CC BY
29
© 2009
М.Л. Бедрикова
К ВОПРОСУ О ЖАНРОВОЙ ОБУСЛОВЛЕННОСТИ В РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ПРИЗНАКОВ КОНЦЕПТА «СМЕРТЬ» В ПРОЗЕ В. РАСПУТИНА: ОПЫТ СЕМАНТИКО-КОГНИТИВНОГО АНАЛИЗА
Тема жизни и смерти — важнейшая в русской классической литературе. Развивая традиции отечественной классики, современная литература проявляет интерес к теме ухода человека из мира, теме смерти, особенно обостренно в переходное время, когда возникает потребность «напомнить о главном, о верховных критериях жизни» [Лейдерман, Липовецкий 2001: 53]. В разные десятилетия ХХ в. к теме смерти обращались В. Белов («Привычное дело»), В. Шукшин («Осенью», «Как умирал старик»), А. Вампилов («Утиная охота»), Ю. Трифонов («Обмен»), В. Распутин («Последний срок», «Прощание с Матерой»). В конце ХХ в. свидетельством интереса к теме стали новые произведения В. Распутина («В ту же землю», «Изба»), В. Астафьева («Кончина»), А. Солженицына («Поминовение усопших», «Крохотки» 1990-х гг.), Б. Екимова («Похороны»).
И. Золотусский связывает появление произведений на вечную тему с изменениями в общественном сознании: «Свобода, сорвавшая печать с запретных тем, сорвала печать и с темы смерти <...> мы не только отталкиваемся от предков наших, с которыми наскоро расставались навсегда, но и сеем ложь и ханжество в отношении понимания жизни. Даже гоголевский Чичиков возил с собою в шкатулке похоронный билет — это memento mori, напоминание о смерти.» [Золотусский 1989: 108]. Новые аспекты в теме обусловлены драматизмом, все более усложняющимся, противоречивым общественным бытием. Семантика заглавий выявляет новые «акценты». Напр., насквозь иронично звучит заглавие «крохотки» А. Солженицына «Мы-то не умрем» (1958—1960). Мысли, конспективно заявленные в указанной «крохотке» и позднее в «Поминовении усопших» (конец 1990-х гг.), в полной мере разворачиваются в художественной прозе В. Распутина. Беспамятство рядового человека и утрата исторической памяти целой нации — вот что тревожит автора «Прощания с Матерой». Семантика заглавия рассказа «В ту же землю» (1995) включает напоминание-предостережение «загордившемуся» человеку.
Кажется, главное было уже сказано В. Распутиным в «Прощании с Матерой» (1976): Смерть кажется страшной, но она же, смерть, засевает в души живых щедрый и полезный урожай, и из семени тайны и тлена созревает семя жизни и понимания [Распутин 2007, IV: 121]. Своим любимым героиням (старухе Анне, Дарье Пинигиной) автор передоверяет сокровенные раздумья о вечном: Что должен чувствовать человек, ради которого жили многие поколения?Ничего он не чувствует. Ничего не понимает. И ведет он себя так, будто с него с первого и началась жизнь и им она навсегда закончится [Распутин 2007, IV: 187].
Примечательно, что художественные удачи писателя связаны с воссозданием народных характеров. Чаще всего это женские образы. Пожилые героини
В. Распутина являются носительницами переживаний, представлений, размышлений о смерти. Слово смерть непосредственно звучит в речи персонажей (старой тофаларки из раннего очерка «И десять могил в тайге», тетки Натальи в первой повести 1967 г. «Деньги для Марии»), в авторских комментариях. Для характеристики концепта «Смерть» в прозе В. Распутина важна жанровая дифференциация. Так, в рассказах и повестях с народным характером в центре повествования признаки концепта «Смерть» проявляются особенным образом. У персонажей, связанных с народной жизнью, представления о смерти ярки, образны. Напр., тетка Наталья («Деньги для Марии») говорит: Я уж ей согласие дала. Далее автор пишет: Смерть всегда, каждую минуту, стоит против человека, но перед теткой Натальей, как перед святой, она отошла чуть в сторонку, пустив ее на порог, который разделяет тот и этот свет [Распутин 2007, I: 96]. А вот изображение старухи Анны в ожидании смерти: Старуха лежала в кровати и ждала, когда затихнет изба, потому что знала: смерть у нее боязливая и на шум не пойдет [Распутин 2007, II: 171]. При всей необычности (персонификация смерти), представления персонажей В. Распутина остаются в пределах смысла («смерть», «кончина»), запечатленного в народном сознании. Аргументом могут стать народные пословицы и поговорки, заключающие представления о жизни и смерти: Бойся Бога: смерть у порога [Даль 1993: 548]; От смерти не посторонишься [Даль 1993: 548] и др. Мудрое, «спокойное» отношение к смерти у распутинских старух, видимо, и порождает необычные характеристики смерти, что объясняет возникновение трансформаций признаков в активном слое концепта «Смерть». Так, в восприятии Анны смерть — такая же простая старуха, ее «двойник», смерть-старуха может внимать словам Анны. Появляется признак «боязливая». Вряд ли мы встретим «боязливую смерть» в русских пословицах. Напротив, в них подчеркивается слепая жестокость смерти: Смерть берет расплохом. Смерть нахрапом берет [Даль 1993: 544]; Смерть не свой брат — разговаривать не станешь [Даль 1993: 548]; Смерть ни на что не глядит. Смерть сослепу лютует [Даль 1993: 545]. В пожилых женщинах В. Распутин подчеркивает «готовность» к смерти, «решимость» (не обреченность!) подвести последнюю черту. При всей индивидуальности восприятия жизни и смерти у распутинских героинь, характеристики смерти как явления являются общими и для В. Распутина, и для русских пословиц. Общие закономерности запечатлевает и семантика заглавий. Как уже отмечалось, заглавие рассказа «В ту же землю» актуализирует ряд признаков, которые мы встречаем в пословицах. Напр., Царь и народ — все в землю пойдет [Даль 1993: 550]; Смерть всех поравняет [Даль 1993: 551].
Для изучения трансформаций признаков концепта «Смерть» в произведениях различных жанровых модификаций у В. Распутина важен опыт исследования указанного концепта в русских паремиях. Напрямую проецируются на повести и рассказы («Деньги для Марии», «Последний срок», «Прощание с Матерой», «В ту же землю») отмеченные лингвистами в паремиях признаки на уровне активного слоя концепта «Смерть». Н.А. Юр перечисляет признаки по степени их важности: «... неизбежность (От смерти ни крестом, ни пестом; От смерти и под камнем не укроешься — 20 единиц); внезапность, неожиданность, непредсказуемость (Смерть расплохом /нахрапом берет — 8 единиц); необрати-
мость (Хорош был человек, да после смерти часу не жил — 1 единица); непознаваемость (На смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь; Никто не увидит, как душа выйдет — 2 единицы)» [Юр 2003: 266]. Как видно из предложенной выборки, в народном сознании доминирует признак «неизбежность». Не случайно в прозе В. Распутина чаще репрезентируется признак «неизбежность», отсюда «готовность», «спокойствие» персонажей «у последней черты».
Иначе осуществляется репрезентация признаков концепта «Смерть» в рассказах В. Распутина с автобиографическим героем-повествователем, напр., «Что передать вороне?», «Наташа» (начало 1980-х), «Видение» (1997), «В непогоду» (2003). В центре этих рассказов — концепт «Я», непосредственно связанный с важнейшими для автора концептами: «Жизнь» и «Смерть», «Бессмертие», «Творчество», «Цель», «Путь (дорога)», «Мир» и некоторыми др. Как правило, в силу внешних и внутренних обстоятельств автобиографический герой оказывается в «пограничной ситуации», осуществляет самопознание и самоанализ.
В рассказе «Видение» слово «смерть» не звучит открыто. Уже в начале изображается сон героя, таким образом, актуализируется древнейшее значение слова «сон» — отрыв от всего земного, приобщение к божественному. Ассоциативно возникает: «смерть» — «сон» (вспомним пословицу «Сон смерти брат»). Любопытно, что «сон/смерть» в рассказе «Видение» сопровождает звукообраз — «звон»: Стал я по ночам слышать звон. «Я» автобиографического героя обращается в слух, в один затаившейся комок <...> Страха при этом нет, а то, что повергает меня в оцепенение, есть одно только ожидание: что дальше? [Распутин 2007, III: 429]. У В. Распутина в образе ночного звона воплощено божественное начало: Будто бросают длинную, протянутую через небо струну и она откликается томным, чистым, заунывным звуком [Распутин 2007, III: 429]. Мифологическое значение «ночь как время торжества тайных скрытых сил» соединяется с авторским — ночная бессонница, напряженные раздумья, тревога. В отличие от мифологического значения, «утро» не несет избавления от морока ночи, а, напротив, вызывает печаль, побуждает к мыслям о быстротечности жизни. В ночном звоне герою чудится некий «зов»: Вызванивающийся, невесть откуда берущийся, невесть что говорящий сигнал завораживает меня <...> Что это? — или меня уже зовут. В момент пробуждения, когда возникает и удаляется стонущий призыв, я ко всему готов. И кажется мне, что это мое имя вызванивается, уносимое для какой-то примерки. Ничего не поделаешь: должно быть подходит и мой черед [Распутин 2007, III: 430]. Таким образом В. Распутин репрезентирует признак «неизбежность» смерти, интерпретирует логему, образовавшуюся в народном сознании: «К смерти нужно быть готовым».
Для рассказов с автобиографическим героем характерна структура хронотопа, в которой традиционные пространственно-временные образы становятся обобщенно-символическими, хронотоп «измеряет» психологическое состояние героя. В минуты утреннего пробуждения, освобождения от «сна/смерти», или в минуты вечернего созерцания не случайно возникают некие константы на «оси координат» — окно и дорога. Для рефлексирующего героя важно состояние абсолютного покоя, он занимает определенное положение в пространстве: дверь — окно — дорога. «Я» автобиографического героя преодолевает физиче-
скую оболочку и устремляется в беспредельный мир: ...продолговатая, суженная обитель для одного переходит в суженный, вытянутый вперед мир, окружающий уходящую дорогу. Но нельзя наглядеться на этот мир. Точно тут-то и есть твои вечные отчие пределы [Распутин 2007, III: 434]. В приведенном отрывке из рассказа «Видение» выстраивается ряд: дверь — окно — дорога/путь — мир.
Как отмечалось выше, в повестях В. Распутина концепт «Смерть» репрезентируется во внутренней речи персонажей, в авторских комментариях. Часто смерть наделяется «антропоцентрическими поведенческими характеристиками», напр., смерть-старуха в представлении Анны («Последний срок»). В рассказах с автобиографическим героем субъект В. Распутина — писатель, творческое «я» которого содержит основные черты концепта «Я» в русском культурном пространстве. В рассказе «Видение» смерть есть «неназываемое» (отмеренная мне черта). Концепт «Смерть» реализуется в соответствующем «круге мыслей».
Мы уже отмечали родственные связи между представлениями распутинских персонажей о смерти и представлениями, запечатленными в паремиях с лексемой «смерть» в русском языке. Это не удивительно, ведь концептосфера прозы В. Распутина сориентирована на национальную концептосферу. В рассказе «Видение» мы наблюдаем признаки, которые актуализируются на уровне активного слоя концепта «Смерть»:
1) непознаваемость (невесть откуда берущийся, невесть что говорящий, сигнал завораживает меня);
2) непредсказуемость (Я не знаю, он ли (звук струны — М.Б.) будит меня, или я просыпаюсь чуть раньше, чтобы слышать его от начала до конца [Распутин 2007, III: 429]);
3) неизвестность (Ничего не поделаешь, должно быть, подходит и мой черед; Но теперь-то я знаю, что обман в бесконечность кончился... [Распутин 2007, III: 430]);
4) необратимость (.но что же лукавить: свежими силами возобновляться неоткуда, и все, что предстоит впереди, — это жизнь на сухарях [Распутин 2007, III: 430]).
Анализ репрезентируемых признаков концепта «Смерть» в автобиографическом рассказе «Видение» показал, что в прозе В. Распутина наблюдается отличная от других произведений степень главенства признаков. Если в большинстве рассказов, повестей с персонажем в центре фиксируется «неизбежность смерти» (закрепленное значение в русских паремиях), то для автобиографического героя-писателя на первом месте «непознаваемость» смерти. Это объяснимо. Народные представления (в русских пословицах) запечатлевают, прежде всего, «данность смерти» (Никто не увидит, как душа выйдет и др.), рефлексирующий же герой пытается познать непознаваемое. Представляется, что в процессе се-мантико-когнитивного анализа репрезентации признаков концепта «Смерть» в прозе В. Распутина необходимо учитывать и жанровый аспект.
ЛИТЕРАТУРА
Золотусский И.П. Крушение абстракций. — М.: Современник, 1989.
Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: в 3 кн.: учеб.
пособие. - М.: Эдиториал УРСС, 2001. - Кн.3. В конце века (1986-1990-е гг.).
Даль В.И. Пословицы русского народа: в 3 т. — М.: Рус. кн., 1993. — Т.1.
Распутин В.Г. Деньги для Марии // В.Г. Распутин. Собр. соч.: в 4 т. — Иркутск: Изд-во «Сапронов», 2007. — Т.1. Век живи — век люби: повести, рассказы.
Распутин В.Г. Последний срок// В.Г.Распутин. Собр. соч.: в 4 т. — Иркутск: Изд-во «Сапронов», 2007. — Т.2. Последний срок: повести, рассказы.
Распутин В.Г. Видение // В.Г. Распутин. Собр. соч.: в 4 т. — Иркутск: Изд-во «Сапронов», 2007. — Т.3. Живи и помни: повести, рассказы.
Распутин В.Г. Прощание с Матерой // В.Г. Распутин. Собр. соч.: в 4 т. — Иркутск: Изд-во «Сапронов», 2007. — Т.4. В туже землю: повести, рассказы.
Юр Н.А. Паремии с лексемой «смерть» в русском языке // Проблемы вербализации концептов в семантике языка и текста: материалы междунар. симпозиума: в 2 ч. — Волгоград: Перемена, 2003. — Ч.1. Науч. ст. — С.264—267.
GENRE-BASED PECULIARITIES OF CONCEPT "DEATH" REALIZATION IN V. RASPUTIN'S PROSE: EXPERIENCE OF SEMANTIC-COGNITIVE ANALYSIS
M.L. Bedrikova
The article examines transformation characteristics of the concept "Death" in V. Rasputin's autobiographical stories. An argument in support of semantic-cognitive analysis of the concept is based on the experience of Russian paremia study.
© 2009
Е.Г. Озерова
ПОЭТИЧЕСКИЕ ФРАЗЕОЛОГИЗМЫ КАК КОНЦЕПТЫ ДУХОВНОЙ КУЛЬТУРЫ И ПРОБЛЕМЫ ИХ ФРАЗЕОГРАФИРОВАНИЯ
Под поэтическим фразеологизмом (ПФ) понимается сложное дискурсивно обусловленное индивидуально-авторское сочетание, образованное по узуальной модели, в рамках которого метафорическое слово находится в асимметричных парадигматических и синтагматических отношениях.
В образных устойчивых сочетаниях активизируется и обогащается символический потенциал узуальных лексем, который позволяет дополнять их конно-тативные значения индивидуально-авторскими смыслами, проецирующими образы духовной культуры. Такие метаморфозы возникают в процессе рождения новых поэтических концептов, играющих конструктивную роль в создании целостности художественного дискурса поэтической прозы. Под поэтической прозой нами понимается лаконичный прозаический текст с преобладающим чувственно-авторским Я и повышенно-эмоциональным (лирическим) стилем
