CC BY
25
В.В. Богданов
КАК ВОЗМОЖНА ПРОГНОСТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ В СОЦИАЛЬНОЙ
ФИЛОСОФИИ*?
В статье обозначена область применения понятия противоречия в различных специализированных контекстах, обоснована корректность применения его к социально-философскому содержанию в зависимости от задач, которые ставит перед собой социальный исследователь. Автор рассматривает различные методы анализа социального противоречия.
Ключевые слова: противоречие, противоположность, социальная философия, социальный
детерминизм, классы, формация, модернизация, конфликт, диалектика, методология, гносеология, социология.
Интерес к прогнозированию в последние полтора десятилетия инициирован не только узкоспециальными, отраслевыми потребностями политики, бизнеса, но и, по словам В.С. Степина, «...идеалами будущего социального устройства, нравственными принципами, разрабатываемыми в сфере философско-этических учений и часто опережающими свой век, т.е. образцами программ будущей деятельности, приводящими к изменению существующих форм социальной жизни» [1, с. 12; 2; 3]. Прогнозирование стало рассматриваться как одна из важнейших функций философии, в значительной мере оправдывающая ее собственную значимость. Достаточно устойчивый интерес людей к отдаленному будущему традиционно сменяется повышенной потребностью в предсказаниях ближайшей ситуации в период социальных катаклизмов и реформ. В то же время в философии за 2 500 лет крайне редко обращались к теме будущего, в том числе и в период становления исторического сознания. Отрицательное отношение к предвосхищению будущего выражали и представители социальной философии ХХ века. Поэтому, несмотря на очевидные преимущества, которые может предоставить эффективный социальный прогноз, особенно в эпохи инновационных изменений, его корректность в рамках философии еще требует своего обоснования в виде так называемого кантовского исследования границ и возможностей прогностической способности разума.
Прогноз предполагает наличие исторического мышления, для которого относительной реальностью обладают прошлое и будущее. Учитывая, что в мышлении людей это достаточно поздний этап, то прог-ноз существовал не всегда. Мифологическое мышление не воспринимало предвосхищение как проб-лему, т.к. будущее виделось таким же, как и настоящее. Более поздние социальные утопии также не выходили за рамки определенного общественного устройства и представляли собой лишь ту или иную рационализацию и модернизацию уже существующего или существовавшего. Утопизм, различаясь лишь степенью эклектичности и систематичности, свойственен каждому человеку и любой официальной идеологии. В социологии этот эффект называют презентизмом, и он присутствует в любой момент современного сознания. Различие только в большей или меньшей степени, т.е. количественное, о чем свидетельствуют специализированные социологические исследования [4, с. 4-7]. Отчасти в этом задействованы и психологические механизмы, вызывающие негативную реакцию человека на возможное радикальное изменение форм настоящего. Иногда такое отношение, видимо, по аналогии с публицистической работой
Э. Тоффлера, называют футурофобией, что можно оценить и в положительном аспекте как защитную функцию обыденного сознания, опирающегося на проверенную опытом реальность. Социальные
механизмы только прочнее закрепляли эту особенность сознания в традиции и стереотипах ментальности.
Другим социально обусловленным механизмом, как отмечает И.В. Бестужев-Лада, обратно
направленным по отношению к инновациям, является социальная идентификация, заставляющая человека подстраиваться под уже сложившиеся традиции, если он хочет получить признание в обществе (чего стоит только следование необычным тенденциям моды). Соответственно, образ будущего с неотвратимостью условного рефлекса копируется общественным сознанием большей частью из традиции.
В истории философии этот эффект объясняется невозможностью человека выйти за пределы своей
культурно-исторической, метафизической парадигмы. Образы будущего, в том числе и в художественном творчестве (утопия, фантастика), являются комбинациями уже существующих наличных форм. Принимая во внимание это обстоятельство, от прогноза можно было бы ожидать не более, чем видоизменения (усовершенствования) существующего положения дел. Осложняется проблема тем, что консервативность влияет не только на социальные традиции обыденных представлений, но и на деятельность самого
ученого, который намеревается осуществить прогноз. Обыденная стратегия сознания довлеет и над мыслями новатора.
Однако, как отмечает В.С. Степин [1, с. 10—11], та же потребность в самоутверждении и социализации инициирует и другую стратегию, которая реализуется в обществе через доказательство своей неповторимости, творчество, преодоление устаревших стереотипов. Общество все же рано или поздно ассимилирует инновации, а ученым в большей или меньшей степени удается прогнозировать будущее. Только возникает вопрос: насколько правомерно объединять в рамках одного понятия «прогноз» такие разные формы теоретического отношения к будущему, как анализ и синтез, интуитивное или даже непосредственное видение будущего, гадание и астрологию, субъективное планирование, моделирование, утопию и антиутопию, дедуктивное выведение следствий, детерминизм причины - действия, априоризм развертывания понятия, экстраполяцию на будущее тенденций развития науки и техники, предупреждение возможных ситуаций и т.д.? Даже если формально-логическая классификация позволяет соотносить все перечисленные операции с родовым понятием «прогноз», то содержательное различие между ними, очевидно, огромно. В связи с этим может возникать иллюзия, необоснованное ожидание результата, который, будучи вполне правдоподобным и даже очевидным в отношении одного объекта, совершенно не определен в отношении другого. (Высокая степень точности предсказания того, что произойдет со стеклянным стаканом после его падения с крыши небоскреба на асфальт, и низкая эффективность предсказания того, как долго можно обманывать народ обещаниями лучшей жизни, делают эти две формы отношения к будущему лишь формально сводимыми по одному основанию. Поэтому нельзя назвать разбившийся стакан эффективным прогнозом так же, как и предсказание гадалкой дня, когда социальный протест «выйдет» на улицы.)
Правомерность эффективного прогнозирования в рамках социальной философии становится еще более проблематичной, т.к. речь уже должна идти не о будущем состоянии конкретной страны или социальной группы, а о всеобщем моменте любого общества. По крайней мере, на данный момент традиционные классификации социальных прогнозов по направлениям деятельности философского прогноза как особой разновидности не предусматривали. Речь в теоретических работах по прогнозированию обычно идет о философских или методологических проблемах прогнозирования, что, очевидно, не есть само прогнозирование. Здесь представляется уместным воспользоваться образным сравнением В.В. Миронова, называющего его эффектом «морской свинки» «которая совсем не свинка и не живет в море, но по праву носит свое название» [4, с. 58], и развести такие формально схожие процедуры, как прогноз. Сам В.В. Миронов предпочитает понимать под философским отношением к будущему предупреждение. «Как только философ начинает оценивать какие-то современные события, его глубина рассуждений резко падает. Одно из важнейших свойств философии - предупреждение, но одновременное условие -дистанцированность от власти. Философ не может дать развернутых рецептов. Философ - не тот, кто переделывает мир, а скорее тот, кто его интерпретирует (буквальный перевод термина К. Маркса, а не объяснение) и предлагает своими интерпретациями воспользоваться, в том числе, может быть, и для его переделки» [5, с. 6]. Как вариант - нормативное прогнозирование, направленное на внимание к будущим потребностям.
Представляется вполне очевидным, что прогноз зависит от объекта, к которому он относится. Однако еще более важно, особенно в отношении социального прогноза, то, что само умозаключение автора прогноза, авторитетное, первоначально высказанное как теоретическое предположение, может вызвать эффект катализатора и спровоцировать его преимущественное осуществление на практике. Нужно ли говорить, что идеологическая цель, позиционируемая как «объективный или авторитетный прогноз» какого-нибудь уважаемого научного коллектива или института, сама становится планом действия. Представляется все же более правомерным использовать термин «прогноз» к той будущей ситуации, которая в значительной степени неопределенна, а возможность влияния автора на исход события -максимально ограниченной. В противном случае это будет уже расчет или план действия, возведенный в закон. Прогноз может включать в себя в том числе и расчет, но едва ли правомерно их отождествлять. Более конкретный, специализированный смысл термину «прогноз», по справедливому замечанию О.В. Суворова, придает его привязка к конкретным временным интервалам и датам, определенным месту, субъекту и форме события. «На сегодняшний день существуют пять основных способов получения прогнозов: экстраполяция, историческая аналогия, компьютерное моделирование, экспертная оценка и “сценарий будущего”. Математическая теория прогноза была создана Н. Винером»*.
Другим важнейшим моментом, дающим основание для возможности прогнозирования, является принятие той или иной исходной аксиомы исторического изменения общества. Любая концепция, признающая всеобщую или локальную цикличность общественной динамики, очевидно, в качестве
необходимого следствия предполагает возможность предсказания будущего социального состояния, этапов и тенденций (разумеется, при отсутствии форс-мажорных обстоятельств). Концепции, опирающиеся на идею круговорота (вероятно, почерпнутую из наблюдений природы и присутствующую уже у Полибия), могут давать прогнозы разной временной длительности в зависимости от того, какое количество циклов (больших и малых) им удается выявить как устойчивые регулярности.
Благодатной почвой для прогноза выступают разновидности аксиомы прогрессивно-поступательного хода истории. Самые осторожные из них хотя и допускают временные возвраты, метания, стагнацию, но, в общем, строят свою концепцию на основе эволюционной предпосылки (выживает сильнейший, наиболее приспособленный), «лучшее пробьет себе дорогу, несмотря на сопротивление», и наступит «эра Водолея» и т.п. Или, наоборот, история представляется процессом неуклонной деградации, которая неминуемо приведет к «концу света» (эсхатология). К этой традиции не относятся концепции «конца истории» (Г. Гегель, Ф. Фукуяма). Такие прогнозы обычно касаются только общих представлений о будущем.
Общим в обеих традициях, имеющих источник уже в Античности и предполагающих возможность стратегического прогноза, является их опора на идею объективных, помимо воли людей существующих детерминант, закономерностей объективного разума, мудрости (провиденциализма) или целесообразности природы и истории (телеологизм). Дополнительную почву придает этим концепциям классическая традиция, опирающаяся не столько на сущее, сколько на должное (высшего «пилотажа» достигает эта традиция в немецком идеализме и в каком-то смысле может быть отнесена к нормативному прогнозированию, если рассматривается по принципу «лучшее из возможного»). Однако угасание классической традиции субстанциализма (сущности, природы объекта) и расцвет функционализма значительно трансформировали философию, исходящую из «должного».
Иную ценность для прогнозирования представляют концепции, опирающиеся на аксиому «человек сам творит историю». Здесь возможность прогноза резко ограничена или полностью (как в позитивизме) отрицается, учитывая свободную волю людей и отсутстствие объективных законов истории. Такая традиция чаще всего основывается на возможности планирования, эффективного регулирования всех сфер общества. Вполне справедливыми являются суждения отечественного экономиста В.А. Базарова-Руднева, который на заре первых пятилеток советской власти заявил об избыточности категории прогноза тогда, когда есть возможность планировать и осуществлять на практике. То, что сейчас называют поисковым и нормативным прогнозом, он считает генетическим (экстраполяцией, «логическим продолжением в будущем тенденций, закономерности которых в прошлом и настоящем достаточно хорошо известны» [6]) и телеологическим (оптимизацией, «выявлением оптимальных путей решения перспективных проблем на основе заранее заданных критериев» [4], управленческим планом-расчетом, проектом, программой). Вывод данного экономиста достаточно революционен, при этом прост и труден для опровержения. Согласно автору, рациональное прогнозирование в принципе некорректно и невозможно в отношении той реальности, которая всякий раз создается и изменяется свободной волей и властным решением. Приходится констатировать, что данный тезис сложно прокомментировать, т.к. нам не приходилось встречать работы сторонников глобального социального прогноза, предваряющих свое «предвидение» достойным возражением. Однако социальные процессы, которые теоретически поддаются субъективному регулированию и планированию, на практике осуществляются бесконтрольно, стихийно. В силу того, что в обыденном сознании степень продуманности и регулируемости социальных процессов чаще всего сильно преувеличена, применение прогностического аппарата, в том числе и естественнонаучного, на определенных этапах и в отдельных сферах вполне возможно, хотя характер этих прогнозов будет преимущественно нормативным и направленным лишь на оптимизацию принимаемых решений, но, по сути, не является предсказанием даже в рамках специальных наук об обществе. Поэтому представляется методологически корректным эти процедуры в рамках социальной философии называть гуманитарной или иной экспертизой принимаемых решений или проектов, которые предупреждают о возможных следствиях качественного характера.
Кроме того, совершенно безобидная, на первый взгляд, «игра словами» (замена «программы» или «плана» на «прогноз») существенно снижает меру ответственности автора в случае ее неисполнения. Сторонники искусственного регулирования, как правило, рассчитывают или синтезируют модели, планы, проекты. Такой подход, с нашей точки зрения, не корректно называть предвидением или прогнозом, и он, скорее, может проходить «по ведомству» управленческих решений. Вероятно, была бы расширительной и неэвристичной интерпретация этого слова, когда замысел художника стали бы называть прогнозом будущей картины. Хотя столь же метафорично, неспециализированно и расширительно относить к прогнозу просчет поведения социальной системы в разных ситуациях, которые могли («если бы...») или могут («если будет.») произойти. Исследователь исходит в своем выводе из конечного и всегда
известного набора условий и обстоятельств. Получается просто правильный или неправильный расчет. Если заведомо невозможно определить все системные условия или факторы, то расчет заранее предполагает погрешность или невыполнимость при допущении вмешательства неучтенных обстоятельств. Что же делает его прогнозом, вероятностным выводом? Видимо, кроме указания на объект, конкретное время, место и форму явления, определяющий характер имеет метод. И дело не только в том, что этот метод является научным и опирается на объективно выявленные регулярности. Важно, если сам метод (например, неполная индукция, аналогия) не несет в себе необходимости, а лишь ту или иную степень возможности, проблемность, и в принципе не может быть расчетом, то следует говорить о прогнозировании. Пробабилизм - неотъемлемый элемент прогноза, в отличие от строго детерминистского расчета. «Такие прогнозы не являются жестко детерминированными предсказаниями, а представляют собой лишь вероятные сценарии развития общества. И подходить к ним как к точным расчетам социальной траектории было бы глубокой ошибкой» [7, с. 24].
От социального прогноза, имеющего научную основу, необходимо отличать разные формы выражения мыслей о будущем, социальные фантазии, имеющие чаще всего пиар-направленность на популяризацию разного рода идей, широко представленные в жанре современной футуристики или футурологии и, как правило, художественно-публицистически оформленные. Детальный систематический анализ утопизма и футуризма, их социальной, культурной и исторической обусловленности еще, очевидно, ждет своих исследователей.
Однако независимо от того, предпочитают ли авторы использовать термин «прогноз» широко, отождествляя его с любым предсказанием будущего, или в узком научно-специализированном контексте, смысл и правомерность его использования именно в рамках философии требуют специального объяснения и исследования. «Размытые» представления о понятии «прогноз» в отношении социальной философии уже сейчас способствуют (социальный заказ не замедлит себя ждать) росту большого количества (с опозданием в 40 лет от западных, но с тем же качеством «поток прогнозов») «футурологов» и «прогнозистов», паразитирующих на здравых идеях и доводящих их до абсурда, профанируя все, что связано с традициями философской мысли, это, впрочем, не имеет отношения к специальному и междисциплинарному анализу и экспертизе проектов и решений. (Хотя и здесь стоит учитывать два момента: неполная информация не способствует эффективному прогнозу, и «гениальный лидер» и прогноз - вещи едва ли совместные. У социологов и политологов возникают сложности. Лидеры часто ждут от них прогнозов, когда еще сами не решили, что завтра будет главным. Другое дело, когда управленческий коллектив превращается в систему с устойчивыми регулятивами.) Пока очевидно только то, что успех социального прогноза напрямую зависит от того, какие метаморфозы претерпит само общественное сознание и его система ценностей.
Литература
1. Степин В.С. Эпоха перемен и сценарии будущего. М., 1996.
2. Творчество культуры и прогностические функции философии // Диалектика научного и технического творчества. Обнинск, 1982.
3. Степин В.С. О прогностической природе философского знания // Вопросы философии. 1986. № 4.
4. Бестужев-Лада И.В., Наместникова Г.А. Социальное прогнозирование: Курс лекций. М.: Педагогическое общество России, 2002.
5. Беседа с В.В. Мироновым // Вестник Российского философского общества. 2003. № 2.
6. Суворов О.В. Прогноз // Новая философская энциклопедия: В 4-х т. М., 2000-2001. Т. 4.
7. Степин В.С. Марксизм вчера, сегодня, завтра // Вопросы философии. 1990. № 10.
* Исследование, в рамках которого написана данная статья, выполнено при финансовой поддержке Аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы» (2009-2010 гг.) Министерства образования и науки Российской Федерации. Проект РНП.2.1.3.4842 «Методологические и логико-семантические основы исследования социального противоречия и переходных периодов развития современного российского общества». Научный руководитель проекта - доктор философских наук, профессор В.В. Попов.
* Интервью с деканом философского факультета МГУ. 2001 г.
