Грамматический очерк калмыцкого языка Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ГРАММАТИЧЕСКИЙ ОЧЕРК КАЛМЫЦКОГО ЯЗЫКА1

1. Введение

Этот очерк калмыцкой грамматики мыслится не как исследовательская статья, а как вспомогательный текст, который может помочь читателям настоящего сборника лучше ориентироваться в материале, представленном в собственно исследовательских статьях, а также в публикуемых здесь текстах на калмыцком языке. Из этого общего положения имеется несколько частных следствий.

1) Настоящий очерк во многом опирается на результаты работы, которая велась на протяжении трех лет коллективно. Я выражаю глубокую признательность всем тем лингвистам, которые принимали участие в наших экспедициях, в частности, но не только, авторам представленных здесь статей — без них этот очерк просто не мог бы быть написан. Разумеется, ответственность за все возможные ошибки и неточности лежит целиком на совести автора очерка.

2) Данные, полученные в ходе полевого исследования калмыцкого языка в 2006-2008 годах в зоне распространения дюр-вюдского диалекта, лишь в редких случаях входили в противоречие с теми сведениями, которые представлены в существующих описаниях калмыцкого языка [Пюрбеев 1997; Очиров 1964; Санжеев 1983; Biasing 2003 и другие], преимущественно ориентированных на литературный язык. Как следствие, в настоящем очерке я опираюсь не только на экспедиционные материалы, но

1 Материал собран в экспедициях 2006-2007 годов в поселок Ергенинский и 2008 года в поселок Тугтун Кетченеровского района Калмыкии при частичной поддержке гранта РФФИ № 07-06-00278 «Создание корпусов глоссированных текстов на малых языках России: нанайский, удэгейский, калмыцкий». Я хотел бы поблагодарить В. В. Баранову, С. А. Оскольскую, А. Ю. Русакова и М. А. Холодилову за многочисленные ценные комментарии, высказанные ими по поводу первой версии этой статьи и учтенные мной в процессе редактирования.

622

Труды ИЛИ РАН. Том У, часть 2. СПб., 2009.

и на работы многочисленных предшественников, лишь в очень малой степени претендуя на новизну излагаемого. Более того, поскольку настоящий текст носит вспомогательный характер, здесь сведены к минимуму отсылки к существующим работам по калмыцкому языку, даже в тех случаях, когда представленные в них факты воспроизводятся без содержательного изменения.

3) В настоящем очерке описываются лишь те факты, которые необходимы для понимания других представленных в сборнике материалов. Так, например, многие грамматические показатели, описываемые в существующих грамматиках, но не представленные в собранных материалах, не анализируются.

4) При описании различных показателей калмыцкого языка я следую терминологическим конвенциям, выработанным коллективно в рамках нашего проекта по изучению калмыцкого языка. Формат представления калмыцких данных, принятый в наших экспедициях, описывается в открывающем сборник тексте [От составителей, настоящий сборник]; список представленных в наших материалах грамматических показателей, их условные обозначения, использовавшиеся в строке поморфемного анализа («глоссах»), принятые в сборнике грамматические ярлыки, а также некоторые традиционные для калмыковедения названия соответствующих категорий можно найти в «Списке грамматических показателей».

5) Проблемы, ставшие предметом подробного анализа в представленных в сборнике статьях (прежде всего, это вопросы грамматической семантики и синтаксиса), здесь подробно не обсуждаются, и в соответствующих местах очерка даются лишь отсылки к этим статьям. Основное внимание в данном очерке уделяется фонетике (раздел 2), морфонологии (раздел 3) и базовым фактам именной (раздел 4) и глагольной (раздел 5) морфологии, при этом несколько подробнее описываются закономерности, не ставшие предметом анализа в исследовательских статьях. В разделе 6 представлены сведения о некоторых (в частности, плохо поддающихся классификации) служебных элементах, регулярно встречающихся в представленных в сборнике материалах. Информация о синтаксисе и грамматической семантике дается преимущественно в виде комментариев к характеристике употребления различных показателей и морфологи-

ческих форм; исключение в этом смысле представляет короткий раздел, посвященный порядку слов в калмыцком языке, который помещен в конце этого очерка (раздел 7).

2. Фонетика

2.1. Гласные

В калмыцком языке представлено 17 гласных фонем:

8 кратких, 8 долгих и «неясный» гласный «шва» (/э/). Систему гласных фонем можно (несколько условно, см. ниже) представить в виде следующей Таблицы:

Таблица 1. Система гласных фонем

передний ряд задний ряд

огубленность: огубленность:

нет есть нет есть

краткие верхний подъем і и и

средний подъем е о о

нижний подъем а а

долгие верхний подъем і і ии ии

средний подъем ее оо оо

нижний подъем аа аа

«неясные» О

В калмыцком языке имеются существенные ограничения на встречаемость гласных фонем в различных позициях в рамках словоформ. Так, неясный гласный «шва» (э) не может встречаться в первом слоге (и, тем самым, не может быть единственным гласным в слове), долгие же гласные, напротив, встречаются только в первом слоге2. Также только в первом слоге встречаются гласные /е/, /о/, /о/ и, как следует из уже сказанного, их долгие

2 Такое распределение имеет историческое объяснение: в непервых слогах исторически долгие гласные редуцировались в краткие, а исторические краткие — в «шва». Таким образом, противопоставление по долготе оказалось нейтрализовано в непервых слогах. По этим причинам в некоторых описаниях калмыцкой фонологии, ориентированных на исторический принцип, говорится о том, что в непервых слогах представлены, наряду со «шва», только долгие гласные; однако такой взгляд не соответствует фонетической реальности современного калмыцкого языка.

корреляты3. Таким образом, количество возможных гласных фонем (а следовательно, и фонологических противопоставлений) в непервых слогах невелико: это гласные /і/, /а/, /и/, /а/, /и/, /э/.

Отдельной проблемой калмыцкой фонологии является фонологический статус гласного «шва» (см. об этом

[Выдрина 2006]). В целом не вызывает сомнений тот факт, что «шва» представляет собой отдельную фонему (существуют минимальные пары типа етэ£ ‘берег’ и ет£э ‘кружись’). Однако этот гласный обладает нестандартными свойствами. Например, это единственный гласный, который никогда не реализуется, оказываясь рядом с другим гласным в позиции внутреннего сандхи (на стыке морфем). Более того, этот гласный «чувствителен» и к позиции внешнего сандхи: в случае, если он ожидаем в исходе какого-то слова, но за этим словом следует другое слово, начинающееся с гласного и входящее с первым в тесное смысловое и интонационное единство, «шва» обычно не произносится (ср. £етэ/£ет ‘дом’, но почти исключительно £ет ау-‘жениться’, букв.: ‘взять дом’). Реализация «шва» в

многосложных словах подвержена как некоторым правилам, так и значительной вариативности и зависит от темпа речи, идиолекта и т. д. По всей видимости, общую закономерность можно сформулировать следующим образом: гласный «шва» может реализовываться при определенных условиях в тех позициях, где он фонологически присутствует, но не может реализовываться в тех позициях, где он фонологически не представлен. В записях наших материалов мы стремились отражать его только в тех случаях, когда он действительно произносился носителями языка.

2.2. Согласные

Система согласных фонем в изучавшемся варианте калмыцкого языка может быть представлена в виде Таблицы 2 на следующей странице.

3 Впрочем, эта последняя закономерность знает исключения. Во-первых, она нарушается в некоторых русских заимствованиях (їеЩоп ‘телефон’), во-вторых, гласный /о/ входит в состав отрицательной связки, в случае если последняя реализуется не в виде отдельного слова, а в виде аффикса -£о.

Таблица 2. Система согласных фонем

губные зубные передненебные среднеязычные заднеязычные увулярные

шумные взрывные глухие p t tJ k

звонкие b d dJ g к

щелевые глухие f) s s x

звонкие v z (z)

аффрикаты глухие c с

звонкие

сонанты носовые m n П V

боковые l lJ

дрожащие r (r1)

скользящие 1

В скобках обозначены фонемы, которые встречаются только в русских заимствованиях (/f/, Ш, /г7/). При этом фонема /г7/, по всей видимости, соответствует исконной калмыцкой фонеме (и упоминается в ряде описаний калмыцкого литературного языка [Biasing 2003: 231]), однако в собранных нами материалах она встречается исключительно в русских заимствованиях: go^uc ‘горючее’, dekabr7 ‘декабрь’. Также в описаниях иногда

упоминается возможность появления в русских заимствованиях фонемы, соответствующей русскому /щ/, однако в собранных нами материалах она не представлена.

В некоторых случаях расположение фонем в клетках Таблицы 2 носит условный или предположительный характер; прежде всего, это касается фонем, представленных в столбцах «зубные», «передненебные» и «среднеязычные». Во-первых, в этих обозначениях совмещены два артикуляционных признака (активный и пассивный орган, участвующий в артикуляции). Во-вторых, при представлении системы фонем мы решили уйти от решения вопроса о признаке, противопоставляющем фонемы Л/, /d/, /п/, /I/,

/г/ и /Г7/, /й1/, /и1/, /Iі/, /г7/ соответственно4. В рамках экспедиций специально вопрос об этом признаке не изучался; мы предполагаем, что противопоставление фонем из этих двух групп близко к противопоставлению русских твердых и мягких (палатализованных) фонем; таким образом, здесь и далее фонемы /Г7/, /й1/, /и1/, /V/ и /г1/ условно обозначаются как «мягкие» переднеязычные. Решение, во многом близкое к отраженному в Таблице 2, представлено и в [Пюрбеев 1997]. Здесь все фонемы, отнесенные нами к числу зубных и передненебных, помещены в класс «переднеязычных»5, при этом вопрос о противопоставлении фонем внутри этой группы не решается (впрочем, при этом упоминается существование «мягких» коррелятов /Г/, /й/, /и/, и /I/). Однако в калмыковедении представлены и другие точки зрения на классификацию этих фонем. Так, Г. Д. Санжеев относит к среднеязычным не только ///, но и /с/, /3/ и все «мягкие» согласные фонемы [Санжеев 1983: 13]; таким образом, признается, что «мягкие» фонемы отличаются от соответствующих им твердых не по дополнительным артикуляционным признакам, а по месту образования. Остальные же фонемы, представленные у нас как «зубные» и «передненебные», Г. Д. Санжеев относит к недифференцированной по признаку пассивного органа группе «переднеязычных».

Некоторых комментариев требуют также фонемы /к/ и /х/. По всей видимости, первая из них всегда реализуется как увулярная, но в качестве смычной произносится преимущественно в начале слова, в других же позициях, например, между гласными, выступает как сонорный вибрант. Согласный же /х/ всегда сохраняет щелевой характер, однако иногда реализуется как заднеязычный, а не как увулярный.

4 Исторически фонемы второй группы возникли из согласных первой группы под воздействием последующего гласного ///; историческими причинами объясняется и тот факт, что в исконных калмыцких словах согласные второй группы возможны только в словах, где не происходило выстраивание гласных по переднему ряду вследствие действия сингармонизма, т. е преимущественно в словах «заднего ряда» (см. ниже раздел 3.2 о сингармонизме).

5 Исключение здесь делается для /с/ и /с/, которые трактуются как «губно-зубные», что сомнительно. Судя по таблице, приводимой в [Пюрбеев 2001: 34], эту точку зрения пересмотрел и сам Г. Ц. Пюрбеев.

Таким образом, в системе калмыцких согласных не вполне ясным остается вопрос о наборе дифференциальных фонологических признаков. При этом сам инвентарь фонем (за исключением вопроса о фонемах, заимствованных из русского языка) в целом не вызывает сомнений.

2.3. Графические соответствия

В этом разделе описываются соответствия между калмыцкой орфографией и системой транслитерации, принятой в настоящем сборнике. В целом современное калмыцкое письмо достаточно систематически следует фонемному принципу. В Таблице 3 на следующей странице приводятся соответствия между буквами калмыцкого алфавита и их базовыми фонемными значениями.

Сведения, представленные в Таблице 3, требуют некоторых комментариев.

1) В калмыцком письме не отражается гласный «шва» (/а/).

2) Долгие гласные передаются в орфографии удвоением графем, обозначающих соответствующие краткие гласные (тот же принцип, как видно по предыдущему обсуждению, использовался нами при фонематической транскрипции). Стечение двух одинаковых гласных в калмыцком языке невозможно, поэтому неоднозначности (две краткие или одна долгая?) не возникает ни в орфографии, ни в принятой здесь транскрипции.

3) Как и в русском письме, буквы [я], [ю], [е], [ё] используются в калмыцкой орфографии для передачи сочетаний звуков /]й/, /]п/, /]в/, /]в/ соответственно (см. также 4)). При этом буквой [е] обозначается сочетание звуков /]е/ только в начале слова, в других позициях ею передается фонема /е/; для передачи звука /е/ в начале слова (и только в этом случае!) используется буква [э], ср.: [эзн] /егэи/ ‘хозяин’, [ецг] /)ег)%э/ ‘ковш’, [седкл] /seйkзI/ ‘мысль’. Буква [ё] используется только в русских заимствованиях, в исконных калмыцких словах сочетание звуков /]в/ передается на письме как [йо]: [йовх] /)оухэ/ ‘пойдет’. Перед графемами [я], [ю], [е], [ё] используется «разделительный» твердый знак, если фонеме /]/ предшествует согласный, не являющийся мягким: [авъяс] /avjas/ ‘привычка’.

4) В калмыцком языке не существует отдельных букв для палатализованных фонем /Г/, /й1/, /V/, /и1/ и встретившегося нам только в русских заимствованиях /г1/ (см. о нем выше).

Таблица 3. Соответствия между буквами калмыцкого алфавита и системой транскрипции фонем, принятой в настоящем сборнике

буква фонема комментарий буква фонема комментарий

а а е о

э а п р

б Ъ р г См. 4)

в V с 5

г g т г См. 4)

Ь К у и

д й См. 4) Y и

е е См. 3) ф /

ё См. 3) х X

ж г ц с

Ж 3 ч с

з 1 ш 5

и 1 щ

й 1 См. 3) ъ См. 3)

к к ы См. 4)

л 1 См. 4) ь См. 4)

м т э е См. 3)

н п См. 4) ю См. 3)

ц и я См. 3)

о в

Перед согласными и на конце слова эти согласные передаются на письме сочетанием букв [т], [д], [л], [н], [р] соответственно и мягкого знака: [толь] /гвУ/ ‘словарь’. Сочетания этих согласных с гласными /а/, /и/ и /г/ передаются на письме сочетаниями [дя], [дю], [ди] и т. д. (ср. [буудя] /Ъиийа/ ‘зерно’). При этом для обозначения гласного /г/ после твердых переднеязычных, имеющих мягкую пару, (и только в этом случае!) в калмыцкой орфографии используется буква [ы], ср. [толин] /гв1Чп/ ‘словаря’, но [школын] /ЗквИп/ ‘школы’. Думается, что с этой орфографической конвенцией связана высказываемая иногда в калмыко-ведении идея о существовании в калмыцком языке фонемы /ы/. Однако, как следует из сказанного, звук, соответствующий орфографическому [ы], находится в дополнительной дистрибуции со звуком, соответствующим орфографическому [и], и тем самым речь идет о позиционных аллофонических реализациях одной фонемы.

3. Фонотактика, морфонология и несегментные фонетические

закономерности

Цель этого раздела состоит в том, чтобы дать общее представление о различных чередованиях, обусловленных фонотактическими и морфонологическими причинами и приводящих к явлениям алломорфии. Однако сначала имеет смысл отметить несколько общих закономерностей, важных для понимания дальнейшего изложения.

Ударение в калмыцком языке не имеет смыслоразличительной функции. Фонетически ударным всегда является последний слог слова . В случае, если ожидаемый в последнем слоге гласный «шва» выпадает из-за сандхиальных явлений, ударение автоматически переходит на предшествующий слог.

В целом калмыцкий язык следует агглютинативной модели построения словоформ, при этом словоформы всегда начинаются с корней (как и в большинстве других алтайских языков, префиксы в калмыцком отсутствуют).

В дальнейшем мы будем исходить из того, что каждая морфема имеет основной алломорф, который может подвергаться изменениям в определенном окружении.

3.1. Тенденция к избеганию зияния гласных

В калмыцком языке (по крайней мере в исконных калмыцких словах) гласные не могут соседствовать друг с другом. При стечении морфемы, заканчивающейся на гласный, и морфемы, начинающейся на гласный, между ними появляется вставной согласный /к/. Для удобства мы трактовали этот согласный как часть морфемы, линейно расположенной справа, ср. (1) и (2):

(1) а. йиий-хэ б. йиий-ай

звать-РС.ГОТ звать-СУЛЭТ

(2) а. Ъии-хэ б. Ъии-кай

спускаться-РС.ГОТ спускаться-СУЛЭТ

6

В литературе калмыцкое ударение иногда трактуется как подвижное [Пюрбеев 1997: 76], однако нашими полевыми материалами эта точка зрения не подтверждается.

Исключением из обрисованной закономерности является лишь поведение гласного «шва» (/а/): при соединении морфемы, способной оканчиваться на этот гласный, и морфемы, начинающейся на гласный, «шва» не реализуется:

(3) а. свка-ха б. свк-ай

ударить-РС.ГОТ ударить-СУЛЭТ

Существование морфем, способных оканчиваться на «шва», не вызывает сомнения, хотя реализуется в них «шва» далеко не всегда, ср. (3а) и свк-па ‘ударить-РК8’; независимых же свидетельств существования морфем, начинающихся на «шва», не существует. Поэтому для случаев реализации «шва» на стыке морфем было принято решение трактовать этот гласный во всех случаях как часть левой морфемы, как в (3а).

3.2. Сингармонизм

Важную роль в калмыцкой морфонологии, как и в морфонологии других монгольских языков, играет явление сингармонизма. В самом общем виде это правило заключается в уподоблении гласных словоформы первому гласному по признаку ряда, ср. форму суффикса «разделительного деепричастия» в (1б),

(2б), (3б) и в (4):

(4) ке-кай

делать-СУЛЭТ

Впрочем, к этому общему правилу следует сделать несколько комментариев.

1) Следует помнить, что в исконных словах гласные /е/, /о/, /о/ (а также все долгие гласные, см. выше) могут встречаться только в первом слоге. Таким образом, эти гласные могут вызывать сингармонизм (по переднему ряду в первых двух случаях и по заднему ряду — в последнем), но сами никогда не вступают в чередование из-за действия сингармонизма. Можно при этом заметить, что у гласного /е/ в принципе отсутствует заднерядный коррелят. Что же касается /о/, то у него коррелят по признаку ряда существует (/о/), но в том единственном случае, когда /о/ входит в состав аффикса — речь идет об отрицательной связке -gв (см. сноску 3), — действию правила сингармонизма он не подвергается:

(5) ke-s-go

делать-РС.ГОТ-№&СОР

2) Как можно видеть по Таблице 1, корреляты по ряду отсутствуют также у гласных /і/, /іі/ и «шва» /э/. При этом их поведение по отношению к правилу сингармонизма различно.

Гласные /і/ и /іі/ вызывают сингармонические чередования в присоединяемых суффиксах, являясь в этом смысле полноценными гласными переднего ряда:

(6) пІ5-ай

летать-СУЛОТ

В то же время суффиксы, содержащие гласный /і/ (как и все долгие гласные, гласный /іі/ в суффиксах использоваться не может, см. выше), могут присоединяться к любым основам, при этом гласный /і/ ни с каким другим гласным не чередуется:

(7) а. шайп^э б. ek-igэ

мы-АСС мать-ЛСС

При присоединении суффикса, содержащего гласный /і/, к заднерядным основам происходит «сингармонический перебой»: в последующих слогах гласные выстраиваются по переднему ряду: аук-іп-й-ап (дядя-ОЕК-БАТ-Р.КЕЕЬ) ‘у своего дяди’.

Что касается гласного «шва» /э/, то фонетически он подвержен действию сингармонизма (он артикулируется как гласный заднего ряда в заднерядных словоформах и как гласный переднего ряда — в переднерядных). Однако, поскольку этот гласный не встречается в первых слогах, такое изменение характеристик не приводит к появлению фонологического противопоставления: различающиеся по ряду варианты находятся

в дополнительной дистрибуции и, следовательно, могут трактоваться как аллофоны одной фонемы (см. Таблицу 1).

3) Правило сингармонизма достаточно часто нарушается в заимствованиях: в заимствованных из русского языка основах могут одновременно использоваться и гласные переднего ряда, и гласные заднего ряда. При этом выстраивание гласных в суффиксах, присоединяемых к таким основам, зависит от качества последнего гласного основы:

(8) а. diktant-ar

диктант-INS

б. masi-Kar

автомобиль-INS

3.3. Чередования при стечении согласных

В калмыцком языке реализуется множество чередований, связанных со стечением конечного согласного одной морфемы и начального согласного следующей. Наиболее важными из них являются следующие.

1) При стечении согласных часто происходят чередования согласных, парных по признаку глухости/звонкости (в калмыко-ведении существует также точка зрения, согласно которой соответствующие согласные фонологически противопоставлены не как глухие и звонкие, а как сильные и слабые). Закономерности, касающиеся таких чередований, достаточно сложны, к тому же в ряде случаев в этом аспекте наблюдается идиолектное варьирование. При всех обстоятельствах нужно помнить, что у большинства показателей, начинающихся на звонкий согласный (точнее, начинающихся со звонкого согласного в случае присоединения к основам, оканчивающимся на гласные), имеются и алломорфы, начинающиеся на глухой согласный (-da и -ta DAT, -ja и -ca PROG и т. д.).

Приходится признать, что, хотя в целом при записи примеров мы старались отражать фонологическую структуру словоформ, без дополнительного исследования нам часто оставалось неясно, следует ли трактовать тот или иной согласный как фонологически звонкий или глухой; поэтому в этом аспекте при выборе транскрипции мы часто вынужденно ориентировались на орфографическую запись. Так, например, орфографическое [багш] ‘учитель’ записывалось нами как bagsa, хотя, возможно, точнее было бы транскрибировать это слово как baksa.

2) При попадании согласного /v/ на стыке морфем в позицию между двумя согласными (или между согласным и абсолютным концом слова) происходит его вокализация в /и/ (или в /и/ под действием сингармонизма), ср. реализацию показателя претерита -v в словоформе cok-u-v (ударить-PST-lSG) ‘я ударил’. В некоторых случаях при стечении двух согласных /v/ на стыке корня и суффикса происходит чередование одного из них или их обоих со смычным /b/, ср. форму того же претерита от глагола с основой av- ‘брать’: abba (брать^Т) ‘он взял / они взяли’.

3) Носовой согласный /п/ может уподобляться последующим заднеязычным и увулярным согласным, а также согласному /Ь/ по месту образования, чередуясь с /у/ и /т/ соответственно. Такое уподобление обычно не происходит в русских заимствованиях, а также в случае, если фонологически между соответствующими согласными имеется гласный «шва» (даже если он не реализуется в речевом потоке).

4) В суффиксах, начинающихся на /х/, при присоединении к основам, оканчивающимся на заднеязычные и увулярные шумные, может происходить чередование со смычным /к/: ср. форму кагккаг, образованную при присоединении суффикса целевого деепричастия -хагк основе глагола кагк- ‘вытаскивать, выводить’.

3.4. Сокращение долгих гласных

Односложные корни, которые в многосложных словоформах содержат долгие гласные, могут демонстрировать сокращение гласных в случае употребления в односложных словоформах. Описание условий реализации этой закономерности нуждается в уточнении (к тому же такое сокращение долгих гласных в определенной степени подвержено идиолектной вариативности). Несомненно то, что сокращение долгих гласных происходит во всех односложных словоформах, заканчивающихся на этот гласный, как в (9б):

(9) а. Ьаа-па б. Ьа-0

Такая закономерность создает особые трудности для анализа существительных, т. к. вследствие ее действия по исходной форме односложного существительного (по форме номинатива), содержащей краткий гласный, невозможно понять, какой гласный — долгий или краткий — будет использован в других формах того же имени, ср. (10б) и (11 б):

(10) а. йг б. ййг-т

быть-РК8

быть-1МР

(11) а. ог

рассвет

друг

друг-ОЕК

б. ог-т

рассвет-ОЕК

4. Морфология имен и структура именной группы

В калмыцких именных группах имеется один «локус» грамматического маркирования — это словоформа, занимающая линейно самую правую позицию в составе именной группы и выступающая в качестве ее вершины. Естественно, в подавляющем большинстве случаев такой вершиной является существительное. В разделе 4.1 будут рассмотрены грамматические категории существительных, в разделе 4.2 — свойства некоторых типов местоимений, как имеющих дистрибуцию, характерную для именных групп, так и употребляемых в составе именных групп. В разделе 4.3 мы вернемся к вопросу об организации именной группы и кратко обсудим свойства других частей речи именной сферы.

4.1. Существительное

4.1.1. Структура именной словоформы. Существитель-

ные в калмыцком языке присоединяют показатели числа, падежа и посессивности (в названном порядке): UUr-mUd-d-an

(друг-PL-DAT-P.REFL) ‘для своих друзей’. При этом показатели падежа и посессивности (но не числа) демонстрируют определенное взаимодействие, приводящее к тому, что в ряде случаев между ними сложно провести морфемную границу (см. ниже).

4.1.2. Число. В калмыцком языке у существительных противопоставляются формы единственного и множественного числа. Специальных показателей единственного числа нет, значение же множественного числа выражается показателями -5, -d, -ud, -mud и -nar (и их позиционными алломорфами), агглютинативно присоединяемыми к основе существительного.

В большинстве случаев основа существительного совпадает с формой номинатива единственного числа. Исключение составляют существительные, форма номинатива которых в единственном числе оканчивается на так называемый «неустойчивый -n»: такие существительные образуют форму множественного числа при помощи суффикса -d, при этом n исчезает, как видно

7

по следующему примеру :

О существительных с неустойчивым -п см. также раздел 4.3.

(12) а. xo-n

овца-EXT

‘овца’

б. xo-d овца-PL ‘овцы’

В целом для современного языка выбор показателя множественного числа следует признать лексическим свойством существительного. Тем не менее, этот выбор в значительной мере зависит, прежде всего, от исхода основы и в ряде случаев от семантики существительного. Так, формы множественного числа образуются при помощи суффикса -5 почти исключительно от тех существительных, у которых форма номинатива единственного числа оканчивается на гласный. Аффикс -nar отличается от остальных показателей множественного числа тем, что для его реализации ключевым оказывается семантический фактор: он может присоединяться только к основам существительных, обозначающих людей, при этом в современном калмыцком языке влияние типа основы в данном случае существует лишь в виде тенденций.

Следует заметить, что сама по себе конкуренция различных показателей множественного числа, выбор между которыми не обусловлен регулярными морфонологическими процессами, говорит о некотором отклонении от прототипической агглютинативной модели, а также косвенно об относительно слабой грамматикализованности категории числа в калмыцком языке. В пользу последнего обобщения говорят и еще три факта.

Во-первых, в ряде случаев два показателя множественного числа могут семантически избыточно использоваться в рамках одной словоформы. По всей видимости, именно с этим явлением связано появление форм множественного числа с показателем -dud, восходящим к сочетанию аффиксов -d и -ud.

Во-вторых, конкуренция между аффиксами множественного числа в некоторых случаях приводит к идиолектной вариативности выбора показателя.

Наконец, в-третьих, что наиболее существенно, в калмыцком языке аффиксы множественного числа не всегда являются обязательными. При этом вероятность появления аффикса зависит и от синтаксических, и от семантико-прагматических факторов: одушевленности, референциального статуса, падежа, наличия или отсутствия отрицания, наличия числительных, эксплицитно

указывающих на число участников (частично эти проблемы рассматриваются в [Оскольская 2007]). Так, вероятность появления показателя множественного числа тем выше, чем выше соответствующая именная группа находится на иерархиях одушевленности и определенности. Напротив, наличие в именной группе числительных, эксплицитно выражающих значение множественности, уменьшает вероятность появления суффикса множественного числа на вершине-существительном.

В каком-то смысле примыкает к суффиксам множественного числа показатель -cud, трактуемый нами как маркер собирательности. Его специфика состоит в том, что он присоединяется к основам, которые традиционно считаются основами прилагательных, ср. baKa ‘маленький’ и Ьак-cud (маленький-COLL) ‘молодежь’. Поскольку согласование с существительными, которое позволило бы определить грамматическую форму числа существительного по форме согласующихся частей речи, в калмыцком языке отсутствует, а «адъективные» по семантике лексемы в своем большинстве способны выступать в реферирующей функции (так baKa может в принципе употребляться в значении ‘ребенок’), показатель -cud можно было бы, возможно, считать еще одним способом образования множественного числа от имен. Однако против этого решения говорит нерегулярность и значительная лексикализованность соответствующих образований.

4.1.3. Падеж. Согласно анализу, принятому в настоящем сборнике, в калмыцком языке выделяется девять падежей, из которых один — аккузатив — имеет два варианта: маркированный и немаркированный. Падеж является обязательной категорией имени, и падежные маркеры появляются независимо от наличия показателей других категорий. При этом показатели посессивности, когда они появляются на имени, часто вступают в определенное взаимодействие с показателями падежа. По этой причине рассмотрим сначала склонение существительных без показателей посессивности и семантику падежных форм, чтобы затем перейти к обсуждению показателей посессивности и их взаимодействия с показателями падежа.

В Таблице 4 на следующей странице приведены принятые в настоящем сборнике названия падежей, сокращения, используемые

Таблица 4. Падежные показатели калмыцкого языка

Название Глосса Базовые алломорфы

номинатив —

генитив ОБК 53 -п, •5*

датив БДТ -сЭ

аккузатив (маркированный) АСС э ,э

аккузатив (немаркированный) —

инструменталис 1^ -аг

комитатив СОМ -1а

ассоциатив АЗЗОС -а

аблатив АББ -азэ

директив БЖ -иг

для соответствующих граммем при поморфемном анализе, и основные алломорфы падежных показателей, из которых остальные алломорфы выводятся по регулярным морфонологическим правилам.

Для того чтобы показать, каким образом образуются падежные формы от калмыцких существительных, к Таблице 4 необходимо сделать несколько комментариев.

1) В калмыцком языке особым образом склоняются существительные, форма номинатива которых оканчивается на

о

согласный /п/ («неустойчивый -п» ). При склонении этих имен /п/ представлен в формах номинатива, генитива, датива, комитатива, аблатива и директива, но отсутствует в формах остальных падежей (в маркированной и немаркированной формах аккузатива, в формах инструменталиса и ассоциатива). Поскольку выделить семантический фактор, стоящий за делением падежей на эти две

о

В калмыковедении высказывалась точка зрения, согласно которой не все существительные, у которых форма номинатива заканчивается на /п/, относятся к классу имен с «неустойчивым -п». Однако, по всей видимости, такое мнение следует за системой калмыцкой орфографии, в которой не обозначается гласный «шва» /э/. Действительно, в калмыцком имеются существительные, которые записываются в орфографии с буквой [н] на конце и в которых при этом звук /п/ не ведет себя как неустойчивый: [чон] /сопэ / ‘волк’. Однако во всех таких существительных, как и в приведенном примере, форма номинатива на самом деле заканчивается не на согласный /п/, а на гласный «шва» /э/.

группы, по всей видимости, невозможно, «неустойчивый -п» трактуется нами как асемантичный расширитель основы и отражается в глоссах при помощи символа БХТ. При этом следует помнить, что в классе имен на неустойчивый -п (и только в нем) различаются формы номинатива (они имеют /п/ на конце) и немаркированного аккузатива (в них /п/ отсутствует). Тем самым, для этого класса имен при отсутствии собственно падежных показателей расширитель основы по сути функционирует как маркер номинатива.

2) Существительные с неустойчивым -п (и только они) присоединяют в форме генитива показатель -а.

Выбор между показателями генитива -1п и -п для других существительных определяется следующим правилом: многосложные слова с основой на гласный принимают показатель -п, все остальные существительные — показатель -1п. При этом существительные, у которых форма номинатива заканчивается на «шва» (/э/), ведут себя как существительные с основой на согласный, например, сопэ ‘волк’ (номинатив), соп-т (волк-ОБК) ‘волка’.

3) Выбор между маркерами аккузатива и -gэ

определяется исходом основы: основы на согласный (как и в предыдущем случае, основы, оканчивающиеся на «шва», ведут себя как основы на согласный) присоединяют аффикс -igэ, а основы на гласный — аффикс -gэ. Поскольку в аккузативе существительные на неустойчивый -п теряют этот согласный, для них важен исход собственно основы, т. е. основы без «расширителя»: так, слово с основой шог(э)- ‘конь’ присоединяет показатель аккузатива -igэ (см. Таблицу 5 на следующей странице), а слово с основой коуи- ‘мальчик’ (это тоже существительное на неустойчивый -п, ср. форму номинатива коуи-п) имеет форму аккузатива kоуU-gэ.

Описанные закономерности можно проследить в Таблице 5 на следующей странице, где приведены парадигмы нескольких существительных с разными типами основ.

В рамках настоящего очерка невозможно сколько-нибудь подробно рассмотреть функции и употребление падежных граммем, однако кажется небесполезным упомянуть ряд проблемных зон калмыцкой падежной системы, некоторые из которых изучались нами в ходе полевого исследования калмыцкого языка.

Таблица 5. Склонение калмыцких существительных (без показателей посессивности): образцы парадигм9

кат поха ге тдтэ-п

рука собака внук коНЬ-ЕХТ

кат-іп поха-п гее-кт тдт-п-а

рука-ОЕК собака-ОЕК внук-ОБК коНЬ-ЕХТ-ОЕК

кат-їз поха-йз гее-йэ тотэ-п-йэ

рука-БЛГ собака-БЛГ внук-БАТ коНЬ-ЕХТ-БЛТ

кат-щэ noxa-gэ гee-gэ mдт-igэ

рука-лсс собака-лсс внук-АСС конь-лсс

кат поха ге тдтэ

рука собака внук конь

кат-ат поха-кат гее-каг тдт-ат

рука-іга собака-іга внук-шз конь-шз

кат-1а поха-1а гее-1а тдтэ-п-1а

рука-сом собака-сом внук-СОМ конь-ЕХТ-сом

кат-їа поха-їа гее^а тдт-їа

рука-лззос собака-лззос внук-АЗЗОС конь-лззос

кат-а$э поха-каъэ гее-казэ тдт-п^э

рука-ЛББ собака-ЛББ внук-АББ коНЬ-ЕХТ-лББ

кат-ит поха-кит гее-киг тдт-п-йт

рука-Бія собака-Бія внук-БТЯ коНЬ-ЕХТ-БІЯ

1) Как следует из уже сказанного, аккузатив может иметь маркированную и немаркированную форму. В целом выбор маркированного аккузатива при кодировании прямого дополнения коррелирует с высоким положением именной группы на иерархиях одушевленности и определенности, но также зависит и от некоторых других факторов (эта проблема подробно рассматривается в [Коношенко, настоящий сборник]).

2) Аккузатив используется не только для кодирования прямого дополнения, но и для кодирования подлежащего в некоторых типах зависимых предикаций, выступающих в функции сентенциального дополнения или сентенциального сирконстанта. Статус таких аккузативных групп и выбор между аккузативом

9 Порядок представления падежных форм совпадает с тем, который использовался в Таблице 4. В частности, в первой строке приведены формы номинатива, а в пятой — немаркированного аккузатива.

и номинативом в подобных ситуациях находятся в центре внимания в [Сердобольская, настоящий сборник]. В относительных конструкциях также возможно неноминативное оформление подлежащего, в данном случае может использоваться генитив, см. об этом [Крапивина, настоящий сборник].

3) Некоторые переходные глаголы допускают оформление участника, претендующего на статус прямого дополнения, не только аккузативом, но и одним из периферийных падежей — аблативом или инструменталисом. Это явление стало предметом анализа в [Холодилова, настоящий сборник].

4) В калмыцком языке существует несколько падежей (прежде всего, датив и инструменталис), используемых для кодирования смещенного подлежащего в конструкциях, связанных с изменением аргументной структуры предиката. Эти явления освещаются в [Выдрина, настоящий сборник] и [Сай, настоящий сборник].

5) Падежи, обозначенные здесь как комитатив и ассоциатив, имеют зону пересечения, в частности, они оба способны выражать собственно комитативное значение (т. е. маркировать участника с ролью спутника — нецентрального участника ситуации, выступающего в ней совместно с центральным участником, выраженным аргументом глагола). Проблема выбора между этими двумя падежами в позиции конкуренции рассматривается в [Перкова 2006].

Следует заметить, что, если для комитатива обозначение «спутника», участвующего в совместном действии, является, вероятно, центральным, для функционирования ассоциатива существенную роль играет семантика посессивности: показатель этого падежа очень часто появляется на приименном зависимом, маркирующем обладаемое посессора, выраженного в позиции вершины именной группы:

(13) гегэ-п1 (...) ikэ cogc-ta ки-п

тот-Р.3 большой организм-АЗЗОС человек-БХТ

ЪИа

быть.РБМ

‘Он был человеком крепкого телосложения’ (02_ра8рш!.87).

По всей видимости, такая семантическая функция обусловливает некоторые особенности употребления форм с показателем ассоциатива.

Во-первых, показатель ассоциатива часто присоединяется к существительным с абстрактным значением и в таких случаях демонстрирует признаки адъективации. Об этом, в частности, свидетельствует то, что такие формы могут модифицироваться наречиями, что для существительных нетипично. Действительно, мы видели, что в (13) показатель ассоциатива присоединяется к имени с конкретным значением и такая форма модифицировалась прилагательным; однако в (14), где используется уже абстрактное имя, можно говорить об определенной адъективации формы ассоциатива, о чем свидетельствует модификация наречием:

(14) ^г Ъilэg-tа ки-п

очень талант-АЗЗОС человек-БХТ

‘Очень талантливый человек’.

Во-вторых, форма ассоциатива очень часто употребляется в позиции именной части составного именного сказуемого, что менее типично для других косвенных падежных форм и что тоже может свидетельствовать об адъективизации:

(15) Ы шо^]g-tа Ъйа-у

я.ШМ деньги-АЗЗОС быть.КБМ-1ЗО

‘У меня были деньги’ (букв.: Я был с деньгами’).

Более того, существуют частично лексикализованные формы ассоциатива некоторых существительных, которые преимущественно используются в позиции сказуемого, например, ке^-га (дело-АЗЗОС) ‘должен, надо’, Ъарг-га (радость-АЗЗОС) ‘радоваться’, йиг-га (желание-АЗЗОС) ‘любить’:

(16) Ы саш-Сэ йиг-га-у

я.КОМ ты-БАТ желание-АЗЗОС- 1ЗО

‘Я тебя люблю’ (букв.: ‘я с любовью к тебе’).

Таким образом, формы, включающие в свой состав маркер ассоциатива, по всей видимости, занимают промежуточное положение между словоизменительными падежными формами и словообразовательными дериватами.

Интересно в связи с этим обсудить формы, в которых к именной основе присоединяется «отрицательная связка» (КБО.СОР) в виде самостоятельного слова (uga) или в стяженной форме

аффикса (-go). Такие образования в семантическом отношении зеркальны по отношению к формам ассоциатива: если структуры типа «Х-АЗЗОС У» значат приблизительно ‘У с Х-ом’, то формы «Х-КЕв.СОР У» значат ‘У без Х-а’, ср. 8игки1}-га ки-п (учение-АЗЗОС человек-ЕХТ) ‘образованный человек’ (букв.

‘человек с учением’) и suгкul1-go ки-п (учение-№ЕО.СОР человек-ЕХТ) ‘необразованный человек’ (букв. ‘человек без

учения’). Тем не менее, было принято решение трактовать показатель -га как падежный маркер ассоциатива, а показатель -go как отрицательную связку. Это решение было обусловлено

1) редкостью употреблений отрицательной связки на именах (о ее использовании в составе глагольных структур см. ниже),

2) возможностью употребления отрицательной связки не только в виде аффикса, но и в виде самостоятельного слова (ср. 8игки1} uga ки-п (учение №О.СОР человек-ЕХТ) ‘необразованный человек’), т. е. неполной вовлеченностью этого показателя в систему падежных аффиксов даже в случае присоединения к именам, и

3) стремлением следовать калмыковедческой традиции (преимущественно ориентированной на этимологию, принципиально различающуюся для этих показателей).

6) Датив покрывает в калмыцком языке очень широкий спектр значений, включающий не только обозначение участников с ролями реципиента, адресата и бенефициента, но и ряд других значений, прежде всего, локативных (в монголистике этот падеж часто называют дательно-местным). При этом дативом могут выражаться и эссивные значения (нахождение в какой-то точке), и лативные значения (движения в какую-то точку). В этом последнем случае датив вступает в конкуренцию с директивом, для которого значение движения в сторону какого-то ориентира является основным. Закономерности, связанные с выбором между двумя падежными формами в ситуации конкуренции, остаются пока не вполне понятными.

Наконец, в завершение обсуждения категории падежа следует заметить, что в калмыцком языке встречаются, хотя и нечасто, формы имен, имеющие в своем составе два падежных показателя, ср. geг-t-аsэ (дом-БАТ-АББ) ‘из дома’, букв. ‘из в доме’, кurv-ta-кasэ (три-АЗЗОС-АББ) ‘с трех лет’, букв.: ‘с (того времени, когда была) с тремя (годами)’.

4.1.4. Посессивность. В калмыцком языке существуют именные аффиксы, маркирующие лицо и число посессора, т. е. личные посессивные маркеры. Для посессоров третьего лица числовые формы не различаются, соответствующий показатель обозначается нами как Р.3. Парадигма личных посессивных показателей представлена в Таблице 6.

Таблица 6. Парадигма личных посессивных показателей

Единственное число Множественное число

Первое лицо -т -тйэ п

Второе лицо -сэп (-сэп)10 11 -1э п

Третье лицо -п]

Следует обрисовать некоторые процессы, происходящие при присоединении посессивных показателей к падежным формам существительных.

1) С точностью до самих посессивных показателей, т. е. фрагментов -т (Р.1ЗО), -сэп/-сэп (Р.2ЗО), -п1 (Р.3), -тёэп (Р.1РБ), -гэп (Р.2РБ), закономерности, обнаруживаемые в падежных парадигмах посессивного склонения разных лиц и чисел, совпадают. Далее для простоты приводятся примеры с показателем третьего лица -п}.

2) Формы датива, инструменталиса, комитатива, ассоциа-тива, аблатива и директива образуются агглютинативно, т. е. к соответствующим падежным формам присоединяются посессивные показатели, приведенные в Таблице 6.

3) В формах номинатива посессивного склонения сущест-

вительных с основой на неустойчивый -п все посессивные показатели, кроме показателя второго лица единственного числа (-сэп /-сэп1 (Р.2ЗО)), заменяют этот расширитель основы,

ср. тогэ-п (конь-ЕХТ) ‘конь’, но тогэ-п} (конь-Р.3) ‘его/ее/их конь’.

10 Вариативность двух приведенных форм носит, по всей видимости, идиолектный характер; форма, приведенная в скобках, встречается в наших материалах сравнительно редко.

11 Как и все формы второго лица множественного числа, это показатель может использоваться при вежливом обращении к единичному адресату (‘Ваш’).

4) Согласно описаниям в грамматиках, в посессивном склонении отсутствует аналог немаркированной формы аккузатива и маркером аккузатива для всех существительных является показатель -і (фрагмент обычного маркера аккузатива -igэ). В соответствии с общими морфотактическими закономерностями при присоединении к основам на гласный между основой и этим показателем появляется вставной согласный /к/. Таким образом, посессивные и непосессивные формы аккузатива существительных с основой на согласные соотносятся так, как показано в (17), а существительных с основой на гласные — как показано в (18):

(17) а. кar-igэ б. кат-і-п1

рука-АСС рука-АСС-Р.3

‘руку’ ‘его руку’

(18) а. noxa-gэ б. поха-кі-п1

собака-АСС собака-АСС-Р.3

‘собаку’ ‘его собаку’

Однако в изучаемой нами разновидности калмыцкого языка регулярно фиксировалось интересное явление: у слов с основой на согласный (включая те, в которых после этого согласного может появляться «шва») эксплицитный маркер аккузатива в личном посессивном склонении часто не употреблялся. Другими словами, в качестве формы аккузатива у таких существительных могли функционировать формы, материально совпадающие с формами номинатива, например, катэ-п1 (рука-Р.3). Таким образом, в литературном языке в ряде случаев формы номинатива и аккузатива могут не различаться в непосессивном склонении (речь идет о формах немаркированного аккузатива, см. выше), при этом такое неразличение связано с семантико-прагма-тическими факторами (выбор маркированной или немаркированной формы аккузатива), а в посессивном склонении они различаются всегда. В наших же материалах систематически наблюдается неразличение аккузатива и номинатива и в посессивном склонении; факторы, влияющие на выбор одной из двух форм посессивного аккузатива в изучаемом варианте калмыцкого языка, остались неизученными. Впрочем, при всех обстоятельствах возможное совпадение форм аккузатива и номинатива ограничено группой существительных с основой на согласный,

существительные же с основой на гласный различают формы номинатива и аккузатива по модели, продемонстрированной в (18).

5) С особыми сложностями связано образование форм генитива посессивного склонения.

Для существительных с основой на согласный используются обычные агглютинативые формы: к их формам генитива

(с аффиксом -іп) присоединяются посессивные показатели.

Существительные с основой на гласный — независимо от количества слогов в основе (и в этом наблюдается отличие от непосессивного склонения) — присоединяют показатель -іпп1 (или, для других лиц посессора, -іпт, -тсэп, -іптСЬп, -іпїзп соответственно), отделяемый от основы вставным согласным /к/, согласно общему правилу. Таким образом, для многосложных существительных с основой на гласный агглютинативная модель нарушается.

Наконец, у существительных с основой на неустойчивый -п используется сложный маркер -апп1 (или, для других лиц посессора, -апт, -апсэп, -аптСэп, -аШэп соответственно). Мы отказались от идеи проводить в таких комплексах морфемную границу, в противном случае пришлось бы постулировать маркер генитива -ап, не обнаруживаемый ни в каких других случаях.

Названные закономерности можно проследить по Таблице 7 (на следующей странице), в которой приведены падежные парадигмы посессивного склонения третьего лица нескольких существительных (ср. с Таблицей 5 выше).

Помимо этого, в калмыцком языке существует особый маркер рефлексивного посессива. Его основной алломорф -ап. При падежном склонении с показателем рефлексивного посессива наблюдаются следующие закономерности.

1) Формы номинатива и генитива отсутствуют (см. ниже об употреблении показателя рефлексивного посессива).

2) В форме аккузатива показатель -ап присоединяется непосредственно к основе существительного. Таким образом, в данном случае при помощи этого показателя кумулятивно выражается значение посессивности и падежа (аккузатива).

3) При присоединении рефлексивного посессива к показателям инструменталиса, комитатива, аблатива и директива (-ат, -1а, -а8э и -иг) появляются кумулятивные морфемы -атп, -Іатп, аэп и -итп соответственно.

Таблица 7. Склонение калмыцких существительных с показателями посессивности третьего лица: образцы парадигм

Основы на согласный Основы на гласный Существительные с неустойчивым -и

ком катэ-и1 рука-Р.э иоха-и1 собака-Р.3 шотэ-и1 конь-Р.3

ОБК кат-т-и1 рука-ОБК-Р.э иоха-к1и-и] собака-ОБК-Р.3 шот-и-аии1 конЬ-БХТ-ОБК.Р.3

БАТ кат-1э-и1 рука-БАТ-Р.3 иоха-йэ-и1 собака-БАТ-Р.3 шотэ-и-йэ-и1 конь-БХТ-БАТ-Р.3

АСС кат-1-и1 рука-АСС-Р.3 катэ-и1 рука-Р.3 иоха-к1-и1 собака-АСС-Р.3 шот-1-и1 конЬ-АСС-Р.3 шотэ-и1 конь-Р.3

кат-ат-и1 рука-1КЗ-Р.з иоха-кат-и1 собака-шз-Р.3 шот-ат-и1 конь-ШЗ-Р.3

сом кат-Ы-и1 рука-СОМ-Р.з иоха-Ы-и1 собака-СОМ-Р.3 шотэ-и-Ш-и1 конь-БХТ-СОМ-Р.3

АЗЗОС каЫа-и1 рука-АЗЗОС-Р.з иоха^а-и1 собака-АЗЗОС-Р.3 шоЫа-и1 конь-АЗЗОС-Р.3

АББ кат-а$э-и1 рука-АББ-Р.3 иоха-каъэ-и1 собака-АББ-Р.3 шот-и^э-и1 конь-БХТ-АББ-Р.3

БЖ кат-ит-и1 рука-БЖ-Р.3 иоха-кит-и1 собака-БЖ-Р.3 шот-и-йт-и1 конь-БХТ-БЖ-Р. 3

4) В оставшихся падежах показатель рефлексивного посессива агглютинативно присоединяется к падежной форме существительного.

Парадигмы склонения с показателем рефлексивного посессива проиллюстрированы в Таблице 8 на следующей странице.

Рассмотрим теперь вопрос об употреблении посессивных показателей. Личные посессивные показатели выражают лицо и число посессора независимо от того, выражен ли этот посессор эксплицитно в позиции генитивного зависимого соответствующего существительного. Таким образом, синтаксический и морфологический способ выражения посессивности находятся в сложных отношениях. Так, денотативно синонимичными оказываются, например, конструкции в примерах (19а-в).

Таблица 8. Склонение калмыцких существительных с показателями рефлексивного посессива: образцы парадигм

Kar ‘рука’ noxa ‘собака’

DAT Kar-t-an рука-DAT-P.REFL noxa-d-an собака-DAT-P.REFL

ACC Kar-an рука-P.REFL noxa-Kan собака-P.REFL

INS Kar-arn рука-INS .P.REFL noxa-Karn собака-INS .P.REFL

COM Kar-larn рука-COM.P.REFL noxa-larn собака-COM.P.REFL

ASSOC Kar-ta-Kan рука-ASSOC-P.REFL noxa-ta-Kan Шбака-ASSOC-P.REFL

ABL Kar-ass n рука-ABL.P.REFL noxa-Kassn собака-ABL.P.REFL

DIR Kar-urn рука-DIR.P.REFL noxa-Kurn собака-DIR.P.REFL

(19а) mini вкэ

Я-GEN мать

‘Моя мать’

(19б) mini вкэ-т

tf.GEN мать-P.lSG

‘Моя мать’

(19в) вкэ-т

мать-P.lSG ‘Моя мать’

Остается не вполне понятным, от чего зависит выбор одного из трех способов организации посессивной группы (морфологического, синтаксического или семантически избыточного способа, при котором информация фактически дублируется, как в (19б)). Можно заметить, что посессивные

показатели множественного числа-----------mcbn (P.1PL) и -гэn (P.2PL)

— употребляются в изучавшемся нами варианте калмыцкого языка редко, большинство носителей предпочитает использовать для выражения соответствующей семантики формы генитива

личных местоимений mana (мы^Е^ ‘наш’ и tana ^bi.GEN) ‘ваш / Ваш’.

Ситуация выбора одного из трех способов выражения посессивных отношений наблюдается и для третьего лица. Очевидное отличие от ситуации с посессорами первых двух лиц состоит в том, что, разумеется, использование исключительно посессивного показателя без эксплицитной именной группы в позиции генитивного зависимого, например, вкэ-n} (мать-КЗ) ‘его/ее/их мать’, само по себе не является достаточным для однозначной идентификации посессора, которая становится возможна только на уровне дискурса. В связи с этим здесь имеет смысл кратко остановиться на закономерностях использования посессивного показателя третьего лица в текстах.

В собранных нами текстах при обладаемых протагониста истории очень часто отсутствует эксплицитное генитивное зависимое, однако референциальная «привязка» обладаемого осуществляется именно при помощи посессивного маркера третьего лица, таким образом, протагонист служит своеобразным «референциальным якорем» («referential anchor») для идентификации обладаемого.

При этом в текстах референциальной точкой отсчета для имени, маркированного посессивным показателем третьего лица, может быть «посессор», занимающий в той же клаузе более низкий синтаксический ранг, что типологически нетривиально для прономинальных по природе элементов:

(20) вскэ-n1 kovU-Kan url-ad (...)

отец-ЕЗ сын-P.REFL сердиться-CV.ANT

‘Отец ругает своего сына...’ (букв. ‘Eroi отец ругает своего сынаО (05_ljagushki.912).

Существенно то, что в калмыцком языке существует класс имен, для которых частотным является употребление с посессивным показателем третьего лица «по умолчанию», то есть даже в тех случаях, когда идентификация посессора невозможна и на уровне дискурса. К этому классу имен относятся названия

12 г>

В данной истории именно сын является центральным протагонистом.

частей тела, термины родства и прочие существительные, для которых характерна семантика неотчуждаемой принадлежности. Следующий пример взят из нарратива, в котором говорится о матери рассказчицы, которая была повитухой. Характеризуя эту деятельность, рассказчица использует следующую конструкцию:

(21) kiis-i-nJ гаат-ай шпсЬ а с-пз г-п1

пупок-ЛСС-Р.3 резать-СУЛЭТ здесь внук-РЬ-Р.3

Са1а которые она принимать ke-sзn

много делать-РС.Р8Т

‘Она перерезала пуповину, здесь много детей, которых она принимала’ (01_ау1;оЫо§гаД]а.21).

Как видно по этому примеру, слова ‘пупок’ и ‘внуки’ используются с посессивными показателями третьего лица; при этом по предшествующему дискурсу установить посессоров соответствующих объектов невозможно.

Более того, посессивный показатель третьего лица часто используется не просто тогда, когда у маркированного им существительного нет генитивного зависимого, обозначающего посессора, но и тогда, когда появление такого зависимого было бы неестественно или избыточно. В таких случаях становятся заметны признаки того, что посессивный маркер третьего лица развивает функции маркера определенности (примеры и краткое обсуждение см. в [Баранова, Сай, настоящий сборник]).

Отдельно хотелось бы остановиться на синтаксических и семантических свойствах маркера рефлексивного посессива. Несомненно то, что этот показатель на имени может отсылать только к подлежащему той (финитной или нефинитной) клаузы, в составе которой это имя используется (а при несоблюдении этого условия могут появляться только личные посессивные показатели):

(22) Ва1тга Байша-сЬ degtт-аn 6gз-V

Байрта Бадма-БЛТ книга-Р.ЕБЕЬ дать-Р8Т

‘Байрта дала Бадме свою / *его книгу’.

(23) Ва1тга ВаСша-Сз degtт-i-nJ 6gэ-v

Байрта Бадма-БЛТ книга-ЛСС-Р.3 дать-Р8Т

‘Байрта отдала Бадме его / *свою книгу’.

Таким образом, «локальной областью» для рефлексивного посессива является именно клауза (это ограничение объясняет отсутствие форм номинатива рефлексивно-посессивного склонения). При этом существенно то, что синтаксическая связь с подлежащим клаузы устанавливается независимо от того, выражено ли это подлежащее эксплицитной именной группой, и, в случае если соответствующая именная группа имеется, от того, каким падежом маркировано подлежащее. Так, например, в следующем примере в зависимой клаузе подлежащее выражено аккузативной именной группой. При этом рефлексивный посессив в составе зависимой клаузы может отсылать только к этому подлежащему, а не к подлежащему главной клаузы:

(24) а savэ^] av-с ти-с

ты.ШЫ мыло брать-СУ1РБУ приходить-Р8Т-280 [naшagз кaт-an ша-гла gi-каd] я.ЛСС рука-Р.ЕБЕЬ мыть-1Ш81 говорить-СУЛОТ ‘Ты принес мыло, чтобы я вымыл свои / *твои руки’.

Более того, мы предполагаем, что синтаксическое условие, делающее возможным употребление рефлексивного посессива, можно сформулировать и еще более сильно, чем было сделано до сих пор. По всей видимости, показатель рефлексивного посессива на вершине составляющей может отсылать только к подлежащему клаузы, возглавляемой глагольной формой, от которой эта составляющая зависит непосредственно. Другими словами, в иерархической структуре предложения между словоформой, маркированной показателем рефлексивного посессива, и глагольной вершиной клаузы не может быть никаких промежуточных лексических вершин. Именно на эту мысль наводит, во-первых, поведение показателей рефлексивного посессива в послеложных группах (см. ниже), а во-вторых, тот несомненный факт, что в калмыцком языке в рефлексивно-посессивном склонении отсутствуют формы генитива (см. Таблицу 8). Этот факт отмечается в существующих грамматических описаниях калмыцкого языка и обычно интерпретируется в морфологических терминах: говорится о том, что ожидаемые формы генитива в рефлексивнопосессивном склонении «заменяются» формами генитива с личными посессивными показателями. Однако обращает на себя

внимание то, что в калмыцком языке генитивом маркируются лишь приименные зависимые, объекты некоторых послелогов и подлежащие в составе относительных оборотов. Таким образом, по-видимому, обсуждаемую закономерность можно реинтерпре-тировать в синтаксических терминах: генитивное зависимое не может быть непосредственным зависимым той же глагольной вершины, что и подлежащее клаузы.

Рассмотрим для иллюстрации следующий пример:

(25) Вартга [[гаШ-т^^] biсg-tз] ЬарН-^а-ш

Байрта мужчина-ОЕК-Р.3 письмо-БЛТ радоваться-РШО-РК8

‘Байрта радуется письму своего мужа’.

Мы видим, что в этом примере на существительном га1и ‘мужчина’ появляется посессивный маркер третьего лица, несмотря на то, что возможной (и наиболее естественной) интерпретацией этого предложения является прочтение, при котором Байрта радуется письму своего мужа. Именно по поводу подобных примеров в существующих грамматиках и говорится, что здесь ожидаемая, но не существующая морфологическая форма рефлексивного посессивного склонения «заменяется» формой личного посессивного склонения третьего лица. Однако можно заметить, что словоформа гаШ-т^^ ‘своего мужа’ (букв.: ‘ее мужа’) зависит не непосредственно от глагола, а от существительного Ысэg ‘письмо’. Если предложенная выше интерпретация верна, то именно наличие границы промежуточной полной составляющей между существительным га1и и глагольной вершиной делает синтаксически невозможным употребление формы рефлексивного посессива, а отсутствие морфологической формы генитива рефлексивного посессива является следствием этой более общей синтаксической закономерности. Впрочем, следует признать, что для верификации предложенной синтаксической гипотезы требуется дополнительное изучение этой проблематики.

Помимо формулировки синтаксических ограничений на употребление маркеров рефлексивного посессива, хотелось бы кратко остановиться на семантико-прагматических закономерностях его использования. Как и в случае с посессивными показателями третьего лица, можно заметить, что маркеры рефлексивного

посессива часто используются в калмыцких текстах там, где, с точки зрения носителя русского языка, они являются семантически избыточными. Так, например, пресуппозиция существования некоторого объекта часто оказывается достаточным условием для использования рефлексивного посессива (при условии соблюдения необходимых синтаксических ограничений), даже если никакой другой интерпретации как будто не могло бы возникнуть и при отсутствии посессивного показателя13:

(26) Ы ш6т-n-аsзn Ьии^-и

я.ШМ конь-ЕХТ-ЛБЬ.Р.КЕЕЬ спускаться-Р8Т-180

Я слез с лошади’ (букв.: ‘я слез со своей лошади’).

(27) Ы sUk-аn gee-сk-u-V

я.ШМ топор-Р.КЕЕЬ терять-С0МРЬ-Р8Т-180

‘Я потерял топор’ (букв.: ‘я потерял свой топор’).

В подобных случаях для калмыцкого языка присутствие показателя рефлексивного посессива является более естественным, чем его отсутствие, несмотря на семантическую избыточность (ср. возможность опущения местоимения свой в русском языке).

Таким образом, рефлексивные посессивные показатели (так же, как и личные посессивные показатели) демонстрируют признаки развития в сторону маркеров определенности (при этом выбор между личным и рефлексивным посессивом определяется кореферентностью / некореферентностью подлежащего клаузы и посессора, т. е. связан прежде всего с синтаксической конфигурацией).

Осталось заметить, что посессивные показатели могут в калмыцком языке входить в состав не только словоформ существительных в собственном смысле слова, но и словоформ других частей речи (местоимений, причастий, деепричастий, послелогов, наречий), что частично обсуждается ниже.

4.2. Местоимения

В этом разделе будут кратко обрисованы свойства некоторых наиболее часто встречающихся местоимений различных разрядов.

13 Эта закономерность была выявлена С. В. Выдриной, ею же получены примеры (26) и (27).

4.2.1. Личные местоимения и единицы, используемые в функции личных местоимений. О собственно личных местоимениях в калмыцком языке можно говорить только для первых двух лиц.

В Таблице 9 приводятся фрагменты парадигм склонения для местоимений ‘я’ и ‘ты’.

Таблица 9. Склонение личных местоимений единственного числа

номинатив bi Я.NOM ci Xbl.NOM

генитив mini Я.GEN cini ra.GEN

аккузатив namago я^гс camago ra.ACC

В остальных падежах для этих местоимений используются регулярные формы, образуемые путем присоединения обычных падежных показателей (см. Таблицу 4) к косвенным основам cam-для второго лица (см. (16)) и nam- или nan- для первого лица.

По всей видимости, в недавнем прошлом в калмыцком языке различались инклюзивное и эксклюзивное местоимения первого лица множественного числа (madsn и bidsn в форме номинатива соответственно), при этом при склонении первого местоимения основа сохранялась во всех формах, а при склонении второго в косвенных падежах использовалась супплетивная основа man-. В зоне второго лица различались формы уважительного обращения к собеседнику (ta) и местоимение собственно множественного числа (tads n). В настоящий момент названные семантические противопоставления утрачиваются, в результате в единой функции используются формы различных по происхождению единиц, что приводит к значительной идиолектной вариативности и формированию совмещенных парадигм. Так, для местоимения первого лица множественного числа в номинативе, дативе и аккузативе предпочитаются регулярные формы с исторически инклюзивной основой madsn (соответственно madsn, madsn-ds, madn-igs14), а в генитиве — форма mana (исторически — форма эксклюзивного местоимения).

14 Обращает на себя внимание тот факт, что конечный -п в этом местоимении сохраняется при склонении; такая ситуация характерна для некоторых местоимений, кванторов и числительных, но, как сказано выше, не для существительных.

В редких случаях встречаются «беспадежные» формы местоимений; они используются, например, в случае, если местоимение входит в группу, формальной вершиной которой является числительное (см. обсуждение в разделе 4.3), как в следующем примере:

(28) (...) ша d6rvэn-igэ av-с и-ай (...)

мы четыре-ЛСС брать-СУ.1РБУ приходить-СУЛЫТ ‘... взяв нас четверых...’ (01.ау1;оЫо§гаД]а.3).

Ближайшим аналогом личного местоимения третьего лица единственного числа являются независимо употребленные указательные местоимения (см. о них также раздел 4.2.4); в случае употребления указательных по природе местоимений в функции личных эти местоимения обязательно получают падежное маркирование. В номинативе достаточно последовательно используются формы enэ (букв. ‘этот’) и terэ (букв. ‘тот’), а в косвенных падежах встречаются формы с довольно разнообразными основами: enи-, ии- для первого местоимения и terи-,

tenи-, Ши-, tщg-----для второго (в косвенных падежах все эти

основы, кроме последней, присоединяют окончания по модели существительных с неустойчивым -п). Факторы, влияющие на выбор между всеми названными вариантами, нами не изучались; при всех обстоятельствах этот выбор, несомненно, подвержен идиолектной вариативности.

В функции личного местоимения множественного числа третьего лица выступают формы edэn и tedэn, исторически являющиеся формами множественного числа указательных местоимений. Эти местоимения склоняются по регулярной модели, однако при этом конечный /п/ сохраняется во всех формах, т. е. не ведет себя как неустойчивый.

В случае если указательные по природе местоимения употребляются в реферирующей функции, они не только обязательно получают падежные маркеры, но и в определенных случаях несут показатели посессивности.

(29) terэ-nJ kel-Jа-nа (...) тот-Р.3 говорить-РШО-РК8 ‘Он говорит...’ (02_ра8рог1;.67).

Посессивные показатели первых двух лиц в составе таких форм служат референциальной привязке группы лиц или объектов. Иногда носители калмыцкого языка переводят соответствующие формы при помощи русских именных групп типа ‘(этот) мой’, ‘(эти) ваши’ и т. д., (см. (96)). Функциональная нагрузка посессивного показателя третьего лица (29) пока неясна.

4.2.2. Рефлексивные и реципрокальные местоимения. В качестве основного маркера личного рефлексива в калмыцком языке используется местоимение Ьї]- (в качестве существительного эта лексема имеет значение ‘тело’) с показателем рефлексивного посессива (и необходимым падежным маркером):

(30) ЬїЦ-й-ап $Пто ауэ-0

тело-БАТ-Р.ЕБЕЬ ситро брать-1МР

‘Возьми себе ситро’ (02_ра8роі164).

Как следствие, на дистрибуцию личного рефлексива с таким оформлением накладываются те же синтаксические ограничения локальности, которые характерны для маркера рефлексивного посессива (см. выше раздел 4.1.4). При этом, однако, эти ограничения касаются именно рефлексивного посессивного маркера, сама же основа Ьї]- в качестве личного рефлексива имеет более широкую дистрибуцию. Так, например, в следующем примере личный рефлексив в зависимой клаузе отсылает к подлежащему главной предикации; в такой ситуации нарушается условие

локальности, необходимое для употребления рефлексивного посессива, и используется личный посессивный показатель:

(31) ыпзп ВааХз г [Ьц-ї-п1 аї-хз ]

прошлогодний Батыр тело-АСС-Р.3 убить-РС.ГОТ

кии-п-їа Хап1 з-їй-їа

человек-ЕХТ-СОМ узнавать-РЕСР-ЕБМ

‘В прошлом году Батыр познакомился с человеком, который потом убил его’ (пример получен К. А. Крапивиной).

Встает вопрос о том, всегда ли можно рассматривать местоимение Ьї]- с личными посессивными показателями (без посессивных показателей в наших материалах оно не употребляется) как рефлексивное. По всей видимости, при таком оформлении

это местоимение имеет и другие грамматические функции, из которых упоминания заслуживают две.

Во-первых, Ы]- часто используется при передаче чужой речи для референции к тому лицу, чья речь пересказывается, как в следующем примере:

(32) Ы]-ш-п; eck-in-nJ cogcэ-П

тело-ОЕК-Р.3 отец-ОЕК-Р.3 организм-Р.3 иЫ-5э п

о ставаться-РС.Р8Т

‘Ее собственного отца (там) похоронили’, букв.: ‘тело ее собственного отца осталось’ (03_8еш]а.47).

Этот пример взят из текста, в котором значительный фрагмент представляет собой пересказ сведений, полученных рассказчиком от матери; именно к матери рассказчика в этом предложении и реферирует местоимение Ы]-. Таким образом, Ы]-функционирует здесь как своего рода логофорическое местоимение. При этом в качестве логофорического местоимения Ы]-может принимать посессивные показатели не только третьего, но и первого или второго лица (12_рго81юА1]а.32, 02_ра8рог1;.79).

Во-вторых, Ы]- может выступать в роли интенсификатора. В таком употреблении Ы]- соотносим с некоторой именной группой, в состав которой он при этом не входит:

(33) Ы]э-5-П лаШсэ Ьainэxэn kevt-nа

тело-РЬ-Р.3 скряга богатые лежать-РК8

‘Скупые богачи сами лежат’ (14_хк1у]_шигЫк.22).

То, что в данном случае Ы]- не является определением в составе именной группы, видно по наличию на этом местоимении посессивного показателя и показателя числа (!), что невозможно для обычных определений внутри именной группы.

В имеющихся описаниях калмыцкого языка упоминается и еще одна лексема, способная выступать в функции личного рефлексива, — общемонгольское местоимение с основой evr-. По всей видимости, на данный момент она не встречается в тех позициях, где синтаксически возможно появление показателя рефлексивного посессива (в этих случаях всегда используется Ь]-с рефлексивно-посессивным показателем). При этом местоимение

с основой evr- используется, например, тогда, когда ожидается форма генитива личного рефлексива (как уже говорилось, в калмыцком языке отсутствуют формы генитива рефлексивнопосессивного склонения, в частности, это верно и для местоимения Ь]-). В таких случаях в форме генитива посессивного склонения третьего лица по каким-то причинам используется именно местоимение с основой evr- (а не Ь]-), как в следующих двух примерах (иллюстрирующих употребление рефлексива в качестве зависимого при послелоге, требующем генитива, и приименное употребление генитива соответственно):

(34) Ыа]-^а кos-igэ evr-аnnJ 66гэ

богач-ЕХТ-ОЕК сапоги-ЛСС сам-ОЕК.Р.3 близость

tаv-сk-vа

класть-СОМРЬ-Р8Т.ЕМРН

‘Сапоги богача возле себя поставил’ (14_хкгу]_шигЫк.39).

(35) evr-аnnJ elgэn sad-an

сам-ОЕК.Р.3 родственник родня-Р.КЕЕЬ

о1-^э аЬЬ-и

находить-СУШБУ брать.Р8Т-18О

Я нашел свою собственную семью’ (02_ра8рог1;.22).

В случаях, подобных (35), кореферентность подлежащего клаузы и посессора одного из актантов выражается дважды: на самом этом актанте появляется показатель рефлексивного посессива, а генитив местоимения evr- фактически выступает в качестве эмфатического посессивного маркера (ср. ‘свою

собственную’ в переводе).

Помимо этого, форма evrаn (нерегулярная форма номинатива непосессивного склонения) может функционировать в качестве личного интенсификатора (‘сам’, ‘самостоятельно’):

(36) (...) Ы evrаn od-ad (...)

я.ШМ сам уходить-СУЛЭТ

‘Я сама пошла...’ (08_копШк1;.34).

В качестве основного реципрокального местоимения в калмыцком языке выступает парное местоимение neg neg-(букв. ‘один одного / одному и т. д.’), ко второй части которого присоединяются показатели падежа и рефлексивного посессива:

(37) tedan neg neg-n-asan aa-ja-na

они один один-EXT-ABL.P.REFL бояться-PROG-PRS

‘Они боятся друг друга’ (пример получен С. А. Оскольской).

Некоторые свойства этого реципрокального местоимения обсуждаются в [Оскольская, настоящий сборник].

4.2.3. Вопросительные местоимения. Основные вопросительные местоимения — jun ‘что?’ и ken ‘кто?’ — противопоставлены, как видно по переводам, по признаку одушевленности. Первое из этих местоимений склоняется по модели существительных с неустойчивым -n (и имеет долгий гласный в косвенных формах), второе сохраняет n при склонении, ср. ken-iga (кто-ACC) ‘кого?’, но при этом образует форму генитива ken-a (кто-GEN) ‘чей’ по модели существительных с неустойчивым -n, что вообще характерно для целого ряда калмыцких местоимений. В спонтаном дискурсе падежные формы местоимения jun ‘что?’ часто используются как подстановочные хезитационные маркеры, см., например, (02_pasport.8), подобно русскому этот самый.

4.2.4. Указательные местоимения. Как уже было сказано, в калмыцком языке имеется два основных указательных местоимения: ena ‘этот’ и tera ‘тот’. Они в целом противопоставлены по признаку проксимативности/обвиативности (~ наличие/отсутствие в поле зрения). Впрочем, эти местоимения втягиваются в формирующуюся систему маркеров определенности, о чем, в частности, свидетельствует возможность их семантически избыточного употребления при именах собственных (см. также [Баранова, Сай, настоящий сборник]). В случае приименного употребления эти местоимения не изменяются по падежам и не принимают маркеров посессивно сти.

4.2.5. Кванторы и неопределенные местоимения. В систему маркирования противопоставлений по признаку определенности/неопределенности втягивается и числительное nega(n) ‘один’, которое типологически ожидаемым образом часто появляется при неопределенных конкретно-референтных именных группах (единственного числа)15:

15 Излагаемые здесь сведения о функционировании неопределенных местоимений были по преимуществу получены И. С. Капитоновым.

(38) 6vgэ-n (...) xaalк-d-an neg ъик,

старик дорога-БЛТ-Р.ЕЕЕЬ один топор

о1-$э av-na

находить-СУШБУ брать-РК8

‘Старик ... нашел на дороге топор’ (12_рго81юй1]а.17).

Эта же единица входит в ряд формирующихся

неопределенных местоимений, в которых в качестве вершины выступают грамматикализующиеся существительные Мп ‘человек’, ]итэп ‘вещь’. Впрочем, эти слова могут выступать в качестве неопределенных местоимений и самостоятельно:

(39) (т^) Ш-п йМ-сЬ зщэп-Ш-за-па

(один) человек-ЕХТ дверь-БЛТ звенеть-СЛШ-РШО-РК8

‘Кто-то звонит в дверь’ (примеры (39)-(41) получены И. С. Капитоновым).

Также в формирующуюся систему неопределенных

местоимений втягиваются сложные местоимения, в которых собственно маркером неопределенности выступает уступительная частица (РСЬ.СОЖО сigэn (иногда в форме аффикса -сэп) или форма Ьо1исэ п ‘хоть’, формально членимая как Ьо1-и-сэ п ‘стать-Р8Т-РСЬ.СОКС’ (ср. с русскими бы то ни было). В качестве основы для таких неопределенных местоимений, наряду с уже упомянутыми грамматикализующимися существительными Ып ‘человек’, ]итэп ‘вещь’, могут выступать вопросительные местоимения:

(40) ken-сэn пат-сЬ Ьiсэg Ыс-х1а

кто-РСЬ.СОКС я-БЛТ письмо писать-СУ^ИСС

Ы Ьа]г1-х-и

я.ШМ радоваться-РС.ГОТ-^О

‘Если кто-нибудь напишет мне письмо, я буду рад’.

В калмыцком языке нет отдельного ряда отрицательных местоимений. В отрицательных предложениях используются неопределенные местоимения, см. (82), (86), где в функции неопределенного местоимения используется слово Ып ‘человек’ или следующий пример, в котором используется вопросительное местоимение с уступительной частицей:

(41) namagэ ken-сэ п о1-$э

я.ЛСС кто-РСЬ.СОКС находить-СУ.1РБУ

сad-s-go

мочь-РС.ГОТ-№&СОР ‘Никто меня не сможет найти’.

Значение универсальной квантификации16 выражается

17

в калмыцком языке кванторами cug, cugtan, сикагп весь, все . Первый из этих кванторов всегда выступает как зависимое имени, т. е. находится слева от вершины и не получает никаких грамматических маркеров:

(42) ВаХэт 6ckэШит [cug kelvэr-mйd-igэ] итЁэ^

Батыр вчера весь рассказ-РЬ-ЛСС читать-Р8Т

‘Батыр вчера прочитал все рассказы’.

Местоимения cugtan и ашат являются «плавающими кванторами»: они способны отрываться от той именной группы, с которой они семантически связаны. В случае если такая именная группа стоит в косвенном падеже, эти кванторы маркируются посессивными показателями, при этом как вершина именной группы, так и квантор получают падежные показатели:

(43) ихэт-ат ЫаЁа cuкara-кar-nJ xotэ ии^э

ложка-1Ш Маша весь-1Ш-Р.3 еда пить-Р8Т

‘Маша поела всеми ложками’.

Среди местоимений, имеющих отношение к квантификации (они частично рассматриваются в [Коношенко, настоящий сборник]), особняком стоит дистрибутивный квантор Ьо1шэп ‘каждый’. Его специфика состоит в том, что он занимает позицию вершины в той именной группе, которую он квантифицирует, и, как следствие, получает падежные маркеры:

(44) gerэ Ьо1кэ-п-Шэ

дом каждый-ЕХТ-БЛТ ‘В каждом доме’.

16 Семантика и синтаксис универсальной квантификации в калмыцком языке исследовались Н. Коротковой, ею же были получены примеры (42) и (43).

17 В исследуемом диалекте фиксируются также формы этих местоимений xыg, хщіаи, хыкаги.

4.2.6. Глагольные слова-заместители («местоглаголия»). Раздел 4.2 посвящен местоимениям, т. е. служебным словам, которые по своей дистрибуции близки именным группам и именам. Разумеется, помимо местоимений в собственном смысле слова, в калмыцком языке имеются и другие «замещающие» единицы, например, местоименные наречия, близкие по своей дистрибуции различным наречиям и — шире — обстоятельствам; на свойствах этих единиц мы здесь останавливаться не будем. Тем не менее здесь хотелось бы упомянуть другие, типологически несколько менее тривиальные, единицы калмыцкого языка — «замещающие единицы», имеющие дистрибуцию, близкую к дистрибуции глаголов и глагольных групп. Это «местоглаголия» iig- ‘делать так’, tiig- ‘делать так’ иjaa- (в некоторых формах}ак-) ‘что делать’.

Все эти единицы способны отсылать к глагольной группе в предшествующем дискурсе в контекстах типа «он весь день тебя ждал, вот что он делал» (07_Ша1о§.4), см. также (02_ра8рог1;.100).

Лексема]аа- ‘что делать’ может функционировать и в качестве «вопросительного глагола»:

(45) oda ]аа-хэ^

сейчас что.делать-РС.БИТ-180 ‘Что мне делать?’ (08_копШк1;.9).

Помимо этого, глагол jaa- используется как хезитационный маркер, в случае если говорящий испытывает затруднения в поиске необходимой полнозначной глагольной лексемы (08_копШк1;.10), ср. русское он ведь мне это, написал письмо.

Что же касается глаголов щ- ‘делать так’ и tiig- ‘делать так’, то они в основном используются в форме различных деепричастий (прежде всего, разделительного деепричастия), наиболее адекватным переводом которых будут русские выражения ‘таким образом’, ‘после этого’, ‘так’. Эти деепричастия очень часто используются в дискурсе и служат его хронологической организации, маркируя смену эпизодов нарратива. Однако в связи с отсутствием собственно лексической семантики у этих «место-глаголий» они зачастую выступают в качестве заполнителей пауз или слов-паразитов. Разделительное деепричастие от глагола jaa-‘что делать’ (jaк-ad) может функционировать в качестве

вопросительного обстоятельства ‘как?’, ‘каким образом?’, а его целевое деепричастие ^аа-ха^ в качестве вопросительного обстоятельства ‘зачем?’.

4.3. Прочие именные части речи и синтаксис именной группы

Как уже было сказано, в калмыцком языке грамматические показатели числа, посессивности и падежа могут располагаться только на вершине именной группы. Другими словами, именные зависимые (они располагаются слева от вершины) не согласовываются с вершинным именем ни в одной из категорий. Таким образом, основной критерий для разграничения именных частей речи, прежде всего, существительного и прилагательного, связан с синтаксической дистрибуцией; при этом синтаксический критерий обусловливает и морфологические различия: существительное имеет категории числа, падежа и посессивности, а прилагательное — нет. Такое положение дел создает определенные трудности для семантической классификации частей речи. Действительно, согласно традиционному взгляду, прилагательные выделяются как класс имен, обозначающих признак. Однако в калмыцком языке существует множество имен, которые могут в одних ситуациях возглавлять именную группу, а в других функционировать в качестве определений к вершине без принципиального изменения собственно лексической семантики. С точки зрения традиционных представлений о частях речи, в подобных случаях имеет место регулярная конверсия. В настоящем сборнике мы следуем такому подходу и постулируем омонимы типа Ьajэп ‘богач’, ‘богатый’, cecэn ‘мудрость’, ‘мудрый’, отдавая себе отчет в некоторой условности этой трактовки.

В калмыцком языке практически все адъективные по семантике лексемы способны оказываться в позиции вершины именной группы, т. е. подвергаться субстантивации. Чаще всего они при этом приобретают значение абстрактных существительных: если прилагательное обозначает некоторый признак, то омонимичное существительное имеет значение ‘то, что обладает соответствующим признаком’. Так, прилагательное шп ‘хороший’ оказывается омонимично существительному ‘добро’, используемому, например, в следующем идиоматическом выражении:

(46) ekэ-m (...) saa-кan хаа^

мать-180 добро-Р.ЕБЕЪ искать-Р8Т

‘Моя мать ... скончалась’ (букв.: ‘искала свое добро’) (01_ау1;оЫо§гаД]а.3).

Из принятого здесь анализа имеется и следствие, являющееся в каком-то смысле техническим. Речь идет о трактовке конечного п в обсуждаемых парах конверсивов. Как было показано выше, в парадигмах существительных этот п может иметь релевантную для грамматики функцию, он выделялся нами как своеобразный грамматический показатель, «расширитель основы». Поскольку прилагательные не имеют никаких грамматических форм, в их составе тот же по сути п трактуется уже как неотъемлемая часть основы. В результате приходится по-разному разбирать омонимичные существительные и прилагательные, как показано в следующей паре примеров:

(47) а. bajэn б. bajэ-п

богатый богач-ЕХТ

‘богатый’ ‘богач’

Вследствие общей закономерности, касающейся

грамматического маркирования именных групп в калмыцком языке, поведение количественных числительных также зависит от того, употребляются ли они при вершинном имени или в качестве вершины группы. В первом случае они выступают в неизменяемой форме (48), во втором — присоединяют показатели падежа (и иногда посессивности), как в примере (28) выше.

(48) xalJmэg amtэ-s китэп coorxa-кasэ

калмыцкий люди-РЬ три дыра-ЛВЬ

ceerэ 1-ш

воздерживаться-РК8

‘Калмыки остерегаются трех дырок’ (19_рогок!3).

Порядковые числительные образуются от количественных путем присоединения показателя -Шэ gсэ, глоссируемого в настоящем сборнике как ОКБ, и в подавляющем большинстве случаев используются при именах, а следовательно, не присоединяют грамматических показателей.

Также не присоединяют грамматических маркеров дистрибутивные числительные, образуемые от количественных присоединением суффикса -аШ и употребляемые в приименной позиции, например, гии-каШ а^Ъу дg-tэn (сто-Б^ТК рубль дать-1МР.РЬ) ‘давайте по сто рублей’ (02_ра8рог1;.49).

В связи с отсутствием грамматических категорий у калмыцких прилагательных имеет смысл прокомментировать проблему образования наречий. В калмыцком языке имеется ограниченное количество непроизводных наречий (ат ‘едва’) и по крайней мере один продуктивный способ образования производных: к адъективным основам присоединяется показатель -ar, т. е. фактически маркер инструменталиса. Считать такие образования падежными формами прилагательных, употребленными в обстоятельственном значении, невозможно, прежде всего, из парадигматических соображений (мы исходим из того, что падежные формы от собственно прилагательных не образуются). Имеются и дополнительные аргументы против трактовки наречий на а как падежных форм имен: например, наречие saanar ‘хорошо’ (ср. уже упоминавшееся прилагательное san ‘хороший’18) невозможно считать формой инструменталиса, т. к. в этом падеже должен был бы исчезать неустойчивый -п, чего не наблюдается.

Выше было сказано, что адъективные по семантике лексемы могут оказываться в позиции вершины именной группы и подвергаться таким образом субстантивации. В то же время калмыцкие лексемы с субстантивной семантикой, напротив, далеко не всегда возглавляют полноценную именную группу. Так, например, в калмыцком языке распространено явление «парного» употребления существительных, чаще всего либо практически синонимических — например, elgэn sadэ-n (родственник родня-ЕХТ) ‘семья, родичи’, — либо образующих пару связанных по смыслу, но противопоставленных по какому-то признаку понятий, например, ekэ eckэ (мать отец) ‘родители’19. В именных группах с такими парными существительными определения

18

Закономерность, согласно которой долгие гласные корня подвергаются сокращению в односложных словах, описана в разделе 3.4.

19 В калмыцкой орфографии такие парные существительные разделяются дефисом.

располагаются слева от первого из них, а грамматические показатели числа, падежа и посессивности присоединяются ко второму, см. выше пример (35). Следовательно, первое существительное в составе подобных парных образований не возглавляет отдельной именной группы, а неустойчивый -п в его составе, если он имеется, не выполняет никакой грамматической функции (и не выделяется при анализе, принятом в настоящем сборнике).

Другой случай, когда субстантивная лексема в калмыцком языке не возглавляет отдельной именной группы, — это конструкция, служащая одним из основных средств сочинения. В рамках известной дихотомии «АКБ-1ап§иа§е8» У8. «"ШТН-1ап§иа§е8» [Б1а88еп 2000] калмыцкий язык следует скорее отнести к первой категории, т. е. к числу языков, в которых имеется средство, служащее для выражения семантики сочинения именных групп, отличное от конструкции, в которой одна из составляющих оказывается подчиненной другой и маркируется комитативными средствами. Действительно, в калмыцком языке имеется союз Ьо1э п ‘и’, который может сочинять две полноценные именные группы; вершины соединяемых этим союзом именных групп получают при необходимости грамматические маркеры падежа и других категорий:

(49) (...) buudJa-кar Ьо1эп bodэncg-ar (...)

зерно-1Ш и картошка-1Ш

‘... зерном и картошкой...’ (02_ра8рог1;.6).

Однако союзная стратегия сочинения используется в калмыцком языке сравнительно редко. Гораздо более распространено использование комитативной стратегии (при которой сопутствующий участник маркируется комитативом или ассоциативом, см. выше) и еще одной стратегии, которая нас сейчас и интересует. Речь идет о типологически нетривиальной структуре, в рамках которой имена не разделяются никакими служебными словами, а за ними следует числительное xojэг ‘два’. При этом именно числительное выступает в качестве вершины единой именной группы, и только оно получает грамматические маркеры, сами же существительные падежных маркеров

не получают:

(50) (...) ter гыкэ l икэ r xojr-ar кат-с

тот теленок корова два-INS выходить-EVD

‘... вышло через эту корову и теленка’ (08_konflikt.28).

Таким образом, и в рамках этой конструкции существительные не возглавляют полноценных именных групп. Если считать, что синтаксический критерий (употребление в качестве вершины полноценной именной группы) является не только достаточным, но и необходимым признаком для квалификации словоформы как формы существительного, то установление частеречной принадлежности имен в составе подобных структур связано с определенными трудностями; в этом смысле трактовка их как существительных, вообще говоря, несколько условна.

5. Глагол

5.1. Структура глагольной словоформы

Порядковая модель словоформ с глагольными корнями может быть представлена в следующем виде:

1) корень;

2) показатели деривации глагольных основ: каузатива (-1кэ, -ul, -a, -gs, -кэ (CAUS)), пассива (-gds (PASS)), реципрока (-Ids (RECP)), социатива (-1сэ (SOC));

3) аспектуальные показатели (комплетив, прогрессив);

4) показатель глагольной множественности (-cxa (PLR));

5) показатели финитности / нефинитности: суффиксы

причастий, деепричастий, косвеннных наклонений, а для форм индикатива — времени; эту же позицию занимают показатели номинализации, образующие имена действия.

Наличие показателя, занимающего пятый «слот» в представленной порядковой модели, является обязательным — в каждой форме с глагольным корнем имеется показатель из этой группы, при этом ровно один. Показатели, занимающие «слоты» со второго по четвертый, являются факультативными, они появляются только в том случае, если говорящему необходимо выразить соответствующее значение, а при отсутствии этих маркеров невозможно говорить о нулевых показателях.

Показатели, расположенные во втором «слоте», могут демонстрировать рекурсию, например, показатель пассива может присоединяться после показателя каузатива, показатели каузатива могут присоединяться дважды и т. д. При этом, по всей видимости, взаимодействие показателей деривации глагольных основ с показателями в последующих «слотах» подчиняется композициональной логике. Поскольку все показатели, способные появляться во втором «слоте», стали предметом анализа в других статьях настоящего сборника, здесь они далее не рассматриваются (см. [Выдрина, настоящий сборник] о показателе

пассива, [Сай, настоящий сборник] о каузативных дериватах и [Оскольская, настоящий сборник] о показателях реципрока и социатива). Также здесь не обсуждаются свойства показателя глагольной множественности (см. о нем [Оскольская, настоящий сборник]).

Показатели, занимающие третий «слот» в порядковой модели, рассматриваются ниже, в разделе 5.2; эти показатели вступают в грамматическое взаимодействие с показателями, занимающими «слот» пятого порядка (например, они невозможны в некоторых финитных формах, многие сочетания аспектуальных показателей и маркеров финитности/нефи-нитности выступают в качестве единых комплексов, значение которых невозможно композиционально вывести из значения их частей).

Сами показатели, занимающие пятый «слот» в поряковой модели, представляют собой наиболее многочисленную группу глагольных маркеров. Их можно разделить на показатели времени в финитных формах индикатива (раздел 5.3), показатели косвенных наклонений (5.4), причастий (5.5) и деепричастий (5.6). К этой группе примыкают и суффиксы, при помощи которых образуются имена действия (-1кэ, 4, -Ш, -уэт (№МЬ2)). Свойства соответствующих дериватов здесь не рассматриваются, см. о них [Перкова, настоящий сборник].

Структура показателей, располагающихся в словоформах с глагольными корнями после показателей финитности/нефи-нитности, существенным образом зависит от того, какой именно показатель занимает этот грамматически наиболее важный порядок. Можно отметить, что если в глагольной словоформе

возможно морфологическое выражение отрицания и использование согласовательных маркеров, то соответствующие показатели появляются после показателей финитности/нефинитности именно в такой последовательности. Соответственно в структуре некоторых глагольных словоформ можно условно постулировать еще два порядка:

6) показатели отрицания;

20

7) согласовательные показатели .

Показатели отрицания в калмыцком языке (как входящие в состав глагольных словоформ, так и другие) рассматриваются в разделе 5.7, а согласовательные показатели для простоты обсуждаются в разделе 5.3, посвященном финитным формам индикатива, хотя их появление возможно не только в этих формах.

Помимо уже названных показателей, в составе глагольных словоформ могут появляться так называемые «частицы»; некоторые из них будут кратко рассмотрены в разделе 6.3.

5.2. Аспектуальные маркеры прогрессива и комплетива

В составе глагольных словоформ могут употребляться два собственно аспектуальных маркера: показатель прогрессива -3а и показатель комплетива -скэ. Оба этих маркера возникли в результате стяжения сложных глаголов, т. е. структур, включавших форму деепричастия смыслового глагола и глагольную форму главного (вспомогательного) глагола, на которой располагались показатели финитности / нефинитности. Граммати-кализационная природа синтетических аспектуальных маркеров и взаимоотношения между этими аффиксами и нестяженными формами сложных глаголов рассматриваются в [Баранова, настоящий сборник]. Там же обсуждаются и другие сложные глаголы в современном калмыцком языке, и показывается, что многие из них служат для аналитического выражения аспекту-альной семантики.

Показатель комплетива -скэ, по всей видимости, может появляться в подавляющем большинстве финитных и нефинитных форм калмыцкого языка; его взаимодействие с показателями финитных

20

В представленной модели не выделены «слоты» для частиц, см. о них раздел 6.3.

форм, причастий и деепричастий (когда такие сочетания возможны) в целом подчиняется композициональной логике: во всех случаях он выражает достижение естественного предела действия.

Однако при этом и сама возможность употребления показателя комплетива, и семантическая интерпретация соответствующих форм зависит от акциональных свойств соответствующих лексем. Так, например, по понятным причинам показатель комплетива плохо сочетается с непредельными глаголами, для слабых предельных глаголов использование показателя комплетива делает возможным исключительно предельное прочтение (т. е. блокирует непредельное), наконец, присоединяясь к пунктивным и сильным предельным глаголам, этот показатель как будто бы не приводит к очевидному семантическому изменению (см. подробнее об этом [Гото, настоящий сборник]). Несмотря на последнее обстоятельство, в собранных нами текстах показатель комплетива чаще всего появляется именно на таких глаголах, как в следующем примере:

(51) (...) Ватаи1-сЬ ir-сk-U-vidn

Барнаул-БЛТ приходить-СОМРЬ-Р8Т-1 РЬ

‘... Мы приехали в Барнаул’ (02_ра8рш!.41).

По всей видимости, употребление показателя комплетива в подобных случаях избыточно — семантика достижения предела была бы передана и обычной формой претерита глагола Т ‘ приходить’.

Судя по всему, на предшествующих этапах развития калмыцкого языка показатель комплетива мог употребляться исключительно с переходными глаголами (это отмечается в некоторых грамматических описаниях калмыцкого языка). В собранных нами материалах это ограничение не действует, однако определенная связь с переходностью у этого показателя сохраняется: если для переходных глаголов аффикс -скэ является основным способом выражения комплетивной семантики, то для непереходных глаголов семантика комплетива часто выражается аналитически, при помощи одного из сложных глаголов (см. [Баранова, настоящий сборник]).

Показатель прогрессива -3а, в отличие от показателя комплетива, достаточно легко присоединяется к подавляющему

большинству глагольных лексем. При этом он демонстрирует заметное семантическое и грамматическое взаимодействие с располагающимися за ним показателями финитности/нефинит-ности. Так, например, формы, включающие показатель прогрессива и показатель настоящего времени (формы на -^апа), функционируют в качестве основного способа выражения актуально-длительного значения настоящего времени, при этом в ряде случаев они могут иметь и другие интерпретации (например, итеративную или проспективную — выражение запланированного действия в будущем21). Эта форма может образовываться и от глаголов, обозначающих постоянные состояния (‘знать’, ‘верить’ и т. п.); таким образом, ярлык «прогрессив» является в данном случае достаточно условным: эту форму можно было бы трактовать и как дуративную. Именно форма на -$апа рассматривалась нами как основная форма, соответствующая универсальному категориальному типу «имперфектив» (см. подробнее об этой форме [Овсянникова, настоящий сборник]).

Сочетаемость показателя прогрессива с индикативными финитными формами прошедшего времени и семантика таких форм подробно рассматриваются в [Гото, настоящий сборник]. Наиболее заметным грамматическим фактом здесь является то, что показатель прогрессива невозможен в формах претерита на -V (имперфективная семантика, выражаемая показателем прогрессива, вступала бы в противоречие с перфективной семантикой, характерной для форм претерита).

Показатель прогрессива интересным образом взаимодействует и с показателями причастий и деепричастий. Несколько упрощая действительность, можно сказать, что употребление показателя прогрессива в этих формах коррелирует с выражением таксисного значения одновременности. Помимо этого, в составе причастий, возглавляющих относительный оборот, употребление показателя прогрессива способствует локализации выражаемого им действия в плане настоящего (абсолютного) времени (несколько забегая

21

Такие интерпретации являются единственными возможными для пунктивных и сильно-предельных глаголов, т. е. глаголов, которые не допускают актуально-длительной интерпретации.

вперед, можно заметить, что в калмыцком языке нет отдельного причастия настоящего времени, в качестве таковых и выступают формы причастий прошедшего времени на -8эп и будущего времени на -хэ, содержащие маркер прогрессива). Закономерности употребления показателя прогрессива в составе деепричастий рассматриваются в [Мищенко, настоящий сборник], а в составе причастий — в [Крапивина, настоящий сборник] и [Князев, настоящий сборник].

5.3. Финитные глагольные формы индикатива

К числу финитных обычно относят такие формы, которые могут возглавлять независимое предложение, т. е. выступать в качестве его единственного сказуемого. Среди синтетических глагольных форм калмыцкого языка такой способностью обладают довольно многие. Однако мы далее будем называть финитными лишь те из них, для которых названная функция является основной или единственной. Таким образом, формы, которые способны и выступать в качестве сказуемого независимого предложения, и, например, возглавлять относительный оборот, мы относили к числу причастий.

В этом понимании в калмыцком языке к числу финитных относится уже меньшее количество форм. Часть из них выражает значение косвенных наклонений (см. раздел 5.4), эксплицитного же маркера индикатива в калмыцком языке не существует; таким образом, фактически в качестве маркеров индикатива выступают показатели времени, которые возможны исключительно в индикативных финитных формах.

К числу финитных форм индикатива относятся форма настоящего времени на -па, форма континуатива на -а и

несколько форм зоны прошедшего времени: формы претерита на

22

-V , эвиденциального прошедшего на -5э и отдаленного прошедшего на -1а23. Все эти формы не только способны

22 Показатель с семантикой претерита иногда реализуется как -уа. По всей видимости, такой вариант используется в эмфатических контекстах, в связи с этим в настоящем сборнике он трактовался как эмфатическая форма претерита (рзт.емрн).

23 Показатели настоящего и отдаленного прошедшего времени могут терять гласный /а/ в случае употребления в вопросительных предложениях.

возглавлять независимое предложение, но и практически не используются в других позициях. Действительно, все названные формы могут использоваться в зависимых клаузах почти исключительно в конструкциях прямой речи. Иногда встречающиеся в речи калмыков структуры, в которых финитные индикативные формы возглавляют зависимую клаузу, возникают, по всей видимости, в результате интерференции с русским языком.

Семантика всех финитных форм зоны прошедшего времени подробно рассматривается в [Гото, настоящий сборник], а возможные интерпретации формы претерита для глаголов различных акцио-нальных классов в [Овсянникова, настоящий сборник], здесь нет смысла подробно останавливаться на особенностях этих форм. Достаточно сказать, что формы эвиденциального прошедшего противопоставлены другим формам зоны прошедшего времени по признаку косвенной засвидетельствованности, а формы претерита и отдаленного прошедшего — нейтральные к семантике эвиден-циальности — противопоставлены прежде всего как формы с семантикой актуального / неактуального прошедшего соответственно.

Однако кажется разумным кратко обсудить оставшиеся две индикативные финитные формы: формы настоящего времени и континуатива.

Употребление формы настоящего времени в сочетании с показателем прогрессива уже было рассмотрено выше, поэтому сосредоточим сейчас внимание на употреблении форм

24

настоящего времени на -па без показателя прогрессива .

Из значений зоны собственно настоящего времени этой формой могут выражаться значение хабитуалиса настоящего времени (52) и генерическое значение (48), (53):

(52) migmir осЬт епэ biсg-Ud Ыс-на

вторник день он письмо-РЬ писать-РК8

‘По вторникам он пишет письма’ (пример получен К. В. Гото).

(53) патэп отш гауэп сas-la каг-на

солнце утро пять час-СОМ выходить-РК8

‘Солнце встает в пять утра’ (пример получен К. В. Гото).

24 Сведения об употреблении этой формы были преимущественно получены К. В. Гото.

При помощи показателя настоящего времени без показателя прогрессива невозможно или очень ограниченно возможно выражение актуального-длительного значения настоящего времени: это значение преимущественно выражается формой прогрессива настоящего времени.

Помимо значений зоны настоящего времени, форма на -па способна также выражать значение настоящего исторического и значение запланированного действия в будущем.

Первая возможность очень широко представлена в нарративах, при этом в них форма настоящего времени выступает как нейтральная в аспектуальном отношении, т. е. способна выражать как действие, достигшее предела, так и незавершенное действие. В случае необходимости аспектуальные значения выражаются в формах настоящего времени в функции ргае8еш Ы81;опсит показателями комплетива и прогрессива.

Что же касается значения будущего времени, то оно может выражаться формой настоящего времени без показателя прогрессива только в формах первого лица и только в том случае, если речь идет о планируемом (и, следовательно, контролируемом) действии, как в следующем примере:

(54) podval-dэ сamagэ ха]-па-у

подвал-БЛТ ты.АСС бросать-РК8-180

‘Я тебя брошу в подвал’ (05_Ца§и8Ьк1.9).

То, что значение планируемого действия может выражаться формой настоящего времени только при подлежащем первого лица, закономерно: для такой интерпретации необходима

семантика контролируемости и предсказуемости, которая возникает только в том случае, если говорящий (субъект оценки достоверности) совпадает с исполнителем.

Осталось заметить, что обрисованные закономерности употребления показателя настоящего времени действуют в синтетических глагольных формах. Несколько иначе обстоит дело в сложных глаголах: в них аспектуальная информация отражается в выборе лексемы вершинного глагола и нефинитной формы зависимого глагола. В частности, в сложных глаголах актуально-длительное значение настоящего времени может выражаться и в случаях, когда вершинный глагол не содержит

маркера прогрессива [Баранова, настоящий сборник]; действительно, в каком-то смысле сам вершинный глагол может служить аналогом синтетического аспектуального показателя.

Перейдем теперь к форме континуатива на -а. В калмыко-ведческой литературе эта форма описывается как «причастие настоящего времени». Однако, как показано в [Крапивина, настоящий сборник], в изучавшемся нами варианте калмыцкого языка форма континуатива не может возглавлять относительный оборот и, следовательно, не должна трактоваться как причастие. При этом она может употребляться в позиции финитного сказуемого, как в следующем примере (он получен К. А. Крапивиной):

(55) Сакаи ter kUU-n-ds oda-csn

Цаган тот человек-EXT-DAT сейчас-PCL.CONC bicsg bic-a письмо писать-CONT

‘Цаган все еще пишет письма тому человеку’.

В позиции финитного сказуемого эта форма обозначает действие, которое началось до настоящего момента, но продолжается до сих пор. По сообщению К. А. Крапивиной, при работе с информантами по анкетам она использовалась почти исключительно в тех случаях, когда стимул на русском языке содержал обстоятельственную группу «все еще».

Форма континуатива отличается от всех остальных форм, трактуемых нами как финитные, тем, что она может употребляться в сочетании с глаголом-связкой baa- ‘быть’ в форме отдаленного прошедшего (по всей видимости, в этом можно увидеть реликт ее причастного происхождения), как в примере (56). В таких случаях она также обозначает действие, начавшееся до момента наблюю-дения, но продолжающееся и в этот момент, с той разницей, что точкой отсчета в таких случаях служит не настоящее говорящего, а какой-то момент в прошлом:

(56) namags ir-x-ts Bajsrta bicg-an

я.АЖ приходить-PC. FUT-DAT Байрта письмо-P.REFL bic-a bila

писать-CONT быть^ЕМ

‘Когда я пришел, Байрта все еще писала письма’ (пример получен К. В. Гото).

По поводу глагольной формы с показателем -а осталось заметить, что в собранных нами материалах она часто встречается в конструкциях, где за ней следует близкий по смыслу глагол в форме разделительного деепричастия:

(57) (...) еыкат duul-ld-a biil-ld-ad (...)

весь петь-ЕБСР-СОШ’ танцевать-КЕСР-СУ.ЛМТ ‘... Все пели и танцевали...’ (03_8етуа.22).

Возможность употребления в такой синтаксической позиции неожиданна для финитной формы (или для причастия). В связи с этим остается не вполне понятным, действительно ли в таких случаях используется форма континуатива или на самом деле здесь представлена какая-то другая глагольная форма, омонимичная континуативу (например, возможно, что мы имеем дело с вариантом реализации разделительного деепричастия на -ad).

В завершении обсуждения финитных форм индикатива, необходимо отметить, что все эти формы обязательно принимают показатели лично-числового согласования с подлежащим. Парадигма показателей согласования представлена в Таблице 10 на следующей странице. Как видно по данным в этой Таблице, в калмыцком языке нет эксплицитных маркеров согласования по третьему лицу (можно было бы говорить лишь о нулевом показателе, который, впрочем, для простоты не выделялся в принятой нами системе подачи примеров).

Представленные показатели согласования обязательно

присоединяются не только к финитным глагольным формам индикатива, но и к любой лексеме, занимающей позицию сказуемого независимого предложения. Так, например, в следующем примере согласовательные показатели второго лица

единственного числа присоединяются и к «отрицательной связке» и, как и во всех предложениях характеризации настоящего

времени без глагольной связки, к имени, выступающему

в позиции сказуемого:

(58) сi кш-п-с1э кет^ uga-с поха-с

ты.ШМ человек-ЕХТ-БАТ дело №0.С0Р-280 собака-280 ‘Ты никому не нужна (букв.: ты ни для кого не являешься

делом), (ты) собака’ (10_Би1§ии.б).

Таблица 10. Показатели лично-числового согласования финитных сказуемых

единственное число множественное число

первое лицо 25 -V -у\йн

второе лицо -с -г

третье лицо —

5.4. Формы косвенных наклонений

К числу показателей косвенных наклонений, используемых в изучавшемся нами варианте калмыцкого языка, относятся следующие: собственно императив (выражается нулевым

аффиксом), императив множественного числа (-гэн), гортатив (-г/), юссив-1 (-£га), юссив-2 (-g) и апрехенсив (-уга). Семантика, морфология и синтаксис всех этих форм подробно рассматриваются в [Прохоров, настоящий сборник]. Здесь же имеет смысл упомянуть лишь самые базовые факты, касающиеся этих наклонений.

Все формы косвенных наклонений могут употребляться в двух основных синтаксических позициях: как финитные формы в независимом предложении и как вершины некоторых типов зависимых предикаций: в конструкциях прямой речи, а также в некоторых типах сентенциальных актантов, возникших в результате грамматикализации конструкций прямой речи (93).

Формы косвенных наклонений распадаются на две неравных по объему группы: в одну попадает форма апрехенсива, а в другую все остальные формы, которые можно обозначить как формы «императивной зоны».

Формой апрехенсива выражается значение некоторого возможного и, чаще всего, нежелательного действия, таким образом, семантику этой формы можно охарактеризовать как «предостережение». При этой форме возможно подлежащее

25 В формах первого лица (и единственного, и множественного числа) претерита, где ожидается стечение двух /у/ на стыке морфем, могут происходить не только морфонологические процессы, описанные в разделе 3.3, но и «поглощение» показателя претерита согласовательным показателем. Таким образом, например, форма первого лица единственного числа претерита от глагола -1т ‘приходить’ может выглядеть и как 1г-и-у (приходить-Р8Т-180), и как 1тэ-V (приходить-рзтлзо) ‘я пришел’. В последнем случае форма первого лица оказывается омонимична форме третьего лица, что подтверждается и металингвистическими суждениями информантов.

(выраженное или подразумеваемое) любого лица, при этом глагольная словоформа присоединяет показатели лично-числового согласования (см. Таблицу 10), как в следующем примере:

(59) гддт-сэ ойэ-уга-с заблудиться-СУ.ШБУ уходить-АРРР-280

‘Как бы ты не заблудился’, ‘смотри не заблудись!’.

Каждая из форм наклонений императивной зоны связана с определенными лично-числовыми признаками исполнителя действия: простой императив предполагает исполнителя второго

лица единственного числа, императив множественного числа —

26

второго лица множественного числа , гортатив — первого лица множественного числа, а юссивы употребляются для выражения действий с исполнителем третьего лица (независимо от их числа). Таким образом, формы наклонений императивной зоны образуют своеобразную лично-числовую парадигму. Следствием заданности лично-числовой семантики в самих формах наклонений императивной зоны является то, что показатели согласования при всех этих формах не употребляются:

(60) шэ ау-сэ [тэ-0 / *1тэ-0-с

вода брать-СУІРБУ приходить-ІМР приходить-ІМР-280

‘Принеси воды!’ (примеры (59)-(60) получены

К. Н. Прохоровым).

Впрочем, формы простого императива с нулевым показателем могут присоединять лично-числовые показатели, если перед ними появляется эмфатическая частица -I, например, зии-0-1-с (сидеть-ІМР-РСЬ.ЕМРИ-280) ‘садись-ка!’.

Помимо этого, стоит заметить, что сам показатель императива множественного числа (-їзн) совпадает с посессивным показателем второго лица множественного числа, что, возможно, неслучайно.

26

Также это значение, по всей видимости, выражает и встречавшаяся нам в материалах форма с показателем -исэ, природа которой остается для нас непонятной: са ии-исэ (чай пить-ІМР?) ‘выпейте чаю’ (02_ра8роіі55).

5.5. Причастия

Как причастия в настоящем сборнике трактуются те глагольные словоформы, которые способны возглавлять относительный оборот.

В изучавшемся нами варианте калмыцкого языка представлено четыре причастия: причастие прошедшего времени (показатель -san21), причастие будущего времени (-хз), хабитуальное причастие (-dag) и пассивное причастие (-ata). Калмыцкие «причастия» используются не только в позиции вершины относительного оборота (см. раздел 5.5.1), но и в других синтаксических позициях, прежде всего, в качестве вершины сентенциальных актантов и сирконстантов (раздел 5.5.2), а также в составе аналитических глагольных сказуемых и в качестве глагольной вершины независимого предложения, т. е. в финитной функции (раздел 5.5.3). Дальнейшее изложение следует такому делению синтаксических функций.

5.5.1. Причастия в позиции вершины относительного

оборота28. Причастия занимают конечную позицию в составе относительного оборота, при этом сам относительный оборот предшествует вершинному имени (если последнее имеется). В случае приименного употребления относительного оборота на причастии не появляются никакие грамматические маркеры

(выше уже говорилось о том, что согласование в калмыцких именных группах отсутствует):

(61) [mini al-srn] икз r dala Uss

я.ОЕК убить-PC.PST корова много молоко

og-dsg bila

дать-PC.HAB быть.РЕМ

‘Корова, которую я убил, давала много молока’.

27 Строго говоря, собственно маркером причастия здесь является -яэ, последний же согласный — это неустойчивый -н, который может исчезать при склонении согласно общим закономерностям (см. раздел 4). Тем не менее, для простоты (и в соответствии с традицией) мы считали

основным алломорфом показателя этого причастия именно -яэ н.

28

Такие употребления причастий детально анализируются в [Крапивина, настоящий сборник]; в этом разделе будут приведены только самые базовые сведения, излагаемые в этой работе; оттуда же взяты примеры (61) и (62).

В случае безвершинного употребления относительного оборота на причастии появляются падежные показатели:

(62) mini id-s-igs bi buul-na-v

я.ОЕК есть-PC.PST-ACC я.ШМ хвалить-PRS-lSG

‘Я хвалю то, что съел (съеденное мной)’.

Среди четырех причастий калмыцкого языка особое место принадлежит малоупотребительному пассивному причастию на -ata. При помощи этого причастия могут подвергаться релятивизации только прямые дополнения некоторых предельных переходных глаголов. Это причастие обозначает результирующее состояние, наступившее после некоторого действия, например: al-ata taka (убить-PC.PASS курица) ‘убитая курица’. Как следствие, в таксисном отношении соответствующие конструкции всегда передают семантику предшествования. При употреблении этого причастия в позиции вершины относительного оборота невозможно выражение агентивного дополнения (что связано с результативной семантикой причастия).

Остальные причастия оказываются нейтральны в отношении релятивизуемой позиции: одни и те же формы служат релятивизации подлежащих, прямых дополнений (см. примеры (61)-(62)), косвенных дополнений и даже обстоятельств, как в следующем примере:

(63) [[xur or-san] cag-la] mekla

дождь входить-PC.PST время-COM лягушка

dala bol-na

много становиться-PRS

‘В то время, когда пошел дождь, стало много лягушек’ (05_ljagushki.1).

В составе относительного оборота на месте релятивизуемого имени обычно не используется никаких эксплицитных синтаксических элементов, см. (61), где на месте прямого дополнения в составе относительного оборота остается «пробел». В случае релятивизации неподлежащных позиций подлежащее в составе зависимого оборота оформляется генитивом, как в (61) и (62), или, при определенных синтаксических условиях, номинативом (63).

Итак, выбор между тремя обсуждаемыми причастиями в позиции вершины относительного оборота не зависит от синтаксической позиции релятивизуемого имени. Этот выбор связан с темпоральной, аспектуальной и таксисной семантикой.

Хабитуальное причастие на -dэg используется для передачи повторяющегося или постоянного (не локализуемого во времени) действия. Таким образом, это причастие имеет фиксированное аспектуальное значение и индифферентно к темпоральной семантике.

В нехабитуальных контекстах выбор между причастиями прошедшего и будущего времени (и вариантами этих причастий с показателем прогрессива) определяется сложными закономерностями, для которых релевантна не только темпоральная, аспектуальная и таксисная семантика, но и акциональные характеристики глагола. В целом выбор причастия прошедшего времени на -яэн коррелирует с семантикой абсолютного прошедшего времени и предшествования, выбор причастия будущего времени на -хэ с семантикой абсолютного будущего времени и следования, а использование показателя прогрессива в составе обоих этих причастий — с семантикой настоящего абсолютного настоящего времени и одновременности.

5.5.2. Причастия в позиции вершины сентенциальных актантов и сирконстантов29. Среди конструкций, в которых причастие возглавляет сентенциальный актант или сирконстант, наиболее частотными являются случаи использования причастий в позиции вершины сентенциального дополнения. Эти конструкции стали предметом подробного анализа в [Князев, настоящий сборник], здесь будут кратко изложены некоторые выводы этого исследования (из этой работы взяты и примеры (64)-(67)).

Причастия в позиции вершины сентенциального актанта можно рассматривать как разновидность номинализаций, т. е. отглагольных форм, имеющих дистрибуцию, близкую к дистрибуции именных групп. Как и ожидается, причастные номинализации

29 Использование малоупотребительного пассивного причастия в этой функции (если оно вообще возможно) нами не изучалось, поэтому здесь наше внимание будет сосредоточено на употреблении трех оставшихся причастий.

в калмыцком языке обладают как именными, так и глагольными свойствами (см. детальный анализ в [Перкова, настоящий сборник]). Среди глагольных свойств можно упомянуть способность модифицироваться наречиями, а также возможность появления в составе некоторых из обсуждаемых форм аспектуальных маркеров прогрессива и комплетива. Однако причастные номинализации обладают и рядом именных свойств, особенно связанных с их внешним синтаксисом. Сюда относится, прежде всего, их способность присоединять показатели падежа и посессивности (показатели числа причастия не присоединяют). В морфологическом отношении образование форм падежа и посессивности для причастий подчиняется тем закономерностям, которые были описаны в разделе 4 для существительных.

Выбор одного из причастий в позиции вершины сентенциального дополнения зависит от многочисленных семантических факторов, прежде всего, от семантики матричного предиката и — что тесным образом связано с первым названным фактором — от таксисных отношений между действиями, выражаемыми в главной и зависимой клаузе. Значительно упрощая действительность, можно сказать, что выбор хабитуального причастия связан с неэпизодической интерпретацией предиката, причастия прошедшего времени — с таксисным значением предшествования, а причастия будущего времени — с семантикой следования и ирреалиса.

Использование падежных показателей на причастии в первую очередь зависит от субкатегоризационных свойств матричного глагола: чаще всего используется тот падежный показатель, который задается его актантной рамкой. Так, например, в (64) позицию матричного предиката занимает переходный глагол, и, как следствие, причастие получает маркер аккузатива:

(64) Badma-gэ хо хаг-иІ-х-і-П

Бадма-АСС овца возвращаться-САШ-РС.ГОТ-АСС-Р.3

sur-la-v

просить-ЕЕМ-180

‘Я попросил Бадму пасти овец’.

Впрочем, в ряде случаев падежное маркирование причастия в позиции вершины сентенциального дополнения может отклоняться

от падежной рамки, задаваемой матричным предикатом. В частности, причастия будущего времени и хабитуальное

причастие могут использоваться без падежных показателей и, тем самым, отклоняться от модели управления матричного предиката, фиксируемой в конструкциях с именными зависимыми:

(65) ее^э ax-an banka

бабка старший. брат-P.REFL банка

sek-хэ sura-v

открывать-PC.FUT просить-PST

‘Бабушка попросила своего старшего брата открыть банку’

По всей видимости, причастия прошедшего времени в позиции вершины сентенциального дополнения не могут использоваться без падежных показателей.

Использование показателей посессивности на причастиях в позиции вершины сентенциального дополнения отражает лично-числовые характеристики подлежащего этой зависимой клаузы (таким образом, показатели посессивности выступают здесь как своего рода маркеры согласования). Так, например, показатели посессива первого и второго лица могут появляться только в том случае, если позицию подлежащего зависимой предикации занимает участник с соответствующими личночисловыми характеристиками, как в следующем примере:

(66) tera namaga moKa tala colu

тот я.лте змея сторона камень

xaj-s-i-m Uz-la

бросать-PC.PST-ACC-P.1SG видеть-REM ‘Он видел, что я бросил камень в змею’.

Появление маркеров рефлексивного посессива возможно (а появление личных посессивных маркеров — невозможно) при односубъектности главной и зависимой предикаций:

(67) Baatar universiteta or-s-an med-na

Батыр университет входить-PC.PST-P.REFL знать-PRS

‘Батыр знает, что поступил в университет’.

Показатели посессивности третьего лица иногда появляются на месте «ожидаемых» показателей первого или

второго лица. Таким образом, они в целом развивают свойства маркеров разносубъектности главной и зависимой предикации.

Использование причастий без показателей падежа и по-

30

сессивности возможно, прежде всего, в позиции вершины сентенциальных дополнений матричных предикатов контроля, как в

(65). В таких случаях идентификация подлежащего зависимой предикации задана семантикой матричного глагола, т. е. использование посессивных показателей, выступающих в роли маркеров согласования и одно- / разносубъектности, было бы избыточным.

Отмеченные выше закономерности mutatis mutandis могут быть распространены и на использование причастий в качестве вершины сентенциальных подлежащих и сентенциальных обстоятельств. Так, в следующем примере вершиной сентенциального сирконстанта является форма причастия, маркированная показателями датива и рефлексивного посессива:

(68) Badma Baatar-ta skol-da

Бадма Батыр-ASSOC школа-DAT sur-x-t-an UUrla-v

учиться-PC.FUT-DAT-P.REFL дружить-PST ‘Бадма с Батыром какое-то время дружили, когда (они) учились в школе’ (пример получен М. А. Овсянниковой).

Выбор падежного показателя в данном случае определяется не свойствами глагола в главной клаузе (как в конструкциях с сентенциальными дополнениями), а общими семантическими закономерностями: выражение временной локализации события входит в число значений датива, ср. asxa-n-da (вечер-EXT-DAT) ‘вечером’. При этом, как и в упоминавшихся выше случаях, показатель рефлексивного посессива маркирует односубъектность двух клауз (он, вероятно, обязателен при односубъектности, личные посессивные показатели при разносубъектности употребляются факультативно, см. (56), где он не используется).

Следует заметить, что причастные сентенциальные актанты и сирконстанты в основном сохраняют внутреннюю синтаксическую организацию, характерную для независимых клауз. Самое

30 Это возможно, как уже говорилось, только для хабитуального причастия и причастия будущего времени. Последнее в таких употреблениях по своей функции близко инфинитивам европейских языков.

заметное их отличие касается кодирования подлежащего: подлежащее в причастных зависимых клаузах может кодироваться не номинативом, а аккузативом (64)-(66). Закономерности, определяющие выбор падежа подлежащего в зависимых клаузах (как в причастных, так и в некоторых других), а также вопрос о том, следует ли трактовать аккузативное маркирование как проявление «подъема» подлежащего зависимой клаузы в главную, подробно рассматриваются в [Сердобольская, настоящий сборник].

5.5.3. Причастия в финитной функции и в составе аналитических форм сказуемого. Все калмыцкие причастия могут употребляться в финитной функции, т. е. в качестве сказуемого независимой клаузы. В таких случаях на причастиях употребляются показатели личного согласования. Кроме того, причастия входят в состав аналитических форм, в которых собственно финитной является форма глагола-связки (прежде всего, baa- ‘быть’); в таких случаях показатели согласования появляются на связке.

Как и в случае с относительными оборотами, в рассматриваемых конструкциях особняком стоит пассивное причастие (см. о его употреблении в финитной функции [Выдрина, настоящий сборник]): при помощи этого причастия объекту приписывается результирующее состояние, наступившее после завершения некоторого контролируемого действия:

(69) pol ovs-ar bUrk-ata

пол сено-INS покрывать-PC.PASS

‘Пол покрыт сеном’. {Кто-то специально покрыл пол сеном}.

Выше уже говорилось, что все остальные причастия в составе относительных оборотов нейтральны по отношению к релятивизуемой позиции (например, причастие og-san (дать-PC.PST) может в принципе значить и ‘давший’, и ‘данный’, и ‘тот, кому дали’). Примеры, приводимые в существующих грамматических описаниях, как будто бы говорят о том, что по крайней мере причастие прошедшего времени и хабитуальное причастие сохраняют такую «залоговую» индифферентность и в финитном употреблении. Однако в собранных нами материалах все причастия, кроме пассивного, в финитной функции ориентированы на подлежащее: актант, занимающий позицию подлежащего в конструкциях с финитно употребленным

причастием, интерпретируется как субъект соответствующего действия, ср. возможную конструкцию (61) и следующую недопустимую структуру:

(70) *Uka r [(mini) al-srn]

корова я.GEN убить-PC.PST

‘Корова (мной) убита’

Причастие будущего времени является основным способом выражения будущего действия в независимых клаузах:

(71) bi cam-da bicag bic-xa-v

я.ШМ ты-DAT письмо писать-PC.FUT-1SG Я напишу тебе письмо’.

При выражении семантики будущего времени эта форма не демонстрирует ограничений, связанных с лицом подлежащего (в отличие от конкурирующей с ней в этой зоне формы настоящего времени без показателя прогрессива). Нами не зафиксированы употребления этого причастия в составе финитных аналитических конструкций с глаголом-связкой. Можно заметить, что в целом все типы употребления причастия будущего времени связаны с семантической зоной ирреалиса (см. выше раздел 5.5.2, а также раздел 5.7, посвященный отрицанию).

Хабитуальное причастие может употребляться и в составе аналитических форм с глаголом-связкой, и в качестве финитного сказуемого (см. обо всех этих употреблениях [Калашникова 2007], а о структурах первого типа также и [Гото, настоящий сборник]).

В составе аналитических финитных конструкций это причастие сочетается с формами прошедших времен глагола baa-‘быть’: с формой отдаленного прошедшего bila (быть^ЕМ), как в

(61), или, реже, эвиденциального прошедшего baa-ja (быть-EVD). Эти структуры являются основным способом выражения широкого спектра значений зоны хабитуалиса (включая узитатив, фреквенталис и т. д.) в прошедшем времени. Помимо этого, такие формы могут образовываться и от предикатов «индивидного уровня». Такими структурами выражается значение постоянной ситуации как свойства индивида, при этом наблюдается «эффект срока жизни»; так, употребление связки прошедшего времени

в следующем примере (полученном, как и примеры (73)-(74) К. В. Гото) говорит о том, что «бабушки» нет среди живых:

(72) mini eeja dala tuub-s med-da g bila я.GEN бабушка много сказка-PL знать-PC.HAB быть^М ‘Моя бабушка знала народные сказки’.

Хабитуальное причастие может употребляться и в собственно финитной функции, без глагола-связки. В таких случаях оно также способно выражать все те аспектуальные значения, которые были упомянуты в связи с аналитической конструкцией прошедшего времени, но соответствующее действие, состояние или свойство локализуется уже в плане настоящего. При этом в отличие от конструкций прошедшего времени, в данном случае хабитуальное причастие вступает в конкуренцию с формой настоящего времени, которая также способна выражать хабитуальные значения. Выбор между этими двумя структурами связан с лицом подлежащего и вопроси-тельностью / утвердительностью. Финитное употребление хабиту-ального причастия возможно при подлежащем первого лица (73) и в вопросительных предложениях с подлежащим второго лица, но невозможно в других случаях (74). Формы обычного настоящего времени могут быть использованы при подлежащем любого лица, но избегаются в тех ситуациях, когда возможно использование хабитуального причастия:

(73) tera namaga cok-xla bi

тот яАШ ударить-CV.SUCC я.ШМ

uul-d-u / ?uuf-na-v

плакать-PC.HAB-1SG плакать-PRS-1SG ‘Когда он меня бьет, я плачу’.

(74) kovU-ga noxa zuu-xla tera

мальчик-ACC собака кусать-CV. SUCC тот

uul-na / *uulJ-dag

плакать-PRS плакать-PC.HAB

‘Когда собака кусает мальчика, он плачет’.

Как следует из сказанного, формы хабитуального причастия могут употребляться финитно только в тех ситуациях, которые предполагают присоединение лично-числовых согласовательных

показателей. В таких случаях показатель причастия реализуется в виде алломорфа -da (73).

Мы уже во второй раз сталкиваемся с ситуацией, когда выбор глагольной формы при выражении определенной темпорально-аспектуальной семантики связан с лицом подлежащего. Такие ситуации описывались в литературе для целого ряда языков (см. обзор в [Creissels 2008]). По всей видимости, как и в других языках с подобными системами (в англоязычной литературе за ними закрепляется обозначение ‘conjunct/disjunct systems’), для калмыцкого языка ключевым фактором здесь оказывается совпадение или несовпадение исполнителя действия с участником, несущим ответственность за ассерцию, т. е. с говорящим в случае утвердительного предложения и адресатом в случае вопросительного.

Наконец, следует упомянуть, что и причастие прошедшего времени может употребляться в функции финитного сказуемого, как самостоятельно, так и — чаще — в составе аналитической формы (в сочетании с глаголом-связкой baa- ‘быть’). Оба типа конструкций выражают значения зоны прошедшего времени (см. подробнее [Гото, настоящий сборник]). Осталось заметить, что нами не зафиксированы конструкции, в которых лично-числовые показатели согласования присоединялись бы непосредственно после показателя этого причастия. В финитной функции причастие прошедшего времени часто присоединяет подтвердительную связку -man, которая, вероятно, и является в таких случаях основным носителем финитности; в словоформах с этой связкой фиксируются и лично-числовые показатели (12_prostofilja.34).

Итак, мы видим, что основные калмыцкие причастия различаются по степени вовлеченности в систему финитных форм: причастие будущего времени прошло по этому пути дальше всего, хабитуальное причастие занимает промежуточное положение, менее всего финитные употребления характерны для причастия прошедшего времени. О таком распределении говорит и ожидаемая для финитных форм способность присоединять лично-числовые показатели (она ничем не ограничена для причастия будущего времени, ограниченно возможна для хабитуального причастия и затруднена для причастия прошедшего времени), и способность употребляться в сочетании с глаголом-связкой baa-

‘быть’, скорее ожидаемая для нефинитных форм (не фиксируется для причастия будущего времени, возможна для других причастий).

5.6. Деепричастия

В собранных нами материалах использовалось шесть различных деепричастий (при их обозначении мы придерживаемся традиционных для калмыковедения терминов): разделительное (показатель -ad, глоссируется как CV.ANT), соединительное (-js, CV.IPFV), слитное (-n, -l, CV.MOD), целевое (-xar, CV.PURP), условное (-xla, CV.SUCC; -xlaga, CV.SUCC2) и предельное (-tol, CV.TERM).

Калмыцкие деепричастия не могут использоваться в позиции сказуемого независимого предложения и возглавлять относительный оборот; все деепричастия способны выступать в позиции вершины сентенциального обстоятельства. Набор этих признаков, собственно говоря, и позволяет объединить деепричастия в единый класс глагольных форм. Целевое и соединительное деепричастия способны возглавлять сентенциальные дополнения при некоторых матричных глаголах [Князев, настоящий сборник]. Помимо этого, разделительное, соединительное и слитное деепричастия могут использоваться в составе сложных глаголов.

Соединительное, слитное и целевое деепричастия являются односубъектными, остальные деепричастия допускают разносубъектность.

В качестве вершины сентенциального обстоятельства соединительное деепричастие на -js тяготеет к семантике одновременности (примеры (75)-(76) получены Д. Ф. Мищенко):

(75) giic-na r divan deer suu-js ca

гость-PL диван поверхность сидеть-CV.IPFV чай uu-la пить-REM

‘Гости пили чай, сидя на диване’.

При этом в собранных нами текстах соединительное деепричастие чаще всего используется в составе различных сложных глаголов.

Разделительное деепричастие на -ad, напротив, в целом тяготеет к семантике предшествования. Впрочем, противопоставление по признаку одновременности/предшествования между двумя названными деепричастиями носит неабсолютный характер: их таксисные интерпретации варьируют в зависимости

от акциональной семантики глаголов и наличия/отсутствия в составе деепричастных форм аспектуальных маркеров.

Разделительное деепричастие в принципе может использоваться в разносубъектных конфигурациях. В таких случаях подлежащее при деепричастии выражается так же, как и в независимом предложении, — формой номинатива:

(76) ВааХэ г Ысэ g Ьїс-аЛ, вкз-п1 йииі-^а-па

Батыр письмо писать-СУ.А№Г мать-Р.3 петь-РШО-РР8

‘Батыр пишет письмо, а мама поет (песню)’.

Однако в собранных нами спонтанных текстах количественно все же безусловно преобладают односубъектные употребления разделительного деепричастия, прежде всего, в нарративной функции, когда при помощи цепочки разделительных деепричастий описываются последовательные действия одного протагониста.

Разделительное и соединительное деепричастия являются наиболее распространенными в собранных нами материалах31; все возможные типы употребления этих деепричастий подробно анализируются в [Мищенко, настоящий сборник], а их использование в составе сложных глаголов — в [Баранова, настоящий сборник].

Все остальные деепричастия калмыцкого языка имеют более специализированную семантику, не сводимую к выражению значений таксиса и одно- или разносубъектности.

Условное деепричастие на -хіа (существуют и другие варианты показателя, см. ниже) выражает действие, на фоне которого, после которого или в случае исполнения которого происходит действие, выражаемое в главной клаузе. Чаще всего между двумя действиями устанавливаются дополнительные семантические связи, помимо собственно временных: причинные, условные и т. д.; как следствие, клаузы, содержащие условное деепричастие, часто можно перевести при помощи русских придаточных предложений с союзами если, раз:

31 На их долю приходится около 30% и 10% соответственно от всех глагольных словоформ в собранных нами текстах.

(77) (...) каг-хіа ти Ьві-хз

выходить-СУ^ИСС плохой становиться-РС.ГОТ

{Температура достигала 45 градусов,} ‘если выйти

(на улицу), плохо станет’ (07_Ша1о§.3).

Специфика употребления условных деепричастий в нарративном дискурсе (и их семантические и прагматические отличия от разделительных деепричастий) кратко рассматривается в

[Баранова, Сай, настоящий сборник].

Целевое деепричастие с показателем -хаг, как и следует из его обозначения, в случае употребления в позиции вершины сентенциального сирконстанта служит для выражения цели, с которой осуществляется действие, выраженное в главной клаузе. Как уже было сказано, оно всегда является односубъектным32:

(78) ЬЇі [0, *і ипї-хаг] tedn-igэі

я.ШМ спать-СУРШР они-АСС

хаг-Ш-ск-й-у

возвращаться-САШ-СОМРЬ-Р8Т-180

‘Я отправил их домой, чтобы (лечь) спать’. (*‘Я отправил их домой спать’).

Целевое и условное деепричастия исторически являются падежными формами причастия будущего времени, инструмен-

33

талиса и комитатива соответственно . В этом смысле включение этих форм в число деепричастий отчасти условно. Действительно, другие падежные формы причастий также могут выступать в качестве вершины сентенциального обстоятельства (ср., например, (68), где употреблена форма датива того же причастия будущего времени и этой формой выражается фоновое действие, одновременное главному).

Впрочем, стоит отметить, что по крайней мере целевое деепричастие обладает определенной спецификой, мешающей трактовать его как обычную форму инструменталиса причастия будущего времени.

32 Семантика и синтаксис клауз, возглавляемых целевым деепричастием, подробно рассматриваются в [Сай 2006].

33 При этом, как показывается в [Сай, настоящий сборник: 436], «показатель целевого деепричастия» -xar (-xs, pc.fut + -ar, ins) может разрываться показателем отрицания.

Во-первых, значение целевого деепричастия сложно вывести композиционально из значений компонентов его показателей (ср. с анализом примера (61), где значение падежной формы причастия соответствовало композициональной логике).

Во-вторых, в разделе, посвященном причастиям, говорилось, что в конструкциях, где причастные формы возглавляют сентенциальные актанты или сирконстанты, на причастиях обычно появляются посессивные показатели и при односубъектности используется рефлексивный посессивный показатель. Целевое же деепричастие идиосинкратически задает односубъектность «само по себе»: на этой форме рефлексивный посессивный показатель появляться не может.

Несколько сложнее обстоит дело с условным деепричастием.

Во-первых, значение условного деепричастия в большой степени выводимо из значения показателя причастия будущего времени и показателя комитатива: комитатив в калмыцком языке способен выражать значение времени, ср. агуэи са8-Ха (десять час-СОМ) ‘в десять часов’.

Во-вторых, появление посессивных показателей на этом деепричастии следует тем закономерностям, которые были обрисованы выше для причастий. Так, в случае разно-субъектности к этому причастию могут присоединяться личные

34

посессивные показатели, соответствующие лицу и числу подлежащего зависимой клаузы:

(79) агкэ в$ ии-хХа-и1 Ы (...)

водка №0 пить-СУ.8ИСС-Р.3 я.ШМ

атэ-и1 аука-Хк-ай (...)

рот-Р.3 открывать-САШ-СУЛОТ

‘Раз она водку не пьет, я ... открыла ей рот ...’ (06_оёеко1оп.9).

В случае односубъектности главной и зависимой клаузы показатель условного деепричастия принимает вид -хХаги, т. е. выглядит так, как и должна была бы выглядеть форма комитатива

34

Как и в случае с причастиями, посессивный показатель третьего лица может использоваться и при подлежащем одного из первых двух лиц и служить, таким образом, маркером разносубъектности как таковой.

причастия будущего времени в рефлексивно-посессивном склонении (см. раздел 4.1.4):

(80) Badam asxa-n ir-xlarn unt-na

Бадма вечер-EXT приходить-CV. SUCC.P.REFL спать-PRS ‘Вечером Бадма, когда приезжает, ложится спать’ (пример

получен Н. В. Сердобольской).

Наконец, в-третьих, как и в обстоятельственных причастных клаузах, при разносубъектном употреблении условного деепричастия подлежащее зависимой клаузы может оформляться не только номинативом, но и аккузативом.

Таким образом, очевидных причин, по которым «условное деепричастие» невозможно было бы трактовать как обычную форму комитатива причастия будущего времени, нет. Против такой трактовки говорит отчасти только то, что нами регулярно фиксировалась форма этого деепричастия с показателем -xlaga (глоссировавшаяся нами как CV.SUCC2, см., например, 02_pasport.42, 04_svinja.8). Эта форма используется и в односубъектных, и в разносубъектных контекстах; семантические отличия этой формы от обычного условного деепричастия не прослеживаются. Морфологическая природа этой формы также не вполне понятна, но при всех обстоятельствах ясно, что ее невозможно трактовать как какую-то форму причастия будущего времени, образованную по регулярным для именных частей речи правилам.

В плане кодирования подлежащего вложенной клаузы и использования посессивных показателей тем же образом, что условное деепричастие, функционирует и предельное деепричастие на -tal. При помощи этого сравнительно редко используемого деепричастия кодируется фоновое действие, до завершения которого происходит действие, выражаемое в главной клаузе; приблизительным русским аналогом клауз с этим деепричастием являются придаточные времени с союзом пока:

(81) tegad ger-t-an ir-tal-n1 ter

потом дом-DAT-P.REFL приходить-CV.TERM-P.S тот noxa-n kicga-nJ Uk-сэ od-na

собака-GEN щенок-Р3 умереть-CV.IPFV уходить-PRS ‘Пока он до дома дошел, тот щенок сдох’ (12_prostofilja.25).

Наконец, слитное деепричастие на -и также используется сравнительно редко. Оно может обозначать сопутствующее действие в парах глагольных форм, тесно связанных друг с другом по смыслу, в частности, в тавтологических сочетаниях типа .ши-и .ии-иа (сидеть-СУ.МОБ сидеть-РК8) ‘сидит и сидит’; помимо этого, оно входит в состав некоторых сложных глаголов. Однако в наших материалах оно чаще всего встречается в отрицательных конструкциях, где за показателем деепричастия (имеющим в таких случаях форму -Х) следует отрицательная связка (ща или -go). Такие употребления будут рассмотрены в следующем разделе, наряду с другими отрицательными формами.

5.7. Отрицание

В этом разделе будут рассмотрены показатели отрицания, как употребляемые в составе синтетических глагольных форм, так и встречающиеся в различных конструкциях, где они выступают в виде служебных лексем.

Система отрицательных конструкций в калмыцком языке чрезвычайно сложна. Здесь представлено четыре этимологически не связанных друг с другом служебных слова со значением отрицания (Ыса, ЫЪ, uga, въэ), при этом два из них имеют грамматикализационные «дублеты», т. е. аффиксы, восходящие к этим служебным словам (ср. ЫЪ и -Ъ, uga и -go). Анализ отрицательных конструкций осложняется тем, что в калмыцком языке представлена так называемая «асимметрия полярности»: в такой системе при некоторых формах выразить отрицание напрямую невозможно, а для того, чтобы передать значение, которое соответствовало бы семантике этой формы, но отличалось бы по признаку полярности, необходимо использовать другую морфологическую форму. Несимметричность некоторых фрагментов системы калмыцкого отрицания преимущественно связана с тем, что при отрицании независимых индикативных предложений позицию финитного сказуемого могут занимать сами маркеры отрицания, и поэтому при них затруднено употребление финитных глагольных форм.

Наиболее четко очерченную сферу употребления среди показателей отрицания имеет прохибитивная частица Ыса (№ШМР): при помощи этой частицы выражается отрицание при

формах императивной зоны. Эта частица располагается в препозиции к глагольной форме (не обязательно контактно), при этом сами формы наклонений используются в тех же значениях, что и в соответствующих структурах без отрицания:

(82) bica kUU-n-da kel-tan

NEG.IMP человек-EXT-DAT говорить-IMP.PL

‘Никому (этого) не говорите’ (02_pasport.78).

Прохибитивная частица может употребляться и самостоятельно, без глагольной формы, в значении ‘перестань!’, ‘не делай этого!’.

Другим маркером отрицания является отрицательная связка настоящего времени ЪИэ (NEG.PRS). Эта единица используется прежде всего в качестве финитного сказуемого при отрицании предложений тождества и характеризации. Связка bisa располагается после предиката, выраженного именем, и выражает семантику отрицания и настоящего времени; к ней при необходимости присоединяются показатели согласования с подлежащим, в чем также проявляется ее финитный характер:

(83) tadan nan-da kUrga-n bisa-t

вы я-DAT жених-EXT NEG.PRS-2PL

‘Вы мне не жених’ (16_devushka_i_solnce.19).

Эта же связка используется при отрицании «фрагментов» («fragments»), например, именных групп или обстоятельств в предложениях с эллипсисом:

(84) bi en xoo-ga asxa-n-d-an

я.ШМ этот овца вечер-EXT-DAT-P.REFL

al-xa-v, oda bisa

убивать-PC.FUT-1SG сейчас NEG.PRS

Я зарежу эту овцу вечером, а не сейчас’ (пример получен М. Б. Коношенко).

Полная форма отрицательной связки настоящего времени используется и в некоторых глагольных конструкциях, например, в сочетании с хабитуальным причастием она обозначает отрицание хабитуальных или генерических (вневремнных) утверждений (ср. ‘так не играют’ в (06_odekolon.17)).

Отрицательная связка настоящего времени имеет и грамматикализационный дублет, или стяженную форму, — суффикс -sa. Он входит в состав наиболее частотной формы, при помощи которой может быть выражено отрицание в независимых глагольных клаузах с семантикой настоящего времени. Форма настоящего времени на -na в (невопросительных) отрицательных конструкциях невозможна, здесь используется показатель причастия будущего времени, после которого и появляется суффикс -sa (занимая шестой «слот» в рамках используемой здесь порядковой модели глагольной словоформы). В таких формах финитные показатели согласования занимают седьмой «слот», присоединяясь сразу после связки:

(85) bi tadan-ta baa-j cad-x-sa-v

я.ШМ вы-ASSOC быть-CV.IPFV мочь-PC.FUT-NEG.PRS-1SG

‘Я с Вами жить не могу’ (16_devushka_i_solnce.19).

Интересно, что, помимо этого, сочетание показателя причастия будущего времени и стяженной формы отрицательной связки настоящего времени может использоваться и в неотрицательных контекстах: эта форма может иметь

интерпретацию ‘не только..., (но и)’; такая интерпретация возникает в случае, если за соответствующей клаузой следует утвердительная конструкция (14_xitryj_muzhik.59).

Наиболее распространенным маркером отрицания в калмыцком языке является отрицательная связка uga, также имеющая и стяженную (суффиксальную) форму: -go (NEG.COP). В качестве самостоятельного сказуемого uga появляется, прежде всего, при отрицании экзистенциальных предложений, т. е. выражает значение отсутствия чего-либо: bilet uga (билет NEG.COP) ‘билетов нет’, gem uga (болезнь NEG.COP) ~ ‘нет проблем’35.

Отрицательная связка обладает некоторыми именными свойствами, прежде всего, способностью принимать падежные показатели; например, в (02_pasport.16) употребляется форма инструменталиса отрицательной связки uga-Kar (NEG.COP-INS) в структуре со значением ‘без разрешения коменданта мы...’. В то

35 В разделе 4.1.3 уже обсуждалось употребление этой единицы в сочетании с именами в значении ‘без’.

же время, как и отрицательная связка настоящего времени, отрицательная связка ща (-go) обладает способностью присоединять показатели согласования (87), что характерно, прежде всего, для финитных форм.

Нестяженные формы отрицательной связки используются в составе наиболее распространенных конструкций, выражающих отрицание в финитных клаузах зоны прошедшего времени. Для выражения этих значений используются сочетания причастия прошедшего времени (86) или разделительного деепричастия (87) с отрицательной связкой:

(86) иат гаХ кй-и 1г-.эи ща

я сторона человек-ЕХТ приходить-РС.Р8Т №О.СОР

‘Ко мне никто не приходил’ (08_копШк1;.6).

(87) таСЬи гйй-и-СЬ га. ти кв-кай

мы тот-ЕХТ-БЛТ совсем плохой делать-СУЛЭТ

ща-у1йи

№О.СОР-1РЬ

‘Мы ему совсем не делали зла’ (08_копШк1;.32).

В литературе по калмыцкому языку имеется тенденция описывать отрицательные конструкции, устанавливая попарные соответствия между аспектуально-темпоральными формами в утвердительных и отрицательных конструкциях. При этом часто говорится, что конструкция с причастием прошедшего времени и отрицательной связкой (86) параллельна по своей семантике структурам с формой претерита, а конструкция с разделительным деепричастием и той же связкой (87) — формам отдаленного прошедшего. Наши материалы подтверждают этот взгляд лишь частично: отрицательные конструкции первого типа используются гораздо чаще, чем структуры второго типа, и регулярно встречаются в неактуальных контекстах (08_копШк1;.33, 08_копШк1;.14), что для форм претерита нехарактерно. Таким образом, конструкция с причастием прошедшего времени и отрицательной связкой, по всей видимости, становится универсальным средством отрицания в зоне прошедшего времени, а конструкция с разделительным деепричастием используется лишь в малой части тех контекстов, где в предложениях без отрицания была бы употреблена форма отдаленного прошедшего.

Стяженная36 форма отрицательной связки также используется для симметричного отрицания ряда форм, способных возглавлять независимое предложение: это формы апрехенсива37,

хабитуального причастия (с бытийной связкой или без нее),

эвиденциального прошедшего. Стоит заметить, что эвиденциальное прошедшее — это единственная из четырех индикативных финитных форм калмыцкого языка, которая отрицается симметрично38.

Также конструкция со стяженной формой отрицательной связки является основным, при этом симметричным, средством выражения отрицания в независимых предложениях с семантикой будущего времени:

(88) Ы гитэ ]итэ kв-s-go-v

я.ШМ такой вещь делать-РС.ГОТ-№0.С0Р-180

Я больше такого делать не буду!’ (06_оёеко1оп.19).

Как мы видим, в таких случаях, как и в отрицательных конструкциях с семантикой настоящего времени, используется причастие будущего времени, но присоединяется другой показатель отрицания (при этом сам показатель причастия по морфотактическим причинам выступает в виде алломорфа -$).

Во всех названных случаях отрицательная связка занимает шестой «слот», а показатели согласования, когда они необходимы, появляются в седьмом (88).

Отрицательная связка может использоваться не только в составе финитных сказуемых, но и в некоторых зависимых клаузах. При этом она может как возглавлять сентенциальный актант в виде

36 Закономерности, касающиеся выбора между стяженной и нестяженной формой связки, излагаются здесь в несколько упрощенном виде, в действительности в этом аспекте наблюдается определенная вариативность.

37 Это единственная форма косвенного наклонения, которая не сочетается с прохибитивной частицей. О семантике отрицательных

форм апрехенсива см. [Прохоров, настоящий сборник].

38 г,

В литературе по калмыцкому языку упоминается возможность симметричного отрицания форм настоящего времени и претерита в вопросительных предложениях (при помощи обсуждаемой ниже отрицательной частицы -взэ), однако в наших материалах такие структуры не представлены.

отдельной лексемы, так и присоединяться в стяженной форме к глаголу, возглавляющему сентенциальный актант. В обоих случаях к ней, как и к причастным формам без показателей отрицания, присоединяются показатели падежа и посессивности:

(89) ecka med-na Badma-ga kical-da отец знать-PRS Бадма-ACC урок-DAT od-d-go-Ki-n1

уходить-PC.HAB-NEG.COP-ACC-P.3

‘Отец знает, что Батыр прогуливает уроки’ (пример получен Н. В. Сердобольской).

Наконец, та же связка употребляется и при глаголах, возглавляющих сентенциальные сирконстанты. Наиболее частотной формой, используемой в таких случаях, является форма слитного деепричастия, при этом в качестве показателя деепричастия используется алломорф -l (а не основной алломорф слитного деепричасти------n):

(90) ter mana eeja udan

тот мы.GEN бабка долго

san-l-go-n kodalms-t-an

думать-CV.MOD-NEG.COP-CV.MOD работа-DAT-P.REFL

ir-ck-ad (...)

приходить-COMPL-CV.ANT

‘Тогда эта наша бабушка, не долго думая, пошла на работу...’ (04_svinja.7).

Форма слитного деепричастия с отрицательной связкой индифферентна в таксисном отношении и является основным способом выражения отрицания при глагольном обстоятельстве образа действия или при сопутствующем обстоятельстве, т. е. основным (при этом несимметричным) отрицательным

коррелятом разделительного и соединительного деепричастий. Семантика и структура подобных конструкций обсуждается в [Мищенко, настоящий сборник]39; там же рассматриваются и другие отрицательные деепричастные конструкции.

39 В этой работе обсуждается и природа факультативного показателя -n, появляющегося иногда в таких конструкциях после отрицательной связки, как в (90); в частности, высказываются аргументы в пользу

Наконец еще одним показателем отрицания в калмыцком языке является отрицательная частица ess (NEG). Эта частица всегда находится в контактной препозиции по отношению к отрицаемому элементу. Это единственный показатель отрицания в калмыцком языке, который не может использоваться при вершине финитной клаузы (см., впрочем, сноску 39). При помощи этой частицы выражается (симметричное) отрицание причастий, употребленных в составе относительного оборота, и некоторых деепричастий (79).

6. Прочие части речи и служебные элементы

6.1. Послелоги

Большая часть калмыцких послелогов имеет прозрачную внутреннюю форму, из которой видно их субстантивное или, в редких случаях, глагольное происхождение. Многие послелоги субстантивного происхождения и в современном языке

омонимичны существительным с пространственным значением или их падежным формам. В настоящем сборнике мы старались по возможности глоссировать такие единицы, выбирая самое буквальное значение, иногда даже «этимологическое» (реальное значение послелога можно установить по переводу примеров):

(91) (...) ter zalu (...) bap-n-a xota-n

тот мужчина богач-EXT-GEN деревня-EXT

tal ir-ad (...)

сторона приходить-CV.ANT

‘Тот мужик пришел в село богача...’ (14_xitryj_muzhik.6).

В Таблице 11 на следующей странице приведены основные послелоги, встречающиеся в публикуемых материалах, их обозначение, используемое в глоссах (буквальный/этимологический перевод и, при возможности, внутренняя структура), перевод, соответствующий их употреблению в функции послелога, и обозначения падежей, в которых должна стоять именная группа при послелоге.

принятого авторами настоящего сборника решения считать его вторично появляющимся в глагольной словоформе показателем слитного деепричастия, что и отражено в глоссе примера (90).

Таблица 11. Основные послелоги калмыцкого языка

Послелог Глосса Перевод Управление

arda зад ‘за (чем)’, ‘тому назад’ GEN

ard-asa зад-лвь ‘за’, ‘вслед за’ GEN/NOM

deera поверхность ‘на’ NOM

deer-asa поверхность-лвь ‘с (чего)’, ‘сверху’ NOM

dors низ ‘под (чем)’ NOM/GEN

doraKur низ.БЖ ‘под (что)’ NOM/GEN

dor-asa низ-лвь ‘из-под’ NOM/GEN

dota r внутренность ‘внутри’ NOM/GEN

kUrta l до ‘до’, ‘вплоть до’ NOM

oma n перед ‘перед’, ‘до’ GEN/NOM

oora близость ‘рядом с’ GEN

tal сторона ‘к’, ‘в сторону’, ‘в’ NOM/GEN

tola ради ‘из-за’, ‘ради’ GEN

tursarta в.течение ‘в течение’ GEN

tuska о ‘о’ GEN

tuskar о ‘о’ GEN

xoona после ‘после’ GEN

Как видно по данным, приведенным в Таблице 11, калмыцкие послелоги способны управлять номинативом и генитивом, при этом в ряде случаев наблюдается вариативность в выборе падежа (что не отражается на семантике послеложных групп, по крайней мере очевидным образом).

Здесь, впрочем, следует отметить определенные проблемы, связанные с управлением номинативом. Дело в том, что при некоторых послелогах, управляющих номинативом, личные местоимения единственного числа первого и второго лица встречаются в виде косвенной основы (см. раздел 4.2.1), но без падежных показателей (86). Можно было бы предположить, что при таких послелогах требуется не форма номинатива, а чистая основа вершины аргумента. Против этого, однако, говорит поведение существительных с неустойчивым -п — этот -п всегда сохраняется при употреблении с послелогами (91), что и заставляет все же трактовать соответствующие формы как формы номинатива, отдельно оговаривая случай с личными местоимениями.

Многие послелоги могут быть употреблены в тексте и без зависимой именной группы. В подобных случаях можно говорить

о распространенной в языках мира омонимии наречий и послелогов/предлогов.

Послелоги могут получать посессивные показатели; например, это может происходить (хотя и не обязательно) в только что описанной ситуации — в случае, если объект послелога опущен и восстанавливается по контексту, ср. йаа-п-а х66пэ (война-ЕХТ-ОЕК) ‘после войны’ и хооп-п1 (после-Р.3) ‘после этого’.

Впрочем, более интересная особенность калмыцкой послеложной системы заключается в другом. Дело в том, что калмыцкие послелоги могут маркироваться рефлексивными посессивными показателями в случае, если подлежащее клаузы, в составе которой употребляется послеложная группа, кореферентно с посессором объекта послелога:

(92) Ьвтэ-п1 го1ка-кап гаа1-ск-ай [[6vdэg\

сноха-Р.3 голова-Р.КЕЕЬ снимать-СОМРЕ-СУЛЫТ колено

deer-аn\ tаv-сk-аd (...)

поверхность-Р.КЕЕЬ класть-СОМРЬ-СУ.ЛЫТ Букв.: ‘Сноха сняла свою голову, положила ее на свои колени...’ (15_сЬ]ш119).

В этом примере само слово 6vdзg не могло бы получить показатель рефлексивного посессива, который маркировал бы кореферентность с подлежащим клаузы, хотя бы потому, что необходимая морфологическая форма (форма номинатива рефлексивнопосессивного склонения) в калмыцком языке отсутствует. Если верно предположение, высказанное в разделе 4.1.4, то у этого морфологического факта есть и более общее синтаксическое объяснение (согласно этому предположению, наличие промежуточной границы полной составляющей, в частности, послеложной группы, является препятствием для контроля рефлексивного посессива внутри такой составляющей). В этом смысле структуры, подобные приведенной в (92), представляют собой элегантный выход из такой синтаксической коллизии: рефлексивный

посессивный маркер появляется не на имени, а на иерархически ближайшей к нему синтаксической вершине, доступной для контроля рефлексива со стороны подлежащего клаузы.

Впрочем, можно заметить, что регулярно (по всей видимости, обязательно) описанное явление реализуется в конструкциях

только с двумя послелогами: deerэ ‘на’ и tal ‘к’, ‘в сторону’. Именно для этих двух послелогов фиксируются стяженные варианты, клитизуемые к имени ^г, dзr, dr и ^ I, й соответственно). В этом смысле можно предположить, что эти послелоги дальше других пошли по пути грамматикализации и начинают развивать свойства падежных маркеров, а тогда возможность появления при них рефлексивных посессивных

40

показателей становится вполне естественной .

6.2. Союзы

В целом для калмыцкого языка использование союзных средств для выражения синтаксических связей нехарактерно.

В разделе 4.3 уже были описаны союзы и союзоподобные единицы, обслуживающие сочинение именных групп.

Сочинение клауз и предложений для калмыцкого языка нехарактерно: в качестве функционального аналога соответствующих синтаксических структур используются прежде всего цепочки деепричастных «нарративных» клауз (см. о них выше, а также [Баранова, Сай, настоящий сборник]). Впрочем, в современной разговорной речи калмыков регулярно встречаются заимствованные из русского сочинительные союзы а и но.

Для выражения подчинительных отношений между клаузами также в основном используются нефинитные глагольные формы — причастия и деепричастия. Впрочем, при подчинении клауз используются две единицы, которые можно трактовать как союзы, — это грамматикализовавшиеся деепричастия глагола gi-‘говорить’, соединительное — 8^3Э (говорить-СУ.1РБУ) — и разделительное — gi-каd (говорить-СУЛОТ). Структуры с этим деепричастиями возникли в результате грамматикализации конструкций прямой речи, сейчас они часто используются в контекстах, не предполагающих семантики говорения как такового, как в следующем примере:

40 Впрочем, фонетическая стяженность обсуждаемых послелогов сама по себе не является необходимым условием для способности присоединять рефлексивные посессивные показатели, как видно хотя бы по примеру (92).

(93) ter camaga geedr-Uza gi-ja /

тот ты.АСС потеряться-APPR говорить-CV.IPFV gi-Kdd aa-ja-na

говорить-CV.ANT бояться-PROG-PRS

‘Он боится, как бы ты не потерялся’ (пример получен К. Н. Прохоровым).

Анализ свойств названных союзов и содержащих их поли-предикативных структур можно найти в [Прохоров, настоящий сборник] и [Князев, настоящий сборник]. Союзы gija и giwad могут вводить как сентенциальный сирконстант (например, в составе целевой конструкции), так сентенциальные актанты при некоторых предикатах речемыслительной деятельности. По всей видимости, их появление невозможно в ситуации, когда содержание зависимой клаузы обладает свойством истинности. Зависимые клаузы, вводимые союзами gija и giwad возглавляются финитными формами (что практически невозможно в других полипредикативных конструкциях), при этом как индикативными, так и возглавляемыми формами косвенных наклонений. Степень удаления от грамматикализаци-онного источника — конструкций прямой речи — можно проследить по поведению дейктических элементов (например, личных местоимений): дейктическим центром для их

интерпретации в одних случаях является референт подлежащего главной клаузы (как в конструкциях прямой речи), а в других — субъект речи, говорящий (93). В конструкциях с этими союзами часто наблюдается аккузативное оформление подлежащего зависимой клаузы, как в (93), что также было бы невозможно в конструкциях прямой речи (см. об этом явлении [Сердобольская, настоящий сборник]).

6.3. «Частицы»

В этом разделе будут рассмотрены частицы, которые могут употребляться в составе калмыцких глагольных словоформ, при этом только те из них, которые встречаются в материалах, публикуемых в сборнике.

1) Подтвердительная связка (COP.AFF) может в принципе употребляться в качестве самостоятельного слова (mon), но гораздо чаще реализуется в виде аффикса (-man или -m). Эта

связка чаще всего появляется в составе причастий, занимающих позицию финитного сказуемого. Установить собственно семантический вклад этой частицы в случаях употребления ее при причастии прошедшего времени или при хабитуальном причастии затруднительно, т. к. первое вообще лишь очень редко используется в финитной позиции без этой связки, а ко второму она в основном присоединяется как раз в тех лично-числовых формах, в которых финитное употребление затруднено, т. е. в формах второго и третьего лица, см. (94). Таким образом, в таких употреблениях основная функция подтвердительной связки состоит, по всей видимости, в маркировании финитности.

(94) 1а1ы кй-п sUk-igэ ЬUs-d-аn

мужчина человек-ЕХТ топор-ЛСС пояс-БЛТ-Р.КЕЕЬ savs-ul-ad av-сэ

висеть-СЛШ-СУ.ЛКТ брать-СУ.1РБУ

и-сЬ-т

приходить-РС.НЛВ-СОР.ЛТО

‘Мужики же носят топор, зацепив за пояс’

(12_рго81;оА1] а.21).

Осталось заметить, что в контексте подтвердительной связки показатель причастия прошедшего времени реализуется в виде алломорфа -яэ , а показатель хабитуального причастия теряет (как и при личном согласовании) конечный согласный /g/ и выступает в виде алломорфа , как в (94).

Подтвердительная связка имеет особую семантическую функцию при присоединении к причастию будущего времени. Такие формы могут иметь разные интерпретации, из которых наиболее частотной является призыв к совместному действию. Соответствующие глагольные формы не содержат показателей личного согласования:

(95) enэ zalu-n кояэ-п1

этот мужчина-ОЕК сапоги-Р.3 sat-a-сk-xэ-т

гореть-СЛШ-СОМРЬ-РС.ГОТ-СОР.ЛЕБ

‘Давай сожжем сапоги этого мужика’ (14_х1йу]_шигЫк.38).

2) Подтвердительная частица -хзп (РСЬ.ЛЕР) и эмфатическая частица -I (РСЬ.ЕМРН), по всей видимости, не вступают в собственно грамматическое взаимодействие с теми формами, к которым они присоединяются. Их функции, вероятно, связаны с риторическими задачами говорящего. При этом эмфатическая частица преимущественно присоединяется к финитным личным формам индикатива, ср. кв1-па-1 (говорить-РК8-РСЬ.ЕМРН) ‘говорила же’ (03_8ешуа.44), а подтвердительная частица — к форме императива (т. е. материально к собственно основе), при этом ее присоединение делает возможным появление согласовательных показателей (04_8Уш|а.04).

3) Уступительная частица (РСЬ.СОЖО может употребляться в виде самостоятельного служебного слова (сigэп) или — чаще — аффикса -сэп41. Эта частица может присоединяться к финитным формам (после согласовательных показателей). Глагольные формы с частицей -сэп употребляются в зависимых уступительных оборотах (хотя в принципе для финитных форм употребление в зависимых клаузах, как мы помним, нетипично). Таким образом, значение этой частицы может быть приблизительно передано как ‘хотя’ или ‘даже если’:

(96) сamagэ al-сk-u-сэn tedэn-сэn

ты.ЛСС убить-СОМРЬ-18О-РСЬ.СОКС они-Р.28О

med-s-go Ьаа-яэп ЬИа

знать-РС.ГОТ-№&СОР быть-РС.Р8Т быть.КЕМ

‘Даже если я тебя убью, твои не узнают’ (10_Ви1§ии.6).

4) Адмиративная связка -$э (СОР.ЛБМ) входит в систему маркирования эвиденциальных значений. Употребление этой частицы рассматривается в [Гото, настоящий сборник: 135-136].

5) В наших материалах встречается четыре разных вопросительных частицы: -и, -у, -Ь, ^ (и их регулярные алломорфы). Поскольку распределение этих частиц пока что не вполне понятно, все они глоссировались единообразно ^). Первые три частицы могут использоваться в составе глагольных словоформ. Все они присоединяются в конце словоформы, высту-

41 В разделе 4.2.5 уже рассматривалось употребление этой частицы в составе неопределенных местоимений.

пающей в функции сказуемого, при этом интонационно вопрос маркируется резким повышением основного тона на конечном слоге (вопрос может выражаться и только интонационными средствами). Предварительно можно предположить, что показатель -Ь используется при частном вопросе (02_ра8рог1;.80), а показатели -и и 4] — при общем (06_оёеко1оп.17, 02_ра8рог1;.59)42. Наконец, показатель - появляется на сказуемых, выраженных именными группами (02_ра8рог1;.67, 08_копШк1;.24).

7. Порядок слов

Калмыцкий язык, как и все алтайские языки, демонстрирует явное преобладание левого ветвления и тенденцию к конечному положению вершины в большинстве типов синтаксических конструкций. В частности, в составе именной группы определения (включая генитивные) предшествуют определяемому, в аналитических глагольных конструкциях вершинные словоформы следуют за зависимыми, имеются послелоги, но не предлоги. Зависимые клаузы в большинстве случаев предшествуют главным, впрочем, исключения из этой закономерности иногда встречаются (см., например, (89)), особенно часто — в речи молодых носителей, что говорит о вероятном влиянии русского языка.

Наконец, на уровне клаузы преобладающей моделью расположения является следующая: подлежащее — дополнения — сказуемое (БОУ). Косвенные дополнения обычно предшествуют прямому. Расположение обстоятельств демонстрирует значительную свободу, хотя в подавляющем большинстве случаев они предшествуют сказуемому. Сравнительно жестко из отмеченных закономерностей порядка слов на уровне клаузы соблюдается лишь тенденция к конечному положению глагола (впрочем, в устных текстах и эта тенденция иногда нарушается, см. подробнее [Баранова, Сай, настоящий сборник]). Следует также иметь в виду, что в калмыцком дискурсе очень распространено явление опущения (эллипсиса) актантов, особенно топикальных подлежащих, поэтому описанные закономерности построения клауз в естественных текстах далеко не всегда реализуются в полном виде.

42 В [Санжеев 1983: 291\ указывается, что показатель -и может появляться только при индикативных финитных формах глагола.

Литература

Баранова В. В. Сложные глаголы в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Баранова В. В., Сай С. С. Комментарий к корпусу текстов. Настоящий сборник.

Выдрина А. В. 2006. Неясный гласный в калмыцком языке. Экспедиционный отчет (рукопись). Доступен на веб-странице калмыцкого семинара (www.iИng.spb.m/ka1myk/SashaVydrina).

Выдрина А. В. Употребление показателей пассива в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Гото К. В. Система финитных форм прошедшего времени в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Калашникова К. В. 2007. Некоторые вопросы видо-временной системы калмыцкого языка. Экспедиционный отчет (рукопись). Доступен на веб-странице калмыцкого семинара (www.i1ing.spb.ru/ka1шyk/Kseni aKa1ashnikova).

Князев М. Ю. Сентенциальные дополнения в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Коношенко М. Б. Дифференцированное маркирование объекта в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Крапивина К. А. Причастие в роли сказуемого относительного оборота в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Мищенко Д. Ф. Деепричастия с показателями -$э и -ad в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Овсянникова М. А. Акциональные классы глаголов калмыцкого языка. Настоящий сборник.

Оскольская С. А. 2007. Категория числа в калмыцком языке.

Экспедиционный отчет (рукопись). Доступен на веб-странице калмыцкого семинара (www.i1ing.spb.ru/ka1шyk/SofiaOsko1skaja).

Оскольская С. А. О глагольных показателях множественности участников в калмыцком языке. Настоящий сборник.

От составителей. Настоящий сборник.

Очиров У. У. 1964. Грамматика калмыцкого языка. Синтаксис. Элиста: Калмгосиздат.

Перкова Н. В. 2006. Падеж в калмыцком языке. Соединительный и совместный падежи («комитативная группа»). Экспедиционный отчет. Доступен на веб-странице калмыцкого семинара (www.i1ing.spb.ru/ka1шyk/NatashaPerkova).

Перкова Н. В. Номинализации в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Прохоров К. Н. Калмыцкие формы косвенных наклонений: семантика, морфология, синтаксис. Настоящий сборник.

Пюрбеев Г. Ц. 1997. Калмыцкий язык // Алпатов В. М. и др. (ред.). Языки мира. Монгольские языки. Тунугусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик. С. 73-87.

Пюрбеев Г. Ц. 2001. Калмыцкий язык // Виноградов В. А. и др. (ред.). Языки Российской Федерации и соседних государств. Энциклопедия в 3-х томах. Том II. М.: Индрик. С. 29-40.

Сай С. С. 2006. Калмыцкие цели. Экспедиционный отчет (рукопись). Доступен на веб-странице калмыцкого семинара (http ://www.iling.spb.ru/kalmyk/SergeySay).

Сай С. С. Аргументная структура калмыцких каузативных конструкций.

Настоящий сборник.

Санжеев Г. Д. (ред.). 1983. Грамматика калмыцкого языка. Фонетика и морфология. Элиста: Калмыцкое книжное издательство. Сердобольская Н. В. Аккузатив субъекта в зависимой предикации: за и против подъема аргумента в калмыцком языке. Настоящий сборник. Холодилова М. А. Конструкция с периферийным обладаемым в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Biasing U. 2003. Kalmuck // Janhunen J. (ed.). The Mongolic languages.

London: Routledge. P. 229-248.

Creissels D. 2008. Remarks on so-called conjunct/disjunct sуstems. Paper presented at the «Syntax of the wolrld’s languages, III» conference, Berlin, 25-28 September, 2008. Доуступен для скачивания: www.deniscreissels.fr/public/Creissels-conj.disj.pdf.

Stassen, L. 2000. And-languages and with-languages // Linguistic Typology, Vol. 4, No. 1. P. 1-54.