CC BY
61
УДК 821.161.1.09"20"
Тюленева Елена Михайловна
доктор филологических наук, профессор Ивановский государственный университет talen@rambler.ru
К ВОПРОСУ О ВНУТРЕННИХ ПРОЦЕССАХ В АВТОРСКОМ СВЕРХТЕКСТЕ САШИ СОКОЛОВА. СТАТЬЯ 1: ТРАНСФОРМАЦИЯ МОТИВА
В статье рассматривается характер внутренних движений в текстовом корпусе Саши Соколова на примере трансформации мотива внезапного (по)явления и связанного с ним вопрошания. Обнаруженный на аллюзивномуровне в «Газибо», одном из последних произведений автора, он имеет корни в первом романе. В ходе исследования проясняется связь между ранним и поздним текстами, а также характер использования и развития мотива в «Школе для дураков». Исследуемый мотив организуется повторяющимися на протяжении всего текста словоформами «Те Кто» / «те, кто» и «пришли» / «пришли и спросили», их существование в романе образует один из внутренних сюжетов «Школы». В основе этого сюжета - деконструкция формулы «Те Кто пришли» и имплицитно транслируемой ею семантики насилия/страха. Деконструкция формулы позволяет сдвинуть акцент с цели прихода/вопроша-ния на сам факт (по)явления с его потенциальными возможностями начала и обнаружения порога, зияния, пустоты, которые нуждаются в заполнении. Приход/явление превращается в выход/процесс, внутрисюжетное движение героев порождает новый открытый текст. Значимость разработки мотива вопрошания состоит в использовании во всех следующих произведениях Саши Соколова многообразных вариантов диалогической формы, обнаженной в виде разнообразных приемов.
Ключевые слова: современная русская литература, Саша Соколов, «Школа для дураков», «Газибо», текстовый корпус, трансформация мотива, диалоговая структура текста.
Очевидно, что рассмотрение любого более позднего текста автора, а в особенности автора, имеющего некий корпус текстов, запускает сверхтекстовые механизмы, и процесс восприятия сопряжен с неминуемым считыванием типично авторских кодов. Так, начальная конструкция «Газибо», провоцирующая дальнейшую диалоговую структуру текста: А что там,
поскольку, что ли, осведомились, спросили то есть по поводу, где-либо повстречав... [1, с. 61] представляется вполне соколовской и с точки зрения характерной тавтологичности, списочности, ассоциативности сцеплений, и в плане потенциальной несобытийности, разрушения наррации и т. д. Однако есть и более точное ощущение ал-люзивного узнавания и даже обнаружения почти автоцитаты из первого романа автора: «Там-там, здесь живет Начальник такой-то? Здесь. Открывайте, пришли, чтобы спросить и получить правдивый ответ. Кто? Те Кто Пришли» [2, с. 40]. При этом ряд моментов в «Газибо» делает ситуацию не простым совпадением, а, возможно, сознательным авторским жестом: акцентирована сильная позиция фрагмента - начало текста; используется общая для обоих текстов неопределенно-личная форма предиката; настойчиво повторяется как вопросная форма: «что там», «осведомились», «спросили», так сами ключевые слова: спросили, повстречав. Таким образом, не без основания можно утверждать, что фраза, не просто открывающая новый текст, но и фактически определяющая его архитектонику, имеет корни в первом романе Саши Соколова «Школа для дураков» с его специфическим
мотивом внезапного (по)явления и связанного с ним вопрошания: пришли, чтобы спросить и получить правдивый ответ. Думается, будет небезынтересным выяснить как актуальность обозначенного мотива в романе, так и причины его появления в «Газибо».
Итак, организуется мотив повторяющимися на протяжении всего текста словоформами «Те Кто»/«те, кто» и «пришли»/«пришли и спросили», их мерцание в романе образует один из многочисленных внутренних сюжетов «Школы». В схематичном виде этот мини-сюжет выглядит следующим образом:
«Открывайте, пришли Те Кто Пришли, чтобы спросить и получить правдивый ответ (пришли какие-то люди в заснеженных пальто, и академика куда-то надолго увели) - мы пришли на третье занятие (ну вот мы и пришли опять; «Бояре, а мы к вам пришли») - пришли какие-то люди. Они спросили у птицы (пришли люди и обещали дать мне нужного материала, если я помогу им распять одного плотника) - мне мучительно больно расстаться с вами, с Теми Кто Пришли и уйдут, унеся с собою великое право судить, не будучи судимыми - Мы - Те Кто Пришли. Жадные до знаний, смелые правдолюбцы, наследники Савла».
Как видим, в его основе - деконструкция формулы «Те Кто пришли» и имплицитно транслируемой ею семантики насилия/страха. Первое явление пришедших обозначается характерной атрибутикой насилия (внезапным ночным стуком, поспешным облачением разбуженного в пижаму, растерянностью и робостью движений) и требованием правды («получить правдивый ответ»). Причем незащищенным от появления Тех Кто Пришел оказывается не только дом/дача (город/пригород), но и место работы («Говорит Начальник Такой-то: Ни-
© Тюленева Е.М., 2017
Вестник КГУ ^ № 3. 2017
145
колаев, пришли Те Кто Пришли») - последовательно охвачены все топосы существования человека. Внешне страх реципиента обусловлен как будто только генетической или культурологической памятью о ночном стуке в дверь, и приводимые всякий раз многочисленные подробности «прихода/ явления» настойчиво безопасны, неумышленны и даже наивны: стучат ночью, потому что ночью «все звуки слышнее»; не забывают заметить, что «пижама ... очень к лицу»; основной вопрос, за которым пришли, нарочито незначителен - «хотели бы знать про пижаму, шили или покупали, а если да, то где и почем» [2, с. 40]; на работу к Николаеву пришли, чтобы «послушать стихи или прозу японских классиков», и, не насытившись парой текстов, «хотели бы еще» [2, с. 43]. Абсурдизация ситуаций, их одомашнивание, опрощение либо, напротив, окультуривание должны создавать эффект защищенности или безобидной комичности. Однако не создают. Соколов настойчиво сохраняет нестабильность восприятия: конкретизирует все особенно слышные ночью звуки - ими оказываются «крик младенца, стон умирающего, полет Найтингейла, кашель трамвайного констриктора» [2, с. 40]; бесконечно повторяет испуганно-растерянное «шили или покупали, шили или покупали, шили или покупали» [2, с. 40], что в устах «очень крупного прокурора-отца», застывшего в дверном проеме, однозначно восстанавливает репрессивные контексты; от чтения японских классиков возвращает пришедших к судьбе «некоторых контейнеров», за пропажу которых отвечает Николаев. Более того, пафос репрессивности по отношению к прокурору-отцу или ведьме-учительнице приветствуется с романтической гиперболизацией. И дублируется неразличением «Тех Кто» и «тех, кто»: негодяи те, кто пишет газеты, которые в свою очередь читает отец; «те, кто так долго мучил нас в наших идиотских спецшколах» [2, с. 89]; «те, кто дежурил в почтенном карауле» [2, с. 167; разрядка Саши Соколова. - Е. Т.]. Троекратно используемое в тексте, это неразличение закрепляет метаморфозу: это люди одной породы (одной системы), первые приходят не за вторыми, а, по сути, за собой. Потому так много иронии, гротеска и даже прямого негатива в описании жестов, поступков и речей отца или школьных учителей. И в противовес - абсолютная серьезность при введении истории академика Акатова: «Но ему, академику Акатову, мало кто верил, и однажды к нему в дом пришли какие-то люди в заснеженных пальто, и академика куда-то надолго увели, и где-то там, неизвестно где, били по лицу и в живот, чтобы Акатов никогда больше не смел утверждать всю эту чепуху» [2, с. 58].
Итак, на первой стадии формула «Те Кто пришли» представлена семантическим набором насилия: агрессия, страх, подавление, подчинение. Однако нестабильность в ее восприятии и интер-
претации становится основанием для дальнейших трансформаций. И первым шагом в развитии исследуемого нами сюжета «прихода» становится подмена действующего лица: Те Кто пришли - Мы пришли. Подмена такая вполне естественна в контексте «Школы», где герой именуется Учеником Таким-то, и, будучи нарратором, позиционирует себя через множественное Мы. На формальном уровне переход совершается очень легко: Те Кто - Такие-то, Мы - Такие-то, соответственно, Те Кто - Мы. Именно эта легкость подмены, некий несущественный, ни к чему не обязывающий сдвиг обычно становятся у Саши Соколова источником последующего рассеивания вариаций. И чем незначительнее и случайнее это смещение, тем больше удовольствия оно приносит автору, тем большее количество серий приобретает образ или возникшая линия, словно тиражируя сам факт сдвига и демонстрируя именно легкость перехода.
Ожидаемо линия «Мы пришли» дальше активно развивается в романе, имея 3 самостоятельных варианта, причем в инвариантной форме конструкция «мы пришли» встречается в романе именно 3 раза, каждый раз образуя новую версию. Рассмотрим их в порядке появления в тексте и, соответственно, в ходе их трансформации:
1) констатация неделимого существования и, соответственно, общих действий двуединого героя (распространенная в тексте форма, типа: мы придумали сами, мы кричали в бочки, мы мчались на велосипеде): «Когда мы пришли на третье занятие, он [репетитор] оставил нас одних в квартире, а сам побежал в магазин за пивом» [2, с. 96]. После предыдущих контекстуальных и интертекстуальных импликаций насилия здесь очевидная актуализация свободы и даже анархии. Подмена несущего ужас символического «Те Кто» иррациональным двуединым «мы» (герой условно безумен, его сознание расщеплено) переводит ситуацию в пограничное состояние недооформленности, неструктурированности, бес-порядка и движения. Приход героя как будто прерывает затянувшийся период статичности (мира без его присутствия) и запускает бесконечную череду движений: репетитор побежал, оставив варианты дальнейших действий ученика: «считайте, что вы дома, займитесь хоть рисованием, покормите гуппи. посмотрите и Рыбкина, он на полке, это. разборник задач. исключительно любопытно, едет велосипедист, представляете? добирается из пункта в пункт, интереснейшая ситуация.» [2, с. 96]. Как видим, охватившее текст движение распространяется даже на его самостоятельные интекстовые, внутренние, уровни: запускается велосипедист из задачника. Семантический сдвиг, таким образом, сопровождается смещением концептуальным (насилие вытесняется освобождением/высвобождением) и внутритекстовым, порождающим;
146
Вестник КГУ ^ № 3. 2017
2) органичное использование личной множественной формы для обозначения совместного действия с другим лицом: «Ну вот, - говорит мама своей матери, - ну вот мы и пришли опять, здравствуй, дорогая, видишь, у нас снова зима, не холодно ли тебе, может быть, не нужно было убирать снег, было бы теплее, слышишь, идет поезд, сегодня воскресенье, мама, в церкви много народу, у нас дома - тут по щекам моей мамы скользят первые слезы - у нас дома все хорошо, с мужем (мама называет имя отца моего) не ссоримся, все здоровы, сын наш (мама называет мое имя) учится в таком-то классе, с учебой у него лучше» [2, с. 100]. При этом «мы» вовсе не выступает маркером единения и даже объединения: весь сопутствующий контекст свидетельствует о формальности, неискренности, внешней условности, а порой и откровенной неправде. Формальное соблюдение правил и церемониальных форм десакрализует ритуал прихода и лишает его как символичности, так и ми-стериальности. Опустошается как сам приходящий субъект, так и цель прихода. Таким естественным образом этот второй вариант развития линии «мы пришли» заходит в процессе деконструкции с другой стороны, лишая формулу «Те Кто Пришли» концептуальной привязки и даже шире - привычной семантизации вообще;
3) интертекстуальное совпадение с нужной фразой: «.пятьдесят идиотов готовились к новым концертам. Теперь они репетировали плясовую балладу "Бояре, а мы к вам пришли": пели и кричали, топали и свистели, ржали и хрюкали. Бояре, она дурочка у нас, молодые, она дурочка у нас, -пели одни. Бояре, а мы выучим ее, молодые, а мы выучим ее, - обещали другие» [2, с. 139]. Третий, и последний по хронологии, вариант предлагает остранение ключевой фразы, выведение ее как из плоскости символического, так и из разряда личного. В качестве остраняющего механизма здесь подключается формат игры, автоматически создающий параллельный, или внереальный, уровень как собственно текстовых событий, так и самой наррации. Важен и выбор типа игры, в которой после бинарных предложений выучить плеточкой или пряничком наступает кульминационный момент потенциального разрывания - неразрывания цепи и освобождения - неосвобождения игрока (невесты). Игра, которая обозначает момент выхода, предоставляет для него возможности, но не обещает его, вводит новый акцент в разработку линии «мы пришли» - процессуальный. Не забудем и кольцевой характер композиции игры подобного типа: всякий разорвавший цепь тут же возвращается в свою команду с добычей (женихом), а не-разорвавший - остается в новой (замужем), и в том и другом случае лишается своего статуса-имени, поскольку игра начинается сначала, и невестой избирается новый игрок. Бесконечность такого рода
подмен переводит ракурс внимания с имени пришедшего («тех, кто пришли») и их функции/роли на процесс, процедуру и длительность действия/ игры. И более того - на незавершаемость, перманентность этого действия.
Таким образом, замена в ключевой фразе раскрепощает ведущий мотив за счет рассеивания контекста, деформации или нейтрализации оппозиций, переноса из области символического в сферу личного, переакцентировки с цели прихода на само явление пришедших и далее - событие прихода со всей его многокомпонентностью, развет-вленностью и постоянной недооформленностью. А также развивает сюжет, предоставляя герою возможность движения - освобождения - метаморфозы, а герою-нарратору - перерождения, творческой самоорганизации.
Неслучайно поэтому следующий этап трансформаций формулы будет связан с подключением максимально остраненного и максимально эпического контекста, выводящего на интертекстуальный уровень. Учитель Павел Норвегов, уже превращенный мифологическим сознанием ученика в Савла, рассказывает историю о плотнике в пустыне: «И пришли какие-то люди. Они спросили у птицы: как называется то, на чем ты сидишь? Плотник отвечал: это крест. Они сказали: с нами тут есть один человек, которого мы хотели бы казнить, нельзя ли распять его на твоем кресте, мы немало заплатим. <.> Я жил в пустыне и был плотником, - с трудом говорил распятый, - у меня была небольшая зебра, но почти не было досок и гвоздей. Пришли люди и обещали дать мне нужного материала, если я помогу им распять одного плотника. Сначала я отказывался, но потом согласился, ибо они предложили мне целую горсть пшеничных зерен. Зачем же тебе зерна, - удивился плотник, стоявший на бархане, - разве ты тоже умеешь обращаться в птицу?» [2, с. 146-147]. Череда подмен, метаморфоз и метонимических замещений внутри этой притчи Савла дублируются самой историей учителя Павла Норвегова - Савла - Ветрогона -Насылающего ветер. В этом случае возвращение семантики насилия нейтрализуется семантикой воскрешения/бессмертия, транслируемой Норве-говым. Отсюда многочисленные знаки отсутствия, сопровождающие его несуществование: от лейт-мотивного отсутствия обуви до факта смерти к моменту начала повествования. Не удивительно, что он не тот, кто пришел. Переакцентировка ракурсов уже произошла: важно не лицо приходящего (у него нет ни лица, ни имени), не цель прихода, важен момент прихода. Или - еще один сдвиг -момент встречи. Норвегов - наставник, а соответственно - не он приходит, а к нему приходят. В том числе уходя от обыденности, реальности, правил. К нему постоянно стремится Ученик, мчась на велосипеде, переплывая реку на лодке, даже если эта
река Лета. Так, с введением Учителя к основному мотиву прихода/явления добавляется компонент встречи. Но одновременно и невстречи, поскольку учитель давно умер. А формула «мы пришли» отражается в безответном «вы не пришли»: «Потом вы спросили: а вы, друзья мои, почему не на занятиях, прогуливаете? Да нет, Савл Петрович, мы за вами приехали. Что-нибудь случилось в школе? Да нет, ничего, вернее, вот что, получилось так, что вы сегодня не пришли на экзамен, горные системы, реки и другое - география» [2, с. 165]. На этом нескончаемом отражении встречи - невстречи наш мини-сюжет делает поворот к кульминации. Непроявленность и, соответственно, непоявление и/ или исчезновение Павла демонстрирует, напротив, подлинное, абсолютное присутствие. Как переправа через Лету, невстреча с Норвеговым, но достижение Учителя знаменует выход ученика за пределы. И здесь окончательно исчезает компонент насилия, его место занимает эффект самого переживания и проживания прибытия. Показательно, что исчезающая в этой ситуации цель прихода перекрывается более значимым фактом постоянства/ неизменности, а в общем смысле - безопасности: «Я хочу сказать, что Савл Петрович по-прежнему сидит на подоконнике спиной к окну» [2, с. 158].
Безопасность рождает уверенность, перспективы, жизнь. Поэтому происходит очередная метаморфоза, которую фиксирует не кто иной, как Норвегов. Именно учитель впервые дает Ученику/ Ученикам это имя: «Но мне мучительно больно, друзья, расстаться с вами, девочками и мальчиками грандиозной эпохи инженерно-литературных потуг, с вами, будущими и минувшими, с Теми Кто Пришли и уйдут, унеся с собою великое право судить, не будучи судимыми» [2, с. 149]. Обыгрывая попутно идиоматические конструкты «мучительно больно» и «не судите, да не судимы будете», Соколов поддерживает главную характеристику и функциональность Павла/Савла в романе - существование на пороге (времен, истин, ответов). Достигая этого порога, Ученик получает своеобразное крещение - освобождение от прежнего существования) и новое имя: превращается в Тех Кто Пришли. Факт осознания этой ситуации сопровождается пространной рефлексией, в которой сплетаются все знаковые для ученика образы и имена. И совершенно естественно в новом контексте соединяются два наиболее значительных, по-своему организующих его мир: Лета и Вета. В финальном витке они достигают абсолютного тождества: «Я хочу сказать, что когда-то мы уже были знакомы на этой земле, ты, наверное, помнишь. Ибо река называется. И вот мы снова пришли, вернулись, чтобы опять встретиться. Мы - Те Кто Пришли. Теперь знаешь. Ее зовут Вета. Та» [2, с. 152].
И в космогоническом азарте ученик принимает на себя то символическое предназначение, кото-
рое имплицитно присутствует в формуле «Те Кто Пришли»: «И куда бы мы ни пришли, о нас говорили: смотрите, вот они - Те Кто Пришли. Жадные до знаний, смелые правдолюбцы, наследники Сав-ла, его принципов и высказываний, мы гордились друг другом» [2, с. 181]. Таким образом, последовательно развиваясь, трансформируясь и разветвляясь на составляющие (подмена, нейтрализация, ирония, абсурдизация, но вместе с тем символизация и поэтизация), формула оборачивается другой стороной оппозиции: насилие, страх сменяется творчеством, свободой. Однако продолжающееся использование клишированных формул порождает ироническое травестирование и этого нового, условно позитивного этапа. Смерть неразрывно сливается с жизнью, насилие с преобразованием, страх с возрождением... Достигнута основная цель этой мини-истории: деконструкция формулы позволила сдвинуть акцент на сам факт прихода, явления, появления с его потенциальными возможностями начала и обнаружения порога, зияния, пустоты, которые нуждаются в заполнении сразу по факту своего обнаружения.
И здесь вновь актуализируется момент вопрошания. Вспомним: сюжет начинался с формулы «пришли и спросили», последняя часть которой вследствие трансформаций претерпела усечение. Однако отнюдь не исчезла из структуры текста, поскольку именно это последнее рассуждение ученика о своем предназначении прерывает автор, возобновляя их бесконечный диалог и метонимически выводя его за пределы - в жизнь: «Весело болтая и пересчитывая карманную мелочь, хлопая друг друга по плечу и насвистывая дурацкие песенки, мы выходим на тысяченогую улицу и чудесным образом превращаемся в прохожих» [2, с. 183]. И сюжет обретает свой эпилог: приход/явление превращается в выход/процесс, пришедшие становятся прохожими, текст сливается с жизнью, вопрошание с болтовней, поход за бумагой, в который отправились автор с героем, - новым открытым текстом.
Этот новый текст во всех следующих произведениях Саши Соколова будет использовать многообразные варианты диалогической формы, выдвигаемой на передний план и обнажающейся в виде разнообразных приемов: обращение к Другому, разговор с читателем, нарративное интервью, работа со списками, демонстрация дискурсивной практики письма и т. д. И только в «Газибо» отзовется этой легко считываемой автоцитатой: А что там,
поскольку, что ли, осведомились, спросили то есть по поводу, где-либо повстречав. [1, с. 61]
Думается, этот отсыл Соколова к своему первому роману, а также пара других совпадений, которые он любит разбрасывать по своим текстам (например, зибра, вводимая как звукоподражание
148
Вестник КГУ Ji № 3. 2017
к заглавному образу газибо, вызывает не менее интригующий образ зебры, на которой вместо осла «изъездил всю пустыню» плотник в «Школе»), не случайны. Даже формально «Газибо» начинается там, где заканчивается «Школа», - это стадия встречи прохожих. И та конструктивная активность, которую в новом тексте получает рассмотренный мотив, обусловлена именно историей его трансформаций в «Школе»: теперь он из факуль-
тативного мини-сюжета превращается в принцип организации художественного пространства.
Библиографический список
1. Соколов Саша. Газибо // Соколов Саша. Триптих. - М.: ОГИ, 2011. - 286 с.
2. Соколов Саша. Школа для дураков. Между собакой и волком. - М.: Огонек-вариант, 1990. -382 с.
