CC BY
134
деленные познания детей в области культуры, морали, нравственности.
Литература
1. Мокеева, С.Г. Иноязычные заимствованные слова в детской речи // Ярославский педагогический вестник. Т. I / С.Г. Мокеева, А.В. Воронина. - Ярославль. - 2012. - № 3. -С. 168.
2. Ожегов, С.И. Словарь русского языка / С.И. Ожегов. - М., 1960.
3. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. - М., 1999.
4. Прохоров, Б.Б. Экология человека. Понятийно-терминологический словарь / Б.Б. Прохоров. - Ростов н/Д., 2005.
5. Словарь иностранных слов / под ред. И.В. Лехина и др. - М., 1982.
6. Словарь русского языка / акад. наук СССР. - М., 1983. - Т. I.
УДК 821.161.1
Н.С. Флегантова
Научный руководитель: кандидат филологических наук, доцент З.В. Лукичева
КАТЕГОРИЯ ВРЕМЕНИ В ПОЗДНЕЙ ПРОЗЕ А.П. ЧЕХОВА (РАССКАЗ «НА ПОДВОДЕ»)
Цель работы - системный анализ категории времени на материале рассказа А.П. Чехова «На подводе». Параллельно решаются также такие задачи, как: характеристика образной системы произведения, анализ сюжетных линий, определение роли временных образов в авторской концепции бытия.
А.П. Чехов, время, мотив, дорога, хронотоп.
The aim of the work is the system analysis of the category of time on the material of A.P. Chekhov'a story «On cart». Simultaneously we work on description of the work's figurative system, the analysis of plot line, definition of the role of time images in the author's concept of existence.
A.P. Chekhov, time, motive, way, chronotope.
Художественное творчество А.П. Чехова уже почти полтора столетия продолжает оставаться предметом пристального интереса. Так, значительный вклад в изучение поэтики чеховской прозы внесли новаторские для своего времени работы А.П. Чудакова [11], Л.М. Цилевич [9], В.Б. Катаева [3], [4], В.Я. Линкова [5], Э.А. Полоцкой [7], И.Н. Сухих [8]. Исследование пространства и времени как эстетических категорий прозы А.П. Чехова по-прежнему актуально и находится в русле проблем современного чеховедения.
Рассказ Чехова «На подводе» (1897) умещается на девяти страницах. Действие, изображенное в нем, длится неполный весенний день - часов девять - десять: текст открывается ремаркой, задающей пространственно-временные координаты: «В половине девятого утра выехали из города» [10, с. 247], а завершается: «А вот и Вязовье. Приехали» [10, с. 255] (главная героиня рассказа - учительница Марья Васильевна - возвращается домой, в село Вязовье): когда подъезжали к этому селу, у церкви «горели кресты, отражая вечернее солнце; и окна на станции тоже горели» [10, с. 254].
Перед нами - дорожная история (история одной поездки) [9]. Однако в формат маленькой дорожной истории автор помещает очень многое: сообщает важные сведения о прошлом героини, раскрывает сущность ее духовного облика, обстоятельства жизни, мысли, заботы, мечты, отношение людей к ней и
пр. При этом у Чехова субъективная реальность сознания и реальная объективность мира четко дифференцируются. Светлое воспоминание, возникающее в сознании Марьи Васильевны, с авторской точки зрения (а иногда и с позиции героя), - всего лишь мимолетное воспоминание, неспособное преодолеть драматизм повседневного, нынешнего существования.
Н.В. Капустин в рассказе «На подводе» выделяет конкретные символы однообразной жизни героини -«прежде всего это утомительная дорога из города в деревню Вязовье», где учительствует Мария Васильевна, ее будничные заботы, сворачивающая в другую сторону коляска (символ невозможности счастья), нравящегося Марии Васильевне помещика Ханова, однообразные реплики правящего подводой старика Семена» [2, с. 205]. Жизнь сельской учительницы «проходит скучно, без ласки, без дружеского участия, без интересных знакомых» [10, с. 251].
События рассказа замкнуты между двумя пространственными маркерами: деревня (село) Вязовье и город (маленький провинциальный городок), куда Марья Васильевна ездит за жалованьем. М.М. Бахтин в ряду различных хронотопов назвал хронотоп «провинциального городка» [1, с. 396]. Одна из его характеристик - циклическое бытовое время: «время здесь бессобытийно и потому кажется почти остановившимся», «здесь нет событий, а есть только повторяющиеся «бытования» [1, с. 396]. В этом смысле
мы имеем все основания квалифицировать хронотоп чеховского рассказа «На подводе» как провинциальный (город и примыкающие к нему территории, дальняя периферия).
В рассказе «На подводе» героиня во время путешествия из города в деревню не только вспоминает благополучное прошлое, которое под чередой жизненных неудач неожиданно заканчивается, но и анализирует настоящее. «Мысленные странствия Марьи Васильевны по своей судьбе представляют ее жизнь в восприятии читателя как длящееся, ею неосознаваемое страдание, как бесконечный, однообразный и бесцельный путь, итог которого - одиночество. Вспоминая прошлое и анализируя настоящее, Марья Васильевна начинает осознавать свою душевную неприкаянность и ее причины. Это становится внутренним импульсом к пересмотру жизненных критериев и ориентиров» [6, с. 25].
В определенной степени наблюдается параллельное развертывание природного и человеческого календарных времен. События рассказа происходят весной, традиционно считающейся порой расцвета, обновления, молодости, началом нового «путешествия». Но это время года не возрождает героиню к жизни и совсем не представляет для нее ничего привлекательного и интересного. «Время» героини по своей коннотативной окраске является абсолютно противоположным природному: «... но для Марьи Васильевны, которая сидела теперь в телеге, не представляли ничего нового и интересного ни тепло, ни томные, согретые дыханием весны, прозрачные леса, ни черные стаи, летавшие в поле над громадными лужами, похожими на озера, ни это небо, чудное, бездонное, куда, кажется, ушел бы с такой радостью» [10, с. 247].
«Для Марьи Васильевны «длящееся страдание» потеряло свой смысл: она остается в одном застывшем мгновении, заключающем всю ее жизнь. Это одновременно и жизненная позиция, принятая, утвержденная раз и навсегда, и способ жизни, и - черта футлярного сознания» [6, с. 25 - 26]: «...и была ли весна, как теперь, или осенний вечер с дождем, или зима, - для нее было все равно...» [10, с. 247]. При этом текст позволяет нам определить фактический возраст героини: лет тридцать или чуть больше (тоже своего рода еще «человеческая весна»). Однако циклическое бытовое время значительно «старит» героиню: «... было такое чувство, как будто она жила в этих краях уже давно-давно, лет сто, и казалось ей, что на всем пути от города до своей школы она знала каждый камень, каждое дерево. Тут было ее прошлое, ее настоящее; и другого будущего она не могла представить себе...» [10, с. 247]; «И от такой жизни она постарела, огрубела, стала некрасивой, угловатой, неловкой, точно ее налили свинцом...» [10, с. 251].
Именно маркеры «повторяемости», «застоя» в рамках небольшой жанровой формы создают ощущение, что показана вся жизнь героини. В качестве таковых маркеров могут выступать и непосредственно сюжетообразующие мотивы: так, мотив дороги, имплицитно вынесенный в сильную позицию текста
- в заголовок «На подводе», становится сюжето- и текстообразующим.
Одним из самых распространенных способов реализации семантики повторяемости является непосредственно прием повтора: вернемся к фрагменту: «. весна пришла вдруг, но для Марьи Васильевны, которая сидела теперь в телеге, не представляли ничего нового и интересного <...>» [10, с. 247]. Характерно, что часто, как в данном случае, концентрация повторов отмечает фрагмент сложного речевого плана: внутренний монолог, несобственно-прямую или несобственно-авторскую речь, т.е. маркируют границу различающихся речевых планов. Авторская точка зрения дистанцирована от точки зрения героини. Для автора - небо, чудное, бездонное, куда, кажется, ушел бы с такою радостью, в то время как для Марьи Васильевны не представляет интереса.
А.Н. Олейник справедливо отмечает, что «героиней «длящееся страдание» не осознается, соответственно и осознанно не переживается. Оно становится незамечаемым страданием, в котором соединены прошлое, настоящее и будущее в одном устойчивом и неменяющемся комплексе чувствований и переживаний» [6, с. 26].
Фабульные события рассказа происходят в течение одного дня, однако Чехов постоянно совмещает временные и пространственные планы, апеллируя к прошлому героини. Важно отметить соотношение циклического бытового времени и времени сюжетного: так, в рассказе «На подводе» весьма подробно в описательном плане представлена сцена с мужиками в трактире. Можно предположить, что вряд ли Марья Васильевна слышит и видит одно и то же каждый месяц, но автор обобщает единичную ситуацию и описывает ее как многократную.
В рассказе четко отслеживаются следующие оппозиции:
- циклическое бытовое время / сюжетное время: первое преобладает, и это аномально для рассказа как жанра (рассказ традиционно описывает однократные, единичные события);
- прошлое / настоящее: мотив воспоминаний усиливает противопоставление той, счастливой, жизни в прошлом и безрадостного настоящего.
Если мир далекого прошлого в начале рассказа почти целиком заслонен настоящим: «О том прошлом, какое было до ее поступления в учительницы, она уже отвыкла вспоминать - и почти все забыла. Когда-то были у нее отец и мать; жили в Москве <...> но от всей этой жизни осталось в памяти что-то смутное и расплывчатое, точно сон» [10, с. 247 - 248], то в финале рассказа на железнодорожном переезде, когда опускают шлагбаум и перед взором чеховской героини проходит поезд, в элегической дымке картина прошлого отодвигает «безрадостное настоящее» на второй план: «На площадке одного из вагонов первого класса стояла дама, и Мария Васильевна взглянула на нее мельком: мать! Какое сходство! <...> чувство радости и счастья вдруг охватило ее, от восторга она сжала себе виски ладонями и окликнула нежно, с мольбой: «Ма-
ма!». И заплакала неизвестно отчего» [10, с. 254 -255].
Итак, в результате взаимодействия категорий циклического времени и провинциальности складывается ощущение полного однообразия жизни героини: «... и казалось ей, что на всем пути от города до своей школы она знала каждый камень, каждое дерево. Тут было ее прошлое, ее настоящее; и другого будущего она не могла представить себе...» [10, с. 247]. Вся жизнь Марьи Васильевны - хлопоты о школе и дорога, т.е. поездки в город и обратно, однообразные, скучные. О ее прошлом развернутой ремаркой сообщает автор, так как сама героиня об этом не думает (мотив забвения): «От прежних вещей сохранилась только фотография матери, но от сырости в школе она потускнела, и теперь ничего не видно, кроме волос и бровей» [10, с. 248]. О ее жизни после смерти родителей больше не говорится. Чехов возвращается к утренней поездке. Молчание прерывает старик Семен, который возит учительницу в город: «А в городе чиновника одного забрали. Отправили. Будто, идет слух, в Москве с немцами городского голову Алексеева убивал» [10, с. 248]. Но внешние события «города» в сознании героини существуют отдельно от событий «Вязовья», чья тематическая сфера ограничена школой и дорогой: она думала о своей школе и о том, что к экзамену представит четырех мальчиков и девочку.
Едва намеченный появлением на дороге помещика Ханова мотив любовной истории («Он в самом деле красив», - подумала она, взглянув на Ханова» [10, с. 249]) также чужд замкнутому миру «Вязовья»: «Быть женой? Утром холодно, топить печи некому, сторож ушел куда-то; ученики поприходили чуть свет <...> Квартира из одной комнатки, тут же и кухня. После занятий каждый день болит голова <...> Нужно собирать с учеников деньги на дрова, на сторожа и отдавать их попечителю <... > А ночью снятся экзамены, мужики, сугробы... И никому она не нравится, и жизнь проходит скучно, без ласки, без дружеского участия, без интересных знакомых. В ее положении какой бы это был ужас, если бы она влюбилась!» [10, с. 251]. Словосочетание «каждый день» в приводимом выше фрагменте рассказа указывает на закономерные, типичные виды деятельности, которые характеризуют всю жизнь героини в целом. День подразделяется на временные отрезки, которые также приобретают семантику повторяемости и выполняют функцию указания на некий жизненный уклад, правила единообразной, типичной повседневности, а также позволяют представить идею пустоты повседневности отчетливее и масштабнее.
Мотив сна, видения соединяет счастливое прошлое и безрадостное настоящее в единое целое. «Родовая память и память индивидуально-биографическая, вписывающие человека в общекультурный контекст, помещены на задворки сознания как нечто ненужное и обременительное. И даже на единственно оставшейся фотографии матери не видно черт лица, только волосы и брови - покров (футляр) лика, защищающий от любопытных взоров. Все, что обозначает человека во внешнем мире как индивидуаль-
ное, неповторимое существо, на фотографии не обозначено» [6, с. 26].
После встречи на дороге с помещиком Хановым Марья Васильевна начинает задумываться над своей жизнью. Чехов сближает двух героев рассказа, создавая ощущение, что жизнь сельской учительницы и бездумная жизнь помещика - это явления одного порядка, одинаково отклонившиеся от человеческой нормы - ценности времени, отпущенного каждому человеку, каждому смертному.
Однако мысли о несоответствии между тем, где живет Ханов, что имеет и как ведет себя («...но он только смеется, и, по-видимому, для него все равно и лучшей жизни ему не нужно» [10, с. 250]), предшествуют пересмотру героиней своей жизни. Марья Васильевна вдруг начинает сострадать и сочувствовать, осознавать свои желания и чувства, ощущать себя женщиной: «Около старого Семена он казался стройным, бодрым, но в походке его было что-то такое, едва заметное, что выдавало в нем существо уже отравленное, слабое, близкое к гибели. Марье Васильевне стало страшно и жаль этого человека, погибающего неизвестно для чего и почему, и ей пришло на мысль, что если бы она была его женой или сестрой, то всю свою жизнь, кажется, отдала бы за то, чтобы спасти его от гибели» [10, с. 250].
Марья Васильевна хотя и начинает задумываться над своей жизнью, но это лишь частичное осознание ранее не осознанного и не понятого. Возможность вписаться в контекст «большого времени» упущена.
Границей между двумя городским и деревенским локусами провинциального пространства становятся река и железнодорожный переезд. Именно здесь, на железнодорожном переезде, временные планы прошлого и настоящего вновь соприкоснутся: «На площадке одного из вагонов первого класса стояла дама, и Марья Васильевна взглянула на нее мельком: мать! <...> В это время как раз подъезжал на четверке Ханов, и она, видя его, вообразила счастье, какого никогда не было, и улыбалась, кивала ему головой, как равная и близкая, и казалось ей, что и на небе, и всюду в окнах, и на деревьях светится ее счастье, ее торжество...» [10, с. 254 - 255].
Стремление жить приводит к тому, что героиня в совсем незнакомой женщине увидела умершую мать. Таким образом, прошлое, воскресшее в памяти сельской учительницы, заставляет понять ущербность своего существования: «Да, никогда не умирали ее отец и мать, никогда она не была учительницей, то был длинный, тяжелый, странный сон, а теперь она проснулась» [10, с. 255].
Но одна из постоянно повторяющихся реплик Семена «- Васильевна, садись! И вдруг все исчезло» [10, с. 255] возвращает героиню в безрадостное настоящее (квартира в Москве сменяется шлагбаумом и переездом).
Рассказ А.П. Чехова «На подводе» - одно из ярких свидетельств своеобразия организации сюжетного действия во времени в поздней прозе автора. Содержательная картина жизни героини в ретроспективе, в настоящем и перспективе «вырастает» на кратковременном отрезке действия (оно длится менее полусуток). Субъективное переживание времени ге-
роиней корректируется более широким, объективным авторским взглядом на ее провинциальную жизнь и судьбу.
Литература
1. Бахтин, М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике / М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975.
2. Капустин, Н.В. «Чужое слово» в прозе А.П. Чехова (Жанровые трансформации): дис. .. д-ра филол. наук / Н.В. Капустин. - Иваново, 2003.
3. Катаев, В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации / В.Б. Катаев. - М., 1979;
4. Катаев, В.Б. Сложность простоты: Рассказы и пьесы А. П. Чехова / В.Б. Катаев. - М., 1999.
5. Линков, В.Я. Художественный мир прозы А.П. Чехова / В.Я. Линков. - М., 1982.
6. Олейник, А.Н. «Мы давно уже едем, давно страдаем» (об одном мотиве чеховских произведений) / А.Н. Олейник // Вестник удмуртского университета. - 2010. - Вып. 4. - С. 21 - 28.
7. Полоцкая, Э.А. А.П. Чехов: Движение художественной мысли / Э.А. Полоцкая. - М., 1979.
8. Сухих, И.Н. Проблемы поэтики А.П. Чехова / И.Н. Сухих. - Л., 1987.
9. Цилевич, Л. Сюжет чеховского рассказа / Л. Циле-вич. - Рига, 1976.
10. Чехов, А.П. Сочинения: в 4 т. / под ред. Г.П. Берд-никова / А.П. Чехов. - М., 1984.
11. Чудаков, А.П. Поэтика Чехова / А.П. Чудаков. - М., 1971.
