такое монарх вообще, как Божий помазанник, обязанный стремить вверенный ему народ к тому свету, в котором обитает Бог, и вправе ли был Пушкин уподобить его древнему Боговидцу Моисею?» [1, т. 6, с. 44]. И затем, сказав о богоустановленно-сти царской власти, ведущей свое происхождение от ветхозаветных пророков, Гоголь замечает: «Кажется, как бы в этом стихотворении Пушкин, задавши вопрос себе самому, что такое эта власть, сам же упал во прах перед величием возникнувшего в душе его ответа» [там же, с. 45].
Впоследствии биограф Пушкина П.В. Анненков обнаружил и напечатал еще одну строфу из рассматриваемого стихотворения:
[Таков прямой поэт.
Он сетует душой На пышных играх Мельпомены, И улыбается забаве площадной И вольности лубочной сцены,] 406 То Рим его зовет,
то гордый Илион, То скалы старца Оссиана, И с дивной легкостью меж тем
летает он Во след Бовы иль Еруслана.
Первые четыре строки (от слов: «Таков прямой поэт») в автографе зачеркнуты, что говорит о том, что Пушкин испытывал какие-то сомнения в отношении их смысла, — они не соотносятся со всем предыдущим.
В первом и единственном прижизненном издании «Выбранных мест из переписки с друзьями» тайна стихотворения «К Н***» (эпизод о том, как Император Николай Павлович читал
«Илиаду») была исключена цензурой, что привело к недоумениям и кривотолкам. Современники считали адресатом стихотворения Николая Гнеди-ча. Так, В.Г. Белинский в пятой статье пушкинского цикла («Отечественные Записки», 1844) упоминает его под заглавием «К Гнедичу». Поэт и литературный критик С.П. Шевырев писал Гоголю 30 января 1847 г.: «Как мог ты сделать ошибку, нашед в послании Пушкина к Гнедичу совершенно иной смысл, смысл неприличный даже? Не знаю, как Плетнев не поправил тебя. Послание адресовано к Гнедичу: как же бы Пушкин мог сказать кому другому "ты проклял нас"?» [1, т. 14, с. 97].
Замечание Шевырева несправедливо. Во-первых, смысл данного места прямо противоположный:
Ты проклял нас, бессмысленных
детей,
Разбив листы своей скрыжали.
Нет, ты не проклял нас...
Во-вторых, Шевырев, и Гоголь цитируют стихотворение по первой публикации. Ни тот, ни другой не видели автографа — а в нем указанная строка читается иначе: «Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей.».
В ответ Гоголь посылает Шевы-реву исключенный цензурой отрывок статьи и в приписке сообщает: «Слух о том, что это стихотворение Гнедичу, распустил я. С моих слов повторили это "Отеч<ественные> Зап<иски>"» (письмо от 27 апреля (н. ст.) 1847 г. из Неаполя) [1, т. 14, с. 244]. В свою очередь П.А. Плетнев уверял Шевырева (в письме от 24 марта 1847 г.): «То, что вы считаете за послание Пушкина к Гнедичу (как и я иногда думал), писано к Государю. Раз, во время балу в Аничко-
вом дворце, он долго не выходил, остановившись над Илиадой, которая попалась ему на глаза и которую он стал тут читать. При вступлении его заметили на его лице выражение серьезное. Это видел и Пушкин, который, возвратясь домой, и написал: "С Гомером долго ты беседовал один" и проч. Прочтите до конца: вам теперь будет понятно каждое слово. А прежде, когда я вместо Государя воображал Гнедича, не мог растолковать себе, к чему говорится тут о пляске и проч.» [5, т. 1, с. 695].
Так или иначе, первые издатели Пушкина в комментариях указывали, что стихотворение «С Гомером долго ты беседовал один.» посвящено Императору Николаю Павловичу. И здесь, помимо авторитета Гоголя, имел значение тот факт, что стихотворение датируется 1834 годом, в то время как Гнедич умер в 1833 году. Маловероятно, что Пушкин стал бы писать почти панегирик Гнедичу, обращаясь к нему как к живому («Ты любишь с высоты / Сходить под тень долины малой, / Ты любишь гром небес.»). Последняя палеографическая экспертиза подтвердила, что дата «1834» в черновом автографе проставлена рукой Пушкина [9, с. 25, 91].
Люди с чуткой поэтической душой не испытывали сомнений относительно адресата пушкинского послания. Так, например, Афанасий Фет писал поэту Константину Романову (К.Р.) в декабре 1887 г.: «В глубине души я вынужден признать, что, невзирая на верноподданнические убеждения, я не был бы так предан памяти Императора Николая, если бы не знал его глубокого сочувствия всем свободным искусствам вообще, сочувствия, так ярко выставленного Пушкиным сти-
хом: "С Гомером долго ты беседовал один"» [10, с. 261].
Черновые строки стихотворения (неизвестные Гоголю) со всей определенностью указывают на Государя Николая Павловича:
. Могучий властелин С Гомером долго ты
беседовал один.
Николай I был настоящий властелин, каким он показал себя в 1831 г. на Сенной площади, заставив силой своего слова взбунтовавшийся по случаю холеры народ пасть перед ним на колени (ср. письмо Пушкина к П.А. Осиповой от 29 июня 1831 г.). Для автора «Стансов» Император Николай Павлович был царь «суровый и могучий»:
И новый царь, суровый и могучий, На рубеже Европы бодро стал...
(«Была пора: наш праздник молодой.», 1836).
В советском литературоведении, однако, утвердилось мнение, что стихотворение «С Гомером долго ты беседовал один.» обращено к 407 Н.И. Гнедичу — переводчику «Илиады» [историю вопроса см. 11]. Тем не менее, ряд вопросов остается без ответа. Если Пушкин имел в виду Гне-дича, то почему В.А. Жуковский не назвал адресата? Кем озаглавлена беловая рукопись и кто скрыт под этим заглавием — «К Н***»? Откуда Белинский мог знать то, чего не знали Плетнев и Жуковский? Зачем Гоголь распространял слух, что стихотворение адресовано Гнедичу?
Создается впечатление, что Гоголь знал нечто такое, чего не знали друзья Пушкина. История, рассказанная в статье «О лиризме наших поэтов»,
находит подтверждение в «Записках А.О. Смирновой», изданных ее дочерью Ольгой Николаевной Смирновой. Вот уже более ста лет они вызывают споры в отношении подлинности. Здесь, в частности, упоминаются поэмы и стихотворения Пушкина, которые Александра Осиповна передавала на прочтение Императору Николаю Павловичу. Среди них — «стихи Н., когда Государь читал Илиаду перед балом». «Этот последний факт, — говорил Пушкин, — я рассказал Гоголю, который записал его, так он был им поражен» [5, т. 2, с. 342]. На вопрос поэта, почему она настаивала на том, чтобы тотчас показать Государю эти стихи, А.О. Смирнова сказала: «Потому что они прекрасны и доставили ему удовольствие, да вы и сами отлично знаете, что он мне ответил». Ответил же Государь, по ее словам, следующее: «Я и не подозревал, чтобы Пушкин до такой степени за мною наблюдал и чтобы это даже могло поразить его. Это не поразило никого более из бывших на бале» [там же].
Но все-таки мы не вправе отбро-408 сить Гнедича как хотя бы привходящего1 адресата послания. Нельзя не признать, что смысл стихотворения не может быть объяснен до конца. Возможно, что Пушкин имел в виду и великий труд Гнедича, и Государя Николая Павловича (его, может быть, более), читавшего «Илиаду», которая и была ему посвящена от переводчика.
В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголь во всеуслышание высказал свои взгляды
на веру, Церковь, царскую власть, Россию, слово писателя, поэзию. Собственно говоря, для тех, кто знал Гоголя и кому адресованы письма, взгляды эти были не новы. Таковыми они оказались для публики и критиков. В.Г. Белинский в своем известном письме из Зальцбрунна от 15 июля (н. ст.) 1847 г. обвинил Гоголя в измене собственному дарованию, в лицемерии и даже корысти, утверждая, что «гимны властям предержащим хорошо устраивают набожного автора», и что книга написана с целью попасть в наставники к сыну наследника престола.
«Не буду распространяться о вашем дифирамбе любовной связи русского народа с его владыками, — писал, в частности, критик. — Скажу прямо: этот дифирамб ни в ком не встретил себе сочувствия <...> Что касается до меня лично, предоставляю вашей совести упиваться созерцанием божественной красоты самодержавия (оно покойно, да, говорят, и выгодно для вас); только продолжайте благоразумно созерцать ее из вашего прекрасного далека...» [1, т. 14, с. 371].
Гоголь, не принимая в расчет нигилистических убеждений Белинского, отвечал ему (в набросках неотправленного письма): «Вам показались ложью слова мои Государю, напоминающие ему о святости его званья и его высоких обязанностей. Вы называете <их> лестью. Нет, каждому из нас следует напоминать, что званье его свято, и тем более Госуд<арю>. Пусть вспомнит, как страшен ответ, который <потребуется> от него. Но если каждого из нас
1 То есть дополнительного, от слова «привходить» - являться дополнением к чему-либо.
* * *
званье свято, то тем более званье того, кому достался трудный и страшный удел заботиться о мил<л>иона<х>» [там же, с. 385].
В записной книжке Гоголя 1846— 1850 гг. содержится отрывок, который также можно рассматривать как своеобразный ответ Белинскому: «А вы думаете, легко воров выгнать? Царь, который только и думает о том, как их выгнать, да и тот не может, — царь, у которого и войско, и всякая сила есть. Как же вы хотите, без всякой силы и власти, это сделать? Что спьяна передушите всех, думаете поправить? Думаете, лучше будет погибнуть? Те, которых шеи потолще, останутся. Что, те святые, что ль. Еще больше станут допекать друг друга» [1, т. 9, с. 705].
Упрек Гоголю в его стремлении получить место воспитателя при сыне наследника основывался на предвзято истолкованных слухах. Подобное намерение — кстати, вполне благородное — у Гоголя действительно существовало: перед глазами был пример Жуковского. Художник М.И. Железнов, ученик К.П. Брюллова, вспоминал, как однажды в конце декабря 1851 г. он вместе с другом А.Ф. Чернышевым, тоже живописцем, обедал у московского генерала С.Ф. Фон-Брина, начальника штаба 6-го Пехотного корпуса. После осмотра нового Кремлевского дворца, рассказывает Железнов, «Фон-Брин привез нас в свою квартиру. Его встретил в зале какой-то полковник, высокий, плотный красивый
мужчина, товарищ Гоголя по лицею2, который объявил, что Гоголь обещался приехать к обеду, если будет хорошо себя чувствовать, а потом, обратясь к Чернышеву, присовокупил: "Алексей Филипп<п>ович, если Гоголь, паче чаяния, к обеду не явится, то сегодня вечером попросите Мокрицкого (профессора живописи в Московском училище живописи и ваяния)3 передать ему, что место, которое он желает получить при детях наследника, уже занято и что ему нельзя получить этого места". Чернышеву не было нужды передавать Мокрицкому слова полковника, потому что Гоголь сдержал слово и к четырем часам приехал к Фон-Брину» [5, т. 3, с. 403].
Об отношении Гоголя к монархии, красноречиво говорят, например, следующие строки: «Поэты наши прозревали значение высшее монарха, слыша, что он неминуемо должен наконец сделаться весь одна любовь, и таким образом станет видно всем, почему Государь есть образ Божий, как это признает, покуда чутьем, вся земля наша <.> Там только исцелится вполне народ, где постигнет монарх высшее значенье свое — быть образом Того на земле, Который Сам есть любовь» [1, т. 6, с. 45-46].
Власть Государя — от Бога. В один узел сходятся у Гоголя судьбы России, Церкви и Самодержавия. «.Страницы нашей истории слишком явно говорят о воле Промысла: да образуется в России эта власть (самодержавная. — В.В.) в ее полном и совершенном виде»
409
2 Подразумевается Александр Людвигович Гинтовт (Гинтофт), нежинский приятель Гоголя, впоследствии генерал-майор.
3 Имеется в виду Аполлон Николаевич Мокрицкий, соученик Гоголя по Нежинской гимназии, впоследствии академик живописи.
[там же, с. 46]. «Все события в нашем отечестве, — продолжает Гоголь, — начиная от порабощенья татарского, видимо клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного, дабы один был в силах произвесть этот знаменитый переворот всего в государстве, все потрясти и, всех разбудивши, вооружить каждого из нас тем высшим взглядом на самого себя, без которого невозможно человеку разобрать, осудить самого себя и воздвигнуть в самом себе ту же брань всему невежественному и темному, какую воз-двигнул царь в своем государстве; чтобы потом, когда загорится уже каждый этою святою бранью и все придет в сознанье сил своих, мог бы также один, всех впереди, с светильником в руке, устремить как одну душу, весь народ свой к тому верховному свету, к которому просится Россия» [там же, с. 46-47].
18 февраля 1855 г., приобщившись во время предсмертной болезни Святых Таин и простившись с Императрицей, со всеми членами царской семьи, бывшими в то время в Петербур-410 ге, с приближенными и слугами, Государь Император Николай Павлович скончался. Его последние слова, обращенные к наследнику цесаревичу, были: «Мне хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас. После России я вас любил более всего на свете. Служи России» [12, с. 154].
Далеко не случайно Гоголь был любимым писателем правнука Императора Николая Павловича Государя — страстотерпца Николая II Александровича. Перед своим последним отъездом в ставку, 21 фев-
раля 1917 г., в день смерти Гоголя, он читал в Царском Селе своей семье вслух «Вечера на хуторе близ Ди-каньки» [см. 13, с. 151].
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Гоголь, Н.В. Полн. собр. соч. и писем: В 17 т. [Текст] / Сост., подлог. текстов и коммент. И.А. Виноградова, В.А. Воропаева. - М.; Киев: Изд-во Московской Патриархии, 2009-2010.
2. Виноградов, И. «Спасен я был Государем». Неизвестное письмо Н.В. Гоголя к Императору Николаю Павловичу и его отношение к монархии [Текст] / И. Виноградов // Литература в школе. - 1998. -№ 7. - С. 5-22.
3. Воропаев, В.А. Император Николай I как зритель «Ревизора» [Текст] / В.А. Воропаев // Литература в школе. - 2014. - № 4. -С. 6-8.
4. Фролова, В.С. Николай I и флот (Из «спецхрана» века минувшего) [Текст] / В.С. Фролова. - Севастополь: Ахтиар, 1994. - 44 с.
5. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Полный систематический свод документальных свидетельств. Научно-критическое издание: В 3-х т. [Текст] / Подг. И.А. Виноградов. М.: ИМЛИ РАН, 2011-2013. - Т. 3. - 826 с.
6. Выскочков, Л.В. Император Николай I: Человек и Государь [Текст] / Л.В. Выскочков. - СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2001. - 644 с.
7. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. - Т. 2 [Текст] / В.Э. Вацуро, М.И. Гиллельсон, Р.В. Иезуитова и др.; вступ. статья В.Э. Вацуро. - 3-е изд., доп.
- СПб.: Академический проект, 1998. -656 с.
8. Андроников, И.Л. Лермонтов: Исследования и находки [Текст] / И.Л. Андроников.
- М.: Художественная литература, 1964.
- 660 с.
9. Рукописи Пушкина, поступившие в Пушкинский Дом после 1837 года. Краткое описание [Текст] / Сост. О.С. Соловьева.
- М.; Л.: Наука, 1964. - 112 с.
10. К.Р. Избранная переписка [Текст] / Подг. Е.В. Виноградова, А.В. Дубровский, Л.Д. Зародова, Г.А. Крылова, Л.И. Кузьмина, Н.Н. Лаврова, Л.К. Хитрово; сост. Л.И. Кузьмина. - СПб.: Дмитрий Була-нин, 1999. - 529 с.
11. Мейлах, Б.С. «С Гомером долго ты беседовал один.» [Текст] / Б.С. Мейлах // Стихотворения Пушкина 1820-1830-х годов. - Л.: Наука, 1974. - С. 213-221.
12. Полиевктов, М.А. Николай I Павлович [Текст] / М.А. Полиевктов // Русский биографический словарь. Т. Николай I - Новиков. - М.: Аспект-Пресс, 1998. - С. 5-158.
13. Дуплицкий, С. Охрана царской семьи и революция 17-го года. Дневник русского офицера [Текст] / С. Дуплицкий // Москва. - 1997. - № 3. - С. 147-157.
REFERENCES
1. Andronikov I.L., Lermontov: Issledovanija i nahodki, Moscow, Hudozhestvennaja literatura, 1964, 660 p. (in Russian)
2. Duplickij S., Ohrana carskoj semi i revoljuci-ja 17-go goda. Dnevnik russkogo oficera, Moskva, 1997, No. 3, pp. 147-157. (in Russian)
3. Frolova V. S., Nikolaj I i flot (Iz "spechrana" veka minuvshego), Sevastopol, Ahtiar, 1994, 44 p. (in Russian)
4. Gogol N.V., Polnoe sobranie sochinenii i pisem: V 17 vol., Eds. I.A. Vinogradova, VA. Voropaeva, Moscow, Kiev, Izdatelstvo Moskovskoj Patriarhii, 2009-2010. (in Russian)
5. Gogol v vospominanijah, dnevnikah, perepiske sovremennikov. Polnyj sistemati-
cheskij svod dokumentalnyh svidetelstv, Nauchno-kriticheskoe izdanie, V 3 vol., ed. I.A. Vinogradov, Moscow, IMLI RAN, 2011-2013, Vol. 3, 826 p. (in Russian)
6. K.R., Izbrannaja perepiska, Eds. E.V. Vinogradova, A.V. Dubrovskij, L.D. Zarodova, G.A. Krylova, L.I. Kuzmina, N.N. Lavrova, L.K. Hitrovo, L.I. Kuzmina, St. Petersburg, Dmitrij Bulanin, 1999, 529 p. (in Russian)
7. Mejlah B.S., "S Gomerom dolgo ty besedo-val odin...", in: Stihotvorenija Pushkina 1820-1830-h godov, Leningrad, Nauka, 1974, pp. 213-221. (in Russian)
8. Polievktov M.A., "Nikolaj I Pavlovich", in: Russkij biograficheskij slovar. Vol. Nikolaj I - Novikov, Moscow, Aspekt-Press, 1998, pp. 5-158. (in Russian)
9. Pushkin v vospominanijah sovremennikov: V 2 vol., Vol. 2, eds. V.Je. Vacuro, M.I. Gillel-son, R.V. Iezuitova i dr., St. Petersburg, Aka-demicheskij proekt, 1998, 656 p. (in Russian)
10. Rukopisi Pushkina, postupivshie v Pushkin-skij Dom posle 1837 goda. Kratkoe opisanie,ed. O.S. Soloveva, Moscow, Nauka, 1964, 112 p. (in Russian)
11. Vinogradov I., "Spasen ja byl Gosudarem". Neizvestnoe pismo N.V. Gogolja k Impera-toru Nikolaju Pavlovichu i ego otnoshenie k monarhii, Literatura v shkole, 1998, No. 7, pp. 5-22. (in Russian)
12. Voropaev V.A., Imperator Nikolaj I kak zri-tel "Revizora", Literatura v shkole, 2014, No. 4, pp. 6-8. (in Russian)
13. Vyskochkov L.V., Imperator Nikolaj I: Che-lovek i Gosudar, St. Petersburg, 2001, 644 p. (in Russian)
411
Воропаев Владимир Алексеевич, доктор филологических наук, профессор, кафедра истории русской литературы, филологический факультет, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, voropaevvl@bk.ru Voropaev V.A., ScD in Philology, Professor, Department of History of Russian Literature, Faculty of Philology, M.V. Lomonosov Moscow State University, voropaevvl@bk.ru
