CC BY
13
UCLA, Лос Анджелес
К ВОПРОСУ О ВЗАИМОДЕЙСТВИИ СИНТАКСИСА С ПОВЕРХНОСТНЫМИ УРОВНЯМИ ЯЗЫКА
1. Введение
В известной серии работ исследователи Звики и Пуллум доказывали, что синтаксические правила нечувствительны к фонетическим характеристикам слов и морфем ([Zwicky, Pullum 1983], с уточнениями в [Pullum, Zwicky 1986, 1988; Zwicky 1991]), и опровергали некоторые кажущиеся контрпримеры из грамматики французского языка [Miller et al. 1997]. Хотя анализ конкретных примеров у Звики и др. вполне убедителен, есть основания утверждать, что взаимодействие в грамматике различных языковых уровней все же существует.
Взаимодействие такого рода можно иногда считать вызовом самой идее уровневой модели, такой как Смысл о Текст [Мельчук 1974]. Если рассмотреть порождение высказывания, меж-уровневое взаимодействие поднимает фундаментальный вопрос: устанавливается ли соответствие между языковыми уровнями локально (от семантики к синтаксису, от синтаксиса к морфологии и т. д.) или глобально (т. е. семантическому представлению сопоставляется стуктура, содержащая информацию обо всех языковых уровнях сразу)?
Наиболее очевидным примером нелокальных соответствий между уровнями является интонация, которую удобно описывать как выражение смысла фонетическими средствами; использование синтаксического представления как посредника может быть излишним. (Ср. также необходимость особой маркировки темы и ремы в МСТ на всех этапах от семантического представления до того момента, когда темарематическая структура кодируется формально.)
Однако если допустить свободное взаимодействие любых языковых уровней, то, возможно, получающаяся теория окажется чересчур либеральной. Действительно, можно представить себе
воображаемый язык, где порядок слов чувствителен к ограничениям на структуру слога. К примеру, в таком языке базовый порядок «подлежащее — глагол» может инвертироваться, если это помогает избежать закрытого слога. Если взять за основу слова английского языка, то ‘Сюзи пришла’ будет выражаться в этом языке как Susie came [su.zi.kem], с нормальным порядком слов, а ‘Ада пришла’ — как Came Ada [ke.m^.ds], с инверсией.
Приведенный пример — условный и заведомо невероятный. По-видимому, какие-то универсальные принципы грамматики все-таки позволяют исключить существование таких языков.
Перейду от гипотетических рассуждений к реальным примерам; один из них демонстрирует как раз чуствительность синтаксиса к первой фонеме основы (гласный или согласный), другой — к морфологическим свойствам основ.
2. Синтаксис и морфология:
выражение посессивности в старославянском языке
Известно, что древние славянские языки чрезвычайно широко использовали притяжательные прилагательные, как местоименные, так и образованные от существительных. Притяжательные прилагательные были дефолтным способом кодирования посессивного отношения, а генитив употреблялся в особых случаях, когда прилагательное было почему-либо невозможно. Проиллюстрирую основную адъективную стратегию следующим примером:
(1) syn-ъ Boz-ij-ь, но *syn-b Bog-a
Нет оснований усматривать между генитивом и притяжательным прилагательным различия в синтаксической позиции. В старославянском языке (в отличие, скажем, от современного русского языка) с точки зрения линейного порядка генитив и посессивы были эквивалентны: и те, и другие непосредственно следовали за вершинным существительным. Более того, было возможно сочинение генитивных именных групп и притяжательных прилагательных, что вновь указывает на их синтаксическую эквивалентность, ср. (Лк 9:26):
(2) уъ slav-ё svoj-ei i otbc-i i sv§t-yixb ang'elb
Как я уже указывал, притяжательные прилагательные использовались по умолчанию, но в ряде случаев они все же были невозможны. Во-первых, не от всех имен образовывались притяжательные прилагательные. Один из естественных классов лексем, от которых посессивы не образуются — изменяющиеся по родам, т. е. прилагательные в широком смысле. К примеру, местоимения 1-го и 2-го лица не различают рода, и, например, агъ имеет притяжательную форму ш-о]-, а ф — йт-о]-. Напротив, местоимение 3-го лица *]-ь/*]-а/*]-е изменяется по родам и лишено посессивных форм. Соответственно, в посессивном контексте от одного употребляется посессив, а от другого — генитив:
(3) зуп-ъ ш-о]-ь / *шепе
(4) зуп-ъ ]^о / *]-оу-ъ (несуществующая форма)
Сравни также генитив в посессивной функции у субстантивированных прилагательных:
(5) уъ <1ош-ъ krepъk-aago
(6) о уъзкгъзепИ %е шгЫу-ухъ
Еще один случай употребления генитива — посессор, выраженный существительным с зависимыми прилагательными. Можно предполагать, что посессив блокируется здесь требованиями согласования: так как от прилагательных посессив не образуется, употребление притяжательной формы вершинного существительного привело бы к рассогласованию определения и вершины:
(7) зуп-ъ Bog-a ггу^о
Замечу, впрочем, что древнерусский язык допускал употребление притяжательного прилагательного и в таком контексте.
Описанная конструкция ясно указывает на взаимодействие синтаксического явления (выбора формы зависимой именной группы) с морфологическими ограничениями (возможность образования притяжательного прилагательного). Возможно, имело место и взаимодействие синтаксического и фонологического уровней. Так, в большинстве старославянских памятников притяжательные прилагательные от существительных с основой на /с/ чрезвычайно
редки; в посессивном контексте они употребляются в родительном падеже: оґьс-а оїтокоуіс-§, о зуп-и уьб.оуіс-§.
Природа этого ограничения для с-основ не вполне ясна. Возможно, мы имеем дело все с тем же морфологическим ограничением на образование притяжательных прилагательных от маркированных по роду форм: действительно, такие основы образуются суффиксами -ьс- и -іс-, последний из которых образует имена женского рода, а первый — как правило, мужского или среднего рода. Но возможно, что основная роль принадлежала здесь не морфологическим соображениям, а фонологическим, когда употребление генитива позволяло уклониться от фонологического процесса палатализации, неизбежного в продуктивном типе образования притяжательного прилагательного, ср. засвидетельствованный пример посессива от основы на /с/ ш1айвпъс-§ (Лк 18:15). Сходными факторами (морфологическими или же фонологическими) объясняется отсутствие посессивных прилагательных от Юснов, ср. оїьс-ь оїтос§ґ-в ‘отец ребенка’.
3. Синтаксис и фонология: посессивные конструкции в языке канхобал
Язык канхобал (семья майя) предоставляет более ясный пример взаимодействия синтаксических явлений с фонологическими. В этом языке есть два класса лично-посессивных показателей (маркеров лица посессора) — префиксы и клитики:
Таблица 1. Лично-посессивные показатели языка канхобал
1SG 2sg 1PL 2pl 3
префикс w- h- j- hey- (s).y-
клитика hin ha ku he 0 s-
Префиксы присоединяются к именам, основа которых начинается с гласного; клитики сочетаются с именами, начинающимися на согласный. При этом речь идет не просто об алломорфии показателя в зависимости от фонетического контекста. У префиксов и клитик различны синтаксические свойства. Если префиксы присоединяются к вершинному существительному, то позиция клитик определяется левым краем именной группы (примеры взяты из работы [McPherson 2011]):
(8) hin kab’ saqin tx’i’
1SG два белый собака
‘мои две белые собаки’
Постановка посессивной клитики перед вершинным именем невозможна:
(9) *kab’ saqin hin tx’i’
два белый 1SG собака
Ожид.: ‘мои две белые собаки’
В то же время для префиксов позиция перед вершинным именем в синтаксической структуре, аналогичной приведенной выше, нормальна (ix ‘женщина, любовница’, в отличие от tx’i’ ‘собака’, начинается с гласного и сочетается с префиксами):
(10) oxwan ixnam y-ix naq
три старый 3-женщина он
‘ его три старые любовницы’
4. Заключение
Как показывают рассмотренные примеры, по крайней мере некоторые синтаксические явления могут быть чувствительны к морфологическим и фонологическим характеристикам слов, входящих в структуру предложения. Как это наблюдение соотносится с модульной моделью языка, в которой синтаксический, морфологический и фонологический компоненты отделены друг от друга? Налицо определенное противоречие. В поисках выхода из этого противоречия можно пойти по пути отказа от модульности и допустить сосуществование явлений всех уровней в едином грамматическом вычислении. Один из способов это реализовать — синтаксис теории оптимальности, где синтаксическая стуктура определяется взаимодействием ряда ограничений. Среди этих ограничений могут быть как собственно синтаксические, так и морфологические и фонологические; подобная формализация взаимодействия уровней предлагалась некоторыми исследователями. Так, Р. Фогель, анализируя безударные местоимения в скандинавских языках, приходит к выводу, что их позиция определяется взаимодействием синтаксических и просодических ограничений [Vogel 2006].
Другое возможное решение — закодировать релевантные различия в синтаксисе; это заставит нас считать, например, существительные языка канхобал, начинающиеся на гласные и согласные, соответственно — двумя разными синтаксическими классами лексем; аналогичный анализ был предложен для ряда похожих случаев во французском языке в работе [Miller et al. 1997]. Такое решение порождает значительную избыточность, когда фонологическая информация дублируется на синтаксическом уровне. Логически это допустимо; такой подход даже существенно не усложняет грамматические вычисления, необходимые для порождения и анализа текста. Однако он не приводит к более простому и элегантному описанию и, следовательно, не обязательно адекватен (ср. тезис А. Е. Кибрика о том, что «сложны лингвистические представления о языке вследствие их неадекватности, а язык устроен просто» [Кибрик 1992: 25]).
Наконец, возможно и еще одно решение — пересмотреть границы языковых уровней (эта альтернатива также не нова; среди прочих, она обсуждалась в [Zwicky, Pullum 1983]). Возможно, синтаксические явления, которые взаимодействуют с факторами других уровней, не принадлежат собственно синтаксису. В этом случае приходится приписывать выбор формы зависимого (в старославянском) и позиции личнопосессивного показателя (канхобал) или расширенному морфологическому, или отдельному морфосинтаксическому компоненту грамматики.
Замечу в заключение, что указанные три направления решения не исключают друг друга; так, использование теории оптимальности для объединения языковых уровней вполне совместимо с расширением морфологического компонента грамматики за счет поглощения части (морфо)синтаксических явлений.
Список условных сокращений
1, 2, 3 — лицо посессора; SG — единственное число посессора; PL — множественное число посессора.
Литература
Кибрик 1992 — А. Е. Кибрик. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. М.: Изд-во МГУ, 1992.
Мельчук 1974 — И. А. Мельчук. Опыт теории лингвистических моделей «Смысл ^ Текст». М.: Наука, 1974.
McPherson 2011 — L. McPherson. Possessive expressions in Q’anjob’al. UCLA. Ms., 2011.
Miller et al. 1997 — Ph. H. Miller, G. K. Pullum, A. M. Zwicky. The Principle of Phonology-Free Syntax: four apparent counterexamples in French // Journal of Linguistics 33, 1997. C. 67-90.
Pullum, Zwicky 1986 — G. K. Pullum, A. M. Zwicky. Phonological resolution of syntactic feature conflict // Language 62, 4, 1986. P. 751-773. Pullum, Zwicky 1988 — G. K. Pullum, A. M. Zwicky. The Syntax-Phonology Interface // F. J. Newmeyer (ed.). Linguistic Theory: Foundations. Vol. 1. Cambridge: CUP, 1988. P. 255-280.
Vogel 2006 — R. Vogel. Weak function word shift // Linguistics 44, 5, 2006. P. 1059-1093.
Zwicky 1991 — A. M. Zwicky. Systematic vs. accidental phonological identity // F. Plank (ed.). Paradigms: The Economy of Inflection [Empirical Approaches to Language Typology 9]. Berlin — New York: Mouton de Gruyter, 1991. P. 113-132.
Zwicky, Pullum 1983 — A. M. Zwicky, G. K. Pullum. Phonology in syntax: The Somali optional agreement rule // Natural Language 1, 1983. P. 385-402.
