А. Н. Пыпин (1833—1904) и его вклад в славяноведение Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Л. П. Лаптева (Москва)

А. Н. Пыпин (1833-1904) и его вклад в славяноведение

Большое значение для развития славяноведения в России во второй половине XIX в. имела творческая деятельность крупнейшего русского историка литературы и общественной мысли, этнографа и публициста А. Н. Пыпина. Не считая себя профессиональным славистом, Пыпин во многом определял направление исследований так называемого славянского вопроса, который был весьма актуален в России в тот момент, когда Пыпин вступил на ученую стезю. Конец 50-х и 60-е гг. XIX в. отмечены в русской интеллектуальной жизни не только общественным оживлением в результате смены монарха и проведения реформ, но и разделением элементов, участвовавших в общественной жизни на несколько направлений, главным из которых было славянофильское (заявлявшее о себе в разных вариантах) и антиславянофильское, западническое (тоже неоднородное). Наряду с этими направлениями, представители которых излагали свои суждения по вопросам современности и истории, литературы и т. д. в научных сочинениях, философских рассуждениях и публицистических статьях, существовало и третье — официальное — направление, самое мощное по «материальному» обеспечению, т. е. по количеству журналов, газет, специальных изданий, а также государственных и негосударственных учреждений и других средств, находившихся в распоряжении власть имущих. Официальное направление было настроено недружелюбно по отношению к двум первым, а иногда, смотря по обстоятельствам, и враждебно. Каждый гражданин Российской империи, выступавший, как говорили в XIX в., на поприще общественного служения, должен был определить для себя путь, по которому он пойдет. Нет необходимости долго рассуждать о том, что большинство русской интеллигенции пореформенного периода представляло собой верноподданое и законопослушное сообщество, что однако не исключает фрондирования отдельных личностей или даже групп по отношению к власти в разных вопросах текущей жизни. Демократическое движение было весьма скромным, ограничивалось узким кругом лиц и небольшим числом средств пропаганды своих взглядов. Слабость демократических сил в России в рассматриваемый период была результатом не только репрессивной политики государственного режима, но, главным образом, и неподготовленности русского общества, даже образованной его части, к восприятию демократических идей.

Россия только что сбросила феодальные путы; предстоял еще долгий и болезненный путь развития в иных условиях. Западные образцы устройства общества не подходили России, ибо демократические идеи здесь не имели социальной почвы. Конечно, условия в России, сложившиеся в пореформенный период, породили революционных демократов, вклад каждого из которых в эмансипацию русского общества, общественную мысль и культуру трудно переоценить. Но в целом тезис о революционной ситуации в России накануне реформ, так широко пропагандировавшийся в советской литературе, представляется значительным преувеличением, менталитет мыслящей части общества, разумеется, менялся, но не в такой степени, чтобы воспринять идеи революционных демократов. Можно считать, что та часть общества, которая не принадлежала безоговорочно к официальному направлению, представляла собой либеральный лагерь многих оттенков, в разной степени критиковавший существующий порядок и полный внутренних разногласий при оценке наиболее важных процессов в жизни страны.

Как известно, отношение России к зарубежным славянам всегда было предметом повышенного интереса со стороны ученых, публицистов и общественных деятелей. Особенно активизировалось это внимание после Крымской войны. А в 60-х гг. этот вопрос приобрел дополнительную актуальность в связи с польским восстанием 1863-64 гг., образованием Австро-Венгерской монархии и другими событиями и процессами, происходившими в странах, где жили славяне.

Именно к этому времени относится начало творческой деятельности А. Н. Пыпина, внесшего огромный вклад в развитие русской культуры XIX в. в целом, и славяноведения, как ее составной части. Об этом ученом написано много работ. Имя Пыпина было широко известно среди современников. Сведения о нем можно найти в любом справочном издании соответствующего профиля, в энциклопедиях не только русских, но и иностранных. Научные труды Пыпина, основанные, как правило, на использованном ранее материале, отличающиеся новаторским подходом к его осмыслению и неординарностью выводов, не оставляли равнодушными специалистов и находили широкий отклик в печати. Публицистическое творчество Пыпина уже по самому характеру этого жанра, вызывало полемику со стороны его идейных противников и других лиц, причастных к обсуждению того или иного вопроса. Таким образом, в распоряжении исследователя нашего времени, изучающего творчество Пыпина, имеется большой спектр мнений и суждений о нем, исходящих от его современников. Наряду с этим имеется и литература о Пыпине, написанная в связи с юбилейными датами его жизни', с его кончиной2, и работы, оценивающие значение Пыпина,

вышедшие из под пера его коллег младшего поколения. В этом плане весьма интересной представляется оценка Пыпина, подписанная такими учеными как С. Ольденбург, В. Истрин, Н. Никольский, И. Крачковский, Е. Карский, составленная в 1925 г. и хранящаяся в петербургском филиале архива РАН3. Этот документ мало кому известен; во всяком случае, автору этих строк не приходилось встречать в литературе упоминаний о нем. По этой причине и ввиду исключительной полноты имеющейся в нем оценки значения Пыпина, считаем целесообразным привести его текст почти полностью:

«Александр Николаевич Пыпин, — начинают свой отзыв академики, — родился в 1833 г., умер в 1904 г. Высшее образование получил в Петербургском университете по историко-филологическому факультету, который окончил в 1853 г. Впоследствии, по получении степени, он здесь был профессором всеобщей литературы до 1861 г., когда он оставил кафедру, будучи недоволен введенным тогда университетским уставом и правилами для студентов. В 1898 г. за свои ученые труды, которые неоднократно удостаивались академических премий, был избран в ординарные академики, в каковой должности оставался до своей смерти».

«А. Н. Пыпин рано начал научно работать, — говорится в характеристике далее. — Еще на университетской скамье им написаны и напечатаны в 1853-54 гг. сочинение о Владимире Лукине и Словарь к первой Новгородской летописи, и с тех пор его большие и малые труды беспрерывно появлялись в печати в течение его долголетней жизни и даже после смерти, до 1913 г., в общем 1151 труд, что по подсчету Венгерова составило бы около 30 больших томов. Имя покойного академика одинаково известно и историку русской и всеобщей литературы, и слависту, и русскому этнографу, а как сотрудник „Современника" и член редакции „Вестника Европы" в течение 30 лет, А. Н. Пыпин известен каждому образованному русскому человеку, следившему за развитием русского просвещения и общественности в стране. Его многочисленные труды, печатавшиеся большей частью в журналах, впоследствии были переизданы отдельными книгами. Из них главнейшие: „Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских" (СПб., 1857) — тут дана история русской повести, начиная с заимствований из византийских и югославянских источников и кончая попытками русской оригинальной повести XVII в.; труд этот составил эпоху в русской научной литературе и послужил толчком и исходным пунктом для дальнейшей разработки этого предмета. — Таковы же его капитальные труды: „Общественное движение в России при Александре I" (1870), „Белинский, его жизнь и переписка" (1871); исторические очерки: „Характеристика литературных мнений от двадцатых до

пятидесятых годов" (1878), „История русской литературы" (1898, 4 тома) и многое другое. Все перечисленные труды являются ценным вкладом в науку, они богаты новыми материалами и дают цельные картины известных эпох. Разные писатели охарактеризованы больше с точки зрения их общественно-политических взглядов. Сказанное относится не только к таким писателям как Белинский, но даже и к Жуковскому, Пушкину, Гоголю. В „Истории литературы", кроме указания главных литературных течений, дан свод всего деланного в этой области за все предшествовавшее время. Одной из ранних работ Пыпина является «Обзор славянских литератур» (1865), переработанный в 1879-1881 гг. в „Историю славянских литератур". Эта книга (2 тома; сведения о польской литературе принадлежат В. Спасовичу) переведена на немецкий, французский и чешский языки и представляет до сих пор единственное полное изложение тысячелетней истории литературы южных и западных славян. Она замечательна по строго научному методу, что в свое время будило многих славистов приняться за детальное изучение этого предмета.

Не менее замечательна единственная в своем роде „История русской этнографии" (1891), 4 тома, заключающая в себе обозрение этнографического изучения — в широком смысле этого слова — племен великорусского, малорусского и белорусского. Автор, поражающий читателя своей необычайной эрудицией и глубоким знакомством даже с мелочами этнографической литературы, выводит перед нами не только этнографов, но и вообще исследователей русского народного творчества. Без этого труда не может обойтись на один настоящий этнограф, занимающийся славянством.

Из сказанного можно видеть, какое выдающееся место занимает

A. Н. Пыпин, близкий друг и родственник Чернышевского, в истории русской общественности, литературы, просвещения, этнографии, а также истории славянских литератур».

Такое мнение о деятельности и значении А. Н. Пыпина было высказано уже при советской власти, но следует подчеркнуть, что это — суждения ученых дореволюционного склада мыслей и убеждений. В таком же духе характеризовали Пыпина еще и в 1933 г.

B. Н. Кораблев4 и Н. К. Пиксанов5. Позднее оценка ученого изменилась. К нему стали подходить с позиций вульгарного социологизма, обвинять его в идеологической узости, навешивать на него ярлыки «утилитариста», пропагандиста идей русского либерального радикализма6. -

С конца 50-х гг. и в 60-х гг. в литературе стала признаваться прогрессивная роль Пыпина в исследовании проблем культуры, в том числе и славянской7. Однако авторы некоторых работ, на наш взгляд, умаляют теоретическую самостоятельность Пыпина,

полагая, что метдологические основы для правильного понимания славянских проблем выработали А. И. Герцен и Н. Г. Чернышевский, а Пыпин лишь следовал этой методологии8. Не отрицая большого влияния мнений революционных демократов на Пыпина, особенно в период его работы в журнале «Современник», необходимо заметить, что ученый не стал революционным демократом, а имел собственное мнение как о внутренних российских проблемах, так и о славянском движении и культуре. Укажем также, что прогрессивное значение для развития русского общества имели не только представители революционно-демократической мысли, но и другие течения, особенно либерально-демократического толка.

В последние десятилетия XX в. изучение духовного наследия Пыпина оживилось. Появились работа об отдельных сторонах его мировоззрения9 и деятельности|0, анализировались взгляды ученого на отдельные проблемы славянской истории п, разрабатывались документы об откликах на его славистические работы в Германии 12, Чехии13 и других странах. Однако много архивного материала, важного для понимания значения Пыпина в области славянской культуры, еще не введено в научный оборот. Более детального изучения требуют и многочисленные труды ученого. Не до конца изучены и некоторые аспекты его биографии, поэтому есть необходимость остановиться на ряде моментов и исправить допущенные в прежних работах фактические ошибки.

А. Н. Пыпин родился в 1833 г. в Саратове, в семье дворянина. Учился в Саратовской губернской гимназии и жил в это время в семье священника Г. Чернышевского (мужа тетки Пыпина по материнской линии), человека умного, просвещенного и обладавшего значительной и хорошо составленной библиотекой русских и иностранных книг. Н. Г. Чернышевский, двоюродный брат Пыпина, был на 5 лет старше своего родственника, и Пыпин почти три года находился под его непосредственным влиянием. В гимназии Пыпин был выдающимся учеником, поражал товарищей и учителей своими знаниями и начитанностью14. В 1849 г. Пыпин поступил в Казанский университет, где слушал лекции В. И. Григоровича по славянским литературам. В своих воспоминаниях Пыпин говорит, что Григорович открыл перед студентами совершенно неведомый для них мир; до этого времени они не имели понятия о целых народах, их истории, географии умственной жизни и т. д. Славянских книг в Казанском университете не было, и Григорович делился ими со студентами, извлекая их из собственной библиотеки. Так Пыпин познакомился с некоторыми произведениями славянской литература и науки 15. В Казанском университете Пыпин проучился один год, а затем перешел в Петербургский, куда призвал его Н. Г. Чернышевский. В Петербурге Пыпин слушал лекции И. И. Срезневского,

которые также служили возбуждению интереса к славянству. В те годы жизни Пыпина центральной фигурой, вокруг которой сосредотачивались все его интересы, был именно Н. Г. Чернышевский.

В Петербурге Пыпин полностью отдается изучению рукописей, книг, журналов, разнообразной иностранной литературы гуманитарного направления (он был хорошо обеспечен материально, и ему не приходилось, как некоторым другим, бегать по урокам и заниматься всякой мелочной работой, чтобы зарабатывать средства к существованию). По мнению биографов|6, начитанность и лингвистическая образованность Пыпина были поразительны. Он не только читал на разных языках, но и писал на латинском, греческом, французском, немецком, сербском и чешском, о чем свидетельствуют материалы его архива.

Первые труды были написаны Пыпиным в 1852 г. За работу о комедиях Сумарокова и Фонвизина студент IV курса Пыпин получил золотую медаль. В том же году появился первый печатный труд Пыпина — «Словарь к Новгородсокой первой летописи»17, представляющий собой лексикографическую обработку «драгоценного исторического памятника». Как указано в более позднем отзыве РАН о трудах Пыпина, «уже в этом первом опыте виден в авторе развивающийся критик, чуждый иллюзий относительно состояния тогдашнего текста Новгородской летописи. Как полезный труд, он и до сих пор удержал свое значения для историков»18. В 1853 г. Пыпин окончил Петербургский университет со степенью кандидата по разряду общей словесности 19 и был оставлен для подготовки к профессорскому званию по кафедре русской словесности. Еще в студенческое время, как говорится в упомянутом отзыве ОРЯС РАН о Пыпине, «он с жаром принялся за отыскивание в рукописях новых источников для истории одной для того времени малоценной отрасли допетровской письменности. Мы разумеем повести и сказки, обращавшиеся в допетровской Руси и происходящие частично из Византии и с Востока, а частью занесенные через посредство польской и немецкой литературы и отчасти попавшие в хронографы и летописи. Некоторые из них могут по всей справедливости считаться источниками для истории русской народности до Петра Великого». «Первые плоды своих изысканий, — говорится далее в отзыве, — г. Пыпин поместил в 3 и 4 томах Известий ОРЯС. Затем он приступил к составлению обширного сочинения, которое, будучи основано на изучении рукописей, имеет целью расширить знакомство с этою, оставшеюся до сих пор только отрывочно обработанною частью духовной жизни допетровской Руси. При этом по самому существу дела он должен был прибегать к сравнениям с литературами других народов, причем выказал начитанность, которая ясно свидетельствовала о серьезности направления молодого автора.

Этот критический обзор источников под заглавием «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских» был помещен Отделением РЯС в его Записках в 1857 г. Кроме того, Академия сочла своим долгом для продолжения этого богатого по результатам исследования оказать г. Пыпину поддержку при присуждении Демидовской премии». — Затем в «Записке ОРЯС» о Пыпине следует текст разбора книги, данного рецензентом при представлении на премию. Авторы «Записки» считают, что этот разбор объясняет тогдашнее положение науки и, следовательно, определяет место и значение работа Пыпина. «Труд г. Пыпина, — писал рецензент, — дорогой вклад в запас исторических исследований о русской литературе как разработка по той доле памятников нашей древности и старинной письменности, которая доселе всего менее была разработана. Дорожить им мы можем тем более, что он не мог быть веден без особенного самоотвержения, и веден был с внимательностью, достойной подражания... Книга г. Пыпина в том виде, как она вышла в первый раз есть необходимая настольная книга для всякого, кто научно занимается русской историей, а вместе с тем и старославянской литературой»20.

Характеризованная таким образом книга Пыпина21 была им защищена в качестве магистерской диссертации 24 марта 1857 г.22 и принесла ему степень магистра русской словесности23. К исследованному в этой диссертации сюжету ученый обращался еще не раз, опубликовав ряд статей, таких как «Сказание о хождении Богородицы по мукам»24, «Для истории ложных книг»25, «Шемякин суд»26, «О русских народных сказках (по поводу издания Афанасьева)»27. «Заметки по литературной археологии»28. Все эти статьи созданы на основании новых, открытых самим Пыпиным источников и являются своего рода дополнением к магистерской диссертации. Научное значение «Очерков литературной истории старинных повестей и сказок русских» отмечалось и в посмертных работах о Пыпине. Так, Б. Глинский в выше цитированной статье об ученом писал: «Труд этот по всей справедливости считается классическим в нашей литературе и составил в ней в некотором роде эпоху. В этой работе дана у нас впервые история русской повести, начиная с заимствований из византийских и южно-славянских источников и кончая повестями, сложившимися под западным влиянием, и первыми попытками оригинальной бытовой повести XVII в. Автор пользовался рукописными сборниками Публичной библиотеки и Румянцевского музея, в то время еще мало известными и необследованными. Некоторые старинные повести впервые исследованы А. Н., другие („Девгениево Деяние", повесть „О Горе-Злосчастии") даже впервые им открыты. Этот труд Пыпина сделал настоящую эпоху в изучении взятого отдела нашей старой литературы. Перед русской наукой

разом открылась целая неведомая область, одновременно подвергнутая и самому тщательному документальному изучению. По обширности захваченного к изучению материала, по эрудиции и тщательности изучения, труд Пыпина является событием для всей тогдашней нашей науки, только что начинавшей становиться на ноги... „Очерк" Пыпина не только во все последующее время являлся исходным пунктом для каждой специальной работы в области нашей старинной повести, но продолжает вполне сохранять это значение до сих пор»29.

В 1858 г. Пыпин отправляется в командировку за границу на два года для приготовления к профессорскому званию по русской словесности. Он побывал в ряде городов Германии и Италии30, в Париже, дважды посетил Лондон, где встречался с А. И. Герценом, П. В. Анненковым, В. П. Боткиным, И. С. Тургеневым и др.31. Кроме того он посещал Прагу, где провел значительную часть своей командировки. Здесь он общался с деятелями национального возрождения, с писателями, изучал современную литературу, наблюдал общественную жизнь. О своих впечатлениях он сообщал в письмах и в воспоминаниях 32.

Впечатления Пыпина от состояния умственных движений в Праге не вызвали у него особого восторга. Скорее он, наслушавшись в России романтических рассуждений представителей славянофильских кругов о славянской взаимности, был разочарован. «Я уже второй месяц в Праге, ко многому присмотрелся, видел много любопытных людей, интересные вещи, — писал он Ламанскому 19 декабря 1858 г. — Вообще все это, взятое вместе, довольно печально. Я ожидал найти больше в Праге, думал найти живое движение, хотя и сдавленное, но, как мне кажется, по крайней мере до сих пор этого живого движения очень мало; люди разъединены, серьезного труда нет; всякой решительной, даже просто несколько смелой попытки выразить свою мысль боятся и отдаются на произвол своих надсмотрщиков»33. Пыпин заметил среди деятелей чешского движения разрозненность, интриги, «грызню» по поводу подлинности или поддельности РКЗ и т. д. — «Молодежь далека от стариков и не совсем их любит, старики держатся особняком от молодежи», — извещает он своего приятеля34. Шокирующее впечатление произвела на молодого русского ученого его встреча с П. И. Шафариком И Ф. Палацкйм. «У Шафарика я был два раза, но его прием такой, что называется, сдержанный, что нет охоты ходить к нему чаще, — хотя бы это было очень поучительно, быть может», — замечает Пыпин. А в письме от 29 января 1859 г. он сообщает тому же адресату: «Другой мой визит был к Шафарику. Его ученые заслуги уважаю... и поторопился увидать знаменитого человека, это, без сомнения, человек очень обширного ума и сведений, разговор его

очень назидателен, но он играет такую недоступную фигуру, что я с трудом заставил себя пойти к нему во второй раз. Он был столько же сух. Я надеялся от него большей любезности, тем больше, что с моей стороны изъявил ему свое уважение, приславши ему книгу — о чем он только кстати вспомнил. Разумеется, после двух визитов я оставил его в покое». — «Не подумайте, — замечает далее Пыпин, — что это мои личные впечатления, нисколько. Отчего же не знает его никто из пражской молодежи, отчего ни одна молодая душа не идет к нему, не ищет от него пользы, которую он, конечно, мог бы принести своими разговорами?»35.

Что касается Ф. Палацкого, то Пыпин делится с Ламанским таким впечатлением: «Утин, с которым я был первое время в Праге, отправился к Палацкому и вынес от него подобное впечатление. Это, признаюсь, замедлило мой визит, я вовсе не был намерен заниматься идолопоклонством и ходить свидетельствовать свое почтение деревянным господам»36.

Впечатления Пыпина о знакомстве с чешскими корифеями показывают, как последние изменились с течением времени, во всяком случае, по отношению к русским. В 30-40-е гг. Шафарик в своих контактах с русскими учеными был гораздо более любезным, живым, открытым и благожелательным. Как показывает его обширная переписка с О. М. Бодянским, М. П. Погодиным, П. И. Кеппеном и многими другими русскими учеными37, в то время Шафарик не был «деревянным господином». Он принимал их у себя, встречался с ними на чешских курортах и стремился всеми средствами поддерживать связи с Россией, даже преодолевая свой животный страх перед австрийскими властями, якобы стремившимися преследовать Шафарика за связи с Россией. Впрочем, насколько это известно, ни одного случая «преследований» в жизни Шафарика не случилось. — А дело в том, что в 30-40-е гг. Шафарик был восходящей звездой в чешском славяноведении. Он создавал сочинения, сделавшие эпоху в науке о славянах в первой половине XIX в. Для написания «Славянских древностей», и «Славянской этнографии» и других трудов Шафарику, никогда не выезжавшему за пределы Чехии со времени его поселения в Праге, нужны были источники — древние письменные памятники славян, летописи, хроники и проч. Этот материал доставляли ему русские ученые — И. И. Срезневский, исколесивший Европу в поисках сведений о славянских народах; О. М. Бодянский, крупнейший знаток источниковой базы о малороссийских славянах; М. П. Погодин, обладатель знаменитого «Древлехранилища» с необыкновенным богатством славянских памятников, которых было не сыскать в остальной Европе. Эти и другие русские ученые щедро делились своими открытиями и наблюдениями, посылали копии и оригиналы документов, книги и пособия, создавая

источниковую базу для издания главных произведений Шафарика. Хорошо известно, что для издания этих произведений русские ученые выделяли значительные денежные суммы, чем и обеспечивали выход их в свет. Наконец, именно в русском переводе прежде всего появились «Славянские древности» и «Славянская этнография» Шафарика38.

Увы, те годы пролетели! Шафарик достиг высокой славы и к приезду Пыпина в Прагу в помощи русских уже не нуждался. Молодой человек не мог быть ему ничем практически полезен, а самосознание пражанина поднялось на столь высокую ступень, что он мог позволить себе высокомерие «деревянного» свойства. Аналогичная эволюция произошла в отношении к русским и у Палацкого. Перед революцией 1848-1849 гг. он был заинтересован в переводе своих сочинений на русский язык и публикации их в русской печати, ему было лестно узнать об избрании его почетным доктором того или иного университета и о том авторитете, который он приобретал среди русских ученых39. В период пребывания Пыпина в Праге Па-лацкий считался духовным вождем чешского народа, выступал в защиту чешских национальных святынь (РКЗ, в подлинность которых верил тогда и Пыпин) и был чрезвычайно популярен в чешских патриотических кругах. В такой ситуации человек обычно столь возвышается в своих собственных глазах, что высокомерие становится отличительной чертой его поведения, что и испытал на себе молодой русский магистр; ведь от него Палацкий практически никакой пользы не ожидал. Снобизм чешских корифеев был, по-видимому, своеобразной чешской «звездной болезнью» XIX в. и распространялся не только на отношение к русским. Пыпин писал Ламанскому: «Оба они [Шафарик и Палацкий. — Л. Л.] не нравились мне своим высокомерием относительно Ганки, человека все-таки почтенного, что бы они ни говорили. Один раз в ученом обществе Шафарик возмутил меня своим неотесанным обращением с ненаходчивым Ганкой»40.

В Праге Пыпин, разумеется, не только заводил знакомства и наносил визиты, но и усердно работал над материалами по литературе. Он писал: «Мои занятия относятся всего больше к новой чешской литературе, 48-му году; другими славянами здесь заниматься трудно, потому что мало новых книг»41. Пыпин заметил, что русская литература известна чехам лишь отрывочно. «Знают только Пушкина, Лермонтова, Хомякова и Гоголя, отчасти Тургенева; об Аксакове-отце, Островском, Некрасове и многих других замечательных людях почти понятия не имеют»42. Еще в одном письме Пыпин, осуждая русских славянофилов, отмечает, что они много говорят о литературной взаимности, но мало делают для нее, и добавляет: «Как хотите, славянское литературное общение — шаг, почти

достигший сатиры. Что же это за общение, когда буквально в целой Праге кроме меня не было человека, которой был бы знаком сколько-нибудь с нашей новой литературой; а мы можем изучать друг друга только литературным путем. Когда вышла в «Revue de deux mondes» статья Делаво о Некрасове, чехи спрашивают: что это за замечательный поэт Некрасов? Мы и не слыхали. <...> Да вообще, французам и немцам русская литература несравненно лучше известна, нежели чехам»43. — Пыпин решил содействовать исправлению неосведомленности чехов о русской литературе и, еще находясь в Праге, написал пару статей о ней. В «Часописе Ческего Музеа» вышло несколько «Писем» Пыпина на эту тему, где характеризовался литературный процесс в современной России н. Что касается чешской литературы, то Пыпин считал, что она сильно задавлена цензурой, но все же имеет и значительные произведения.

По возвращении из Праги русский ученый познакомил общественность с современным развитием чешской литературы и общественно-политической жизни в статьях, опубликованных в «Современнике», это были очерки «Два месяца в Праге»45, «Из Праги»46, «Вячеслав Ганка»47.

Таким образом, молодой русский ученый, общаясь с чехами в период своего пребывания в Праге, трезво подошел к оценке чешского литературного возрождения, скептически — без присущего некоторым профессорам-славяноведам и славянофилам романтизма — оценил вклад чешских деятелей его времени в их собственную и в европейскую культуру, как и уровень русско-чешской литературной взаимности.

Во время своей командировки Пыпин работал также в Вене, Берлине и других городах Европы, а в 1860 г. возвратился в Россию48. В Петербургском университете была учреждена кафедра истории всеобщей литературы49, и Пыпина в том же 1880 г. назначили на эту кафедру в качестве экстраординарного профессора. Так началась недолгая университетская карьера молодого ученого. 14 июля 1860 г. он также был избран членом Санкт-Петербургской Археографической комиссии50, в сентябре того же года — членом Комитета для испытания лиц, желающих получить звание домашнего учителя по предмету русской словесности5|, и тогда же — секретарем историко-филологического факультета Петербургского университета52.

Но уже 7 ноября 1861 г. Пыпин подал прошение об отставке, в котором написал: «По расстроенному здоровью я затрудняюсь в настоящее время выполнением моих университетских обязанностей и имею честь покорнейше просить об увольнении меня от занимаемой мною в университете должности»53. Приказом министра народного просвещения от 20 ноября 1861 г. Пыпин был уволен от

службы в университете. Но хорошо известно, что истинной причиной отставки Пыпина было его несогласие с политикой правительства в отношении университетов и сочувствие открытым протестам против этой политики. Один из современников писал, что в отставке Пыпина повинны «официальные руководители нашей образованности», принявшие меры к тому, чтобы ни один из русских «храмов науки» более не открывал дверей перед Пыпиным, «тем самым навсегда вписав в историю отечественного просвещения страницы мрака и позора»54. После своей отставки Пыпин постоянно встречал более чем холодное отношение правительственных кругов к своей деятельности. В 1862 г. он был вычеркнут из списка представленных к награждению по случаю тысячелетия России. Сопроводительная записка к этому документу сообщает о Пыпине: «Орденов не имеет. Высочайших наград не получал»55. Из полицейской справки о Пыпине следует, что в 1862 г. он находился «в самых тесных сношениях с государственными преступниками Чернышевским, Серно-Соловь-евичем и Михайловским» и часто организовывал у себя на квартире «многочисленные сборища с участием вышепоименованных лиц». Жандармерия была недовольна Пыпиным и потому, что он участвовал в открытии книжного магазина Серно-Соловьевича, пропагандировал продававшуюся там литературу и был инициатором открытия при магазине читальни, которая сделалась сборным местом «всех нигилистов и революционеров». Помимо этого он распространял «запрещенные книги». В связи со всем этим Пыпин характеризовался как человек «самого крайнего направления», близкий к кругам «красных и революционных» деятелей56.

После ухода из университета Пыпин стал заниматься исключительно литературной и научной деятельностью. Плодотворной была его работа в журнале «Современник», в котором он участвовал как автор, а в 1863-1865 гг., до закрытия журнала был и редактором. В «Современнике» Пыпин опубликовал более 20 научных и публицистических статей, рецензий и т. д. по славянской проблематике57. Пыпин не только публиковал собственные труды, но и пропускал в печать статьи прогрессивного направления, за что и был в октябре 1866 г. оштрафован на 100 рублей и приговорен к трехнедельному аресту58. Его собственные статьи содержали острую критику правительственной реакции и общественного консерватизма, ратовали за европеизацию русской жизни, уничтожение остатков крепостничества, развитие образования и т. д. Однако революционные и социалистические идеи Чернышевского, как отмечал сам Пыпин, не были им усвоены59.

Ввиду сказанного не приходится удивляться тому, что государственные органы решительно воспротивились принятию Пыпина в члены Академии наук в 1871 г. В период с августа по октябрь

1871 г. он прошел баллотировку в Академию и получил «законное большинство», однако, «когда это избрание уже состоялось», до официальных органов дошли слухи, «будто бы Пыпин состоит на замечании как человек политически неблагонадежный»60. В результате вмешательства Александра II министр народного просвещения Д. А. Толстой нашел предлог для отклонения кандидатуры Пыпина. Признав его заслуги в области «словесности», министр объявил, что «по части русской истории, по которой Пыпин ныне избран членом Академий, из под его пера не вышло ни одного сочинения, не только дающего ему право на столь высокое научное звание, но даже имеющего серьезное научное значение»61. Однако неосновательность этого предлога была столь очевидна, что некоторые члены Академии, включая и президента, стали поговаривать о своем намерении уйти в отставку в знак протеста против правительственного произвола. Не желая доводить дело до скандала, Пыпин сам снял свою кандидатуру62.

В том же году министр народного просвещения вновь выказал свое отрицательное отношение к Пыпину. Он не утвердил ходатайство Казанского университета о возведении Пыпина в степень доктора русской словесности без представления диссертации, хотя ученый к тому времени был известен уже не только в России как крупнейший знаток в этой области. Комментируя отрицательный ответ министра на указанное представление, один из биографов ученого пишет: «Этот достойный ответ последовал от графа И. Д. Де-лянова, продолжавшего — как бы по завету своего патрона и предшественника графа Д. А. Толстого — относиться к нашему ученому с удивительным нерасположением и непонятным озлоблением. Демонстративный выход из профессоров университета в 1861 г., несочувственное отношение к политике Александра I, высказанное им в статьях, посвященных той эпохе, приверженность ко всякому освободительному движению и свободному проявлению независимого человеческого духа — вот те главные «преступления» со стороны Пыпина в глазах гр. Толстого, которые побуждали и его единомышленников упорно отказываться зачесть заслуги Пыпина перед родиною в послужной список с государственным знаком одобрения, и предпочитать, чтобы его деятельность протекала вне рамок официальных учреждений»63. — Пыпин был допущен в члены-корреспонденты Академии только в 1891 г., а действительные ее члены в 1898 г.

Научная общественность России и Европы иначе относилась к ученой деятельности Пыпина. Он был членом многих ученых организаций и до допущения в Академию: Археологических обществ в Петербурге и Москве, Географического общества, Общества Естествознания, Антропологии и этнографии, Общества Истории

и Древностей, Общества Любителей Российской Словесности, нескольких ученых археографических комиссий, Общества Любителей Древней Письменности (а всего — четырнадцати ученых обществ и организаций). С 1884 г. Пыпин являлся почетным членом Болгарского ученого общества в Софии, с 1896 г. — членом-корреспондентом Сербской Академии наук в Белграде, а в 1903 г. был избран иностранным членом Чешской Академии наук и искусств. В 1899 г. Пыпин получил звание почетного гражданина г. Саратова, в 1902 г. был избран почетным доктором и почетным членом Юрьевского университета64. В «Современнике», как впоследствии и в «Вестнике Европы», Пыпин уделял внимание истории и литературе славян, а также затрагивал вопросы этой темы, имеющие теоретическое значение. Особенно упорно он вел борьбу со славянофильскими взглядами на историю славян и славянскую взаимность. В спорах между славянофилами и западниками Пыпин, несомненно, был близок к последним, хотя еще в 1858 г. писал В. И. Ламанскому: «Я очень славянофил для западника. <...> Для меня собственно славянская часть славянофильского вопроса была всегда предметом большого интереса и сочувствия»65. Но вопреки этим словам (вероятно, Пыпин вкладывал в них некое особое содержание), он всю свою жизнь боролся со славянофильством и панславизмом, особенно в их политическом аспекте. Он полностью отвергал всякие рассуждения о возможности возвращения России на допетровский путь развития, а также теорию противоположности «греко-славянской и романо-германской стихий», одобрял — в противоположность славянофилам — реформы национальных наречий, проведенные Вуком Караджичем и Людовитом Штуром, отрицал возможность объединения славян под эгидой России. Объясняя свои западнические позиции, Пыпин писал: «Я все-таки видел подлинный народ, и мне трудно было идеализировать его так, как необходимо было для славянофильства, то есть до фантастики»66.

Первой печатной работой Пыпина, направленной против славянофильства и панславизма, является его рецензия на книгу В. И. Ла-манского «О славянах в Малой Азии, Африке и в Испании». Правда, эта рецензия не позволяет прямо судить о позитивных исторических взглядах Пыпина, но вполне определенные заключения о них можно сделать на основании осуждаемых Пыпиным приемов и методов исторического исследования. Так, из контекста рецензии ясно, что он не верит во «всеобщее водворение заветных убеждений» публицистов, группировавшихся вокруг славянофильского журнала «Русская беседа». Пыпин уверен в том, что эти убеждения вовсе не следует принимать «всем и каждому». Высказывая сожаление по поводу того, что В. И. Ламанский приступил к своему труду «с готовым взглядом», и что «факты принимают в его глазах необычайные

размеры», а «обыкновенные доказательства занимают очень мало места», Пыпин тем самым обнаруживает себя сторонником позитивного метода исторического исследования. По его мнению, В. И. Ла-манский «не столько разбирает факты, сколько фантазирует на их тему», а «подобные приемы совершенно неуместны в научной книге». К числу тех фантастических гипотез, которыми оперирует Ламан-ский, Пыпин относит в частности и его положение о тесных взаимных связях славян в средние века. Рецензент иронизирует по поводу попыток некоторых славянофилов объявить славянами Лессинга и Лейбница, искать славян в Африке лишь на том основании, что у ее берегов действовало несколько славянских корсаров, или в Малой Азии, где при турецком дворе обреталось несколько славян-евнухов. Подобные аргументы Пыпин с полным основанием считает анекдотическими, совершенно неспособными дать какое-либо представление о «народных симпатиях и антипатиях, племенных сочувствиях и племенной вражде». Вывод Пыпина сводится к тому, что книга Ламанского «повторяет у нас те первые увлечения панславизмом, которые уже пройдены самыми благоразумными панславистами»67.

Вопросы средневековой истории славянских народов затрагивались и в других работах Пыпина. Особое внимание он уделил гуситскому движению в Чехии XV в. С критикой взглядов славянофилов на это явление он выступал с 1864 г., когда рецензировал магистерскую диссертацию В. К. Надлера, который утверждал, что чехи были обязаны историей хранить идею «всеславянского единства». Провиденциализму диссертанта Пыпин противопоставлял необходимость исследовать идеалы и действия основной массы чешского населения в гуситскую эпоху, поскольку именно с выступлением народа связана «господствующая идея гуситства, его стремление к первобытному христианству, однако вовсе не реставрацией православия, а полной религиозной и общественной революцией». Народные массы, игравшие в исторической концепции Пыпина роль положительного полюса в развитии общества, пытались, по его мнению, «осуществить на деле» наиболее прогрессивный для своего времени строй, который «не мог быть в ту эпоху ничем иным, как сколком с первобытного христианства». Касаясь сущности гуситского движения, Пыпин отмечает «весьма ограниченную роль в этом движении восточной церкви». Правда, он делает некоторую уступку славянофилам, считая возможной православную традицию в Чехии «как воспоминание очень неясное», но выражает уверенность в том, что «оружие гуситской реформы было западноевропейское», и что «чехи имели в этом деле своих предшественников в той же Западной Европе». В связи с этим ученый решительно осуждает и попытки выявить некую заранее предопределенную миссию славянских

народов, отвергает проповедь отказа от западной науки и цивилизации. Ограничение культуры славянских народов лишь их собственными научными достижениями (а именно этого требовали славянофилы во имя сохранения «исконно славянских начал») Пыпин называет «переливанием из пустого в порожнее»68.

Коснулся Пыпин гуситского движения и в «Обзоре истории славянских литератур», в главе о чешской литературе69. Здесь автор вновь затронул славянофильскую историческую концепцию, изложив свое мнение о ней во введении и в главе «Возрождение и панславизм». Пыпин говорит о безответственности безудержных восхвалений национальных качеств славян «ревностными защитниками славянской народности» (т. е. славянофилами), о противопоставлении этих качеств мнимой «испорченности» Запада, о преждевременности концепции «высших начал» славянской цивилизации, призванной якобы «заменить современную европейскую цивилизацию, будто бы разъедающую славянскую натуру»70.

Мнение о «завершении» Западом его исторической миссии, о неизбежности выдвижения славян на первое место среди народов Европы, Пыпин считает бесплодной фантазией. Эту «известную теорию Хомякова, Шевырева, Киреевских и т. д. и многих западно-европейских славянских патриотов» он расценивает как «несерьезные увлечения»71.

Касаясь непосредственно гуситского движения, Пыпин в рассматриваемой работе вообще не упоминает ни о какой его связи с православием, но зато подчеркивает, что гуситская идеология внесла вклад в историю Европы, ускорив эмансипацию умов, распространение образования, подготовку наступающей реформации72.

И по отдельным, частным проблемам гуситского движения Пыпин также высказывается противоположно славянофилам. Как известно, всех авторов славянофильского направления, писавших о национальных предпосылках гуситского движения, объединяет пристрастное отношение к славянам и откровенная враждебность к немцам. В противовес им, Пыпин выдвинул положение о том, что роль немцев в истории Чехии была далеко не всегда однозначной. Вопреки мнениям большинства историков 40—60-х гг. 19 в. ученый утверждает: «Немецкая колонизация, бывшая одним из самых главных средств онемечения Чехии, была добровольным делом со стороны чехов, а не военным насилием... Если общее направление и дух века были таковы, что требовали немецкой помощи, ...не значит ли это, что собственные силы народа были недостаточны?»73. И далее Пыпин упрекает славянофильских историков в игнорировании положительных моментов деятельности немцев в средневековой Чехии, не умалчивая при этом и об отрицательных ее сторонах. Отвергая «исконный характер» сходства между православием

и учением Гуса, Пыпин подчеркивает общие элементы гусизма и виклефизма, отмечая в то же время, что это сходство определяется историей эпохи. В связи с этим он приводит примеры некоторых аналогий в исторических ситуациях Англии и Чехии конца XIV — начала XV в.74

Главная заслуга Пыпина в освещении гуситского движения состоит в том, что он уже в 60-е гг. понял многоплановость этого явления. Он писал, что наряду с религиозной оппозицией «чешских проповедников» и «национальной антипатией к иноземному преобладанию», в гуситском движении «вполне последовательно... явилось стремление преобразовать общественное устройство, явились те социальные попытки, которые так ревностно защищали табориты». Народные массы, по мнению Пыпина, «присоединили к религиозному вопросу вопрос социальный»75. Таким образом, Пыпин гораздо отчетливее, чем его предшественники, представлял себе соотношение отдельных факторов и побудительных причин движения.

В марксистски ориентированной литературе о гуситском движении можно встретить утверждение — в целом правильное, что Пыпин «фактически признал социальный характер гуситского движения, а религиозную форму гуситских войн объяснял значением религии в средние века и ролью, которую играла католическая церковь в Западной Европе». Но из этого положения делается совершенно неправомерный, на наш взгляд, вывод: «Весьма вероятно, что Пыпин был знаком с работой Ф. Энгельса „Крестьянская война в Германии"»76. Нельзя полагать, что каждый автор, усматривавший в общественных конфликтах помимо религиозной формы также и социальные момента, был знаком с работами основоположников марксизма. Известно к тому же, что Пыпин относился к марксизму отрицательно.

В 1879-1881 гг. вышло второе издание рассматриваемого труда под заглавием «История славянских литератур» в двух томах77. Здесь в трактовку гуситского движения автором внесены отдельные изменения, которые можно считать уступкой славянофильской концепции. Однако и тут Пыпин далеко не во всем пошел за славянофилами. Так, он проявляет большой интерес к таборитам, подчеркивает народный характер этой партии, полагая, что табориты были «самым полным (и вместе — самым крайним) выражением гуситства, его наиболее последовательным и <...> самым национальным развитием»78. Пыпин высоко оценивает социальные принципы учения таборитов и полагает, что радикальные гуситы далеко опередили свое время, а до некоторых положений, которые прямо высказывались таборитами, «позднейшая философия додумалась только долгими размышлениями и только при помощи громадного ученого материала»79.

Разумеется, такой взгляд не имеет ничего общего с оценкой таборитов как «шайкой разбойников», что было свойственно абсолютному большинству славянофильских историков. Самое важное в оценке Пыпиным гуситского движения состоит в том, что он смог рассмотреть в нем социальный протест. И в целом он оценивал гуситское движение значительно прогрессивнее многих своих современников, хотя и не являлся специалистом по истории этого явления80.

В своих работах Пыпин, уделяя основное внимание прежде всего чешскому народу, все же касался истории и других славян, входивших в состав Австрийской империи. Наибольший интерес он проявлял к проблемам национально-освободительной борьбы, говорил о положении угнетенных славянских народов, например, болгар, которые не только находились под турецким игом, но и испытывали религиозные притеснения со стороны греков-фанариотов. О тяжелой судьбе южно-славянского населения Пыпин говорит в рецензии на книгу А. Ф. Гильфердинга «Босния, Герцеговина и Старая Сербия» (СПб., 1860)81.

В этом отношении весьма интересной представляется «Записка» об историко-этнографическом изучении южно-славянских земель, особенно Болгарии, составленная Пыпиным в 1876 г. Автор «Записки» cчиtaeт, что «лучшая помощь славянам со стороны русских — изучение южно-славянских земель, которые до сих пор своим политическим положением были закрыты даже для научного изучения, — именно Болгарии и Боснии. Эти страны известны у нас очень мало, Болгария в особенности». Далее в «Записке» указывается, что русская наука может указать только на одно путешествие, сделанное в те годы известным профессором В. И. Григоровичем, находки которого «свидетельствуют о наличии памятников древности — болгарской письменности, о деятельности Кирилла и Мефо-дия. И Гильфердинг в своем путешествии по Боснии, Герцеговине и Старой Сербии приобрел редчайшие письменные памятники, до него совершенно неизвестные и исполненные интереса для разъяснения не только южно-славянской, но и древней русской письменности». — «К сожалению, — констатирует автор, — о странах славян гораздо больше писано и известно в немецкой и английской литературе, нежели в русской. Особенно Болгарии следует помочь. Болгарская народность находится на первой ступени своего возрождения, на той, которая уже пройдена другими славянскими народами. В то время как другие имеют своих ученых и свои ученые учреждения, болгары еще только стремятся приобресть средства образования».

«Всякое национальное возрождение, — говорит далее Пыпин, — начиналось обыкновенно обращением к старине и изучению

народности. Предшественниками политического возрождения бывали историки, филологи, этнографы, археологи. На этой стадии находится теперь и болгарская образованность и литература. Поддержка этих изучений русскими, а также и болгарскими силами с русским содействием и ободрением была бы благородной и ценной помощью».

Далее автор замечает, что нужно организовать историко-этно-графическую экспедицию в Болгарию для изучения этой страны, а также Старой Сербии, Боснии и Герцеговины. Затем Пыпин предлагает план изучения названных славянских земель. Предметы деятельности экспедиции он определяет следующим образом: «а) Археология памятников — доисторических времен, древности греко-римской, памятники сербской и болгарской древности (на что указано в «Путешествии» Гильфердинга); б) Письменные памятники древней южно-славянской литературы; в) Этнографическое распределение племен славянских и неславянских; г) Народная поэзия: песни, предания, сказки, пословицы и т. д.; д) Народные обычаи; е) язык; он наименее исследован из всех славянских языков, нет сколько-нибудь сносного словаря; он делится на несколько наречии»82.

Планам Пыпина по изучению южных славян не суждено было осуществиться. Экспедиция не состоялась. Но сам документ не только свидетельствует о большом интересе ученого к южным славянам, но и показывает, что Пыпин четко представлял себе задачу русской науки в рассматриваемом вопросе.

Европейскую известность обрел труд Пыпина по истории славянских литератур. Такого комплексного обозрения не было еще не только за границей, но и в России. Уже первое издание книги под названием «Обзор истории славянских литератур» (1865) вызвало большой интерес среди славян в Австрии, а также у публики Германии и Франции. Пыпин изложил историю болгарской, сербской, хорватской, словенской, чешской, словацкой, серболужицкой литератур с древнейших времен до эпохи национального возрождения включительно. Польскую литературу в этой книге характеризовал В. Д. Спасович.

Пыпин стремился включить историю славянских литератур в рамки славянской и мировой истории, подчеркивая органическую связь писателей и их творчества с религиозными течениями и общественной средой, истории литературы с историей умственной жизни. Работы Пыпина по истории славянских литератур представляли собой не перечень имен и дат, как это бывало у других авторов; литература трактовалась им как плод народной жизни, как естественный результат развития идей и общественных отношений своего времени, и такой подход был в тот период совершенно новым.

Однако не все принимали его положительно. В славянофильских кругах «Обзор» был встречен крайне отрицательно. Вот что писал казанский славист М. П. Петровский А. Патере в 1865 г.: «В российском ученом мире есть новость. <...> Это „История славянских литератур" Пыпина. Книга почтенной наружности, в 540 страниц. Эта книга — одно из безобразии петербургского прогресса. Вместо изложения духовной деятельности славян книга трактует о иезуитстве (sic!!!) славянофилов. Всем панславистам (и Коляру [т. е. Коллару — Л. Л.], и Ганке, и даже Шафарику) досталось! Задет и „Nârod". Жаль, что Ваши прогрессисты не читают по-русски! Они прислали бы автору диплом на звание почетного члена их корпорации! Все поэты Ваши тоже перечислены. Милейший Осип Ивнович Kolarsch [т. е. Коларж. — Л. Л.] отнесен к той категории писателей, которые начали „...красу небес и ласку милой воспевать". Вся книга сшита на живую нитку — и вышла преплохая компиляция»83.

В 1879-1881 гг. вышло второе, переработанное и сильно расширенное издание труда, состоявшее уже из двух томов, называвшееся «История славянских литератур» и доводившее изложение предмета до 70-х гг. XIX в. Кроме характеристики литератур как таковых, в работе имеются общеисторические сведения о славянских народах, очерки этнографии, статистики, фольклора. Книга возбудила недюженный интерес в славянских и неславянских странах. Она была проникнута единой концепцией. Для русского читателя этот первый обобщающий труд такого характера и объема представлял большой интерес не только ввиду богатства материала и его систематического изложения, но и благодаря своему идейному направлению. Это направление — антиславянофильское. Пыпин стремился показать не проявление абстрактной «славянской идеи» у разных народов, а живое развитие каждой литературы, обусловленное особыми историческими и общественными обстоятельствами. Русские славянофильские и славянофильствующие издания выступили с резкой критикой и опубликовали отрицательные рецензии на труд Пыпина. Так, в «Филологических записках» рецензент упрекал автора в том, что он не ставит в центр изложения понятие «единого славянского духа», и осуждал стремление раскрыть политические противоречия, существовавшие между различными «славянскими племенами»84. С тех же позиций выступили газета «Новое время» (в редакционной статье), В. И. Ламанский в газете «Русь», О. Миллер в работе «Славянство и Европа». Да и профессор Новороссийского университета В. И. Григорович в своих лекциях по славянским литературам решительно осуждал проявившуюся, по его мнению, в работе Пыпина «недооценку славянской самобытности».

Прогрессивная критика оценивала труд Пыпина по-иному. Так, в журнале «Мир Божий» говорилось, что эта книга представляет

собой «первый свод о истории славянских литератур, явление замечательное не только для русской науки; со времени его появления... он остается ценным и единственным общим трудом в области славянских литератур... Важная основная идея книги — идея племенной равноправности и глубокого уважения к народной личности. Книга Пыпина нанесла решительный удар славянофильским тенденциям в области русЪкого славяноведения85.

Во втором томе 2-го издания книги (1881) Пыпин в предисловии ответил на критику, суммируя возражения на два главных вопроса, изложение которых не удовлетворяло его оппонентов. Это — «враждебность к народным началам» и стремление выставить ярче то, что делит племена, вместо того, что утверждает их единство. Пыпин считает, что для понимания славянского единства в русском обществе характерна шовинистическая или мистическая форма, а «народные начала» — очень консервативная, кабинетная теория, где ссылка на народ является «злоупотреблением»86.

Вне России труд Пыпина вызвал критику иного порядка. Ввиду недостатка у Пыпина новейших материалов, его характеристики славянских литератур нередко основывались на устаревших данных, неравноценно освещалось творчество отдельных славянских литераторов, допускались и фактические ошибки. Так, словенский деятель Ф. Левец отметил, что книга Пыпина представляет собой первую критически и прагматически написанную историю всех славянских литератур, но раздел о словенской литературе написан слабо87. Отмечались недостатки книги Пыпина также и в освещении сербской, хорватской и далматинской словесности. Но в целом «История славянских литератур» была принята положительно. Ее концепция стала стимулом и для создания истории национальных литератур у славян и оказала влияние на более поздних исследователей. Несмотря на критику, отмечавшую недостатки работы Пыпина, она была вскоре после выхода в свет второго издания переведена на ряд европейских языков. В 1881 г. вышел французский перевод, в 1880—1882 — чешский, а в 1880—1884 гг. лейпцигское издательство Брокгауза выпустило немецкий перевод. В отечественной историографии имеются подробные разборы откликов на книгу Пыпина в славянских странах, изложение содержания ряда разделов, оценки взглядов Пыпина и их значения дня развития славяноведения в области литературы. В этом смысле особенно повезло чешской88, югославянской89 и словенской90 литературам.

Что же касается немецкого перевода книги Пыпина для ознакомления европейского образованного общества со славянскими литературами, тот этот вопрос освещен в нашей историографии явно недостаточно. А между тем, именно немецкое издание стало в первую очередь тем источником сведений, из которого впоследствии

литераторы Центральной и Западной Европы черпали материал о славянских литературах. Считаем поэтому необходимым более подробно остановиться на истории возникновения немецкого перевода, используя при этом архивный материал, не введенный еще в полной мере в научный оборот в нашей историографии91.

Немецкий перевод был выполнен известным , серболужицким литератором Я. Б. Пехом. Иоганн Курт Трауготт (Ян Богувер) Пех (1838—1913) окончил Бауценскую гимназию, изучал медицину в Лейпциге, затем перешел на книжную торговлю в Бауцене. В 1870 г. он вместе с фирмой переселился в Лейпциг и стал сотрудником Ф. А. Брокгауза. У профессора А. Лескина в Лейпцигском университете он изучал славянские языки, перевел на серболужицкий язык ряд сочинений И. С. Тургенева («Смерть», «Лес», «Степь», отрывки из романа «Рудин») и опубликовал свои сочинения и переводы в журнале «Лужичан» за 1872—1878 гг. Переводил он также и научные материалы на немецкий с русского и чешского языков и стал постоянным сотрудником энциклопедических изданий Ф. А. Брокгауза; опубликовал также в «Лужичане» полную верхне- и ниж-не-лужи"цкую библиографию за 1867-1869 гг. и другие работы92. Таким образом, переводчик книги Пыпина на немецкий язык был человеком весьма образованным и опытным в языковом и литературном отношении, поборником межславянских и славяно-немецких контактов.

Письма Пеха Пыпину показывают, как усердно и скрупулезно он работает над переводом «Истории славянских литератур», высказывает свои мнения по разным вопросам и помогает Пыпину более точно и подробно обрисовать в своем труде историю литературы серболужицкой. Соответствующую главу книги Пыпина Пех основательно перерабатывает, дополняет и издает в 1884 г. в Лейпциге на немецком языке как отдельную брошюру под названием «Сербско-вендская письменность в Верхней и Нижней Лужице. А. Н. Пыпина. Перевел с русского и снабдил исправлениями и дополнениями Трауготт Пех»93. Эта брошюра была первой подробной историей серболужицкой литературы. Я. А. Смолер еще в 1881 г. опубликовал текст той же главы на серболужицком языке, почти сразу же после выхода в свет книги Пыпина.

«Мои земляки очень счастливы, что вышла из печати серболу-жицкая глава, — пишет Пех Пыпину 4 ноября 1880 г. — Но, боюсь, не все одобряют общую концепцию книги, что, впрочем, разумеется, особого значения не имеет»94. Сам же Пех целиком присоединяется к выраженной в труде тенденции. По мнению переводчика, Пыпин создал «...нечто большее, чем просто историю литературы; это одновременно славянская философия на литературно-исторической основе». Книга, показывающая, что Пыпин первым правильно

постиг сущность «славянского вопроса» в его широких взаимосвязях, способна, по мнению Пеха, «влить свежую кровь в Германию, где дух гуманизма сильно ослабел в результате недавно наступившей эры обманов»95.

Пех постоянно извещает Пыпина не только о ходе перевода, но и о своем впечатлении о книге. «Из польского раздела я перевел почти два листа, — пишет он 24 января 1880 г. — Но не меньше радости доставил мне и 1-й том. Страницы о сербской и южнорусской литературе были просто великолепны... Полагаю, что лучшие критики отзовутся о книге с большим одобрением».

Очень интересны сообщения Пеха о распространении книги Пыпина в европейском образованном обществе. И по этому поводу Пех использует случай, чтобы высказать свое мнение о труде. «В газете „Политик", — пишет он 3 ноября 1879 г., — я прочел, что Вы авторизировали также чешское издание Вашей „Истории". Это успех. Всего несколько лет тому назад я прочел в какой-то чешской газете о первом издании Вашего труда, что „книга написана в ненародном духе". Но ведь „народный дух" у разных людей различен и частенько довольно примитивен». А в марте того же года Пех извещает своего русского корреспондента: «В предисловии к немецкому изданию я хотел мотивировать публикацию немецкого перевода между прочим и тем, что книга могла бы оказаться полезной и для западных славян, поскольку русский язык они знают недостаточно. Но теперь... я увидел, что должно выйти чешское издание; далее я где-то прочитал, ...что Ваша книга переводится также на сербский, французский, английский, итальянский. Это верно? ...Я был бы со своей стороны искренне обрадован, если бы Ваша книга, нашла столь всестороннее признание, так как она его, несомненно, заслуживает, это поистине труд общеевропейского значения»96.

Уникальные сведения содержатся в письмах Пеха Пыпину относительно откликов немецкой прессы на произведение русского ученого; с этими откликами корреспондент Пыпина в корне не согласен, что, конечно, важно для реакции на оценку книги за границей. В письме 1880 г. без точной даты читаем: «В одной весьма поутра-тившей свою прежнюю славу газетке — „Магацин фюр Литератур дес Аусландес" — появилось под заголовком „Письма о русской литературе" простое, как мне показалось, повторение придирок русских рецензентов к Вашей книге. Говорится, что в некоторых частях она слишком специальна (содержит такие вещи, которые могли бы интересовать только специалистов), а в других — слишком далека от полноты (упоминались, как пример, страницы о Шевченко). По-моему, это — ложная точка зрения для суждений о книге. Упоминаемые недостатки были неизбежны ввиду малого числа предварительных работ и общей неустойчивости славянской ситуации.

Действительная же ценность книги состоит в том, что она показывает, каким образом вообще нужно подходить к истории славянских литератур. В этом книга, наверное, навсегда останется образцом. Последующие детальные исследования всегда должны будут исходить из Ваших принципов, чтобы создать действительно научные сочинения. Нелегко было выявить эти принципы в ходе динамического процесса создания книги; в этом и состоит Ваша великая заслуга перед славянами и вообще перед Европой. Какие бы недочеты ни сопутствовали местами отдельным высказанным в книге положениям, они с лихвой возмещаются тонким пониманием жизнеспособных элементов в славянском движении, пониманием общей его цели. Вы предложили нам нечто большее, чем историю славянских литератур: это одновременно и славянская философия на литературно-исторической основе»97.

Количество откликов на книгу «История славянских литератур» в немецком переводе было поистине огромно. 24 декабря 1880 г. Пех сообщает: «Из рецензий на немецкое издание Вашего труда вышли: Краткая заметка в «Прагер Тагеблатт» № 316; затем — действительно рецензия в «Ригаэр Цайтунг» № 265 — передовая политического раздела... Далее заметка в Ревю критик (Revue Critique) № 75 в разделе «Литературная хроника», и довольно подробный разбор в «Атенеум бельж» № 23... Основная масса рецензий еще впереди, в том числе и во всех венских газетах, затем в Пеште (включая венгерские издания), в Граце, в словенских газетах, в Берлине. В «Аугсбургер Цайтунг» книгу будет разбирать А. Кариере (Cariere)». — 8 февраля 1881 г. Пех сообщает: «Из рефератов о немецком издании Вашей книги... появились в печати следующие: Богемия (Bohemia) 1881, № 9; Занкт-Петерсбургер Цайтунг, 1880, № 56; венская «Трибюне», 1881, №. 13; «Политик», 1881, № 35-36 (фельетон). Довольно благоприятный отзыв нашла Ваша книга также в „Аусланд" № 21 [ 1881 ]>>98. Пех не только извещает Пыпина о рецензиях на немецкое издание его книги, но и посылает их тексты и сообщает об откликах, высказанных попутно. «...Высылаю в редакцию Вестника Европы на Ваш любезный просмотр газету „Пешти Напло" № 353 с рецензией на немецкое издание Вашей книги», — пишет он ,10 января 1882 г. Между прочим, в этой рецензии Пыпин обвиняется в панславизме, а также в том, что он большой приверженец славянского единства. Таким образом, автор рецензии в венгерской газете оценивает книгу Пыпина в духе, совершенно противоположном тому, в каком говорили в ней русские рецензенты.

«Великолепная рецензия на II часть появилась в берлинской „Национальцайтунг", — сообщает далее Пех. — А проф. Кариере написал Брокгаузу, что читает сейчас книгу с пользой для своих знаний и с удовольствием, и напишет рецензию в „Алльгемайне

Цайтунг". Итак, признаний достаточно»99. — «Если так пойдет и дальше, то Ваше имя скоро будет одним из самых известных в Германии», — восклицает Пех, добавляя, что в последнее время начали появляться и рецензии на второй том. Одной из первых была рецензия в „Ригаэр Цайтунг", затем — рецензия Кариере в „Алльгемайне Цайтунг" № 193, отклик в „Дойтше Литературцайтунг" № 43 (проф. Коха) и в „Нойе Фрайе Прессе" от 4 ноября [1884 г.]. Корреспондент русского ученого сообщает и о полемике между газетами по поводу книги. Так, рецензия в „Нойе Фрайе Прессе" под названием „Русский голос о чешских делах" вызвала в Богемии сильное раздражение, поскольку „там приводятся некоторые цитаты из Вашей книги, вполне справедливые, но не очень лестные для чехов". — „Народни листы" и „Покрок", — продолжает Пех, — открыли против рецензии ожесточенную полемику. Немецкое издание Вашей книги, несомненно, много содействовало прояснению позиций сторон. Также и небольшой по объему отрывок VI главы (в „Лужичане") везде принят с симпатией. Впервые шовинисты обеих сторон были вынуждены умолкнуть»100.

Таким образом, книга Пыпина стала не только фактом литературным, но и предметом полемики между общественно-политическими партиями и группировками, каждая из которых черпала аргументы для обоснования своих взглядов из книги русского ученого. Труд приобрел многостороннее значение для европейского общества, как-либо соприкасающегося со славянскими проблемами. Оценивая в целом переведенный труд Пыпина, Пех в предисловии к изданию первого тома «Истории славянских литератур» на немецком языке высказал следующее соображение: «После преимущественно библиографической по своему характеру работы Шафарика 1826 г., а также не исчерпывающего тему опыта Тальви101, русский историк литературы Александр Пыпин в сотрудничестве с В. Д. Спа-совичем, разработавшим польскую часть, издал сначала „Обзор истории славянских литератур" (СПб., 1865), соответствовавший предъявляемым к таким трудам требованиям и нашедший всеобщее признание в Германии, например, у Августа Шлейхера, который уже тогда выразил желание видеть эту книгу в немецком переводе. В России книга была увенчана Уваровской премией». — Далее Пех, изложив структуру второго издания и охарактеризовав концепцию Пыпина, резюмирует, что согласно точке зрения русского автора, «он не принадлежит к тем, кто собирается создавать „табула раза", чтобы на месте существующей цивилизации возвести совсем новую, славянскую; наоборот, он рассматривает славянские дела во взаимосвязи со всемирными процессами, как часть общечеловеческой культуры, к которой славяне должны присоединиться, а вовсе не противопоставлять ей себя. Не-славянин ознакомится по этой книге

в большей мере, чем это нередко имело место ранее, со справедливыми сторонами славянского движения, в результате чего, несомненно, научится их уважать»102.

Резюмируя иностранные отклики на книгу Пыпина «История славянских литератур», особенно на ее издание на немецком языке, следует подчеркнуть, что сочинение это стало не только культурным фактом, но и явлением общественной жизни определенной части Центральной Европы, где наблюдалось противостояние славянского и неславянского элементов, и каждый из них апеллировал к произведению русского ученого как к аргументу в пользу своих концепций. Весьма любопытным представляется тот факт, что в России Пыпин должен был отбиваться от критики главным образом славянофильского толка, обвинявшей его в прозападнических тенденциях, в недооценке таких категорий как славянские начала, славянская взаимность и т. п. для русских славянофилов он был явным западником. Немецкая же критика, напротив, подчеркивала славянские симпатии автора. Для австрийцев, немцев И венгров Пыпин был даже славянофилом.

_ В заключение обзора значения Пыпина для развития русского славяноведения второй половины XIX в. следует констатировать, что его научная и литературная деятельность в этой отрасли знаний составляет целую эпоху. Пыпин, как никто другой из русских ученых и общественных деятелей своего времени, разрабатывал славянский вопрос многосторонне. Он исследовал историю развития общественной мысли по славянскому вопросу, разработал ряд оригинальных и плодотворных теорий, касающихся прошлого и современного состояния славянских народов. Ему принадлежит ряд ценных исследований, освещающих и осмысливающих уровень развития науки о славянах как в России, так и за рубежом. Пыпин был талантливым пропагандистом сведений о славянах, всегда предлагавшим свою оценку событий и явлений в области научной и вообще духовной жизни славян. Эти оценки были для своего времени прогрессивны. Через журналы «Отечественные записки», «Современник» и «Вестник Европы» он воспитывал прогрессивное мышление читающей публики.

Академик А. Н. Веселовский, вспоминая Пыпина в 1911 г., писал: «С преданностью знанию, с культом науки в ее освобождающем, просветительном влиянии, соединялась [в Пыпине — Л. Л.] руководящая идея свободы политической, общественной, личной, национального равенства, веротерпимости. Непримиримый враг произвола, стеснения мысли, слова, совести, народности, он, выступив впервые среди мрака реакции 50-х гг., сохранил до конца... его личной жизни неизменную и деятельную веру в жизненность свободы. Защищая ее в родной стране и для своего народа, он возмущался

угнетением какой бы то ни было национальности... Сочувствия его проявлялись ко всякому... народу в защите его от стеснении и гнета, будь это народ финский, еврейский, армянский. Ненавистничество ко всем иным нашим же народам не только гнусно в нравственном отношении, но и гибельно в отношении общественном, и даже политическом, писал он мне в 1893 г.»103.

Известно, что в журнале «Вестник Европы», в редакцию которого Пыпин вступил в 1866 г., он поместил целый ряд классических работ. «Тут целая гуманная энциклопедия русской жизни, — писал один из биографов ученого, — неисчерпаемый источник фактов, обнимающих собой все главнейшие моменты в истории русского народа, источник светлых мыслей, облагораживающих и возвышающих ум читателей. Большое культурное и просветительское значение имели его переводческие и редакторские работы, где во всем блеске сказались его широкие лингвистические, социологические, философские и исторические познания. Он принимал участие в переводе на русский язык и редактировании историко-литературных и исторических сочинений Шерера, Геттнера, Дрэкера, Лекки, Тэна, Рохау, Бентама. Вместе с М. Антоновичем он перевел «Историю индуктивных наук» Уэвеля. В 1890-х гг. под его редакцией вышли «История немецкой литературы» Шерера и «Искусство с точки зрения социологии» Гюйо104.

Разумеется, как каждый ученый, особенно гуманитарного профиля, Пыпин бывал подчас субъективен в оценках, допускал в некоторых работах фактические ошибки, за что ему сполна воздала как современная, так и более поздняя критика.

Духовное наследие Пыпина является крупнейшим вкладом в русскую науку и культуру XIX в. Через два десятка лет после смерти ученого его бывшие младшие коллеги по Академии наук оценивали его значение по самому высшему разряду. В неопубликованной «Записке» о его деятельности, датированной 1925 г., дается его подробнейшая характеристика. Приводим ее текст:

«Действительный член Российской Академии наук Александр Николаевич Пыпин (1833-1904) принадлежит к числу крупнейших наших ученых прошлого века. Его труды в области изучения древней русской литературы и по истории нашей общественности давно приобрели ему почетную заслуженную известность как капитальнейшие сочинения, без которых до Настоящего времени не может обойтись ни один исследователь, работающий по истории русской литературы и общественности. С богатством фактического материала, извлеченного из первоисточников, в трудах этих соединяются глубина анализа исторических явлений и широта построений и обобщений. Кроме целого ряда специальных работ, посвященных самым разнообразным вопросам истории литературы и общественных

начинаний, покойный ученый оставил нам также ряд сочинений обобщающего характера, к числу которых должна быть отнесена его «История русской литературы», где впервые у нас с непревзойденной до сих пор проясненностью дана общая, картина развития нашей литературы и характеризованы главнейшие литературные течения. Не менее важное значение имеет капитальный труд Пыпина (совместно со Спасовичем) «История славянских литератур», переведенный на многие иностранные языки, и его известная работа «Общественное движение в России при Александре I. Не может быть обойдена молчанием и «История этнографии», в которой наш ученый автор подверг подробному изучению труды исследователей русского народного творчества в широком смысле. Оценивая многолетнюю разностороннюю научную деятельность А. Н. Пыпина, нельзя, конечно, не прийти к выводу, что это был первоклассный ученый европейского значения. Российская Академия наук еще в начале 70-х гг. прошлого столетия сделала попытку привлечь его в свой состав, но внешние обстоятельства того времени помешали этому, и А. Н. Пыпин смог занять место в академии только в 1898 г. Говоря о его заслугах, совершенно невозможно не упомянуть также и о его публицистической деятельности. В качестве одного из редакторов «Современника», в котором он работал вместе с Н. А Некрасовым до самой приостановки журнала, а затем в качестве постоянного и очень деятельного сотрудника «Вестника Европы», журнальные статьи А. Н. Пыпина, проникнутые широтой взгляда и гуманностью, несомненно, имели большое общественное значение, воспитывая молодые поколения для новой жизни»105.

К этой характеристике, данной А. Н. Пыпину российскими академиками в 1925 г., можно присоединиться и спустя почти 100 лет после смерти ученого.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Например: Веселовский А. К характеристике А. Н. Пыпина (отголоски - юбилея) // Русские Ведомости. 1903. № 94; Юбилей А. Н. Пыпина //

Киевская Старина. Т. СХХХ1. 1903. Май. С. 102-105.

2 А. Н. Пыпин. [Некролог] // Исторический вестник. 1905. № 1. С. 379— 381; Глинский Б. Александр Николаевич Пыпин (материалы его биографии и характеристики) // Исторический вестник. 1905. № 1. С. 263-307; Сакулин П. Н. А. Н. Пыпин. Его научные заслуги и общественные взгляды // Вестник воспитания. 1905. № 4 (также отд. оттиск — М., 1905); Пиксанов Н. К.. Памяти А. Н. Пыпина // Известия ОРЯС АН. Т. XV. 1910. Кн. 3. С. 220-228.

3 ПФАРАН. Ф. 2. Оп. 1925. № 16. Л. 169.

4 Кораблев В. Н. Академик А. Н. Пыпин и славянский вопрос // Вестник Академии наук СССР. 1933. № 8-9. С. 67-78.

5 Пикса нов Н. К. Академик А. Н. Пыпин. К столетию со дня рождения (1833 - 4.VI. - 1933) // Вестник АН СССР. 1933. № 4. С. 39-43.

6 См.: Мельц М. Я. А. Н. Пыпин — исследователь фольклора зарубежных славян // Русский фольклор. VIII. М. — Д., 1933. С. 357-372.

7 Бернштейн И. А. Чешская литература в русской критике второй половины XIX в. // Из истории связей славянских литератур. / Сборник статей. М., 1959. С. 22-60.

8 См.: Ровда К. И. Чехи и русские в их литературных взаимосвязях. 50— 60-е гг. XIX в. Д., 1968. С. 174, 175 и др.

9 Озерянский А. Л. А. Н. Пыпин о славянофилах // Историография и источниковедение стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 1968. С. 72-80.

10 Аксенова Е. П. Славянская проблематика в статьях А. Н. Пыпина в «Современнике» // Там же. С. 56—71.

11 Лаптева Л. П. Русская историография гуситского движения. М., 1978. С. 102-114 (и др. по указателю).

12 Zeil W. Slawische Solidarität und slawisch-deutsche Wechselseitigkeic im Wirken Jan Bohuwör Pjechs (1838-1913) // Létopis. Rjad A. t. 26/1. Budyäin, 1979. S. 62-86.

13 См.: Ровда К. И. Россия и Чехия. Взаимосвязи литератур 1870-1890. М., 1978. С. 178—217 и др: Соловей Т. Д. Александр Николаевич Пыпин и его место в русской историографии // Этнографическое обозрение. 1994. № 4. С. 69-93.

14 Глинский Б. Александр Николаевич Пыпин // Исторический вестник. Т. ХС1Х. 1905. № 1. С. 266.

15 Пыпин А. Н. Мои заметки. М., 1910. С. 39.

16 Глинский Б.. Указ. соч. С. 283.

17 Исторический вестник. 1905. № 1. С. 380.

18 РГАДА. Ф. 109. 3-е отделение СЕИВК. 3-я экспедиция. Д. 198. Л. 4-9 — Записка об ученых заслугах магистра А. Н. Пыпина, читанная в заседаниях Академии 24 августа и 8 октября 1871 г.

19 ДГИА. Ф. 14. Оп. 1. Д. 5546. Л. 13 — диплом кандидата А. Н. ПыпиНа от 11 июня 1853 г.

20 РГАДА. Ф. 109. Д. 198 — упомянутая «Записка об ученых заслугах магистра А. Н. Пыпина» 1871 г.

21 Пыпин А. Н. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1857.

22 ЛГИА. Ф. 14. Оп. 1. Д. 5546. Л. 8 — Донесение историко-филологического факультета в Совет Санкт-Петербургского университета о том, что 24 марта 1857 г. А. Н. Пыпин удостоен степени магистра.

23 Там же. Л. 12. — Диплом магистра А. Н. Пыпина.

24 Отечественные Записки. 1857. № 11. С. 335-360.

25 Архив исторических и практических сведений Калачева. 1860—1861. Кн. 2.

26 Там же. 1859. Кн. 3.

27 Отечественные Записки. 1859. Кн. 3.

28 Археологический вестник. М., 1867. Вып. 3.

29 Глинский Б. Указ. соч. С. 291.

30 ЛГИА. Ф. 14. Оп. 4. Д. 5821 — О командировании А. Н. Пыпина за границу на два года для приготовления к профессорскому званию (Л. 1 и др.).

31 ПыпинА. Н. Мои заметки. СПб., 1910. С. 121.

32 Например, в письмах к В. И. Ламанскому, а также в автобиографических заметках, продиктованных в 1900—1904 гг. (Пыпин А. Н. Мои заметки. СПб., 1910).

33 А. Н. Пыпин — В. И. Ламанскому 7/19 декабря 1858 г. из Праги //Документы к истории славяноведения в России (1850—1912). М.; Л., 1948. С. 21.

34 Там же.

35 А. Н. Пыпин — В. И. Ламанскому 17/29 января 1859 г. из Берлина // Там же. С. 24.

36 Там же.

37 Переписка П. Й. Шафарика с русскими учеными опубликована в двух томах В. А. Францевым. См.: Коге8рогк1епсе ]огеГа §аГаНса / Уус1. V. А. Ргап-сеу. I. Уг^'ешпё (1ор18у Р. .1. §аГаНка в гшкугш и£епс1. С. 1—2. Ргага, 19271928.

38 См.: Францев В. А. Очерки по истории чешского возрождения. Русско-чешские ученые связи конца XVIII и первой половины XIX стол. Варшава, 1902; Лаптева Л. П. Чешско-русские научные связи в XIX в.: переписка П. Й. Шафарика и М. П. Погодина // Вестник Московского университета. Сер. 8 — История. 2003. № 2. С. 72—84; Широкова Е. В. П. Й. Шафарик и М. П. Погодин. К вопросу о чешеско-русских научных связях 30—60-х гг. XIX в. М., 1999 (автореферат — 30 стр.).

39 См. об этом: Лаптева Л. П. Чешский ученый XIX в. Франтишек Палац-кий и его связи с русской наукой // Славяноведение. 1999. № 2. С. 51—69.

40 А. Н. Пыпин — В. И. Ламанскому 17/29 января 1859 г. из Берлина //Документы к истории славяноведения. С. 24.

41 А. Н. Пыпин — В. И. Ламанскому 7/19 декабря 1858 г. // Там же. С. 22.

42 Там же.

43 А. Н. Пыпин — В. И. Ламанскому 17/29 янв. 1859 года // Там же. С. 25.

44 Речь идет о статьях: Г^у о гивкё ШегаШГе // ССм. 1858. С. 4; ¡^у о пе]-поуе]§1 гшкё ШегаШГе // ИИМ. 1859. С. 1; Г^у о пупе]§1' гшкё (кегаШРе // ИИМ. 1859. С. 2.

45 Современник. 1859. № 3 и 4.

46 Там же. 1860. № 2.

47 Там же. 1861. № 3.

48 ЛГИА. Ф. 14. Оп. 1. Д. 5821. Л. 3.

49 РГИА. Ф. 733. Оп. 27. Д. 161 — об учреждении в Петербургском университете кафедры всеобщей истории литературы и назначении на оную магистра Александра Пыпина на должность экстраординарного профессора (Л. боб, 7, 11); — Докладная записка попечителя Санкт-Петербургского учебного округа в министерство Народного Просвещения от 24 февраля 1860 г. (Л. 7).

50 Там же. Л. 12.

51 Там же. Л. 17.

52 Там же. Л. 18.

53 Там же. Л. 24 — прошение А. Н. Пыпина об отставке; Л. 29 — приказ об отставке.

54 Глинский Б. Александр Николаевич Пыпин // Указ. изд. С. 295.

55 РГИА. Ф. 733. Оп. 5. Д. 322. Л. 25-26.

56 РГАДА. Ф. 109. 3-е отделение СЕИВК, 3-я экспедиция. Д. 198. Л. 1415 — Справа об А. Н. Пыпине. Опубликована в статье: Ткаченко П. С. Новые материалы о А. Н. Пыпине // Русская литература. 1967. № 4. С. 119-121.

57 См.: Аксенова Е. П. Славянская проблематика в статьях А. Н. Пыпина в «Современнике» // Историография и источниковедение стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 1986. С. 56—71.

58 РГАДА. Ф. 109. 3-е отделение СЕИВК. Д. 198. Л. 14-15.

59 Пыпин А. Н. Мои заметки, СПб., 1910. С. 65-66.

60 РГАДА. Ф. 109. Д. 198. Л. 1. — Конфиденциальный запрос в 3-е отделение СЕИВК о благонадежности А. Н. Пыпина.

61 Там же. Л. 10—11 — Докладная записка, содержащая мнение министра народного просвещения Д. А. Толстого о трудах А. Н. Пыпина.

62 Там же. Л. 16—17 — Донесение жандармского агента 3-му отделению СЕИВК; Л. 18 — письмо Д. А. Толстого П. Шувалову от 22 декабря 1871 г.

63 Глинский Б. Указ. соч. С. 306.

64 ИРЛИ. Ф. 163. Оп. 4. № 27. Л. 54-55 — данные к биографии А. Н. Пыпина.

65 А. Н. Пыпин — В. И. Ламанскому 7/19 декабря 1858 г. из Праги // Указ. изд. С. 21.

66 Кораблев В. Н. Академик А. Н. Пыпин и славянский вопрос // Указ. изд. С. 70.

67 Пыпин А. Н. [Рец. на кн.:] О славянах в Малой Азии, Африке и в Испании. Сочинение В. Ламанского // Современник. 1860. № 4. С. 310, 311, 314, 317, 319, 320.

68 Пыпин А. Н. [Рец. на кн.:] В. Надлер. Причины и первые проявления оппозиции католицизму // Современник. 1869. № 7. Отд. 2. С. 45, 47, 58.

69 Пыпин А., Спасович В. Обзор истории славянских литератур. СПб., 1865.

70 Там же. С. 1-2.

71 Там же. С. 506.

72 Там же. С. 2.

73 Там же. С. 46.

74 Там же. С. 48.

75 Там же.

76 См.: Иванов Ю. Ф. Гуситское движение в русской историографии // Вопросы истории. 1973. № 9. С. 56.

77 Пыпин А., Спасович В. История славянских литератур. Изд. 2. Т. 1—2. СПб., 1879-1881.

78 Там же. Т. 2. С. 860.

79 Там же.

80 Подробно позиция А. Н. Пыпина по вопросу о гуситском движении освещена в работе: Лаптева Л. П. Русская историография гуситского движения (40-е года XIX в. — 1917 г.). М., 1978 (см. по указателю).

81 Современник. 1860. № 3. Отд. III. С. 123 и далее.

82 ОР РГБ. Ф. ОИДР. II. 53. Д. 24. Здесь указывается, что эта «Записка» была передана в ноябре 1876 г. князю В. А. Черкасскому (1824—1878) — русскому государственному деятелю, участвовавшему во время русско-турецкой войны в организации гражданского управления в Болгарии. Говорится также, что «Записка» была читана в заселении Отделения этнографического географического общества 7 декабря 1879 г. и напечатана в «Известиях Имп. Русского Географического общества», Т. XV. Вып. 5.

83 ЬАР^. Рогй51а1о51 А. Ра1егу. К.оге5роп<1епсе. — Письмо М. П. Петровского без даты (между мартом и июлем 1865 г.).

84 Филологические Записки. Воронеж, 1865. Вып. 2 и 3.

85 ИРЛИ. Ф. 163 (Б. Ляцкого). Оп. 4. № 44. Л. 3 — вырезка из журнала «Мир Божий». 1903. Июль (рецензент — П. Щеголев).

86 Подробно об этом см.: И. А. Бернштейн. Чешская литература в русской критике второй половины XIX в. // Указ. изд. С. 22-60.

87 Чуркина И. В. Русские и словенцы. Научные связи конца XVIII в. — 1914 г. М., 1986. С. 117-118.

88 См. об этом: Бернштейн И. А. Указ. соч.; Ровда К. И. Россия и Чехия. Взаимосвязи литератур 1870-1890. Л., 1978, особенно гл. 3. С. 137-218; Он же. Чехи и русские в их литературных взаимосвязях. 50-60-е гг. XIX в. Л., 1968 (247 е.).

89 Беляева Ю. Д. Литература народов Югославии в России. Восприятие, изучение, оценка. Последняя четверть XIX — начало XX вв. М., 1971.

90 Чуркина И. В. Указ. соч.

91 Архив А. Н. Пыпина: ИРЛИ. Ф. 250. Оп. 3. № 36а. Л. 1-31об, 36, 38-69, 71—Юбоб, 108—127об., 138—139об: Письма Богувера (Трауготта) Пеха А. Н. Пыпину 1879-1887 на немецком языке.

92 Пех — Пыпину 16 июня 1880 г. из Лейпцига // Указ. фонд. Л. 62.

93 Об этом и другой деятельности Пеха на ниве славяно-немецких контактов см.: Zeil W. Slawische Solidariät und slawisch-deutsche Wechselseitigkeit im Wirklen Jan Bohuwir Pjechs (1839-1913) // Létopis. Rjad A. 26/1. 1979. S. 62-85.

94 Указ. фонд. JI. 50-51. Отметим, что Пыпин высылал набранные листы книги еще до выхода книги в свет.

95 Пех — Пыпину, письмо без даты (1880 г.) и 24.1.1880 // Указ. фонд. Л. 40-41.

96 Пех — Пыпину 27 марта 1880 // Указ. фонд.

97 Это письмо является ответом на письмо Пыпина от 29.3 /10.4. 1880 г. Видимо, Пех писал в апреле 1880 г.

98 Пех — Пыпину, 7 июля 1881 г.

99 Пех — Пыпину, 31 августа 1883 г.

юо Пех — Пыпину, 10 ноября 1884 г.

101 Тальви (Talvj) — литературный псевдоним Терезы Альбертины Луизы фон Якоб (1797—1870), жены американского ориенталиста Робинзона. Переводила на немецкий язык «Сербские песни», изданные В. С. Караджичем, занималась народной поэзии славянских народов вообще.

102 Приложение к письму Т. Пеха А. Н. Пыпину от 2 августа 1880 г. (типографский текст) // ИРЛМ. Указ. фонд. Л. 44-45.

103ИРЛИ. Ф. 163. Оп. 4. № 44 — Алексей Николаевич Веселовский об А. Н. Пыпине, сентябрь 1911 г. Автограф и машинопись. 9 стр.

104 Глинский Б. Указ. соч. С. 300, 301.

юз пфа РАН. Ф. 2. Оп. 1925. № 16. Л. 172 — «Записка» датирована июнем 1925 г. и имеет любопытное заключение: «Все изложенное побуждает нас всемерно поддержать ходатайство дочери покойного академика А. Н. Пыпина — Веры Александровны Пыпиной — о назначении ей пенсий, на которую заслуги ее отца дают ей полное право».