CC BY
152
УДК 008.001
КАТАСТРОФИЗМ КАК ЯВЛЕНИЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ И РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ ПЕРВОЙ ТРЕТИ XX в.
© Татьяна Вячеславовна ЗАХАРОВА
Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, г. Москва, Российская Федерация, аспирант факультета иностранных языков и регионоведения,
e-mail: tvabyzova@gmail.com
В статье исследуется понятие катастрофы и катастрофического сознания (катастрофизма) в европейской и русской культуре первой трети XX в. Новизна статьи заключается в попытке синтеза философского, социокультурного и художественного подходов к исследованию катастрофизма. Целью ставится выявление значения катастрофизма для духовной культуры. Делается вывод об амбивалентности воздействия катастрофического сознания на культуру.
Ключевые слова: катастрофизм; катастрофическое сознание; духовная катастрофа; культура.
На основании статей «катастрофа», «катастрофичный», «катастрофический», «катастрофичность» в толковых и этимологических словарях русского языка можно проследить этимологию и семантику слова «катастрофа» и производных от него имен прилагательных и существительного. Слово «катастрофа», заимствованное русским языком через немецкое Katastrophe [1, с. 209] либо французское catastrophe [2, с. 384] (ср. с исп. catástrofe, итальянским catastrofe), куда оно перешло из латинского языка (catastropha), восходит к греческому кататрощ (katastrophe) - «переворот, перелом; важное событие, решающее судьбу или дело» [3, с. 97], «переворот», «развязка» (в частности, в театральном знач.), «крушение», «гибель» [4, с. 387], «переворот, уничтожение, низвержение» [2, с. 384], «поворот, поворотный момент дела» [1, с. 209]. В качестве первого
и основного значения слова «катастрофа» словари выделяют бедствие, событие, влекущее за собой трагические последствия (А.К. Шапошников, П.Я. Черных, В.И. Даль). Некоторые авторы отмечают внезапность и / или масштабность таких событий, например, «крупное, неожиданно разразившееся несчастье, бедствие», «крушение, сопровождающееся трагическими последствиями» [5, с. 386-387], «неожиданное несчастье, бедствие, событие, влекущее за собой трагические последствия» [5, с. 517] (курсив мой. - Т. З.). В качестве второго значения у Д.Н. Ушакова находим «Крупное потрясение трагического характера, обусловливающее собой резкий перелом в личной или общественной жизни» [5, с. 517]. Таким образом, катастрофа может иметь как общественный, или массовый, так и личный, индивидуальный характер. С.И. Ожегов не делает подобной дифферен-
циации, объединяя оба основных значения в одно: «Событие с несчастными, трагическими последствиями» [6, с. 265]. Ушаков выносит отдельно литературное значение слова «катастрофа»: «В драматическом произведении - центральное событие, непосредственно предшествующее развязке и ее обусловливающее» (ср. с греческим театральным употреблением слова).
Интересна народная этимология слова «катастрофа», приведенная в словаре Фасме-ра: «костовстреха, орловск. (Корш, ИОРЯС 8, 14), от кость и встряхнуть» (цит. по Фасмеру).
Ушаков также упоминает отвлеченное существительное «катастрофичность», образованное от прилагательного «катастрофичный».
Прилагательные «катастрофический» и «катастрофичный» (П.Я. Черных, Д.Н. Ушаков, С.И. Ожегов) синонимичны и определяются как «бедственный». Однако дополнительные оттенки смысла Д.Н. Ушаков и С.И. Ожегов выделяют различные. Так, у первого «катастрофичный» / «-ческий» «может вызвать катастрофу», а у второго «является катастрофой». Нам представляется, что предполагаемое время действия неодинаково в этих двух случаях. «Может вызвать катастрофу» означает, что катастрофа еще не случилась, но лишь угрожает произойти, здесь слышится ее горестное ожидание. «Является катастрофой» - значит, что несчастье, беда уже постигли кого-то, т. е. мы имеем дело с последствиями катастрофы.
В нашей работе мы будем опираться на оба эти определения понятия «катастрофическое». Речь будет идти как об ожидании, предчувствии катастрофы, беды, несчастья, и, как следствие, о возможных путях ее предотвращения, так и о преодолении последствий катастрофы (мнимой или реальной).
Существует также социокультурный термин «катастрофизм», который означает предчувствие катастрофы, страх перед ней в обществе или культуре. Катастрофизм сознания проявляется как в общественнополитической жизни государства, так и в бытовой и художественной («низовой» и «высокой», «массовой» и «элитарной») культуре.
В социологической работе С.Я. Матвеевой и В.Э. Шляпентоха «Страхи в России в прошлом и настоящем» авторы рассматривают проблему катастрофизма в обществе, раскрывают тесную взаимосвязь между стра-
хами и катастрофическим сознанием, приводят примеры насаждения катастрофического сознания в социуме при помощи политики и идеологии и говорят о возможных позитивных и негативных результатах воздействия катастрофизма на жизнь индивидуума, социальной группы и общества в целом [7]. Проблема катастрофического сознания разрабатывается в следующих разделах книги: «Глава 5. Катастрофизм, или страх перед будущим», «Глава 6. Субъекты катастрофического сознания», «Глава 7. Мобилизационная функция страха».
В Главе 5 дается определение «катаст-рофизма», выделяется несколько видов катастроф, рассматривается понятие продолжительности катастрофы, говорится о страхах как о факторах, определяющих уровень ката-строфизма. Катастрофическое сознание возникает в том случае, если чувство страха становится неотъемлемой частью жизни человека или группы людей, «становится постоянной характеристикой сознания» [7,
с. 56]. Катастрофическое сознание интересует авторов не с психологической, а с социокультурной точки зрения, прежде всего в аксиологическом и идеологическом смыслах. Катастрофическое сознание берет начало в пессимистическом мировоззрении и, основываясь на вере в приближающуюся катастрофу, сопровождается страхом перед ней. «Страх перед ожидаемой катастрофой» авторы называют «катастрофизмом» [7, с. 57]. Данный термин используется в естественных науках, в частности, в геологии и биологии. В математике существует «теория катастроф». В социологии, социальной истории и философии при изучении катастроф акцент делается не на катастрофе как объективном феномене, а на субъективизме ее восприятия человеком [7, с. 60]. В частности, время катастрофы нередко понимается как непродолжительное, а в описании катастрофы присутствует элемент внезапности (вспомним словарные определения катастрофы). С.Я. Матвеева и В.Э. Шляпентох показывают, что в действительности катастрофа может занимать продолжительный промежуток времени. В качестве примера мы можем привести такую катастрофу, как война. Авторы связывают длительность катастрофы с общественным субъектом. Так, катастрофа отдельно взятого человека ограничена временем его
жизни, тогда как социальная катастрофа может растянуться на несколько поколений. Помимо времени самой катастрофы можно говорить о ее подготовительном этапе, находящем отражение в политической жизни общества, религии, искусстве. Изучением этих явлений занимаются, в частности, история культуры и историческая социология [7, с. 61]. Кроме того, с точки зрения культурологии интересны вероятные последствия катастроф и способы их преодоления.
«Таким образом, внезапность как временной фактор не может служить определяющим для понимания социального смысла катастрофы, но в любом случае катастрофа означает деградацию условий, дезорганизацию жизни людей и даже их гибель.
Катастрофа может быть определена как разрушительное изменение в жизни отдельных людей, групп, обществ, всего человечества, ухудшающее положение данного субъекта, вплоть для гибельных для него последствий. Она может быть представлена через понятие «дезорганизация». В этом случае катастрофой можно назвать резкую дезорганизацию образа жизни, жизнедеятельности субъекта, включая угрозу его существованию» [7, с. 62].
Как же возникает катастрофизм в обществе? Факторы, влияющие на уровень ката-строфизма, включают как иррациональные, так и рациональные страхи [7, с. 72]. Катастрофическое сознание развивается достаточно медленно по сравнению с паническим страхом во время природных бедствий [7, с. 69]. В качестве примера политики внедрения ка-тастрофизма в жизнь людей С.Я. Матвеева и В.Э. Шляпентох чаще всего приводят сталинский тоталитаризм. В период репрессий 1930-х гг. советское общество было охвачено не только рациональными (основанными на достоверных фактах о расстрелах) страхами, но и иррациональными (поиск «врагов народа»). Позднее, во время холодной войны, катастрофическое сознание поддерживалось полурациональными страхами перед врагами внешними (Запад).
С.Я. Матвеева и В.Э. Шляпентох выделяют четыре основных вида катастроф: (1) «катастрофы, не зависящие от человека» (природные); (2) «катастрофы, являющиеся побочным продуктом человеческой деятельности» (техногенные); (3) «социальные ката-
строфы... как результат нарастающей дезорганизации в обществе»; (4) «духовные катастрофы и разломы» [7, с. 63]. Нам представляется возможным дополнить данную краткую классификацию катастроф подразделением социальных катастроф по временному признаку на продолжительные (например, войны) и кратковременные (например, террористические акты). В свою очередь, гражданские войны часто являются результатом длительных процессов в обществе, тогда как захватнические войны могут быть внезапными для одной из сторон. Таким образом, социальные катастрофы могут обладать различными временными характеристиками.
Остановимся подробнее на последнем, четвертом типе катастроф, как наиболее важном для нашего исследования. Из всех трех видов катастроф, прямо или косвенно зависящих от человеческой деятельности, т. н. «духовные катастрофы» наиболее тесно взаимосвязаны с гуманитарной мыслью, психикой, эмоциями. «Четвертый тип катастроф выступает как внутрикультурное, может быть, даже внутриличностное событие, связанное с осмыслением и переосмыслением мира и человеческой жизни» [7, с. 65]. В силу своего камерного характера, духовные катастрофы могут быть наименее заметными для тех, кто их не переживает, и потому казаться последним наименее существенными. Однако именно подобного рода катастрофы «являются, возможно, наиболее значимыми факторами последующих реальных катастроф» [7, с. 63]. Например, перелом в сознании группы людей способен привести к таким социальным катастрофам, как революция и гражданская война.
Духовная катастрофа может найти воплощение в научных и философских теориях и концепциях, а также в художественной литературе. Личная катастрофа Ф.М. Достоевского повлияла на его литературное творчество. В работе 1903 г. «Достоевский и Ницше» Л. Шестов выдвигает концепцию философии трагедии на основе анализа основных сочинений Ф.М. Достоевского и Ф. Ницше. По мнению Л. Шестова, Ф.М. Достоевского и Ф. Ницше объединяет их трагическое осмысление реальности. Это осмысление вмещает в себя особую мораль - «мораль трагедии», в противоположность «морали обыденности» [8, с. 196]. Ф.М. Достоевский и
Ф. Ницше - враги позитивизма и идеализма [8, с. 205]. «В законах природы, в порядке, в науке, в позитивизме и идеализме - залог несчастья, в ужасах жизни - залог будущего. Вот основа философии трагедии: к этому приводят скептицизм и пессимизм» [8,
с. 207]. Л. Шестов выразил суть философии трагедии так: «Уважать великое безобразие, великое несчастие, великую неудачу! Это последнее слово философии трагедии» [8, с. 220].
Как русский писатель, так и немецкий философ переживали в жизни физические и нравственные страдания, что не могло не отразиться на их мировосприятии. Личная трагедия (смертный приговор Ф.М. Достоевского, замененный каторгой, и тяжелая физическая болезнь Ф. Ницше), о которой говорит Л. Шестов, перерастает в духовную катастрофу. «Философия трагедии» - это и есть результат личной духовной катастрофы обоих мыслителей.
Важно отметить, что катастрофа может носить субъективный характер. Это касается как личных, так и социальных катастроф (если негативные последствия последних распространяются не на всех членов общества). Так, Питирим Сорокин писал о повышенной вертикальной мобильности в переломные моменты истории. Он мог наблюдать «катастрофическую вертикальную мобильность» во время революции 1917 г. в России [7, с. 67]. В этот период российская интеллигенция была носителем катастрофического сознания.
Катастрофизмом наполнена книга В. В. Розанова «Апокалипсис нашего времени», написанная им в ноябре 1917 - октябре 1918 г. [9]. Розанов пишет о молниеносном крахе Российской империи, рассматривая это историческое событие в свете новозаветной книги «Откровение св. Иоанна Богослова». Будучи свидетелем революции, автор сожалеет о разрушении государства, церкви и культуры и предчувствует серьезные последствия этих социальных и духовных катастроф.
Катастрофические настроения высказывает Н.А. Бердяев в «Философии неравенства» (1918 г.). В «Письме двенадцатом о хозяйстве» он обращается к социалистам, приводя доводы в защиту духовной основы хозяйственной деятельности и частной собственности. Бердяев предугадывает опасности
бездуховного владения природой: «Безграничный рост потребностей и рост народонаселения создал индустриально-капиталистическую цивилизацию, которая чревата великими потрясениями и катастрофами и обозначает убыль духа в европейском человечестве. И если народы хотят духовно возродиться, то им придется вступить на путь аскетического самоограничения и одухотворения хозяйственной жизни» [10].
Подобным образом смотрит на политическую историю Европы О.Э. Мандельштам в эссе 1922 г. «Пшеница человеческая» [11]. Поэт использует метафору хлеба для описания политического устройства государства. Неиспеченный хлеб, хлеб в потенции - это пшеница, зерна, еще не оформленные в хлеба. О народных волнениях поэт пишет: «Духовая печь истории, некогда столь широкая и поместительная, жаркая и домовитая духовка, откуда вышли многие румяные хлеба, забастовала. Человеческая пшеница всюду шумит и волнуется, но не хочет стать хлебом, хотя ее к этому понуждают считающие себя ее хозяевами грубые собственники, владельцы амбаров и закромов». Мандельштам призывает прислушаться к этим зернам в мешках, «к голосу этой человеческой пшеницы». По мнению Мандельштама, политика сама по себе катастрофична, стихийна: «Душа политики, ее природа - катастрофа, неожиданный сдвиг, разрушение». Он сопоставляет политические катастрофы с геологическими. Именно на месте прежних разломов «мессианской» колониальной политики, национализма и империалистической войны должна вырасти новая Европа. Политическая жизнь для Мандельштама - «катастрофический процесс», но «не на мельнице политической истории, не тяжелым жерновом катастрофы человеческая пшеница будет обращена в муку» [11]. Мандельштам видит выход из катастрофической ситуации распада не в политической борьбе, а в организации экономики и устроении хозяйства. Здесь мы слышим отголосок идей С.Н. Булгакова о софийности хозяйства, высказанных им в «Философии хозяйства» [12]. Мироощущение европейца, по мнению Мандельштама, не должно быть мироощущением француза или немца. Нужно возродить «чувство Европы». «Выход из национального распада, из состояния зерна в мешке к вселенскому
единству, к интернационалу, лежит для нас через возрождение европейского сознания, через восстановление европеизма как нашей большой народности» [11]. Итак, катастрофизм политической жизни должен быть преодолен органическим устройством хозяйственной жизни и устремлением к единству во имя общего блага.
Позднее, в 1930-е гг. европейские философы высказывали катастрофические умонастроения в своих трудах.
Испанский философ Х. Ортега-и-Гассет в книге 1930 г. «Восстание масс» пишет о потере его современниками нравственных ориентиров в результате подверженности смятению и страху. Философ высказывает опасения по поводу всеобщего расцвета массовой морали. По мнению Ортеги, «бунт», или «восстание масс» (“la rebelión de las masas”) угрожает разрушением нравственных основ европейской цивилизации. Страх духовной катастрофы должен быть преодолен активными действиями по сохранении культуры с помощью «обновленной западной морали» [13, с. 169].
Голландский теоретик культуры Й. Хейзинга в своей работе 1935 г. «В тени завтрашнего дня» [14] затрагивает проблему катастрофического. Первая глава этой книги носит название «В ожидании катастрофы». В ней автор выражает всеобщую озабоченность кризисным состоянием духовной и материальной жизни Европы. Упадок в области промышленного производства, государственного управления (преодоление последствий Первой мировой войны), экономики (кризис 1929 г.) породил в 1930-е гг. всеобщее чувство страха перед неясным будущим. Многие современники Хейзинги видели реальную угрозу в марксизме и торжестве революции в Европе. В качестве яркого примера тревожных настроений в научной среде Хейзинга приводит «Закат Европы» Шпенглера, возвестившего гибель культуры и наступление цивилизации. Вслед за Шпенглером Хейзинга сосредотачивает свое внимание именно на духовной составляющей культуры.
Среди тревожных для культуры признаков Хейзинга называет «всеобщее ослабление способности суждения», «снижение критической потребности», упадок моральных норм». Автор отмечает склонность человека любой эпохи к эсхатологическим настроени-
ям, которая в грубой форме выражается в малообразованной среде. Итак, Хейзинга показывает, что катастрофизм может быть признаком, характеристикой, состоянием культуры, печатью эпохи.
Подобные взгляды высказывали и другие теоретики в отношении культуры первой трети XX в. Современный американский ученый Д. Хопкинс, делая исторический обзор культурных явлений начала XX в., периода «бурных перемен», отмечает, что для модернизма в литературе того времени было характерно «ощущение разрыва» («Улисс» Дж. Джойса, «Бесплодная земля» Т. Элиота): «Теоретик Маршалл Берман видит здесь смешанное чувство возбуждения с предчувствием катастрофы, возникшее в ответ на перелом жизненных условий, и, таким образом, определяет модернистский взгляд на мир» [15, с. 13]. В России это время было ознаменовано творчеством поэтов Серебряного века и религиозных философов.
Важно отличать духовную катастрофу от духовного кризиса. По Бердяеву («Философия неравенства», «Письмо тринадцатое о культуре»), кризис культуры происходит в высших слоях культурной элиты, среди ее творцов, от осознания недостаточности средств культуры, недовольства культурой, невозможности выйти за пределы культуры. «Кризис культуры, по характеру своему, есть кризис аристократический, а не демократический» [10]. Революция, как частный случай социальной катастрофы, ведет к уничтожению культуры, но не к ее кризису. Кризис культуры возможен лишь внутри нее. Как нам представляется, он может быть индикатором грядущей духовной катастрофы, ее предвестником.
Матвеева и Шляпентох так разграничивают понятия кризиса и катастрофы: «Кризис можно понимать как пограничную ситуацию неопределенности в отношении исхода события. Говоря о катастрофе, нужно иметь в виду результат, т. е. негативный исход кризиса, провал, решающее ухудшение ситуации. Поэтому катастрофа как термин несет в себе результирующий смысл» [7, с. 66]. Авторы различают кризисное сознание как состояние неопределенности и катастрофическое сознание как ожидание катастрофы, провала. При этом катастрофическое созна-
ние сопровождается страхом перед негативным исходом событий.
А.П. Назаретян в работе для вузов «Цивилизационные кризисы в контексте универсальной истории» дает следующее определение понятия «кризис»: «Фаза опасного снижения устойчивости, когда, в силу изменившихся внешних и внутренних условий, наработанные ранее шаблоны деятельности становятся контрпродуктивными и способными привести систему к катастрофе. Вместе с тем успешное преодоление кризиса... может иметь конструктивные последствия» [16,
с. 324]. Назаретян также приводит термин «катастрофофилия», определяя его как «слабо осознаваемую тягу к обострению социальных напряжений типа «маленькой победоносной войны», «очистительной бури»
и т. д.» [16, с. 321]. Этот термин противоположен понятию катастрофизма как страху перед надвигающейся катастрофой.
В статье была предпринята попытка синтеза различных взглядов на катастрофизм и катастрофическое с целью выявить значение духовных катастроф в культуре. Было показано, что катастрофизм может иметь как положительные, так и отрицательные последствия. Как один из основных факторов катастрофического сознания, страх выступает в качестве мобилизующего импульса культуры, способного побудить к поискам новых путей развития. С другой стороны, страх подавляет носителей катастрофического сознания и лишает необходимой для культурного развития свободы. Поэтому духовная культура стремится высвободиться из-под гнета катастрофизма. Так, в переломные моменты истории рождаются шедевры философской мысли и художественного творчества.
1. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / пер. с нем. О.Н. Трубачева. М., 1986. Т. 2.
2. Этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. / сост. А. К. Шапошников. М., 2010. Т. 1.
3. Даль В.И. Толковый словарь русского языка: в 4 т. М., 1994. Т. 2.
4. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. М., 1994. Т. 1.
5. Толковый словарь русского языка: в 4 т. / под ред. Д.Н. Ушакова М., 2001. Т. 1.
6. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 2007.
7. Матвеева С.Я., Шляпентох В.Э. Страхи в России в прошлом и настоящем. Новосибирск, 2000.
8. Шестов Л. Достоевский и Ницше: философия трагедии. М., 2007.
9. Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2008.
10. Бердяев Н.А. Философия неравенства. // Бердяев Н. Собрание сочинений. Париж, 1990. Т. 4. URL: http://www.vehi.net/berdyaev/neraven /index.html (дата обращения: 29.10.2011).
11. Мандельштам О. Пшеница человеческая. // Мандельштам О. Собрание сочинений: в 2 т. М., 1990. URL: http://www.rvb.ru/mandelstam/ dvuhtomnik/01text/vol_2/01prose/0642.htm (дата обращения: 29.10.2011).
12. Булгаков С. Философия хозяйства. М., 2009.
13. Ортега-и-Гассет X Восстание масс. Дегуманизация искусства. Бесхребетная Испания: сб., пер. с исп. М., 2008.
14. Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня: пер. с нидерланд. В.М. Ошиса. М., 2004.
15. Хопкинс Д. Дадаизм и сюрреализм. Очень краткое введение / пер. с англ. А. А. Крымова. М., 2009.
16. Назаретян А.П. Цивилизационные кризисы в контексте универсальной истории. М., 2004.
БЛАГОДАРНОСТЬ: Автор выражает
благодарность научному руководителю,
доценту кафедры сравнительного изучения национальных литератур и культур МГУ им. М. В. Ломоносова, кандидату культурологии Светлане Юрьевне Сидоровой, оказавшей поддержку в написании статьи.
Поступила в редакцию 1.11.2011 г.
UDC 008.001
CATASTROPHISM AS CULTURAL PHENOMENON IN EUROPE AND RUSSIA OF FIRST THIRD OF 20th CENTURY
Tatyana Vyacheslavovna ZAKHAROVA, Moscow State University named after M.V. Lomonosov, Moscow, Russian Federation, Post-graduate Student of Foreign Languages and Area Studies Faculty, e-mail: tvabyzova@gmail.com
The article studies the idea of catastrophe and catastrophic thinking (catastrophism) in European and Russian culture in the first third of 20th century. The novelty of the article is in the attempt of synthesis of philosophical, sociocultural and artistic approaches to the study of catastrophism. The article aims to reveal the role of catastrophism in the intellectual culture. It is concluded that the influence of catastrophic thinking on culture is ambivalent.
Key words: catastrophism; catastrophic thinking; spiritual catastrophe; culture.
