CC BY
40
Л.П.Лаптева (Москва)
Казанский славист Мемнон Петрович Петровский (1833-1912)
Среди русских славистов второй половины XIX в. М. П. Петровскому принадлежит почетное место, но написано о нем мало 1. На наш взгляд, это обстоятельство объясняется рядом факторов, но прежде всего местом жизни и деятельности М. П. Петровского. В Казани, в отличие от столиц, научная жизнь проходила вяло, интерес к славянству выражался в более чем скромной форме. Но все же в Казанском университете существовала кафедра славяноведения, которую в свое время занимал известный русский славист В. И. Григорович, а с 1859 по 1885 г. здесь работал его ученик М. П. Петровский, воспринявший и перенявший методику и концепции учителя. На этом основании один из биографов Петровского назвал его представителем славистики «в том ее виде, который она получила в первый момент ее возникновения как предмета университетского преподавания» 2.
М. П. Петровский был сторонником славянофильства, но только того его варианта, который свойствен пореформенному периоду. Характеризуя его мировоззрение, бывший слушатель его лекций Д.Корсаков писал: «Петровский не имел ни религиозных, ни исторических предубеждений, ни тем паче шовинистических инстинктов... Он ясно сознавал значение русского народа и русской культуры среди других славянских народностей, но всегда стоял за свободное развитие культуры всех славян... Он был славянофилом в том смысле, что дюбил славян, но далеко не всецело разделял доктрины московских славянофилов 1830-1840-х гг. Петровский исповедовал различие мира германо-романского и славянского, различие, выражавшееся в культурном складе и в исторической судьбе того и другого, отдавал должное заслугам Хомякова, братьев Киреевских и Аксаковых, Самарина, но не разделял их исключительной, вероисповедной точки зрения и тех излишеств, в которые впадали иные из них, определяя верховенство России над всеми славянами и руководящую роль Москвы в их судьбах и судьбах русского народа» 3.
Взгляды М. П. Петровского подвергались резкой критике со стороны его современников из антиславянофильского лагеря, группировавшихся вокруг журналов «Современник», «Отечественные Записки», а также в рецензиях А. Н. Пыпина в «Вестнике Европы». По-
скольку в пореформенный период истории России славянофильство уже уходило с исторической сцены, личность М. П. Петровского оказалась в тени. Что касается оценки его вклада в славяноведение, то в дореволюционной литературе она в целом положительна. Отмечалось, что он обогатил науку целым рядом серьезных трудов по многим ее областям. Особенно высоко оценивались труды Петровского о В. И. Григоровиче, превозносился также его талант переводчика. Подчеркивалось, что Петровский обладал несомненным поэтическим дарованием, переводил произведения славянских поэтов «прекрасным стихом, точно передавая мысль оригинала» 4.
После Октябрьской революции о Петровском долго ничего не писали, и только после окончания Второй мировой войны, с возрождением интереса к русско-славянским связям, изучению творчества Петровского стали уделять внимание в первую очередь русские литераторы и филологи. В конце 50-х — начале 60-х гг. XX в. был издан ряд сборников и монографий о русско-славянских литературных связях, где М. П. Петровскому уделено большее или меньшее внимание в связи с его переводами ряда произведений со славянских языков.
Так, ленинградский исследователь К. И. Ровда несколько раз обращался к оценке творчества М. П. Петровского. В статье «Чешская литература в русских переводах (50-60-х годов XIX в.)» автор приводит краткие данные о казанском профессоре, отмечает его знания в области славянских языков и литератур, эрудицию не только в Славянских, но и в античных сюжетах. Констатируя политический консерватизм М. П. Петровского, выражавшийся в приверженности к славянофильству, Ровда отмечает, что «крайности славянофильской доктрины» были ему чужды, что «ни в его публицистических статьях, ни в переписке мы не найдем утверждения мысли о необходимости присоединения западных славян к православию и к русской государственности. Он не верил в осуществление „славянофильских идеалов" и признавался в письме к одному из своих чешских друзей: „Будущее принадлежит не нам"»5. Изложив материал о переводах М. П. Петровским славянской поэзии на русский язык, автор статьи не соглашается с их высокой оценкой, высказанной в некрологах, и считает, что такая оценка не опирается на анализ этих переводов, а является декларативной6. В целом, по мнению Ровды, переводы М. П. Петровского не могут быть признаны талантливыми, однако сам факт ознакомления русского читателя с чешской литературой имел важное культурное значение7. В другой статье8 К. И. Ровда гоже обращается к переводческой деятельности и политическому мировоззрению казанского слависта, замечая, что пропаганда Петровским произведений чешских писателей, например, К. Гавличка,
К. Я. Эрбена и Б. Немцовой, не всегда согласовывалась с его политическими и литературными взглядами. «В нем, как и вообще у славянофилов, — пишет Ровда, — с коренными консервативными убеждениями совмещались элементы протеста против общественных зол и неурядиц; рядом с враждебностью к революции выступала ненависть к существующим порядкам и властям предержащим, о чем свидетельствует его переписка» 9.
В этом замечании советского литературоведа много справедливого. Действительно, у многих русских славистов наблюдается негативное отношение к некоторым сторонам русской действительности при полной преданности самодержавному режиму Российской империи.
К. И. Ровда еще не раз обращался к творчеству М. П. Петровского, главным образом — к его переводам чешской литературы на русский язык и связям с чешскими филологами и другими учеными10. Отметим, что в разработке последнего вопроса Ровда широко использовал письма Петровского, хранящиеся в различных чешских архивах. Эпистолярное наследие казанского профессора используется Ровдой и при освещении взаимоотношений Петровского с русскими учеными, издателями, деятелями культуры.
Кроме К. И. Ровды, переводческую деятельность М. П. Петровского оценивал советский литературовед Ю.Д.Левин. В 1968г., в статье «Н.В. Гербель и его антология „Поэзия славян"»11 автор коснулся некоторых фактов биографии почти забытого тогда казанского ученого, перечислил его переводы, включенные в антологию «Поэзия славян» и, сравнивая их с переводами Н. Берга и самого Н. В. Гербе-ля, констатировал: «По своему переводческому мастерству Петровский уступал не только Бергу, но и Гербелю» 12. Впрочем, Ю.Д.Левин считал, что указанный сборник вообще отличается невысоким поэтическим уровнем, и хотя в нем «содержится немало превосходных переводов Пушкина, Тютчева, Михайлова, Фета, Мея, Майкова, Щербины и других поэтов, они тонут в общей серой массе рифмованных и нерифмованных строк, лишенных истинной поэтичности» 13.
Таким образом, если дореволюционные авторы работ о Петровском высоко оценивали его переводы, подчеркивали его поэтическое дарование (при этом даже его идейные противники Н. Г. Чернышевский и А. Н. Пыпин находили переводы удовлетворительными), то советские литературоведы Петровскому в этом отказывают. Представляется, что за сто лет, прошедших со времени появления переводов Петровского, изменились критерии подхода к поэзии, и едва ли правомерно судить о качестве его творчества с позиций XX в.
Как филолог-славист М. П. Петровский охарактеризован в словаре: Булахов М.Г. Восточнославянские языковеды14. Общая, хотя и
краткая характеристика педагогической и научной деятельности казанского профессора имеется в синтетическом труде о славяноведении в дореволюционной России 15. Имя М. П. Петровского упоминается в работах советских историков, освещавших контакты южных славян с Россией16.
Советский литературовед Ю. Д. Беляева в книге «Литература народов Югославии в России» отмечает, что крупнейший словенский национальный поэт Франце Прешерн стал известен в России с 60-х гг. XIX в. именно по переводам М. П. Петровского17. Казанский славист был также популяризатором в России хорватского писателя К. Ш. Джальского, которого называют «хорватским Тургеневым». Его творчество, по мнению Беляевой, «привлекало Петровского глубокой правдивостью в изображении национального протеста хорватского народа, распада дворянских гнезд, психологии мелкого дворянства и нарождавшейся буржуазии. Умеренно-либеральные позиции К.Джальского были близки к взглядам самого М.П.Петровского» 18. Автор книги констатирует далее, что Петровский переводил произведения и многих других хорватских писателей.
Из изложенного ясно, что в советской историографии главное внимание в творчестве М. П. Петровского обращалось на его переводческую деятельность, которая имела важное значение для ознакомления русской читающей среды со славянскими литературами. Нередко М. П. Петровский был первым переводчиком на русский язык наиболее важных произведений поэзии и прозы зарубежных славянских народов.
Заключая краткую характеристику литературы о Петровском, следует также указать, что в его неопубликованном литературном наследии большой интерес представляет переписка. Петровский поддерживал широкие научные связи, любил писать своим друзьям и знакомым. Во многих фондах ученых России и зарубежных славян имеются письма казанского ученого. По ним можно проследить детали жизни и деятельности Петровского, особенности его мировоззрения, цолитических симпатий и антипатий. Так, например, по его письмам к чешскому филологу А. Патере можно определить маршруты его путешествий по славянским землям в 1861-1862 гг., способы формирования его впоследствии знаменитой библиотеки по славяноведению, а также узнать о его суждениях, не подлежавших опубликованию. В архиве А. Патеры имеется биографическая справка о Петровском на чешском языке с приложением списка литературы о нем на русском19. Писем Патеры к Петровскому сохранилось значительно меньше.
Мемнон Петрович Петровский родился в семье помещика в Ва-сильсурске, уездном городке Нижегородской губернии. Он окончил
Александровский дворянский институт в Нижнем Новгороде и в 1850 г. поступил на историко-филологический факультет Казанского университета. В это время славянские дисциплины в Казанском университете преподавал профессор В. И. Григорович, оказавший на Петровского большое влияние.
В 1855 г. М. П. Петровский окончил университет, в котором за 4 года отлично изучил славянские языки и литературы. По окончании университета он поступил учителем латинского языка в Первую казанскую гимназию, где проработал до 1859 г.; в 1860 г. сдал магистерский экзамен, и В. И. Григорович рекомендовал его для приготовления к профессорскому званию. В 1861 г. Петровский был утвержден сверхштатным преподавателем по кафедре истории и литературы славянских наречий и в том же году был послан в командировку «с ученой целью в европейские славянские земли» — Пруссии, Австрии и Венгрии — для дальнейшего совершенствования в избранной им специальности20. Командировка продолжалась два года, во время которых ученый посетил западных и южных славян. Он работал в архивах и библиотеках Праги, Вены, Прессбурга (Братиславы); побывал в Будине, откуда перебрался в Нови Сад, посетил монастыри Фрушкой горы, город Карловцы, работал в Загребе, Фиуме, Задаре, Сплите, Цетинье, осматривал материалы по литературе в Дубровнике (Рагузе), некоторое время провел в Триесте, на несколько недель задержался в Любляне, затем вновь вернулся в Вену, съездил в Лем-берг (Львов) и вернулся в Россию — через Варшаву, Петербург, Москву, а 17 апреля 1863 г. прибыл в Казань. В славянских землях Петровский разыскивал и изучал древнеславянские письменные памятники, интересовался литературой славянских народов, совершенствовал знание языков. Он еще в России, до отъезда, свободно говорил на всех славянских языках, так что не имел никаких проблем при контактах с сербами, хорватами, словенцами, не говоря уж о чехах и словаках. Хорошо знал он и другие языки — немецкий, французский, итальянский. Все это помогало ему устанавливать контакты с местными учеными, литераторами, политиками, проникать в нужные ему архивы, библиотеки, частные собрания, беседовать с местной интеллигенцией и обогащать свои знания в области как славянских древностей, так и современной литературы и науки. По пути следования из пункта в пункт Петровский приобретал и нужные ему славянские памятники и книги, подготавливая источниковую базу для будущих исследований. О своем путешествии он, как и предписывалось министерством народного просвещения, писал отчеты в Казанский университет и в само министерство. Один такой отчет Петровского был опубликован в Казани в 1862 г.21. Подробный отчет прислал Пет-
ровский и о своем пребывании в Праге, сообщив в нем не только о своих занятиях, но и затронув ряд общих вопросов. Он характеризовал уровень развития филологической славистики22, а также деятельность отдельных ученых, например, К. Я. Эрбена, Я. Вртятко и др. Сравнительно подробно описана в отчете деятельность Эрбена и подготовка им издания собрания чешских сказок. «Этому почтенному представителю чешской науки и литературы я очень многим обязан за его указания в моих занятиях старым и новым языком чехов», — писал Петровский23. Он также перечислил некоторые важные работы чешских ученых и культурных деятелей, вышедшие в свет в период его пребывания в Праге. Указаны в частности последний том «Истории чехов» Ф. Палацкого, труды В.Томека, Йозефа и Герменегильда Иречков, М. Гатталы. Автор отчета говорит и о подлинности Краледворскон рукописи, упоминая о начавшейся полемике по этому поводу. Затем Петровский перечисляет издающиеся в Чехии научные журналы, характеризует в целом чешскую журналистику, главным образом газету «Глас». Славист сообщает, что в газету «День», выходящую в России, он написал несколько писем о чешской журналистике, преимущественно по поводу переселения чехов в пределы Российской империи и «вредных стремлений» клерикальной партии, «к сожалению, еще существующей в отечестве Гуса»24.
Далее Петровский пишет, что в Праге он посещал лекции лужицких наречий в Лужицком отделении Пражской семинарии. Затем казанский стажер докладывает о своем изучении истории Венгрии, характеризует литературу словаков и сообщает, что для газеты «День» написал статью «Мадьяризм и словаки». Далее речь идет о работе в библиотеках Францисци и Паулини, об осмотре библиотеки Сербской Матицы в Нови Саде и просмотре «Сербской Летописи» (там же). Петровский совершил несколько экскурсий в близлежащие сербские колонии. Далее в отчете говорится о его пребывании в Нови Саде, на Фрушковой горе, где он обозрел монастырские библиотеки и рукописи. Затем в отчете указано, что стажер познакомился с трудами Даничича и Янко Шафарика по истории Сербии, говорится о возможности приобретения славянских книг за границей для библиотеки Казанского университета, на что он получил от последнего 500 рублей. — Весьма интересно в отчете Петровского сообщение об изучении им словацкого языка и литературы. Он пишет: «Из Праги через Брно, Вену и Прешпорк (т.е. Прессбург, Братиславу. — Л.Л.) ...я прибыл в Пешт Будин, где положил себе задачей не только ближе познакомиться с языком словаков (до сих пор не установившимся в своих литературных формах благодаря множеству различных оттенков — смотря по соседству с теми или другими неславянскими
наречиями), но и познакомиться с литературного деятельностью словаков, преимущественно со времен Л. Штура... принявшихся за разработку своего книжного языка. В новой литературе словаков, как и других славянских племен за исключением русского и польского, я заметил то же самое явление: патриотизм всюду заменяет талант (за исключением произведений Сладковича и Калинчака) и эрудицию. Но от словаков трудно было и ожидать большего — и по молодости их литературных стремлений, и по исключительному политическому положению». Отметив далее, что он изучал историю Венгрии и написал для газеты «День» статью «Мадьяризм и словаки» 25, Петровский продолжает: «Моим занятиям в изучении новорожденной литературы словаков предстояло бы неодолимое препятствие, заключающееся в отсутствии публичных библиотек и кабинетов для чтения, содержащих в себе произведения словацких писателей, если бы внимательность вождей современного движения словаков не устранила этого неудобства: редактор „Пешт-Будинских ведомостей" (весьма серьезной политической газеты) г. Францисци (известный в литературе более под именем Я. Римавского) и г. Паулини, редактор беллетристического журнала „Сокол", дали мне право вполне располагать их библиотеками, заключающими в себе полное собрание всего вышедшего на словацком языке, а равно и всего напечатанного (к сожалению, очень немногого) на южно-русском языке в пределах Угрии», — сообщает он26.
Из «Пешт-Будина» М. П. Петровский переехал в Нови Сад — центр литературно-ученого движения австрийских сербов, где имел возможность сойтись с деятелями старого и нового поколения сербского культурно-национального движения и немногочисленными «учено-литературными произведениями» австрийских славян. И в других городах австрийских южных славян Петровский изучал их духовную культуру. Так, л словенской газете «Клатийске инроканденске Новицы» была напечатана заметка о пребывании в октябре — ноябре 1862 г. ученика В. И. Григоровича, русского ученого из Казани М. П. Петровского в Любляне, где он провел много дней в библиотеке и поставил ее по богатству славянскими книгами и рукописями на второе место в Австрийской монархии после Пражской библиотеки. Вместе с тем он выразил сожаление, что в лицейской библиотеке Любляны имеются не все словенские книги, выпущенные за последнее время 27.
Путешествие Петровского практически подготовило его к преподаванию славистических дисциплин в Казанском университете. Приобретенные знания, знакомство и связи со славянским миром способствовали впоследствии тому, что Петровский всегда был в курсе событий литературной жизни славян.
Особенно тесные контакты сложились у казанского слависта с чешскими учеными — А. Патерой, Й. Коларжем, Й. Первольфом и др. (всего около полутора десятков). Дальнейшая научная и публицистическая деятельность Петровского сосредоточилась в значительной мере вокруг чешских сюжетов. Уже в 50-е гг. он публиковал в русских периодических изданиях, например, в «Русской беседе», переводы народных песен и стихов ряда славянских поэтов. Это были образцы чешского и словацкого народного творчества, произведения Я. Кол-лара, Ф. Л. Челаковского и др. Чехия вообще привлекала Петровского больше всего, он очень высоко оценивал ее культуру. «Личные сношения с ее обитателями всегда поддерживали мои слабые силы и прочную веру и уверенность в возможности обновления Руси единственно воздействием ученого талантливого элемента Австрии», — писал он28.
В 1861 г. вышел в свет первый сборник стихотворных переводов Петровского — «Отголоски славянской поэзии». Сразу же русская демократическая печать напала на книгу Петровского. А. Н. Пыпин в журнале «Современник» высмеял изложенные в предисловии к сборнику мысли М. П. Петровского как панславистские, а подбор произведений славянской литературы для перевода М. П. Петровским квалифицировал как односторонне славянофильский2Э.
Несовпадение позиций «Современника» и Петровского по славянскому вопросу было по существу продолжением идейной борьбы между «западниками» и «славянофилами». Приведем некоторые ее образцы. В предисловии к «Отголоскам» Петровский пишет: «В настоящую пору, когда славянский мир начинает пробуждать сочувствие в русском обществе (в Европе уже давно интересуются славянами), может быть нелишним и появление настоящей книжки. В Австрии очень нередко выходят подобные сборники немецких переводов из славянских поэтов. В этом отношении не стыдно было бы хоть не отстать даже и от австрийских славянофилов». Рецензент «Современника» усмотрел в этих словах проявление панславизма, адепты которого даже поэзию обращают в орудие этого течения; «отголосками песней славянской музыки они хотят растрогать наши каменные сердца, исторгнуть (т.е. удалить, — Л.Л.) из них ненависть к славянам и пробудить сочувствие и любовь к ним», — писал он. Но это сочувствие, по мнению рецензента, вовсе не нужно «вызывать», так как оно и без того имеется в русском обществе. Что же касается австрийцев, продолжает Пыпин, то они стремятся удержать славян в единой австрийской семье; славяне же желают прервать с ними «семейные связи» и начать самостоятельную жизнь. «Русские панслависты стремятся возбудить в нас австрийскую любовь, чтобы мы выражали желание быть со славянами в одной общей семье. Таким об-
разом, из одной семьи славяне попадут в другую, и им не удастся пожить своим домом и насладиться собственным хозяйствованием. Теперь панслависты, вопреки австрийцам, любят поэзию, но когда все славянство соединится „в единую великую семью", они будут косо посматривать на попечение славян о своей поэзии, и славянам придется жить не припеваючи и самостоятельно, а с покорностью и подчинением», — говорится далее в рецензии. Этого не понимают славянские поэты и все вообще славяне, поэтому они и сочувствуют панславистам, видя в них своих благодетелей. Таким образом, дружба и любовь славянских поэтов основывается на недоразумении, — так заключает Пыпин свой отзыв. В рецензии есть еще следующие слова: «Какова бы ни был цель панславизма, посмотрим, как достигают этой цели „Отголоски славянской поэзии", способны ли они пробудить в русском обществе сочувствие к славянскому миру и его поэзии. Если в славянской поэзии нет произведений лучше тех, какие приведены в „Отголосках", и если переведенные так же хороши и в оригинале, как в переводе, то действительно славянская поэзия достойна жалости, и „Отголоски" ее способны возбудить сострадание к ней, а не то что сочувствие» 30.
Следует констатировать, что первая часть этой рецензии имеет мало отношения к взглядам Петровского — он не был панславистом такого типа, против которого автор рецензии направлял свой сарказм. Ни в публицистических работах, ни в научных сочинениях, ни в переписке М. П. Петровский никогда не высказывал мысли об объединении славян под главенством России. Он был сторонником славянской литературной и культурной взаимности в духе первых славистов дореформенного периода. Воспитанный В. И. Григоровичем, Петровский до конца жизни благоговел перед своим учителем, разделял его романтическое отношение к славянскому литературному и умственному сотрудничеству, а в своих работах о Григоровиче подчеркивал именно эти черты его мировоззрения как главные и позитивные. Один из биографов Петровского отмечал, что этот ученый был человеком 50-х гг.: «Люди этого времени, столь же пламенные идеалисты, как и их учителя (люди 40-х годов), отличаются от последних меньшим теоретизмом и абстракцией в мышлении и более фактическим изучением культуры и общественности в прошлом и настоящем русского народа и его взаимных отношений к западным романо-германским племенам и соплеменным нам славянам. Это были новые „западники" и „неославянофилы"»31. Таким образом, публицистический пафос рецензента Пыпина был направлен не по адресу; он просто воспользовался очередной возможностью выступить против своих идейных противников. Что же касается второй
части рецензии Пыпина, где говорится об одностороннем наборе произведений славянских поэтов, то это замечание вполне справедливо. В рецензии на «Отголоски», помещенной в журнале «Отечественные записки», также отмечалось, что выбор произведений для перевода оказался непродуманным и случайным; но сами переводы признавались удовлетворительными, а издание сборника — «полезным и необходимым» 32. Впрочем, у читающей публики сборник успеха не имел, о втором его издании не могло быть и речи 33.
М. П. Петровский учел критику и стал обращать более серьезное внимание на отбор произведений для перевода. В 1861 г. появляется перевод «Тирольских элегий» К. Гавличка34, а позднее и находившейся под запретом сатирической поэмы того же автора «Крещение св. Владимира». Переводами произведений славянских писателей Петровский занимался практически до конца жизни, в их числе были сочинения К. Я. Эрбена и Вожены Немцовой, Ивана Неруды, Яна Коллара и др. К концу своего творчества Петровский обратился к переводам прозы чешского беллетриста К. В. Райса. В 1899 г. он опубликовал в Казани его роман «В чешской школе», а затем еще два его рассказа — «Один из многих» («Русская мысль», 1901, № 12) и «Бруль-ка» (Там же, 1903, № 5).
Петровский переводил на русский язык произведения не только чешской, но также и польской, сербохорватской, болгарской литературы, как и литературы неславянских народов. Болгарские и словенские народные песни, стихотворения сербских поэтов (Мажуранича, Боговича, Прерадовича и др.), словенских (Прешерна, Цангара) и чешского поэта Тупы (Яблонского) были помещены в переводе Петровского в сборнике «Поэзия славян» (1871). Славянофильская «Беседа», выходившая в Москве, встретила появление антологии самым положительным отзывом. Рецензент «Беседы» считал, что собранные в антологии образцы славянской поэзии свидетельствуют об идеалах славян, об их патриотизме и любви к своему народу.
М. П. Петровский подошел к этому сборнику не только как переводчик, но и как ученый-славист. В письме к Гербелю от 27 ноября 1871 г. он писал: «Главный недостаток книги — это известного рода „полнота", с одной стороны, и неполнота, с другой. Многие имена, Бог весть зачем, появляются в Вашей книге, а некоторых необходимых нет; или из некоторых замечательных поэтов приведены до того незначительные отрывки, что они не могут дать никакого понятия о писателе, или дают превратное. <...> В выборе писателей и их произведений редакция, конечно, руководствовалась мнением самих славян, но, говоря откровенно, составители всех славянских хрестоматий — плохие судьи в этом деле. Мне не только известны все подоб-
ные хрестоматии, но и все составители их лично. Для того, чтобы выбор поэтических произведений имел объективное художественное значение, составителю нужно быть поэтом, а посему только известная русская хрестоматия Щербины 35 и удовлетворяет предположенной цели. У других славян нет ничего подобного; везде благодаря их незавидному политическому положению (их пресловутому конституционному животу36), везде погоня за патриотической фразой, иногда прикрытой неглубокой таинственностью, а чаще и ничем не прикрытой, бесформенной, неуклюжей. <...> Пусть восхищается известная доля чехов какой-нибудь „коваржской" песнью Ригера, но для русской публики в ней ровно ничего нет! <„> А стихотворения Ша-фарика, Палацкого, Кастельца? Нет, лучше бы их именам вовсе не появляться в Вашем сборнике! А то пожалуй просвещенная Русь вообразит, что они первостепенные поэты и будет судить о них по переводам их стишков! Не говоря уже о легионе имен, без которых, право, обошлась бы Ваша книга37».
Публицистическая деятельность Петровского тоже началась еще до его командировки за границу. В 1859 г. он опубликовал статью «Библиографический обзор современной журналистики в Австрии» 38. В ней автор рассматривает периодические славянские издания — журналы, газеты, альманахи, — в которых звучит «струя славянской взаимности». О науке славян Петровский был невысокого мнения, он говорил: «Среди криков желанной свободы и мнимого торжества над чуждым гнетом редко слышится здоровый единоспасительный голос науки, долженствовавший в так называемых интеллигентных классах направлять движения народных идей. Почти все живое и деятельное ударилось в политику, не замечая, что среди разрозненных славянских интересов, среди центробежных и центростремительных теорий их вождей нет выхода на вольный свет. Сознание славянами их настоящих сил должно состояться в науке, сделавшейся единственным сосудом, хранящим все залоги будущности славянина; в науке, дающей широкое понятие о славянской народности онемечиваемых поколений, — в науке, сделавшейся синонимом самосознания, на единственно верном пути к сближению и умственной взаимности с братьями, разделенными историей39». Поэтому Петровский выделяет те органы печати, которые «увлекаются» изучением старины, археологией, древним бытом, а не настоящим положением народных масс. Самой живой идеей современности Петровский считает обращение к старине, что было характерно вообще д ля славянофильской публицистики.
Статьи в российские славянофильские издания Петровский писал и находясь в ученой командировке за границей. Так, в газете «День» были в 1862 г. опубликованы его «Письма о Чехии» 40.
Как уже упоминалось, в период своего пребывания в Пеште и Прессбурге М. П. Петровский основательно изучал положение словаков и состояние их литературы. По этим вопросам он посылал в газету «День» свои «Письма из Песта», опубликованные в 1862 г. под названием «Мадьяризм и словаки»41.
Возвратившись в 1863 г. из заграничной командировки, Петровский стал единственным преподавателем славяноведения в Казани, поскольку В. И. Григорович ушел в отставку. Петровский занял кафедру, оставленную Григоровичем, в должности «преподавателя», так как не имел еще магистерской степени. В 1866-1867 гг. он опубликовал в «Ученых Запасках Казанского университехе» свою магистерскую диссертацию «Материалы для славянской диалектологии», которую однако не закончил и к защите не представил42. Для этой работы автор использовал громадный материал, пересмотрел массу сборников и периодических изданий и дал очень ценный для своего времени свод характерных черт каждого рассматриваемого «наречия»: болгарского, сербохорватского, словинско-хорватского, чешско-морав-ского, верхнелужицкого, нижнелужицкого. «Образцы живой славянской речи», составленные Петровским43, являлись интересной хрестоматией, которой можно было пользоваться как для перевода, так и для изучения диалектических особенностей славянских языков.
Впрочем, самого Петровского работа не удовлетворила, и 6 ноября 1866 г. он писал А. Патере: «В Ученых Записках Казанского университета печатается моя работа „Материалы для славянской диалектологии", которая так мне не нравится, что я даже не хочу пускать в свет отдельные ее оттиски. Только для приятелей оттисну несколько экземпляров. Немедленно по окончании печатания примусь за разработку своей работы»44. Но ни переделки, ни нового издания не последовало.
В качестве преподавателя славистики Петровский читал в университете следующие курсы: характеристика славянских наречий; история славянских литератур; введение в изучение славянской филологии; обозрение церковнославянского, новоболгарского и сербского языков; особенности хорутанского и сербского языков; особенности чешского, польского, верхне- и нижнелужицкого и русских наречий. На 3 и 4 курсах Петровский давал обзор польской письменности, а также письменности сербов и хорутан. Об объеме и содержании этих курсов сведений найти не удалось, но сам Петровский в 1863 г. писал А. Патере: «Я читаю в университете курс истории и литературы славян и обозрение славянских наречий. О том, в каком объеме читается сие последнее в Казани, Вы можете судить по литографированным лекциям Григоровича, завезенным мне в Прагу Масловым»45.
Студентов у Петровского было мало, что объясняется трудностью специализации по читавшимся им дисциплинам. Рекомендуя одного из своих учеников — И. А. Снегирева — для приготовления к профессорскому званию, Петровский отмечал, что трудно рассчитывать на появление человека, который посвятил бы себя столь сложной дисциплине, обнимающей и сравнительную грамматику всех славянских наречий, и историю литературы всех славянских племен, и славянские древности или «первобытную историю всех славян» 46. В 1872 г. Петровский по семейным обстоятельствам (болезнь отца) оставил службу в университете и уехал из Казани. Историю славянских литератур читал в это время его бывший слушатель С. Булич.
В 1874 г. М. П. Петровский стал преподавателем Казанского университета по кафедре славянской филологии. Об этом свидетельствуют официальные документы 47, а также письмо Петровского Патере от 16 января 1875 г. из Казани, в котором читаем: «Я приглашен снова в университет и читаю лекции частным преподавателем. Это предложение принято мною только потому, что зиму я должен прожить в Казани».
Но Петровский задержался в университете на целых 9 лет. В 1875 г. совет Казанского университета «за ученые труды и многолетнюю деятельность» возвел Петровского в степень доктора славянской филологии honoris causa и 27 мая избрал его ординарным профессором по кафедре истории и литературы славянских наречий. Как указывают его биографы, в этот период своей педагогической деятельности профессор М. П. Петровский сосредоточился на истории славянских литератур, а славянские языки преподавал с 1877 г. вернувшийся из-за границы И. А. Снегирев (на положении приват-доцента).
М. П. Петровский читал литературу польскую и серболужицкую, далматинскую, сербскую (с начала XVIII в.), болгарскую, а также хорватскую я "словенскую. Преподавал он также славянские древности, читал историю болгар, историю чехов до 1620 г. и историю польского народа до конца XVI в. — наряду с курсом польской историографии48. Уделяя много времени подготовке лекций, Петровский стремился приобретать новейшую литературу и постоянно просил А. Патеру присылать ему свежие издания. В своей преподавательской практике Петровский уделял большое внимание серболужиц-кому языку и литературе. Они характеризовались в его лекциях; а в одной из статей о Петровском встречается известие, что студент Булич даже написал работу на тему «История языка и литературы лужичан» 4Э. Заметим, что в преподавании славянских языков и литератур Петровский точно следовал программе учебного процесса кафедры славянских наречий.
Наряду с работой в университете Петровский преподавал славянские языки и в других учебных заведениях. Таким образом, он стремился помогать распространению знаний о славянах.
В Казанском университете Петровский проработал до 1885 г., а 6 октября этого года был по собственному прошению уволен. Биографы начала XX в. полагают, что причиной раннего уходы Петровского было введение в 1884 г. нового устава, по которому — при небольшом числе студентов историко-филологического факультета в Казани — невозможно было нормально поставить преподавание славяноведения 50.
Ко времени отставки Петровский был уже известным ученым. Особенно усиленно он разрабатывал сюжеты по древней церковнославянской литературе. Это — отдельные мелкие исследования и заметки, а также издания произведений церковнославянской литературы в переводах, преимущественно по сербским спискам. К изучению памятников письменности Петровский подходил весьма тщательно и работал над ними подолгу. Свидетельством тому служит, например, обращение казанского слависта к Патере за рядом уточнений. Так, в июне 1883 г. Петровский обсуждает с Патерой качество текста о Брунцвике — присланный его не устраивает (он «плоховат»); далее он пишет: «Дивлюсь только тому, что многократные мои поиски в Праге изделий (т. е. изданий. — Л. Л.) Ганки постоянно встречали неудачу. Почти все труды Ганки удобоприобретаемы и у меня имеются, а Брунцвика никак не попадалось. Я уже просил О. И. Ко-ларя поискать для меня эту взацность (т.е. редкость. — Л.Л.). Русский текст Брунцвика по рукописи, мне принадлежащей, я обработал тщательно, но не мог придти к положительному выводу — с какого текста оригинала сделан перевод, хотя и доказано, что несомненно с чешского подлинника, а не с польской переделки или перевода, как привыкли у нас думать о позднейших литературных явлениях светского характера» 51.
Для истории славянского языкознания и литературоведения представляет также интерес — кроме «Материалов для славянской диалектологии» — и перевод «Истории сербо-хорватской литературы» И. В. Ягича (1871), а также рецензия Петровского на издание собрания сочинений П. Й. Шафарика 52.
Для истории славяноведения в России весьма ценными, не утратившими научного значения и в настоящее время, являются работы М. П. Петровского о жизни и трудах его учителя В. И. Григоровича. Благодарный ученик проявил не очень часто встречающееся благородство, осветив деятельность одного из основателей славяноведения в России на материале источников и в соответствии со своими взглядами на историю науки о славянах в целом.
Первой работой Петровского о В. И. Григоровиче явилась рецензия на вышедшее в 1877 г. второе издание труда последнего «Очерк путешествия по Европейской Турции»53. Главное место в рецензии занимают сведения о жизни Григоровича, которая представляется Петровскому достаточно драматичной, ибо его труды «ценимы были по достоинству только незначительным числом лиц», понимавших значение идей и открытий ученого54. Автор рецензии констатирует, что Григорович трудился вдали от центров ученой деятельности, а это было не только несправедливо, но и отрицательно влияло на развитие науки, так как Григорович не успел обнародовать «может быть и десятой доли своих открытий». — «Пока он жил и действовал, — подчеркивается далее в рецензии, — его игнорировали собратья по оружию. Изредка, в общих выражениях, почтительно отзывались о нем по поводу какого-нибудь его открытия, а затем снова усердно отмалчивались до нового труда, о котором нельзя же было все-таки не сказать двух слов, чтобы пополнить какой-либо красноречивый отчет о своей деятельности» 55.
М. П. Петровский отмечает, что лучшие свои труды Григорович опубликовал в Казани. К ним принадлежит и «Путешествие по Европейской Турции». Книга составлена по отчетам, которые представлялись Совету Казанского университета, и содержит материал высокой степени достоверности. Петровский подчеркивает, что книга открыла ученому миру массу «дотоле неизвестных древнеславян-ских памятников болгарской и сербской редакции, которым суждено было впоследствии занять много страниц в истории древней письменности южных славян»56. Между тем, хотя книга Григоровича и вносила в науку славяноведения массу нового материала, без усвоения которого немыслима история литературы восточных славян, она была в 1848 г. издана мизерным тиражом и «читать ее могли лишь несколько десятков лиц; но публике, привыкшей глотать пережеванную пищу, книга Григоровича, переполненная библиографическими указаниями неведомых миру славянских и греческих рукописей, представляла тяжелый неудобоваримый материал» 57.
В этой оценку книги Григоровича М. П. Петровский уловил главное ее значение: стать справочником и источником для всех, кто интересуется древнеславянской письменностью, литературой, языком; это действует и до настоящего времени.
В следующей статье о Григоровиче, опубликованной в 1883 г.58, Петровский рисует картину подготовки Григоровича к ученому путешествию и разбирает его наметки этого мероприятия. Освещая деятельность Григоровича в ее казанский период 5Э, Петровский наиболее ярко зарекомендовал себя как сторонник теории славянской
взаимности при российском первенстве в культурном процессе и при большой антипатии к немцам. Очерк начинается с утверждения, что славянский мир стал поглощаться миром немецким, но чехи и мора-ване восстали на защиту славянства; они стали также и изучать славян. Автор характеризует деятельность Добровского, который, по его мнению, затронул все вопросы славянского языкознания и подал последующим ученым пример того, как следует подходить к пересмотру всех данных науки. Кратко остановившись на главных трудах большинства зарубежных и русских ученых, которые были распространителями новых идей в области науки, Петровский далее замечает, что материал древнеславянской литературы «...был не только не обследован, но и не приведен в известность; не ясно было дело и со славянским алфавитом. Для нового исследования этих вопросов нужны были новые материалы. За ними и отправился Григорович» 60.
Изложив на основании документов ныне хорошо известные, но в то время в значительной мере новые факты биографии Григоровича, Петровский останавливается на двух его работах раннего периода — на «Кратком обозрении славянских литератур» (Казань, 1841) и на «Опыте изложения литературы славян в ее замечательных эпохах» (Казань, 1842). «Краткое обозрение...» Петровский называет «прекрасным трудом» и отмечает: «В живой картине, яркой и вполне оригинальной, автор представил судьбы славянской литературы эпохи ее процветания и времени ее упадка у различных народностей и заключил мыслью о взаимности — иногда рациональной, иногда случайной — между славянскими явлениями в мире слова» 61.
Что касается «Опыта изложения литературы славян,..», представлявшего собой магистерскую диссертацию Григоровича, то Петровский подчеркивает: «В труде этом, обнимающем литературные явления у славян с IX до начала XV в., Григорович дал образец того, как следует излагать судьбы литературы при той взаимности между ними, которая громко говорит о солидарности духовных интересов всего славянского племени» 62. Далее автор подробно разбирает содержание диссертации. В качестве ее недостатка он отмечает, что диссертант напрасно не воспользовался трудами ни Мацеевского, ни Шафарика. Заключая свою оценку, Петровский констатирует, что «труд Григоровича при жизни его прошел незамеченным в ученой литературе. Его ставили даже на одну доску с жалкой компиляцией Тальви», но после смерти ученого эту работу оценил Котляревский63.
Отзыв Петровского о диссертации Григоровича явно необъективен. Современникам, да и славистам более позднего времени, была хорошо известна отрицательная оценка П. И. Прейсом диссертации Григоровича, так что едва ли прав его ученик, обращая внимание
только на идею славянской взаимности, красной нитью проходящую через труд Григоровича, и умалчивая о тех промахах, которые подметил Прейс. Заметим, что в 1897 г. Петровский опубликовал рецензию Прейса на диссертацию Григоровича64. К этой публикации он добавил также ответ Григоровича Прейсу в виде «Донесения» казанского профессора от 2 июля 1843 г., которое было представлено попечителю Казанского учебного округа Мусину-Пушкину; здесь Григорович не соглашается с критикой Прейса.
Петровский обнародовал также письма Прейса к Срезневскому и статью последнего «На память о Бодянском, Григоровиче и Прейсе». Рецензия Прейса и ответ Григоровича взяты были Петровским, как он указывает, из актов Казанского университета. Своих комментариев к документам Петровский не приводит.
Представляется, что уже в противоположности взглядов Прейса и Григоровича на развитие литературы у славян до середины 40-х гг. XIX в. можно усмотреть начало той борьбы между «западниками» и «славянофилами», которую продолжали в пореформенный период А. Н. Пыпин, с одной стороны, и В. И. Ламанский, с другой. Петровский был в том лагере, который возглавлялся Ламанским, хотя между этими учеными и существовали разногласия по ряду принципиальных вопросов.
Что касается статьи М. П. Петровского «В. И. Григорович в Казани», то кроме изложения материла о ранних работах Григоровича в ней автор подробно освещает его путешествие в Европейскую Турцию и открытие им древнеславянских памятников, в результате чего, по мнению Петровского, «мысль о древности глагольского алфавита, поддержанная открытием глаголических памятников на юго-западе Болгарии, все более и более приобретала вероятие у Григоровича; но несмотря на свои открытия и находки, вполне уже опровергавшие мысль Добровского и его последователей о позднейшем изобретении глаголицы, наш ученый еще не решался тогда высказать мысль о древности глаголицы сравнительно с кириллицей»65. Осветив вопрос о том, какие рукописи нашел Григорович в Румынии, в Любляне, в архиве Венеции, какую работу выполнил в Загребе, М. П. Петровский констатировал, что в Праге «вместе с Шафариком, в трудах которого сошлись все лучи света славянской науки, Григорович проштудировал все свои рукописные драгоценности, вывезенные из-за Дуная. В последующих трудах своих Шафарик уже не мог обойтись без открытий Григоровича» 66.
Полностью соглашаясь с последним утверждением Петровского (ибо аналогичные данные имеются, в частности, также и в переписке между Шафариком и Григоровичем 67), подчеркнем, однако, что Гри-
горович ббльшую часть открытых им рукописей переправил в Россию еще до посещения им Праги, так что с Шафариком они штудировали далеко не все памятники, которыми располагал Григорович.
Оценивая сочинение Григоровича «Очерк путешествия по Европейской Турции», Петровский констатировал, что оно «открыло новый материк с неведомыми до того обитателями. Вся история древ-неславянской письменности, все исследования об языке восточной половины Балканского полуострова должны были принять новый вид. Постройка их должна была производиться из того вновь открытого материала, который лежал в забросе до прибытия туда нашего ученого славянина» 68.
Затем Петровский освещает деятельность Григоровича по возвращении из путешествия в Казань. Эта деятельность выражалась в чтении лекций не только в университете, но и в «Казанском обществе любителей отечественной словесности», действительным членом которого Григорович был избран в 1847 г. В 1861 г. Григорович прочитал «Речь о значении церковно-славянскош языка», где выразил мысль о более древнем происхождении глаголицы в сравнении с кириллицей и высказал свою аргументацию по этому поводу. Кроме того, Григорович, по сведениям М. П. Петровского, читал публичные лекции, и в 1861 г. напечатал программу трех из них: О возникновении славянской письменности у болгар; О сочувствии южных славян к преобразованиям Петра Великого, выраженном в их словесности; О Яне Амосе Коменском. «Чтения Григоровича посещались очень немногими. Восточный город относился равнодушно к славянским штудиям ученого», — констатирует Петровский69. Остановившись на работах Григоровича по древнеславянскому и церковнославянскому языку, Петровский заключает: «Последним произведением Григоровича была его речь, произнесенная на древнеславянском языке во время празднования 1000-летия Руси. В 1863 г. Казанский университет поднес ему диплом на степень доктора славянской филологии» 70; а в 1865 г. Григорович уже работал в Новороссийском университете.
В своих работах о В. И. Григоровиче М. П. Петровский создал идеальный образ ученого, человека, учителя, «тихого гения», непризнанного и гонимого при жизни. Не соглашаться с этой панегирической характеристикой побуждают нас несколько причин. Из других источников видно, что непопулярность лекций Григоровича объясняется не только малым интересом общества Казани к славянским предметам, но и личными качествами ученого, не располагавшими к тому, чтобы он мог иметь много учеников. Безусловная высокая ученость и фанатичная преданность науке не могли быть оценены по достоинству молодыми студентами, которые всегда первоначально
оценивают внешнюю сторону лекций профессора, их занимательность, и лишь со временем — их глубину и значение. В. И. Григорович, по воспоминаниям современников, не отличался большими ораторскими способностями. Его личные психологические качества — робость, застенчивость, самоуничижение, скрытность — не располагали к общению. Известности открытий и идей Григоровича не благоприятствовали общественные условия в России: господство цензуры — в том числе церковной, малое количество научных изданий, консервативность провинциальных нравов и т. п. Специалистами отмечались и недостатки в работах Григоровича. Всего этого М. П. Петровский решил не касаться, для своего очерка он подобрал соответствующие его взглядам источники и нарисовал односторонне идеальный образ учителя. Однако значение новаторской деятельности Григоровича в науке о славянах, его научные подвиги М. П. Петровский оценил правомерно, что и подтвердило дальнейшее развитие славяноведения, особенно в XX в.
В 1893 г. М. П. Петровский опубликовал еще одну статью о Григоровиче 71. Писал он и о других славистах 72.
Уйдя в отставку в 1885 г., М. П. Петровский еще 46 лет работал в области славяноведения. Биографы насчитывают 68 названий его работ, включающих научные и публицистические труды, а также переводы. В декабре 1895 г. М. П. Петровский был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук, а в 1900 г. — заграничным членом Чешской Академии наук и искусств в Праге 73.
В научной и педагогической деятельности Петровского большую роль играли его контакты со славянскими учеными и работа в библиотеках и архивах славянских стран. Выше отмечалось, что Петровский не раз выезжал за границу. Но чаще всего он посещал Прагу, подолгу живя в этом городе, считая его самым высоким по культуре славянским центром. В Праге Петровский был 8 раз. Много лет он вел переписку с целым рядом славянских деятелей. Наиболее интересными представляются его письма к А. Патере, охватывающие период более чем в 40 лет. Основным содержанием писем являются заказы на приобретение книг по славяноведению, которые Петровский получал через Патеру практически из всех славянских стран. Казанский славист посылал чешскому ученому обширные списки изданий, в которых нуждался; в значительной мере благодаря именно услугам Патеры Петровский сформировал свою славянскую библиотеку, а также пополнил библиотеку Казанского университета славистической литературой.
Петровский регулярно информировал общественность о новинках литературы о славянах, выходившей в России. Так, в письме от
23 декабря 1865 г. он сообщает: «На Руси — по обыкновению — трудов по славянщине весьма мало; недавно только вышли в свет: 1) Обозрение югославянских (древнейших) памятников Срезневского, 2) Кирило-Мефодиевский сборник (под редакцией Погодина). Это последнее издание лучше всех книжек, изданных под тем же названием у Вас в Австрии. В него вошли материалы и исследования и прежде изданные, и новые. Словаря Даля вышел 12-й выпуск, которым оканчивается второй том издания. В „Чтениях" (Бодянского) печатается превосходное собрание песен Галицкой и Угорской Руси, собранное Головацким». — А 15 февраля 1867 г. Петровский извещает Патеру, что «Срезневский помещает в приложении к Ученым Запискам Академии „Сведения о малоизвестных памятниках старославянской письменности", — заметки очень любопытны. Интересна и его статья „По поводу издания всеславянского словаря", в которой он высказывает следующую важную мысль, не имеющую шансов понравиться многим филологам, особенно Миклошичу: „Надобно иметь под руками возможно полный набор слов чисто старославянских, древних, не смешанно с теми словами, которые употреблены в памятниках, сохраняющих труды писателей и переводчиков болгарских, сербских, русских. Если основателем общеславянского словаря будет пренебрежено это условие, то в старославянском наречии скроются и смешаются наречия: болгарское, сербское и русское". — Остается желать, чтобы сам Срезневский выполнил такую задачу».
Сообщая о выходе в свет книг своих идейных противников, М. П. Петровский дает волю своей неприязни к ним. Так, об «Очерке истории славянских литератур» А. Н. Пыпина он 13 мая 1866 г. пишет: «Удивляюсь мирному, даже лестному отзыву Národa (чешская газета. — Л. Л.) о книге Пыпина; ведь сей ученый муж, не говоря уже о воззрениях на славянские цуштенда (т. е. нем. Zustände — обстоятельства, условия. — Л. Л.) даже со стороны фактической не смыслит дела! Даже не знает, к какому веку относятся наличные древнейшие памятники славянской письменности! — Почтенная редакция „Современника", в которой такое почетное место занимает г. Пыпин, была и есть тем апостолическим нунцием нигилизма, о котором писал даже Ваш Národ».
Враждебный тон ученого славянофильской ориентации по отношению в Пыпину вполне объясним. Однако, что касается фактических ошибок в книге Пыпина, то на них указывал не один славянский рецензент. Так, при переводе на немецкий язык материала о серболужицкой литературе было внесено столько исправлений по фактическому содержанию раздела, что возник по существу новый текст. Ошибки отмечались также чешскими и югославянскими ре-
цензентами и переводчиками. Следует подчеркнуть, что Петровский значительно превосходил Пыпина в знании фактического материла славянских литератур. А в тексте представления М. П. Петровского для его избрания в Чешскую академию он характеризуется как лучший знаток чешской литературы в России 74. Весьма глубоко был осведомлен Петровский и в вопросах о древнеславянских памятниках.
Наряду с информацией о новых книгах по славистике казанский ученый рассуждал в письмах и о политических событиях в России; так, 6 ноября 1866 г. он пишет: «На Руси так много нового, что сами русские еще не сознают многого, не знают даже о многом. Беспрерывные преобразования сбивают с толку многих реакционеров, и, как прежде обвиняли Русь в застое, так теперь многие с неудовольствием смотрят на реформы, которые шевелят ленивыми мозгами некоторых господ. Заграничная пресса не в состоянии уразуметь много в этом роде, что дает, вероятно, простор „всяким хлюстам" известного рода чесать языки с той стороны, с которой им это выгодно».
Весьма любопытны известия Петровского о новостях в области высшего образования в России. 1 сентября 1865 г. он пишет: «В Одесском университете нет пока ни одного студента на филологическом факультете» и не упускает случая побраниться: «Вот до чего довели возгласы русских прогрессистов о реальном образовании, забывающих о соединенной с ним неграмотности». И далее он сообщает, что в Казани «кипит сильная ученая (11) деятельность, в доказательство чего в конце сего года пришлем к Вам в музей шесть книжек Ученых Записок университета за текущий год. В Москве тоже предпринимается университетом подобное издание. В Киевских Университетских известиях переводится Vergleichende Lautlehre (сравнительная фонетика. — Л.Л.) Миклошича с отсутствием церковного шрифта».
Весьма скептически оценил Петровский перспективы одного из новых учебных'заведений в России: «В Петербурге открыт филологический институт, — сообщает он 28 августа 1867 г. — Насколько я радуюсь этому, настолько же мне грустно, что Институт открыт в Петербурге. По моим соображениям ему лучше было бы быть в Москве, как центре государства. Пока еще ничего не известно, кто будет назначен в преподаватели. Директором назначен Штейнман. Если профессорами будут профессора университета, то проку в этом не будет, потому что дробление сил одного человека не ведет к добру, что и было на деле при осуществлении знаменитого Педагогического института. Многие пожилые деятели Петербургского университета ничего не делали в Педагогическом институте. <.„> Русскую литера-туру будет преподавать в Институте г. Галахов, известный сочинитель истории литературы». Но были у Петровского для Патеры и ра-
достные вести, связанные с успехами лиц славянофильской ориентации. 29 ноября 1867 г. казанский ученый сообщает: «Лавровский издал весьма интересное исследование „Коренное значение в названиях родства у славян". <.„> Филология делает заметные успехи на Руси. Стоит только сличить какую угодно газету в настоящее время с тою же газетою, взятою шесть лет тому назад! Разница громадная! „Русская беседа" и „День" оказали громадную заслугу по уяснению вопросов славянской филологии». И хотя в пореформенный период уже многие издания неславянофильского направления публиковали материалы на славянские темы, Петровский присваивает пальму первенства именно славянофильским органам.
А 13 апреля 1871 г. Петровский информирует чешскую сторону, что «...вся грамотная Русь разделилась теперь на два лагеря: французский и немецкий. Первый лагерь, если и не отличается качеством, зато берет верх количеством, и оба забывают о своих задачах, о русском житье-бытье, а толкуют себе о Берлине и Париже. В числе защитников немецкого элемента встречаются и такие негодяи, как, например, какой-то сотрудник Петербургских Ведомостей (русских), недавно разрушавший в передовой статье панславистов, желающих покорить и обрусить всех славян! Хоть Вы и далеко живете от них, но, конечно, знаете, что таких идей завоевательных ни у кого и никогда на Руси не было, но тем не менее, думаю, и у Вас найдутся люди, которые поверят такому пошлому лжецу, получающему за свои писания по пятаку за строчку! Такие безотрадные выходки только у нас, на Святой Руси, и возможны. Желательно было бы, чтобы чехи не подумали так дурно о русских по одному негодному субъекту <...>. — Недавно вышла в свет книга Ламанского „Об изучении славянского мира на Западе" (название не вполне точно. — Л. Л.) и книга Данилевского „Россия и Европа", в которых весьма хорошо изложены взгляды чисто русских людей на славянство. Но западники петербургские не хотят серьезно относиться к таким серьезным трудам и пишут опровержения на ими самими выдуманные клеветы! Нет, не немцы опасны России, а те петербургские пролетарии, которые выдают себя за русских людей и носят к стыду нашему русские фамилии». Что же касается «чисто русского» направления, то Петровский видит его в журналах «Заря» и «Беседа».
По приведенным примерам из писем Петровского ясно, что казанский славист высказывал своему чешскому приятелю более откровенные суждения, чем мог себе позволить в публицистических статьях и устных выступлениях. Правда, А. Патера большинство оценок русского ученого не разделял, что видно из его корреспонденции с другими учеными, склонными к славянофильству. Дипломатичный
Патера считал возможным доброжелательно относиться к представителям разных направлений в русском славяноведении. Он рано разуверился в подлинности Краледворской и Зеленогорской рукописей, которую защищали большинство его русских корреспондентов, критически относился к Ганке, т.е. своему предшественнику в библиотеке Национального музея, наконец, был австрославистом в вопросах о будущем Чехии. Между Патерой и учеными славянофильствующего толка были расхождения; откровенные высказывания типа тех, которые позволял себе Петровский, не находили отклика у чешского ученого. Патера не высказывал своих мнений по политическим вопросам. Зато он всем русским друзьям помогал в приобретении книг, предоставлял возможность работать в библиотеке музея, а некоторым помогал и прочитывать рукописи, делая и библиографические справки. Каждый русский славист, работавший в Праге, считал Патеру своим другом, приписывая его «ученый энтузиазм» славянскому чувству.
Петровский имел как личные, так и письменные контакты также и с другими учеными славянами. Эти связи были ему необходимы для организации изучения славян в Казанском университете, для участия в развитии русского славяноведения вообще. В то же время письма Петровского (в частности к Патере) дорисовывают его облик как ученого, весьма эрудированного в вопросах славянской культуры, имеющего представление о современной жизни славян, но оценивающего все эти явления с позиций романтика-идеалиста.
В целом же казанский славист внес большой вклад — прежде всего в ознакомление русской общественности со славянскими литературами — благодаря своим переводам поэзии и прозы. Многие из этих произведений были ранее неизвестны в России. Весьма полезными были и публикации древнеславянских письменных памятников и других источников, осуществленные Петровским. Особенно важны для истории русского славяноведения его работы о Григоровиче, публично признавшие значение деятельности одного из родоначальников русского славяноведения не только для отечественной, но и для европейской науки о славянах.
Примечания
1 Биографический словарь профессоров и преподавателей Имп. Казанского университета. Казань, 1904. Ч. 1. С. 149-152; Корсаков Д. А. М. П. Петровский// Исторический вестник. 1912. №7. С. 262-270; Францев В. А. М. П. Петровский [некролог] // Русский филологический вестник. Варшава, 1912. Т. 68. № 3-4. С. 241-243; Харлсшпиев К. М. П. Петровский // Ученые Записки Имп. Казанского университета. 1912. Кн. 8. С. 1-23; По-
пруженко М. М.П.Петровский [некролог]// ЖМНП. 1913. Xsl. Разд. «Современная летопись». С. 24-41; Отчет о деятельности ОРЯС АН за 1912 г. СПб., 1912. С. 28-29.
2 Попруженко М. М. П. Петровский. С. 24.
3 Корсаков Д. А. М. П. Петровский. С. 264.
4 Попруженко М. М. П. Петровский. С. 26.
5 Роода К. И. Чешская литература в русских переводах (50-60-е годы XIX в.) // Славянские страны и русская литература. Л., 1973. С. 141.
6 Там же. С. 143.
7 Там же. С. 156.
8 Ровда К. И. Русские славянофилы и чешская литература (50-60-е годы XIX в.) //Славянские литературные связи. Л., 1958. С. 29-71.
9 Там же. С. 52.
10 В работах: Ровда К. И. Чехи и русские в их литературных взаимосвязях. 50-60-е годы XIX в. Л., 1968; Он же. Россия и Чехия. Взаимосвязи литератур. 1870-1890 гг. Л., 1978; Он же. Поэзия Эрбена в русских переводах //Из истории русско-славянских литературных связей. М.; Л., 1963: Он же. Петровский Мемнон Петрович// Славяноведение в дореволюционной России. Биобиблиографический словарь. М., 1979. С. 267-268.
11 Левин Ю. Д. Н. В. Гербель и его антология «Поэзия славян» // Славянские литературные связи. Л., 1968. С. 95-123.
12 Там же. С. 117.
13 Там же.
14 Булахов М.Г. Восточнославянские языковеды. Биобиблиографический словарь. Минск, 1976. Т. 1. С. 184-185.
15 Славяноведение в дореволюционной России. Изучение южных и западных славян. М„ 1988. С. 222-223, 272.
16 Напр.: Чуркина И. В. Словенское национально-освободительное движение в XIX в. и Россия. М., 1978. С. 373; Она же. Россия и словенцы. Научные связи конца XVIII в. — 1914 г. М„ 1986.
17 Беляева Ю. Д. Литература народов Югославии в России. Восприятие, изучение, оценка. Последняя четверть XIX — начало XX вв. М., 1979. С. 199.
18 Там же. С. 350-251.
19 Биографическая справка написана для представления М. П. Петровского в члены Чешской Академии наук и искусств в 1899 г.
20 РГИА. Ф. 733. Оп. 48. Д. 95. Л. 19-21, 30,49, 66-77.
21 Петровский М.П. Отчет о путешествии по славянским землям // Ученые Записки Имп. Казанского университета по отделению историко-филологических и политико-юридических наук. 1862. Вып. 2. С. 93-102.
22 РГИА. Ф. 733. Оп. 48. Д. 95. Л. 66-77.
23 Там же. Л. 70 об.
24 Там же. Л. 72.
25 Там же. Л. 73 об.
26 Там же. Л. 74.
27 Цит. по: Чуркина И. В. Россия и словенцы. С. 72.
28 Цит. по: Ровда К. И. Чешская литература в русских переводах... С. 142.
29 [ПыпинА.Н. Рец. на кн.:] Отголоски славянской поэзии. М., 1861 // Современник. 1862. № 1. Разд. «Современное обозрение — Русская литература». С. 38-45. Статья не подписана, авторство установлено по материалам библиографии М. П. Петровского.
30 Там же. С. 38-44.
31 Корсаков Д. А. М. П. Петровский. С. 270.
32 Отечественные Записки. 1862. № 1. Разд. «Современное обозрение». С. 44.
33 Второе издание все же было осуществлено Нестором Петровским (сыном) в кн.: Отголоски славянской поэзии. Предисловие и комментарии Н. М. Петровского. Казань, 1913. 212 с.
34 День. 1861. №11.
35 Имеется в виду: Пчела. Сборник, сост. Н. Ф. Щербиной. Изд. 2. СПб., 1866.
36 То есть «конституционной жизни».
37 Цит. по: Левин Ю. Д. Н. В. Гербель... С. 121. Письмо цитируется также в кн.: Ровда К. И. Россия и Чехия. С. 96-98.
38 М.П-ий [т.е. Петровский М.П.]. Библиографический обзор современной славянской журналистики в Австрии // Русская Беседа. 1859. Кн. 3. Разд. «Обозрение». С. 67-100.
39 Там же. С. 100.
40 ...ий [т. е. Петровский М. П.]. Письма о Чехии // День. 1862. № 22. С. 14-16; № 23. С. 14-16; № 24. С. 14-15; № 26. С. 14-15; № 27. С. 15-16 (от 10, 17, 24 марта, 5 и 7 апреля).
41 ...ский [т. е. Петровский М. П.]. Мадьяризм и словаки // День. 1862. № 48. С. 10-14; № 49. С. 12-16 (от 1 и 8 декабря).
42 Петровский МгП. Материалы для славянской диалектологии // Ученые Записки Имп. Казанского университета. 1866. №№ 4 и 5; 1867. № 2.
43 Петровский М. П. Образцы живой славянской речи. Материалы для славянской диалектологии // Ученые Записки Имп. Казанского университета по отделению историко-филологических и политико-юридических наук. 1864. № 2.
44 М. П. Петровский — А. Патере, 6 ноября 1866 г. из Казани // Literärni Archiv Pamatnikü Närodniho Pisemnictvf (Praha). Другие письма M. П. Петровского к А. Патере в этом же фонде.
45 М. П. Петровский — А. Патере, 17 октября (год не указан, вероятно, 1863).
46 Дело. 1872. № 30.
47 РГИА. Ф. 733. Оп. 149. Д. 91. Л. 68-71, 79.
48 Харлампиев К. М. П. Петровский. С. 11,13-14.
49 Там же. С. 15.
50 Там же. С. 17.
51 М. П. Петровский — А. Патере, 19 июня 1883 г.
52 Вестник Европы. 1866. Т. 2 (июнь). Отд. 3. С. 76-90.
53 М.П-ий [т.е. Петровский М.П.]. Письменные донесения В.И.Григоровича из Константинополя и его книга: Очерк путешествия по Европейской Турции. Виктора Григоровича. Изд. 2. М., 1877 // Вестник Европы. 1878. Т. 1.С. 896-906.
54 Там же. С. 896.
55 Там же. С. 896.
56 Там же. С. 904.
57 Там же. С. 897.
58 Петровский М. П. План путешествия по славянским землям В. Григоровича // Русский филологический вестник. 1883. № 3. С. 36-47.
59 М. П-ий [т. е. Петровский М. П.]. Виктор Иванович Григорович в Казани (Библиографический очерк) // Славянское обозрение. СПб., 1892. Т. 2 (май — август). С. 229-264; Т. 3 (сентябрь — декабрь). С. 51-78.
60 Там же. Т. 2. С. 238.
61 Там же. С. 244.
62 Там же. С. 247.
63 Там же. С. 250.
64 Петровский М. Григорович и Прейс. К истории славяноведения на Руси // Известия ОРЯС АН. СПб., 1897. Т. 2. Кн. 3. С. 722-744.
65 Славянское обозрение. 1892. Т. 2. С. 256.
66 Там же. С. 261.
67 См. об этом: Лаптева Л. П. Связи В. И. Григоровича с П. Й. Шафариком (по данным переписки) // Studia bohémica. К 70-летию Сергея Васильевича Никольского. М., 1992. С. 73-83.
68 Славянское обозрение. 1892. Т. 2. С. 263.
69 Там же. Т. 3. С. 73.
70 Там же. С. 74.
71 Петровский М. Первый ученый труд В.И.Григоровича// Русский филологический вестник. 1893. № 2. С. 208-228.
72 Петровский М. П. М. И. Касторский (1809-1866) // Там же. 1900. № 3-4. С. 279-290; Он же. Памяти И. С. Аксакова // Волжский вестник. 30 января 1886 г. № 24.
73 См.: Ustfedni Archiv Ceské Akademie ved a umení v Praze. 2463 Praes 17/12900: 2661. 4/21.11.900. (документы, подтверждающие избрание M. П. Петровского 25 октября 1900 г. заграничным членом III отделения Чешской Академии наук и искусств).
74 Ibid. III tí. 18 listopadu 1899.
