CC BY
53
УДК 902/904(=511.1)
Сергей Константинович Белых , к.и.н.
Удмуртский государственный университет
Ижевск
К ВОПРОСУ ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ ПРАПЕРМСКОЙ ОБЩНОСТИ В ЭПОХУ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
В истории агломерата городищ чепецкой археологической культуры (одним из таких городищ является Иднакар) существует необъяснимый археологическими данными временной промежуток почти в триста лет: население неизвестной языковой принадлежности исчезает здесь в XII веке, а письменными источниками XVI века уже фиксируются прямые предки современных северных удмуртов. Историк В.С.Чураков, изучивший переписи того времени проследил переселение конкретных патронимий на Чепцу с нижней Вятки начиная с XV века. Автор данной полемической статьи на основе анализа комплекса источников обосновывает собственную гипотезу об иных источниках заселения данного региона.
Sergey Belykh Candidate of Science (History) Udmurt State University
On Historical Evolution of Pre-Perm Community in the Middle Ages
There is almost three hundred years period of time in archaeological culture of the Cheptsa ancient settlement history which cannot be explained by archaeological data and one of such settlements is Idnakar. The population of unknown language membership disappeared there in XII century but wriiten sources of the XVI century show direct ancestors of present-day northern Udmurts. Historian V. S. Churakov who studied the censuses of that time had traced the migration of specific patronymies to the Cheptsa from the Lower Vyatka since XVcentury. In this polemic article the author ’s own hypothesis based on some other sources of land settlement of that territory is substantiated.
Непосредственным поводом к написанию настоящей работы послужила статья Владимира Сергеевича Чуракова «К проблеме расселения пермских народов в конце I - первой половине II тыс. н.э.», опубликованная в №2 1 журнала
«Иднакар» за 2QQ8 год [Чураков 2QQ8]. Несмотря на небольшой объем, названная статья охватывает весьма широкий круг проблем, касающихся истории пермских народов (удмуртов и коми) и, как мне кажется, представляет немалый интерес для исследователей.
Прежде всего следует отметить, что в статье уважаемого коллеги содержится краткое, но весьма емкое и в высшей степени полезное изложение историографии вопроса о расселении пермян в означенную эпоху. На основе тщательного историографического анализа автор излагает своё видение истории распада прапермской этнолингвистической общности и расселения прапермян в бассейнах Камы и Вычегды.
Я должен особо оговорить то, что не ставлю своей целью охватить и обсудить весь комплекс вопросов и проблем, затронутых В.С.Чураковым. Так, например, я не буду дискутировать с автором по вопросам теории этноса, хотя его понимание категории этнос, основанное на концепции этнолога Ю.И.Семенова, мне представляется, по меньшей мере, весьма спорным.
Главной своей задачей я считаю рассмотрение и обсуждение предлагаемой Владимиром Сергеевичем модели дивергенции прапермской общности и сложения современных удмуртского и коми народов.
В начале статьи В.С.Чураков довольно подробно останавливается на уже несколько десятилетий господствующей в археологии Урало-Поволжья концепции о прямой связи прапермской этноязыковой общности с т.н. ананьинской археологической культурой (культурно-исторической общностью) VIII-III вв. до н.э. Согласно этой гипотезе, финал ананьинской АК в III в. до н.э. и сложение на ананьинской основе гляденовской и пьяноборской культур означал распад пермского пранарода на пракоми и праудмуртов соответственно. Созданная трудами таких археологов, как А.П.Смирнов, О.Н.Бадер, А.В.Збруева, В.Ф.Генинг, В.А.Оборин, Р.Д.Голдина, Э.А.Савельева и др. данная концепция получила широкое распространение и стала уже почти хрестоматийной. Справедливо подвергнув вполне обоснованной критике явно ошибочные и устаревшие построения и выводы археологов, В.С.Чураков [2QQ8:5-7] переходит к рассмотрению модели дивергенции прапермской общности, предложенной мною в ряде работ [см. напр. Белых l999; 2QQ9].
Соглашаясь в принципе с обоснованной мною локализацией пермской прародины (в бассейне средней и верхней Камы), Чураков решительно оспаривает мой тезис о том, что начало длительного процесса дезинтеграции пра-пермской общности связано с миграциями в последние века I тыс. н.э. предков удмуртов на нижнюю Каму и нижнюю Вятку, а предков коми-зырян - в бассейн р.Вычегды.
По его мнению, если переселение пермян в низовья Камы «фиксируется весьма четко..., то массовая миграция из Верхнего Прикамья на Вычегду обоснована в гораздо меньшей степени и может быть поставлена под сомнение» [Чураков 2QQ8:7]. При этом В.С.Чураков почему-то ссылается на статью И.Л.Жеребцова «Проблема происхождения Перми Вычегодской (древних коми-зырян)» [Жеребцов 1999]. Однако, И.Л. Жеребцов, в означенной статье совершенно не ставит под сомнение значительные миграции пермян на рр. Сысолу и Вычегду из Камско-Вятского бассейна на рубеже I-II тыс. н.э., а вслед за В.И.Лыткиным, В.А.Ляшевым, Л.П.Лашуком, Н.Д.Конаковым,
А.М.Мурыгиным и многими другими исследователями, считает их вполне доказанным фактом.
Другое возражение В.С.Чуракова также выглядит не слишком убедительным, т.к. фиксируемое с конца XIV века переселении части коми в обратном направлении, из бассейна Вычегды на верхнюю Каму [Чураков 2QQ8:7-8], никак не может исключить упомянутые выше миграции пермян из Прикамья на Вычегду в более раннее время.
Как уже говорилось выше, В.С.Чураков предлагает свою оригинальную версию дивергенции прапермской общности. По его мысли, этническую основу для сформировавшихся впоследствии исторических коми и удмуртского этносов составили носители неволинской и, частично, ломоватовской археологических культур Прикамья V-IX вв. По мнению ученого, эти группы населения к моменту появления в Среднем Поволжье булгар осваивают данный регион и прилегающие к нему районы нижнего течения Камы и Вятки. Отсюда, часть пермян на рубеже I-II тыс. предпринимает переселение на север. По рекам Вятке и Моломе эти пермяне проникают на реки Юг, Лузу и далее вниз по Северной Двине вплоть до устья Вычегды. В этом регионе и начинает складываться коми этнос. Не позднее конца XIV в. часть вычегодских коми переселяется на верхнюю Каму, чтобы стать впоследствии коми-пермяцким народом. Оставшиеся в низовьях Камы пермяне послужили основой для формирования удмуртского народа. Так, с точки зрения автора, произошел распад пермского пранарода на пракоми и праудмуртов, а пракоми - на зырян и пермяков [Чураков 2QQ8 : 1Q-15].
Слабым местом предлагаемой В.С.Чураковым модели дезинтеграции пра-пермской общности, на мой взгляд, является то, что предполагаемая им миграция пракоми с нижней Камы по Вятке и Моломе на север не фиксируется никакими источниками и, по сути дела, ничем не подтверждается. Второй момент, который бы мне хотелось отметить, состоит в том, что исследователь явно недооценивает местный верхнекамский компонент в формировании коми-пермяцкого народа. Не вызывает сомнений, что с XIV в. на верхнюю Каму из
вычегодского бассейна действительно имели место неоднократные миграции коми населения. Но этот вычегодский компонент отнюдь не был единственным. Основой для формирования коми-пермяцкого этноса послужил не этот пришлый компонент, а потомки носителей местной верхнекамской родановской археологической культуры IX-XIV вв. Во всяком случае, носители родановской культуры рассматриваются большинством исследователей как непосредственные предки коми-пермяков. Причем, серьезных оснований для ревизии этой точки зрения пока что не видно.
В.С.Чураков полагает, что на рубеже XIII-XIV вв. верхнекамский регион приходит в полное запустение, а родановское население куда-то бесследно исчезает. Данное суждение он высказывает на основании того, что в означенный период, судя по данным археологии, прекращают функционировать памятники родановской культуры, после чего на протяжении примерно ста лет никаких археологических памятников здесь вроде бы не фиксируется. Это обстоятельство дало возможность В.С.Чуракову заключить, что в течение этого столетия никакого населения на верхней Каме не было вообще [Чураков 2008:9].
Отдельно В.С.Чураков останавливается на истории формирования удмуртского народа. По его мнению, в первые века II тыс. ядро удмуртского этноса складывается в нижнем течении Камы на территории северо-западных районов нынешнего Татарстана, юго-запада Удмуртской республики и юго-восточных районов Кировской области. Во второй половине XV - XVI вв. часть удмуртов переселяется на север, осваивая бассейн р.Чепцы, который, по Чуракову, к этому времени уже около двухсот лет был совершенно пустым и незаселенным [Чу-раков 2008:11-13]. Здесь мы опять сталкиваемся с фиксируемым по археологическим данным хронологическим разрывом XIV-XV вв., когда после финала чепецкой археологической культуры IX-XIII вв. имеет место своеобразный «археологический пробел» протяженностью примерно в два столетия, во время которого никаких археологических памятников на р.Чепце вроде бы не обнаруживается.
На данные выводы В.С.Чуракова я могу возразить следующее. Наличие вышеуказанного временного «пробела» в археологии чепецкого и верхнекамского бассейнов действительно представляет собой известную проблему. Однако, решение, которое предлагает В.С.Чураков для объяснения данного феномена отнюдь не является единственно возможным и неоспоримо верным. Не исключены, например, обыкновенные проблемы и неточности с датировкой чепецких и верхнекамских памятников на основе археологического материала.
Отсутствие археологических памятников XIV-XV вв. на Чепце и верхней Каме также вполне можно объяснить не загадочным исчезновением данного
населения в никуда, а его рассредоточением. После разгрома монгольским нашествием Волжской Булгарии, которая безусловно была важным структурообразующим и стабилизирующим фактором в экономической и политической жизни Вятско-Камского региона, концентрация населения в больших долговременных поселениях (городищах и селищах) стала, в общем-то, ненужной и даже опасной, т.к. именно такие относительно крупные поселения в первую очередь становились мишенью для нападений всевозможных врагов.
Низкие фортификационные качества укреплений данных городищ не могли защитить их от мало-мальски подготовленного войска и профессионально проведенной атаки, а посему из убежища эти поселения, в сущности, превращались в ловушки для укрывавшихся там людей. Вероятно, по этой причине тактика и стратегия выживания местного населения радикально изменились. Безопаснее и разумнее было покинуть старые поселения, уйти подальше от крупных рек (Камы, Чепцы и др.) и селиться небольшими группами в глубинных, потаённых, если угодно, районах края. Такие небольшие группы, занимавшиеся подсечно-огневым земледелием и, вероятно, не жившие подолгу на одном месте очень трудно зафиксировать археологически, ибо временные поселения почти не оставляют после себя культурного слоя.1
То обстоятельство, что население в этих регионах начинает отмечаться русскими письменными источниками лишь в XV-XVI вв. свидетельствует, по моему мнению, не о том, что до этого никакого населения здесь не было совсем, а лишь о том, что с включением этих земель в социально-политическую и административную структуру Русского государства местные жители попали в поле зрения московских органов власти.
Показательно, в этой связи, что даже в 1551 году одной из русских грамот в верхнем течении р.Чепцы отмечаются «...вотяки обойничи и погренчи, а пон-ничи и ворчинцы неписьменные люди» [Гришкина 1988:28, 39], т.е. удмурты, до сих пор не внесенные в соответствующие переписные документы. Вполне вероятно, что в более ранние времена, значительные группы чепецкого населения не только не были переписаны, но об их существовании официальные органы власти могли попросту ничего не знать.
Разумеется, я вполне отдаю себе отчет в том, что изложенные мною выше рассуждения, являются лишь предположениями, в большей или меньшей сте-
1 См. об этом подробнее: Коробейников А.В. Новый Иднакар: очерк историко-культурной реконструкции. -Ижевск: НИЦ “Регулярная и хаотическая динамика”,
2006. - 246 с. ISBN 5-93972-579-1
http://books.google.ru/books?printsec=frontcover&id=Zna5Z6zl8m0C
пени умозрительными. Однако, уверенности в их принципиальной верности мне придают некоторые факты пермского языкознания. Прежде всего, я должен сказать, что не могу согласиться с выводом В.С.Чуракова о двухвековой полной незаселенности чепецкого региона, вплоть до появления здесь удмуртских переселенцев с юга в XVI в.
Я вполне готов согласиться с Владимиром Сергеевичем в том, что именно нижнекамский и нижневятский регионы были первоначальной территорией формирования и проживания древнеудмуртского этноса. У меня не вызывает сомнений то, что в XV-XVI вв. довольно многочисленные группы удмуртов мигрируют из районов нижней Камы и нижней Вятки в северном и северо-восточном направлении, расселяясь при этом по р. Чепце и другим районам современной северной и центральной Удмуртии. Мне лишь представляется более чем сомнительным, что эти переселенцы пришли на совершенно пустовавшие и не заселенные никем земли. По моему мнению, осваивавшие чепецкие земли удмурты должны были встретить здесь этнически близкие пермоязычные группы населения, которые были прямыми потомками носителей чепецкой археологической культуры IX-XIII вв.
По всей видимости, это население было не таким многочисленным, как переселившиеся на Чепцу удмурты, возможно, оно к тому же было более отсталым в социально-экономическом плане и поэтому постепенно было удмуртами поглощено и растворилось в удмуртской среде. Однако, переняв удмуртскую культуру, язык, самоназвание и т.п. эти «доудмуртские» группы передали потомкам некоторые свои культурные особенности и отличия. Наиболее ярко эти особенности проявляют себя в языке современных северных удмуртов.
Северноудмуртские диалекты, являясь локальными вариантами удмуртского языка, в то же время обнаруживают довольно большое количество особенностей фонетики, грамматики, лексики, которые отличают их от основной части удмуртских диалектов, но, в то же время, особо сближают эти диалекты с коми-пермяцким и коми-зырянским языками, о чем мне уже неоднократно доводилось писать [см. напр. Белых 1995; 2009]
Считать эти «особые отношения» между северноудмуртскими диалектами и коми языками, всего лишь результатом вторичных контактов уже разделившихся коми и удмуртов, как это порой предлагают некоторые исследователи, не позволяют довольно серьезные аргументы, подробно изложенные мною, например, в [Белых 1995:11-15; 2009:88-95].
Здесь я лишь подчеркну то, что многие отличительные особенности северноудмуртских диалектов как бы ставят их в промежуточное положение между остальными диалектами удмуртского языка и коми языками. Отличая
северные удмуртские диалекты от прочих, они, как правило, только сближают их с коми языками (особенно с южными коми диалектами), но не приводят к полному совпадению северноудмуртских и коми слов, фонетических и грамматических форм, чего следовало бы ожидать при обычном заимствовании. Кстати говоря, такое же ярко выраженное промежуточное положение между удмуртским языком и северными коми диалектами занимают южные коми диалекты.
Такое положение вещей является следствием заключительной фазы существования прапермской этноязыковой общности - т.н. общепермского языкового (диалектного) континуума. Дело в том, что прапермская (эндопермская) этноязыковая общность, занимая первоначально сравнительно небольшую территорию в Прикамье, постепенно распространилась на огромной площади от бассейна Вычегды на севере до Нижней Камы на юге. Однако, само по себе данное расширение прапермского ареала еще не означало автоматически финала общепермского единства; единство это продолжало сохраняться в виде общепермского диалектного континуума - ситуации когда между «досеверноуд-муртскими» и «доюжнокоми» диалектами не существовало существенного территориального разрыва, а сами эти диалекты по-прежнему оставались взаимно близкими, в то время как более северные «докоми» и более южные «до-удмуртские» диалекты уже значительно отличались друг от друга.
Таким образом, сложение общепермского континуума, охватившего столь обширные территории, явилось новой фазой дивергенции прапермской общности, а сам данный континуум стал заключительной стадией существования общепермского единства. Разрыв континуума, представлявший из себя, собственно говоря, лишь отделение «досеверноудмуртских» диалектов от «доюж-нокоми», фактически знаменовал собой завершение распада прапермской этнолингвистической общности.
И хотя «досеверноудмуртское» чепецкое население было, в конце концов, в языковом и этническом плане ассимилировано переселившимся с юга, условно говоря, «настоящими, исконными» удмуртами, некоторые черты его языка сохранились в современных северных удмуртских диалектах.
Подводя итог своим рассуждениям, я бы хотел особо подчеркнуть то, что совершенно не претендую на истину в последней инстанции. Я всего лишь предлагаю рассматривать данное сочинение как полемические заметки, призванные взбудоражить научную мысль и продолжить завязавшуюся дискуссию по предложенной теме.
Библиография
Белых С.К. 1995. Следы общепермского праязыкового континуума в удмуртском и коми языках // Финно-угроведение. Йошкар-Ола. № 2. С. 3-17.
Белых С.К. 1999. К вопросу о локализации прародины пермян // Пермский мир в раннем средневековье. Ижевск. С. 245-281.
Белых С.К. 2009. Проблема распада прапермской этноязыковой общности. Ижевск. Режим доступа к электронной версии:
http://udmurt.info/pdf/library/belykh/belykh-raspad-prapermskoy.pdf/
Гришкина М.В. 1988. Служилое землевладение арских князей в Удмуртии XV - первой половины XVIII веков // Проблемы аграрной истории Удмуртии. Ижевск. С. 20-40.
Жеребцов И.Л. 1999. Проблема происхождения Перми Вычегодской (древних коми-зырян). Режим доступа: http://www.komi.com/folk/komi/txt68.htm
Чураков В.С. 2008. К проблеме расселения пермских народов в конце I -первой половине II тыс. н.э. // Иднакар. Методы исторической реконструкции. Ижевск. 2008. № 1. С. 4-20. Режим доступа к электронной версии: http ://www.idnakar.ru/
