«КАК УЗНИК, БАЙРОНОМ ВОСПЕТЫЙ...» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Таким образом, набросок «Толпа глухая. . .» оказывается включенным в цикл стихотворений, связанных между собой и умонастроением, и весьма своеобразной «порождающей моделью», в соответствии с которой мотивы одного стихотворения не только находят развитие в другом, но получают при этом одинаковое словесное выражение. Поскольку и мотивы разочарования в идеалах Просвещения, и принципы «порождающей модели» характерны для творчества Пушкина именно в 1822— 1823 гг., естественно предположить, что и набросок «Толпа глухая. . .» относится к 1823 г., а не к 1833 г., когда ни того, ни другого в творчестве Пушкина не прослеживается.

Набросок «Толпа глухая. . .» связан и с другой темой, волновавшей Пушкина в годы южной ссылки, — с темой низвержения кумиров.

Толпа глухая,

[Надменных] [баловней] меня[ет] каждый день, И с ступени на ступень

Летят кумиры их, увенчанные ею.

(III, 469)

В стихотворении 1821 г. «Наполеон», черновой автограф которого соседствует с наброском «Толпа глухая. . .» (л. 62 об.—65 об.), уже начата разработка этой темы: толпа «каждый день» меняет своих «баловней», низвергая их кумиры. Французская революция низвергла Людовика XVI («И галл десницей разъяренной / Низвергнул ветхий свой кумир», — II, 214), а затем наступила очередь и «баловня побед» — «надменного» Наполеона. . . Перекличка мотивов и, что опять-таки характерно, фразеологии («Надменный», «баловень», «кумир») здесь очевидна.

Если же отвлечься от листов тетради ПД 831, то выясняется следующее.

1 декабря 1823 г. Пушкин посылает А. И. Тургеневу стихотворение «Свободы сеятель пустынный», написанное в ноябре того же года.

8 декабря 1823 г. Пушкин завершает работу над 2-й главой «Евгения Онегина» (следующую, 3-ю, он начнет через два месяца) и тотчас же начинает стихотворение «Недвижный страж дремал на царственном пороге», развивающее наполеоновскую тему.

9 декабря, как мы считаем 1823 г., Пушкин вчерне набрасывает начало стихотворения «Толпа глухая. . .», в котором пересекаются обе занимавшие его в то время темы — тема «глухой толпы» и тема «низвержения кумиров», связанная в его сознании с судьбой Наполеона.

Набросок стихотворения так и остался незавершенным.6

2. «Как узник, Байроном воспетый...»

Записанные в тетради ПД 835, на л. 9 два стиха:

Как узник, Байроном воспетый,

Вздохнул, оставя мрак тюрьмы, (II, 472)

справедливо комментируются как реминисценция заключительных стихов поэмы Байрона «Шильонский узник»:

6 О тексте этого наброска см. также: Аринштейн Л. М. Незавершенные стихотворения Пушкина (текстологические проблемы) // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1989. Т. 13. С. 301—304.

Я к цепи руку приучил; И. . . столь себе неверны мы! . . Когда за дверь своей тюрьмы На волю я перешагнул — Я о тюрьме своей вздохнул.

(пер. В. А. Жуковского)

По какому же поводу вспомнились Пушкину эти невеселые слова?

Ответ во многом подсказывается положением пушкинского автографа в тетради ПД 835: он следует сразу же за черновиком второго письма Пушкина, которое датируется началом июня (после 2-го) 1824 г. (л. 8 об. — 9), к правителю канцелярии Воронцова в Одессе А. И. Каз-начееву.

В письме, открывающемся словами: «Мне очень досадно, что отставка моя так огорчила вас. . .» (XIII, 394 (фр. ориг.), 568 (пер.)), Пушкин мотивирует Казначееву — а через него Воронцову — свбе решение выйти в отставку с государственной службы неуважительным отношением к нему, Пушкину, со стороны Воронцова, проявившимся особенно явно в известной истории с саранчой.1

Как ни привольна была жизнь Пушкина в Одессе, но находился он там на положении ссыльного, т. е. ощущал себя «узником». Порывая с государственной службой, приносившей ему 700 р. в год, Пушкин, естественно, задумывался о будущем, и прежде всего о том, что ему, вероятнее всего, придется покинуть свою «тюрьму» — Одессу.2

Таким образом, реминисценция из Байрона имеет автобиографический характер: Пушкин сравнивает свою судьбу, свое «освобождение» с освобождением из многолетнего заключения узника Шильонского замка — Бонивара. Смысловым центром сравнения является трагическая оценка факта освобождения. Подобно Бонивару, вздохнувшему при расставании с подземельем, которое за много лет стало ему «милой кровлей», Пушкин тоже не без сожаления покидает место своего «заключения», о чем можно судить по письмам, по свидетельствам современников, по стихам:

Прощай же, море! Не забуду Твоей торжественной красы И долго, долго слышать буду Твой гул в вечерние часы.

(«К морю»; II, 333)

Два года спустя, описывая свое расставание с Одессой в ином — ироническом — ключе, Пушкин тем не менее не может преодолеть охватившего его тогда трагического чувства, и оно прорывается сквозь иронию:

1 См. Аринштейн Л. М. К истории высылки Пушкина из Одессы: Легенды и факты // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1982. Т. 10. С. 298— 301.

2 Предположение Т. Г. Цявловской, что Пушкин, «подавая в отставку . . . рассчитывал остаться в Одессе и вести там независимый образ жизни» (Прометей. М., 1974. Т. 10. С. 27), едва ли основательно. Его фраза в первом письме к Казначееву: «Вы знаете, что только в Москве или Петербурге) можно вести книжный торг, ибо только там находятся журналисты, цензоры и книгопродавцы; я поминутно должен отказываться от самых выгодных предложений единственно по той причине, что нахожусь за 2 000 в. от столиц» (XIII, 93), — свидетельствует, что на литературные заработки в Одессе он не рассчитывал, а других источников существования в то время не представлял.

А я от милых Южн<ых> дам От <жирных> устриц черноморских От оперы от темных лож И слава Богу от вельмож Уехал в тень лесов Т(ригорских)

И был печален мой приезд.

(VI, 505)

Нам представляется, что стихи «Как узник, Байроном воспетый» представляют собой первый по времени замысел в ряду стихотворений, так или иначе связанных с отъездом из Одессы. Сравнение с шильон-ским узником имело смысл лишь тогда, когда Пушкин полагал, что своим прошением об отставке он обретет давно желанную свободу, что отказом от выгод «царской службы» он как бы оплатит право распоряжаться собой, право жить в Москве или в Петербурге (ср. в письме к Казначееву: «пожертвовать {. . .) моими служебными обязанностями. . .»; «Я устал быть в зависимости. . .»; «Единственное, чего я жажду, это — независимости» и т. п. (XIII, 95 (фр. ориг.), 528 (пер.); курсив мой, — Л. А.).

Как известно, власти не пошли на это. Прошение об отставке не было принято. Вместо этого усилиями Воронцова, Нессельроде и волей императора Александра I поэт был исключен с государственной службы и выслан из Одессы в совершенное захолустье.

Пушкин узнал о решении императора 28 июля 1824 г. После этой даты стихотворение об освобождении уже не могло появиться, поскольку поэта ожидало не освобождение, а новая тюрьма. Могло появиться лишь стихотворение-прощание, стихотворение-сожаление. Таковым и стала элегия «К морю».

Дошедшая до нас запись двустишия в тетради ПД 835, л. 9 была сделана несколькими месяцами позже. Об этом свидетельствует ряд моментов:

1) запись сделана почерком и чернилами, резко отличными от почерка и чернил черновика письма к Казначееву;

2) она выглядит не как наскоро записанный черновой набросок, каких немало в бумагах Пушкина, а как аккуратно переписанный ровным, спокойным почерком перебеленный текст;

3) за двустишием следует записанный тем же почерком, тем же пером и теми же рыжеватыми чернилами перебеленный текст второго стихотворения цикла «Подражания Корану» — «О жены чистые пророка» — стихотворение, датируемое концом 1824—началом 1825 г.3

Существенно, что двустишие «Как узник, Байроном воспетый», — то ли хранившееся в памяти поэта, то ли первоначально записанное им на каком-то не дошедшем до нас клочке бумаги,4 — Пушкин счел уместным переписать набело на свободном месте после черновика второго письма к Казначееву, как бы возвращая его в ту хронологическую точку, к которой относилось его содержание.

3 Ср.: Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД № 835: (Из текстологических наблюдений) //Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1983. Т. 11. С. 51.

4 Вероятнее всего, черновой набросок находился на вырванных в конце тетради ПД 834 листах среди строф первой половины третьей главы «Онегина» вместе с черновиком стихотворения «К морю». Ср.: Фомичев С. А. Там же. С. 54.

Обращение Пушкина к байроновскому тексту, о котором идет речь, было не единственным. В августе 1823 г., вскоре после того, как Пушкина перевели из Кишинева в Одессу — т. е. по сути дела заменили одно место ссылки на другое, более для него благоприятное, он писал: «. . .новая печаль мне сжала грудь — мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически — и, выехав оттуда навсегда, о Кишиневе я вздохнул» (XIII, 67).

В другой раз тот же мотив, хотя и в несколько измененном виде, всплывает в его сознании в связи с Михайловской ссылкой: «Деревня мне пришла как-то по сердцу, — писал Пушкин Вяземскому 9 ноября 1826 г. — Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму» (XIII, 304).

Таким образом, незавершенный набросок «Как узник Байроном воспетый», относящийся, как мы считаем, к «освобождению» из одесской ссылки, вполне вписывается в характерное для Пушкина умонастроение, запечатленное в его письмах, в подобных же жизненных ситуациях.

Л. М. Аринштейн

ИЗ КОММЕНТАРИЕВ К «ТВЕРСКИМ» СТИХОТВОРЕНИЯМ А. С. ПУШКИНА

1828—1829 гг.

Стихи Пушкина, писавшиеся им во время дружеских визитов в Ста-рицкий уезд Тверской губернии в 1828—1829 гг. к его давним знакомым Осиповым-Вульфам, объединяет многое: родственная близость адресатов — людей, весьма симпатичных Пушкину, приподнятость настроения, душевная бодрость, а нередко и общность тем, волновавших поэта и заставлявших его вновь возвращаться к их художественной разработке именно на этой почве. Новые погружения в атмосферу русского усадебного быта приносили поэту радостное чувство полноты жизни; они были и чрезвычайно плодотворны, о чем свидетельствуют многочисленные шедевры, венчающие собой периоды «деревенской жизни» Пушкина. Вместе с тем многое в творческой истории «тверских» стихотворений поэта не прояснено до конца: есть сложности с датировкой отдельных произведений, пониманием мотивов, приведших к зарождению замысла, впоследствии к прекращению работы над ним. . . Эти сложности и заставили нас обратиться всего лишь к трем из «тверских» стихотворений Пушкина, созданных в 1828—1829 гг., — «Как быстро в поле, вкруг открытом», «За Netty сердцем я летаю» и «Стрекотунья белобока».

1

Стихотворение «Как быстро в поле, вкруг открытом» было впервые опубликовано в 1841 г. М. П. Погодиным, отметившим в примечании: «Эти стихи удержались в моей памяти из одного стихотворения, которое Пушкин читал мне наизусть в Петербурге в 1828 году и которое он хотел