CC BY-NC-ND
59
Публикации
Кассиодор «УАПАЕ»
(ФРАГМЕНТЫ)
Флавий Кассиодор - крупнейший писатель и политический деятель рубежа поздней античности и раннего Средневековья. Созданный им сборник писем и государственных актов «Уапае» завершает в латинской литературе долгую традицию, начатую письмами Плиния Младшего. Вобрав в себя духовный опыт многих поколений, заключив его в совершенную литературную форму, «Уапае» Кассиодора надолго определили восприятие образа и роли античного наследия в дальнейшие эпохи. «Уапае» - уникальный памятник, являющийся одновременно и литературным произведением, и сборником государственных документов, - это ценнейший источник по истории остготского королевства в первой трети VI в. и по истории позднеримской государственной традиции. При этом изящество стиля Кассиодор считал чуть ли не важнейшим элементом официальной переписки. Эта элегантность достигалась автором виртуозным владением приемами и правилами риторического искусства1. Римская империя не только продолжала оставаться для Кассиодора реальным политическим строем реального государства (ибо остготское королевство воспринималось им как естественное продолжение западной Римской империи), но, более того, под его пером она приобретала черты идеального, эталонного, не подвластного времени государственного устройства. Конечно, риторический образ вступал в противоречие с исторической действительностью, и именно поэтомув дальнейшей традиции «Уапае» Кассиодора нередко воспринимались как оторванная от жизни, бессодержательная утопия, а сам Кассиодор считался наивным или лукавым (в зависимости от мнения исследователя), напыщенным и многословным ритором. Чтобы попытаться приблизиться к пониманию замысла Кассиодора, побудившего его создать «Уапае», нужно увидеть те многочисленные и сложные отношения, которыми соединяется образ, творимый Кассиодором, с исторической реальностью.
Все стилевые и языковые особенности поздней риторики указывают на уход конкретного человека на задний план и на замещение отдельного индивидуума его образом, идеальным образцом, основанным на тщательном исполнении своей роли, ориентированной на норму, в основном социальную. Индивиды - прежде всего носители определенных качеств, которые в институционализированном, упорядоченном мире представляются статичными и неизменными; достойными внимания были не индивидуальные черты, а необходимые атрибуты.
Говоря о судьбе классической культуры на Западе в раннем Средневековье, Э. Ауэрбах отмечает: «Начиналась эпоха, которой суждено было долго продлиться, когда высшие слои общества не обладали ни образованием, ни книгами, ни даже языком, на котором бы они могли описать культурную ситуацию, сложившуюся в реальных жизненных условиях. Был усвоенный в процессе обучения язык, <.. .> но это был язык общей культуры»2.
П.П. Шкаренков
I. Уапае I, 35, 2-4
(А) Мы чрезвычайно обеспокоены тем обстоятельством, что зерно, которое еще летом должно было быть доставлено вашим чиновником с берегов Калабрии и Апулии, не дошло до нас даже с наступлением осени, когда с переходом солнца в южные созвездия начинает меняться погода и в воздухе вновь зарождаются свирепые бури; даже сами названия месяцев дают нам понять это, особенно с тех пор, как они носят имена приближающихся дождей. (В) Чем же вызвана подобная задержка, если даже в такую спокойную погоду быстрые корабли так и не отправились в путь, несмотря на то, что ясное расположение немеркнущих звезд приглашает побыстрее распустить паруса, и чистота безоблачного неба не может внушить страх тем, кому надо спешить? (С) Или, возможно, при попутном южном ветре и при дополнительной помощи весел укус чудовищной рыбы остановил бег кораблей по прозрачным волнам? Или приплывший из Индийского моря моллюск с такой же силой вцепился своими губами в киль кораблей: говорят, что в их легком прикосновении достаточно мощи, чтобы одолеть напор бушующих стихий. Стоит обездвиженный корабль, окрыленный раздутыми парусами, и, хотя дует попутный ветер, не может продолжить свой бег. Его не держат ни якоря, ни канаты, но эти маленькие морские создания сводят на нет все попытки тронуться с места, несмотря на благоприятные для отправления обстоятельства. И вот, хотя волны внизу торопят корабль в дорогу, тем не менее факт остается фактом, на глади моря неподвижно стоят корабли и непостижимым образом не могут отправиться в путь, качаясь на бесчисленных набегающих волнах. (Б) Но мы можем указать еще одну породу рыб. Возможно, что матросы вышеупомянутых кораблей надолго оцепенели из-за прикосновения ската, так парализовавшего руки моряков через те же самые копья, которыми ему были нанесены раны, что часть живой субстанции потеряла все ощущения и стала онемевшей и обездвиженной. (Е) Я верю, что нечто подобное может случиться с тем, кто не в состоянии пошевелиться. Но мешающая им чудовищная рыба - это их продажность; укус моллюска - их ненасытная жадность, а скат -повод для мошенничества. Они сами из корыстных побуждений выдумывают различные предлоги для задержки, создавая впечат-
ление, будто бы виной тому неблагоприятные обстоятельства. (Б) Таким образом, Твоему Могуществу, в чью компетенцию входит думать о подобных вещах, следует скорейшим образом исправить ситуацию, дабы не казалось, что нехватка зерна происходит скорее из-за преступной небрежности, чем из-за неурожая.
Приведенное выше послание направлено одному из наиболее могущественных чиновников правительства Теодориха, Фаусту, в его бытность префектом претория. Он же является адресатом еще нескольких писем в «Уапае», также содержащих многочисленные отступления3. Этот Фауст с большой долей вероятности может быть идентифицирован с родственником и близким другом Эннодия, консулом 490 г. Фаустом, деятельным участником многих придворных интриг и столпом староримской аристократии, оказывавшим огромное влияние на государственные дела4.
Рассматриваемое нами письмо затрагивает в высшей степени щекотливую (хотя и не такую уж редкую) ситуацию: один из знатнейших представителей римской аристократии, один из самых высокопоставленных чиновников получает от короля персональный выговор, в лучшем случае, за вопиющую халатность и нерасторопность, а в худшем - за воровство и коррупцию. Из других писем в «Уапае» видно, что Фауст не на лучшем счету у короля. Он оказывается замешанным в разного рода финансовых махинациях и даже в заговоре против поддерживаемого королем папы Симмаха5. Будучи выразителем мнения монарха, Кассиодор при написании данного письма находился в довольно сложном положении. Он должен был резко отчитать одного из могущественнейших сенаторов, но при этом не выйти за рамки стН^; довести до Фауста королевскую волю, но сделать это, сохраняя безупречную, стилистически отточенную этикетную форму. С поставленной задачей Кассиодор блестяще справился. Выбранное им решение великолепно и по замыслу, и по исполнению. Начатое как типичное ученое послание, по мере продвижения к формулировке обвинения против Фауста оно все более и более пропитывается злым, а под конец даже издевательским сарказмом, однако все же демонстрирует эрудированность автора и его риторическую выучку, наглядно иллюстрирует тезис автора о том, что никакие обстоятельства не могут вынудить истинно культурного человека нарушить предписания высокой культуры.
В заключительной части другого послания из «Уапае», адресованного двум придворным, которые должны были надзирать за расходованием денег, отпущенных королем на строительные работы в Риме, содержится интересное отступление: «Вы <...>, которые должны были посылать нам наиболее правдивые доклады, ибо именно вы, выбранные нами для справедливого рассмотрения этого дела, обязаны были оправдать наше высокое доверие и мнение о вас. Мы полагаем, что наша щедрость не должна была обмануть никого, но раз уж это произошло, то в данном случае мы считаем, что виновный обязан компенсировать потери из собственных средств. Даже птицы, странствующие в небесах, любят свои гнезда; даже дикие звери, обитающие вокруг нас, спешат в свои лесные логова; счастливы рыбы, пронизывающие водные просторы, когда им удается найти собственные заливчики и бухточки. Все животные мечтают иметь постоянную обитель в том месте, где они могут найти приют и убежище. Что же можем мы сказать о Риме, который обязаны любить больше собственных детей!»6
Поводом для написания письма послужило расследование, проведенное по подозрению в растрате казенных средств, отпущенных на строительство общественных зданий в Риме. Надзирающие за ходом работ сенаторы оказались виновными в хищениях, и одна из фраз письма - «.считаем, что виновный обязан компенсировать потери из собственных средств» - может быть проинтерпретирована как угроза солидного штрафа. Тем не менее, несмотря на серьезность обвинения, Кассиодор смягчает общий тон письма изящным экскурсом о нравах зверей и птиц и о той любви, которую те испытывают к своим жилищам'.
Подобные отступления - это не только приятная возможность для Кассиодора продемонстрировать свою образованность и литературный талант, они еще и важный инструмент его государственной деятельности, его обязанностей как рупора официальной пропаганды остготского режима8. Древний престиж, почитание, почетные должности, сохранившийся авторитет, которыми продолжали пользоваться римские сенаторы, приводили к тому, что одной из важнейших задач квестора дворца, на выполнение которой уходила уйма времени и сил, было поддержание нормальных, даже, по возможности, теплых и гармоничных отношений между королевской администрацией и римским сенатом.
Отметим также и совершенно нетипичную для литературы поздней античности склонность Кассиодора к изображению экзотических морских тварей («Уапае» содержат в себе целую коллекцию подобных описаний) и вполне обычную любовь к парадоксам, к диковинным картинам, например, корабль, которому мешают двинуться с места тысячи крошечных моллюсков (С-Э). Здесь, как и в VII, 7 (см. ниже V), мы наблюдаем полный отказ от принципа словесной экономии, свойственного римской литературе классического периода (и даже некоторым письмам Симмаха), в пользу многословия, пышной, почти барочной манеры изложения (отметим особенно раздел Э: «.. ЛапШт... Ш:... йа... quаtеnus...» - целая цепочка нанизанных друг на друга конструкций, столь типичная для позднеримских декретов).
II. Уапае II, 15, 4
.он так хорошо проявил себя, что даже его неизвестное потомство будет избранным. Однако среди выдающихся достоинств твоего рода, который является истинным украшением славнейшей аристократии, ты и не нуждаешься в одобрении твоих заслуг. Ибо литературные занятия, которые сами по себе достойны всевозможных почестей, продолжаются тобой, усердный исследователь, прибавивший к заслугам своей семьи талант прекрасного оратора.
В приведенной выдержке вряд ли можно найти хотя бы одно слово, не встречающееся в классической латыни. Неклассическим, скорее, является само построение фрагмента, выразившееся в концентрации абстрактных существительных (особенно частое употребление сочетаний именительного и родительного падежей), что делает этот отрывок типичным для позднеантичной словесности.
Такие слова, как decus и ornamenta, которые легко могут быть использованы для описания драгоценностей, или menta и claritas generis, с которыми подобная символика также легко соотносима, еще раз подтверждают, насколько важную роль играла символика драгоценных камней в описании, упорядочении и постижении реального мира. Уже высказывалось предположение, что данная стилистическая традиция, тяготеющая к символам и аллегориям, идеальным типам и формальной атрибутике, напрямую связана с чрезвычайной популярностью в поздней античности драгоценных камней и изделий из них.
Что же касается приведенного отрывка, то следует еще обратить внимание на словосочетание sedulus perscrutator («усердный исследователь»), не очень характерное для классической эпохи, которая, скорее всего, предпочла бы причастную конструкцию («усердно исследующий»).
III. Variae II, 16, 1-2
Предмет наших занятий - дать вознаграждение достойной цели и побудить плодом бесконечной благосклонности одаренных людей к лучшему. Ведь добродетели вскармливаются примерами достойных наград, и нет никого, кто не стремился бы достичь вершин совершенства, поскольку не остается без вознаграждения то деяние, которое действительно достойно похвалы по свидетельству совести. Поэтому мы назначаем светлейшего Венанция, который блистает как своими собственными, так и отчими заслугами, на незанятый ныне пост комита доместиков (comes domesticorum), дабы природный блеск его происхождения возвеличивался дарованными ему почестями...
Письмо начинается с типичной для документов подобного рода преамбулы, примеры которой мы находим уже в Кодексе Феодосия, где наиболее объемно представлены официальные декреты и формулы начиная со времени Константина Великого и до императора Феодосия II. Первые два предложения, говорящие по существу об одном и том же, создают монументальную, но в то же время пафосную и нарочитую картину безудержных восхвалений, формируя общий тон письма. Концентрация абстрактных существительных в этом небольшом отрывке носит явно барочный характер. Это видно и по положению существительных в периоде, и в конструкциях с прилагательными и причастиями, и в склонности разграничивать между собой эти нагромождения обособленных оборотов порядком слов. Особенно примечательны в этом отношении следующие парафразы: fructu im-pensae benignitatis и remunerationem conferre. При этом вторая, очевидно, употребляется только потому, что кажется автору более торжественной, чем простой инфинитив remunerare.
Оборотами meritis elucentem, natalium splendor и др. создаются по сути дела зрительные, визуальные образы подобно описанию тех роскошных одежд, которые в соответствии со своим происхождением
и общественным положением подобает носить Венанцию. В эту эпоху различные внешние атрибуты, отличительные знаки, свидетельствовавшие о высоком положении в обществе и государстве, кажутся гораздо более реальными, чем люди, ими обладавшие. Предметом описания является не конкретный человек в конкретной ситуации, а тип, не сложная совокупность противоречивых качеств, а персонификация того или иного свойства - добродетели или порока.
IV. Уапае III, 48, 2-5
(А) Итак, в середине равнины лежит скалистый холм округлой формы, с высокими голыми склонами, на которых нет ни деревца. Этот холм представляет собой некое подобие одиноко стоящей башни с основанием более узким, чем ее вершина, расходящаяся в разные стороны и нависающая над основанием, как мягкая шляпка гриба нависает над его ножкой. Естественный вал, которому не страшны никакие атаки, крепость, в которой можно переждать любую осаду, где врагу никогда не добиться успеха, а осажденному не надо ничего бояться. Там славный среди рек Атес несет мимо него свои чистые воды, являя собой прекрасное единение красоты и защиты. Крепость, чуть ли не единственная во всем мире, запирающая ворота провинции и потому тем более важная, что стоит на пути диких орд. (В) Кто не мечтал бы, наслаждаясь полной безопасностью, жить в этой идеальной крепости, которую даже иностранцы посещали бы с удовольствием? И хотя <...> мы полагаем, что в наши дни провинции не угрожает никакая опасность, тем не менее благоразумный человек должен быть готов даже к тому, что в данный момент нельзя предвидеть. (С) Даже чайки, водяные птицы, живущие рядом с рыбами, предвидя грядущие бури, покидают морские просторы и, сообразно с законом природы, стремятся на берег. Боящиеся бурного моря дельфины стараются остаться на изобилующем отмелями взморье. Морские ежи - со сладким, как мед, бескостным мясом, изысканный деликатес обильного моря - как только предчувствуют приближение шторма, крепко хватаются за камни и, используя их в качестве якорей и балласта, направляются к утесам, которые, как они полагают, защитят их от ярости волн. Даже птицы с приближением зимы покидают родные места. Дикие звери ищут себе
логова, сообразуясь с временем года. Так разве не должны и люди предусмотрительно заботиться о том, что может им понадобиться в несчастии? Нет ничего постоянного в этом мире: жизнь человека и дела его подвержены превратностям судьбы. Затем и говорится о предусмотрительности, чтобы подготовиться к тому, что может готовить будущее.
В этом отрывке перед нами предстает изысканное описание холма, в котором подчеркивается как необычность его формы, так и его красота и местоположение. Удачное расположение передается посредством краткого изложения, напоминающего статью из туристического путеводителя, с использованием большого количества абстрактных существительных (rotunditate... obsessio... puritate... muniminis et de-coris... munimen... securitatem...). Затем следует сдержанное замечание о его стратегическом значении и о целесообразности постоянной военной готовности, которое непринужденно переходит в пространное рассуждение о повадках диких животных, как если бы угрозы с севера не существовало вовсе и она не могла в один момент изменить все положение дел в провинции. Этот заключительный раздел полон «эпикурейской» латыни, которая очень витиевата, напыщенна и цветиста: «cohabilitatores piscium, aquatiles volucres <...> mella carnalia, costatilis teneritudo, croceae deliciae divitis maris»9 - парадоксальная вереница мало совместимых по значению слов, что является типичной чертой как «Variae»10, так и поздней риторики в целом. При помощи этого лексического и стилистического приема весь тон повествования становится легким, уравновешенным и непринужденным. Истинная причина написания декрета - необходимость налаживания обороны провинции перед лицом грозящего с севера вторжения -затушевывается, отходит на второй план, становится как бы второстепенной. Рассмотренный нами пример не единичен, в «Variae» мы находим десятки подобных декретов, создающих единое полотно, изображающее государство Теодориха беспечным, благополучным и процветающим, управляемым мудрым и честным правительством. От начала и до конца декрет дедраматизирует те обстоятельства, которые послужили реальной причиной его издания и - как везде в «Va-riae» - создает образ идеального государства, отвлекая внимание от нависшей над ним угрозы11.
V. Уапае, IV, 2, 1-2
Стать сыном благодаря доблести оружия считается среди всех народов высшей наградой, потому что только тот, кто достоин считаться храбрейшим из людей, заслуживает усыновления. В наших отпрысках мы часто разочаровываемся, но те сыновья, которых мы выбрали по собственному решению, не знают трусости. Ибо они пользуются нашей благосклонностью не по воле природы, но исключительно по заслугам; не связанные с нами кровными узами, они удерживаются узами души, и в этих связях заключена столь могучая сила, что они скорее предпочли бы умереть сами, чем какое-нибудь несчастье приключилось бы с их отцами. Итак, в соответствии с обычаями народов и с твоим мужественным поведением мы настоящим милостивым актом делаем тебя нашим сыном, так что ты, чья воинская доблесть признана, оказываешься надлежащим образом рожденным по оружию <...> мы даруем тебе это наше решение, которое является во всех отношениях надежнейшим. Ведь ты будешь теперь занимать высочайшее положение среди народов, ибо отмечен выбором Тео-дориха...
Это письмо, адресованное королю герулов, приводится здесь потому, что оно является ярким примером заметной особенности позд-нелатинского литературного языка в целом и «Уаггае» в частности. Речь идет о частой повторяемости пассивных форм глаголов Шсеп^, рШапШ, сошаепШ и т. п. И, несмотря на то что их употребление иногда объясняется исключительно стилистическими соображениями, особенно когда это касается е1аши1ае (т. е. заключительной части произведения, эффектной концовки, особенно тщательно отделанной в стилистическом и звуковом отношении), они, тем не менее, изменяют и общий тон текста, представляя так, будто действия и события происходят с учетом мнения воображаемой аудитории.
Таким способом Симмах Старший, являясь принцепсом сената, выражал от его имени неудовольствие императору в связи с тем, что сенаторы были обязаны делать денежные подношения: «нам пришлось приложить немало усилий, чтобы не создалось впечатление (пе <...> vidеаmur), что наши возможности стали более скромными, чем прежде»12.
Чаще пассивные формы глаголов встречаются в менее официальных контекстах, например в эпистолографии. Тот же самый Симмах, объясняя в письме влиятельному придворному чиновнику, почему он не сообщил ему о смерти одного из сенаторов, оправдывает свой поступок следующими словами: «Metui tibi <...> laetus videri» («Я боялся, что тебе покажется, будто я обрадован»)13.
Яростный обличитель социальных язв и общественных пороков Сальвиан заявлял, что он не желает восхвалять добродетельных людей, называя их поименно, «из страха, что я окажусь не столько хвалящим добродетель, конкретно указывая на ее приверженцев, сколько оповещающим о тех, кого я не упоминаю»14.
Рассмотренные выше случаи употребления глагола videri в смысле «казаться, что», «производить впечатление, что» широко распространены и в эпистолографии у авторов классического периода, таких, как Цицерон, Сенека, Плиний и даже Тацит. В качестве гипотезы можно выдвинуть предположение, что разница в употреблении этой формы между классической эпохой и поздней античностью прежде всего количественная: в текстах позднего периода глагол videri встречается гораздо чаще15. Впрочем, это только предположение, которое должно быть доказано или опровергнуто дальнейшими исследованиями.
Исследование языка и стиля «Variae» может помочь проникнуть в интеллектуальный и духовный климат эпохи Кассиодора, разглядеть в нем ростки нового, зарождающегося мира, складывание новой культурной парадигмы, для которой риторика «предлагала» общие места, канонические формулы и готовые штампы. При этом авторская индивидуальность растворяется во всеобщем, частное, индивидуальное тонет в обилии общих мест, автор высказывает не собственное мнение, а объективное суждение, имеющее статический и априорно-моралистический характер, оно соотнесено с конкретной ситуацией, но и абсолютно значимо само по себе. Вместе с тем «за типичностью "Варий" все время чувствуется сильная рука их автора, а не просто редактора-составителя <.. > Кассиодор сознательно убрал все, что могло нарушить картину жизни остготского королевства, которую ему хотелось представить гармоничной и законченной»16. И здесь историческая реальность, то, о чем не упоминается в «Variae», то, что выбивается из идеальной, вневременной картины, созданной Кассиодором, вынуждает стиль меняться и приспосабливаться к со-
держанию. Лексика становится манерной, нарочитой и избыточной, предложения искусственно усложняются, классическая сдержанность переходит в вычурную пышность, везде заметно стремление автора нарисовать монументальное, лишенное движения и развития полотно. Причина этого, по-видимому, в позиции, которую вынужден занимать автор, стремящийся всеми силами сдержать развал и сохранить культуру, которой грозят и внешние враги, и внутренний распад, дать эталонный образец эпохи - не такой, какой она была, а такой, какой она должна была бы быть17.
VI. Variae V, 2, 2 - 3.
Мы сообщаем вам, что янтарь был принят с благодарностью <.. .> Ваши люди подробно доложили, как эта легчайшая субстанция приносится к вам морскими волнами, падающими на ваши берега. Но они также заявили, что вы не имеете представления о происхождении этого камня, который вы на вашей родине получаете прежде всех других людей. Мы знаем из сочинения некоего Корнелия, что на расположенных далеко в Океане островах из деревьев вытекает сок - отсюда и название «sucinum» - и постепенно застывает на жарком солнце. Таким образом, получается текучий металл, прозрачная мягкость, то краснеющая цветом шафрана, то наливающаяся огненной яркостью, чтобы затем, когда она будет смыта в сопредельное море, очистившись в сменяющих друг друга волнах, оказаться выброшенной на ваши берега. Мы сочли необходимым проинформировать вас об этом, чтобы вы не предполагали, что у нас отсутствуют знания о том, что вы считаете своим секретом.
Эстии, вождю которых адресовано это письмо, населяли земли, впоследствии названные Эстонией. Из письма мы знаем, что до прибытия посольства (из-за территориальной удаленности этих племен) никаких официальных контактов с ними у правительства Теодори-ха не было. Не будет слишком смелым предположить, что там никто не был в состоянии, за исключением, возможно, приезжающих купцов, читать даже самую простую латынь, не говоря уже о языке Кассиодора18. Тем более бессмысленной в данной ситуации кажется
демонстрация автором своей учености, выразившаяся в упоминании Корнелия Тацита и цитировании приводимых им сведений о янта-ре19. Возможно, конечно, Кассиодор пытался использовать тот мистический трепет, который обычно испытывают примитивные народы
20
перед написанным словом20.
В изысканном и несколько растянутом описании янтаря мы встречаемся с воплощением уже хорошо известного эстетического принципа. Яркий свет, кажется, заполняет все пространство своим желтовато-красным и огненным блеском. Нельзя не признать, что использование для описания янтаря таких вычурных выражений, как sudatile metallum, teneritudo perspicua и т. п., вполне оправдано. Тем не менее в литературной латыни позднего периода использование различных образов небесных светил, а также драгоценных камней и металлов - черта характерная, даже всепроникающая. Этот факт позволяет высказать предположение, что увлечение подобной образностью и пышный, патетичный, изысканный язык, столь свойственный авторам этого периода, являются, по сути, двумя аспектами одного феномена.
В позднеантичной литературе символика драгоценных камней и металлов была столь же популярной, как и символика небесных светил. Это увлечение драгоценными металлами, особенно золотом, вполне понятно, принимая во внимание весь комплекс символических ассоциаций с солнцем21. Драгоценные камни с их яркостью, прозрачностью, внутренней гармонией и совершенством были идеальными символами сложившегося миропорядка и на Западе, и в жестко структурированном теократическом обществе Византии. С помощью подобной символики ранние христиане постигали различные уровни духовной иерархии22. Хорошо известно, какой необычайной популярностью пользовались в поздней античности ювелирные изделия из драгоценных камней23, но как литературные символические образы они были распространены еще больше. Отзываясь о каком-то сочинении своего друга, Сидоний Аполлинарий среди прочих комплиментов, на которые он не скупится, следующим образом характеризует стиль произведения: «...он как твердая поверхность кристалла горного хрусталя или оникса, когда по нему скользит палец.»24. Образы драгоценных камней также встречаются и в различного рода эпиграммах и эпитафиях. Так, когда некий сенатор потерял одного из своих сыновей, он обращается к умершему со следующими словами:
«ты - драгоценный самоцвет среди своих братьев - драгоценных металлов, с твоей смертью, Басс, распалось ожерелье любви»25.
Но чаще всего подобная символика применялась для описания человеческих добродетелей. Приветствуя Киприана в связи с его назначением на должность comes sacrarum largitionum, Кассиодор поздравляет его такими словами: «.сопутствующее сверкание золота делает россыпи драгоценных камней еще более ценными, придавая им дополнительное очарование благодаря тому, что они не соседствуют ни с чем низменным. Так и когда достойные заслуги соединяются с блестящими постами, они увеличиваются славой друг друга. »26. Слово vena («источник, россыпь, горная жила») несколько раз встречается в «Variae» в схожих контекстах. Особенно часто в подобных случаях его использует Эннодий27.
Символические ряды, связанные с самоцветами и драгоценными металлами, разработаны до мельчайших деталей. Употребляясь в различных ситуациях, они делают возможным создание нескольких уровней аллегорических и символических значений. Для примера приведем два отрывка из панегирика, написанного Кассиодором в честь Матасунты, внучки Теодориха, в которых с поразительной легкостью происходит переход от реальности к метафоричности.
Cassiodori orationum reliquiae (A: MGH. АА. XII. P. 481)
Посмотри на ее блистающий трон, при виде которого богатая Индия изумилась бы, усыпанная драгоценными камнями Персия восхитилась бы, благородная Испания застыла бы от восторга <.> Аметисты <.> искрящиеся темным блеском, кажется, мерцают, переливаясь в своем сиянии то светлыми, то темными тонами, рядом играют и переливаются зеленые изумруды, горят холодным огнем рубины, испанские самоцветы вспыхивают кроваво-красными огоньками.
(B: Ibid. P. 480)
Итак, достойнейшие сестры, соберитесь здесь, в дворцовых внутренних покоях <.> Пусть первой проявится на лице Небесная Чистота; затем пусть розовая Стыдливость распишет щеки; благоразумная Умеренность пусть светится во взоре сверкающих глаз; кроткое Благочестие пусть управляет благородным сердцем; пусть в речах проявляется почтенная мудрость; пусть ваши религиозные деяния направляет спокойная Терпимость <.> Вы
же, изумруды, тускнейте; становитесь бесцветными, рубины; угасайте, аметисты; темнейте, жемчуга <.> Та, кто прекрасна сама по себе и украшена столь многими достоинствами, лишила вас вашей ценности.
Из отрывка В ясно, что все добродетели королевы сами по себе являются чем-то вроде драгоценных украшений. Эта тщательно выписанная картина очень напоминает рассказ о видении Гилария Арльского или описания варварских королей, сделанные Сидонием Аполлинарием. Пышные одеяния Сигисмера, подробное описание вестготского короля, все остается в рамках заданной композиции, априорных, безусловных положений, все передается с помощью готовых клише, канонических формул и циклов. Индивидуальность растворяется во всеобщности. Усиление итеративности и символичности позволяет добиться максимальной деконкретизации повествования, которое строится по заранее известным законам - цепочка перечней, каталогов, парадоксов, сравнений, аналогий, редких эпитетов, причудливых фраз, изысканная отделка всех частей произведения, подробнейшее рассмотрение каждой мельчайшей детали28.
Рассмотрим, например, описание одной из муз у фульгенция: «Она была наделена особым внушающим благоговение величием. Ее ясный гордый лоб сверкал жемчужинами серебряных звезд. Ее диадему, усыпанную редкими по красоте рубинами, украшали серповидные полумесяцы, а сама она была одета в небесно-голубое платье. В руке она держала жезл из слоновой кости, на конце которого был укреплен прозрачный стеклянный шар.»29.
Такое же увлечение изысканными оборотами речи, детализацией, пышными и искаженными фразами, пестрыми и ярко сверкающими словами, запутанным синтаксисом явно проявилось в послании, отправленном Кассиодором в связи с назначением новых скульпторов для отделки одного из дворцов в Равенне: «Они должны соединить при помощи художественного мастерства ряд разрозненных ныне величественных произведений искусства так, чтобы, связанные взаимодействием природных источников, они за искусной отделкой скрывали бы свой природный вид. Пусть от искусства будет взято то, что может превзойти природу. Пусть разноцветные мраморные покрытия переплетаются вместе в приятном многообразии рисунков, ибо то, что выбрано для украшения, всегда должно быть достойно самой высокой оценки»30.
Обратимся к еще одному письму из «Variae», в котором расхваливаются выдающие качества некоего молодого римского аристократа и содержатся рекомендации для его вхождения в сенат: «В свое время благородный источник производит лучших людей <.. .> И вот уже из одной почки пробивается четырехкратное украшение - честь для граждан, слава рода, достойное приращение сената, которые хотя и сверкают общими заслугами из-за того, что собраны все вместе, однако ты в каждом сможешь найти его собственные заслуги, достойные особых похвал. »31.
Письмо начинается с уже рассмотренной нами выше метафоры «источника» (vena), затем образный строй меняется, появляются метафоры, взятые из растительного мира (pullulat, germine)32. Здесь, однако, мы снова видим ту же композиционную структуру создания единого текста, состоящего из нескольких частей, каждой из которых присущи собственные отличительные особенности, при этом они тщательно отделаны, предыдущая плавно перетекает в последующую, не разрушая целостности восприятия. В предложении honor <...> gloria <.> augmentum <.> эти части преподносятся с точки зрения «граждан», «рода» и «сената» соответственно. Таким образом, этот отрывок и по структуре, и по выбору лексики, и по стилистике гораздо ближе к тем цитируемым выше изысканным описаниям, чем это могло бы показаться на первый взгляд.
Символика драгоценных камней часто используется для обозначения как отдельных качеств человека, так и личности в целом. Отрывки, приведенные из панегирика Матасунте и из некоторых других текстов, иллюстрируют преобладающий в поздней античности способ описания, а возможно и восприятия, человека, способ, основанный на проведении четких аналогий с природным миром, который, с одной стороны, является упорядоченным, неизменным, статичным, а с другой - многообразным и детализированным.
VII. Variae VII, 7, 2-3
Итак, ты будешь безопасностью спящих, стражем домов, защитой замков, тайным контролером, безмолвным судьей, которому следует обманывать воров и отнимать у них славу. Твое дело -ночная охота, которая удивительным образом только тогда бывает удачной, когда остается незаметной. Ты заманиваешь в засаду во-
ров <.> Мы полагаем, что легче было отгадать загадки сфинкса, чем обнаружить мимолетное присутствие грабителя. Как может вор - находящийся всегда настороже, вечно неуверенный в своем будущем, неизменно боящийся угодить в ловушку - быть пойман, если, подобно ветру, он никогда не задерживается на одном месте? Бодрствуй, неутомимый, с ночными птицами, пусть ночь откроет твои глаза.
Приведенный отрывок представляет собой выдержку из формулы назначения ргаеГеСи vigilum (префекта ночной стражи). Интересен тот факт, что первое предложение из этого документа сохранилось в надписи, найденной в Северной Африке33. Как эти слова попали в Африку, неизвестно. Наиболее вероятным может считаться предположение, согласно которому списки «Уапае» распространялись за пределами Италии и пользовались авторитетом как образец официальной протокольной документации (на что, собственно, рассчитывал и сам Кассиодор, прямо говоря об этом в предисловии к «Уалае»34). Боэций, бывший префектом претория Африки при Юстиниане около 560 г., возможно, знал «Уапае»35. Некий местный чиновник был назначен, как можно предположить, на какую-то должность для исполнения некоторых полицейских функций, в частности, по охране общественного порядка. Сохранившаяся надпись представляет собой либо само письмо с известием о назначении, либо текст похвальной речи, традиционно произносимой местным ритором в честь вновь назначенного должностного лица от имени обрадованных граждан.
Отрывок служит образцом широко распространенного в поздней античности типа письма, характеризующегося, в первую очередь, большой любовью к парадоксам и оксюморонам. Примеры такого стиля во множестве можно найти в «Уайае», но одним из самых ярких текстов подобного рода является письмо Сидония Аполлинария с описанием Равенны36: «В этой топи не прекращают нарушаться все законы природы: стены рушатся, уровень воды поднимается; башни плывут, а корабли сидят на мели; болезни бродят вокруг, все врачи обессилены <.> Живые мучаются от жажды, а мертвые плавают вокруг них; воры не дремлют, власти бездействуют <...> Клирики занимаются ростовщичеством, сирийцы поют псалмы; торговцы стали солдатами, монахи занялись коммерцией <.> евнухи учатся владеть оружием, а варварские федераты считаются образованными людьми. »
Каким бы бессмысленным ни казалось сейчас употребление подобного стиля - из процитированного выше текста нельзя понять существа дела, - стиль все же подходит для описания реальности в ее сложности и многообразии, глядя на предмет описания с разных сторон. Сложность образной трактовки, всеобъемлющий символизм и аллегоризм, пафос устного слова и риторический эстетизм, когда главным становится не содержание речи, а сама эстетическая обработка темы, - таковы основные характеристики словесного искусства
37
и эстетики этого периода37.
Уже первое предложение из рассматриваемого отрывка дает нам целый набор символических образов, выраженных абстрактными существительными (securitas, munimen, tutela, discussor), наглядно демонстрируя развитие процесса, связанного с переходом от позднеан-тичного к раннесредневековому миру. Примеры этого можно множить и множить38.
«Символизм» представляется довольно удачным термином для описания этой особенности поздней латыни - языка ярких метафор и символов. Словесный символизм этого периода пользуется нарочито образно-визуальными средствами выражения, включая постоянное использование разнообразных метафор, описывающих человека или вещь через соответствующие им функции и атрибуты.
Аналогию непременно статичному, неизменному характеру восприятия и представления действительности можно увидеть в изображениях на витражах соборов. Отсутствие движения в них часто компенсируется совершенной, доведенной до предела симметрией, богатством и разнообразием тщательно выписанных деталей.
Примечания
Cassiod. Var. Praefatio: «Decreta ergo nostra priscorum resonent consti-tuta, quae tantam suavitatem laudis inveniunt, quantum saporem vetu-statis assumunt» - «Изданные нами постановления должны зазвучать голосом предков, и они постольку достойны похвалы, поскольку наполнены благоуханием древности».
Auerbach E. Literary Language and its Public in Late Latin Antiquity and in the Middle Ages / Transl. R. Manheim. London, 1965. P. 255. Cassiod. Var. Ill, 47; 51; IV, 50.
3
4 PLRE 2 «Faustus 9»; Удальцова З.В. Италия и Византия в VI веке. М., 1959. С. 221-222. Сенатор Фауст являлся потомком древнего рода Корвинов (RE. Bd. VI. Sp. 2094; Ensslin W. Theoderich der Grosse. München, 1947. S. 128). Правительство Теодориха высоко ценило Фауста, он был удостоен высших должностей: квестор в 503-506 гг., префект претория в 507-511 (512) гг. Король всегда становился на сторону Фауста, когда грабежи и злоупотребления префекта претория вызывали недовольство населения (Cassiod. Var. II, 37; III, 19). В Var. III, 20 Кассиодор сообщает о том, что Фауст незаконно занял землю некоего Кастория.
5 Cassiod. Var. II, 26; III, 20; 21. Фауст возглавлял группировку, выражавшую настроения и чаяния провизантийски настроенной части римского сената, которая резко выступала против проводимой папой Симмахом независимой от императора религиозной политики. Против папы было устроено несколько заговоров, его пытались привлечь к суду. Фауст был деятельнейшим участником всех этих событий. Возможно, его опала при дворе была связана именно с ними (см.: PLRE 2 «Faustus 9»; Chadwick H. Boetius: The Consolation of Music, Logic, Theology and Philosophy. Oxford, 1981. P. 40).
6 Cassiod. Var. I, 21.
7 Ср.: Ibid. I, 30, 5: IV, 31.
8 O'Donnell J.J. Cassiodorus. Berkeley; Los Angeles; London, 1979. P. 86-93.
9 Согласно TLL, слово costatilis встречается только в «Variae». См. также: Zimmerman O.J. The Late Latin Vocabulary of the Variae of Cassiodorus. Washington, 1944. P. 10.
0 Ср.: Cassiod. Var. VII, 15, 1-3: «mirabilis silva moenium» и др.
1 O'Donnell J.J. Op. cit. P. 102; Уколова В.И. Античное наследие и культура раннего средневековья (конец V - середина VII века). М., 1989. С. 106-107.
2 Symm. Relatio XIII, 18; Cp. 323, 33: «ne videamur ingrati»; ILS 1279: «ut <. > possit ostendi»; Pan. Lat., XII, 11; CA CXIV, 509, 16-17: «pu-taremur»; Cassiod. Var. 58, 4, 28; 65, 15-19; 95, 30; 96, 5; GrigoriusMagnus. Registrum epistolarum, Indictio V, 13: «reperiri». Cp.: Besselaar J.J. van den. Cassiodorus Senator en zijn Vaeiae. Nijmegen, 1945. P. 179.
3 Symm. Ep. III, 88.
4 Salvianus. De Gubernitate Dei IV, 13; сp.: Symm. 24, 3; 27, 4, 9; 34, 12; 37, 29; 42, 8; 101, 2-6; 117, 20; 172, 8, 11; Paulinus Nol. Ep. 16, 1; Salvianus. De Gubernitate Dei VII, 66; Ep. I, 5: «ne de me ipso dicere vide-ar»; Sid. Apoll. Ep. 84, 22; 93, 5; 112; 26; 153, 1; Ennod. Ep. 20, 16; 139, 14; 306, 6; 326, 2. Сходным образом употребляется и пассив глаголов credere: Symm. Ep. 38, 23; 39, 14; Ennod. Ep. 133, 37; putare: Ennod.
18
Ep. 9, 4; 34, 22; judicare: Symm. Ep. 3У, 12; Epp. Arelatenses Genuinae, 39; invenire и reperire: Ennod. Ep. 12; 93, 25; 9У, 22; Cassiod. Var. 32У, У; Fulgentius. De Aetatibus Mundi 129, 13; 130, 2-3.
15 В сочинениях Сенеки насчитывается более 500 контекстов, где употребляется глагол videri (67 - inveniri, 61 - credi) (Busi R., Zampolli A. Concordantiae Senecanae. New York; Hildesheim, 1975); у Плиния Младшего videri встречается около 200 раз (JacquesX., Ootedhem J.V. Index de Pline le Jeune. Brussels, 1965); в сочинениях Тацита - более 150 раз (Gerber A., Greef A. Lexicon Taciteum. Leipzig, 1903); у Квинтилиана - примерно 100 раз (Bonnell E. Lexicon Quintillia-neum. Hildesheim, 1962).
16 Уколова В.И. Указ. соч. С. 101.
17 Там же. С. 108. Согласно О. Циммерману (op. cit. P. 10), слово sudatilis до Кассиодо-ра в латинском языке не зафиксировано.
Tacitus. Germania 45: «Sed et mare scrutantur, ac soli omnium sucinum, quod ipsi glesum vocant, inter vada atque in ipso litore legunt <.. .> Su-cum tamen arborum esse intellegas, quia terrena quaedam atque etiam volucria animalia plerumque interlucent, quae implicata humore mox durescente materia cluduntur. Fecundiora igitur nemora lucosque sicut Orientis secretis, ubi tura balsamaque sudantur, ita Occidentis insulis terri-sque inesse crediderim, quae vicini solis radiis expressa atque liquentia in proximum mare labuntur ac vi tempestatum in adversa litora exundant. Si naturam sucini admoto igni temptes, in modum taedae accenditur alitque flammam pinguem et olentem; mox ut in picem resinamve lentescit» -«Они обшаривают и море, и на берегу, и на отмелях единственные из всех собирают янтарь, который сами они называют глезом <.> Однако нетрудно понять, что это - древесный сок, потому что в янтаре очень часто просвечивают некоторые ползающие по земле или крылатые существа; завязнув в жидкости, они впоследствии оказались заключенными в ней, превратившейся в твердое вещество. Таким образом, я склонен предполагать, что на островах и на землях Запада находятся дубравы и рощи, подобные тем сокровенным лесам на Востоке, где сочатся благовония и бальзамы; из произрастающих на них деревьев соседние лучи солнца выжимают обильный сок, и он стекает в ближайшее море и силою бурь выносится на противолежащие берега. При поднесении к янтарю, ради познания его свойств, огня он вспыхивает как факел, вслед за чем расплавляется, словно смола или камедь» (Перевод А.С. Бобовича).
См.: Wallace-Hadrill J.M. Early Germanic Kingship in England and on the Continent. Oxford, 1971. P. 101.
Каждан А.П. Византийская культура. СПб., 1997. С. 196; Аверин-цев С.С. Золото в системе символов ранневизантийской культуры // Византия. Южные славяне и древняя Русь. Западная Европа. Искусство и культура. М., 1973. С. 15-47. Mathew G. Byzantine Aesthetics. London, 1963. P. 3. MacMullen R. Some pictures in Ammianus Marcellinus // Art Bulletin. 1964. Vol. 46. P. 438-441. Sid. Apoll. Ep. IX, 7, 3. AL II, 2, 1560; CIL IX, 5566. Cassiod. Var. 166, 20-23; ср.: 156, 20; 368, 14-20.
27 Cassiod. Var. 82, 20; 83, 1; 86, 18; 246, 23; Enn. 17, 20; 39, 9-10; 72, 21; 85, 5; 154, 15; 299, 8, и др.
28 Vita Hilarii ep. Arelatensis // PL. T. 50. Col. 1240; cp.: PL. T. 50. Col. 1222; Sid. Apoll. Ep. I, 2; IV, 20; Caesarius Arelat. // CC. CIII. P. 764: «simpli-citatis gemmis et sobrietatis floribus ornata»; cp.: Ibid. P. 900; Venantius. Carm. VIII, 317-318.
29 Fulgentius. Mitologia 14.
30 Cassiod. Var. 17, 3-6; другие примеры varietas: Var. 143, 6-8; 483, 10-21; Ennod. Ep. 312, 22-26; Maximianus. Elegies I, 30; Sid. Apoll. Ep. II, 10, 4: «distinctum vario nitore marmor»; Var. II, 39; Ennod. Pan. Theoderic. 89-93; см. также: Mathew G. Op. cit. P. 35, 87. Avitus. 142, 7; Ennod. CLXIV, 4: «Nobilitas vera est, quae nitet in modicis».
31 Cassiod. Var. III, 6, 2.
32 Ibid. VI, 14, 1-2.
33 CIL VIII, 2297.
34 Cassiod. Var. Praef. 14.
35 Об этом Боэции см.: PelagiusI. Ep. 85.
36 Sid. Apoll. Ep. I, 8, 2. См. также: Cassiod. Var. VII, 8: «veredorum <...> quorum status semper in cursu est».
37 Бычков В.В. Эстетика поздней античности. М., 1981. С. 246-284; Grabar A. Plotin et les Origines de l'esthétique médiévale // Cahiers Archéologiques. 1945. Vol. I. P. 15-31; Honig R.M. Humanitas und Rhetorik in Spätrömischen Kaisergesetzen. Göttingen, 1960. S. 112-147. Интересный аспект позднеантичного аллегоризма и символизма в связи с общей теорией символа и аллегории рассматривает И.М. Нахов в статье «Традиции аллегоризма и "Картина" Кебета Фиванского» (Традиция в истории культуры. М., 1978. С. 61-78).
38 Cassiod. Var. II, 20-21; III, 4-9; III, 25-7; IV, 8; IV, 17-18; VIII, 11-19; IX, 10-12.
Перевод с латинского и примечания П.П. Шкаренкова
