CC BY
29
© 2007г. А.С. Саяпина (Кудрявцева)
К ВОПРОСУ О ТРАДИЦИЯХ Ф.И. ТЮТЧЕВА У Н.С. ГУМИЛЁВА
Вопрос о традициях Тютчева в творчестве поэтов-акмеистов и, в том числе, Гумилева как их главного теоретика правомерен. При всей многозначительности высказываний Г. Струве и М. Бас-кера о том, что «визионерство» Гумилёва сродни тютчевской поэзии «тайновидения и тайнослуша-ния» [1, с. 12], проблема далека от разрешения.
Обратившись к ней, Ю. Зобнин исследовал роль традиций Тютчева в становлении натурфилософии поэта-акмеиста. Традиция Тютчева понята им как одна из основополагающих и как повлиявшая, в частности, на концепцию природы и человека у Гумилёва. По наблюдениям исследователя, в стихотворении Гумилёва «Естество» образ покрова природы восходит к тютчевскому «покрову златотканому» в стихотворении «День и ночь».
Особое внимание Зобнин уделил признаваемому им несомненным сходству христианского мироощущения поэтов [2, с. 221].
Возможны уточнения представлений о роли тютчевской традиции у Гумилёва как основоположника и теоретика акмеизма. Актуальна прежде всего проблема поэтического слова, поскольку акмеисты ощущали себя приемниками Тютчева в переосмыслении роли такого слова. Понимание этой его особой роли позволит расширить круг мотив-ных и образных соотнесений творчества Тютчева и Гумилёва.
Как ранее немецкие романтики и наследовавший им В.А. Жуковский, акмеисты вернулись к вопросу о возможностях слова, которое у них должно было быть способным передать богатство духовного мира личности. По их мнению, символисты исказили главную функцию слова - номинативную, и слово-символ есть намёк на высшую реальность, а отношения между формой и содержанием в нем нарушены, слова потеряли «самоценность» и стали «зыбкими» [3, с. 17, 18].
Осознавая, что необходимо возвратить слову чувственно-смысловую наполненность, Гумилёв писал: «Акмеизм..., в сущности, и есть мифотворчество. Потому что, что же, если не мифы будет создавать поэт., принимающий слово во всём его объёме, и в музыкальном, и в живописном, и в идейном, требующий, чтобы каждое создание было микрокосмом» [3, с. 117].
Над вопросом о возможностях слова размышлял и Тютчев. Его лирику принято считать поэзией затруднённой семантики [4]. Поэтическое слово Тютчева особо содержательно и способно создать живописно-выразительную картину.
Приведём пример почти осязаемой образности у Тютчева:
Сентябрь холодный бушевал, С деревьев ржавый лист валился, День потухающий дымился, Сходила ночь,
Туман вставал [5, т. 1, с. 190].
Такой же драматизирующей мир тяжестью наделены реалии природы у Гумилёва, образы кото -рого столь же отчетливы:
Как этот ветер грузен, не крылат! С надтреснутою дыней схож закат, И хочется подталкивать слегка Катящиеся вяло облака [6, т. 3, с. 46].
Для акмеистов, как и для Тютчева, важно слово звучащее, сохраняющее в этом звучании свою содержательность. Уже в ранней лирике Гумилёва возникает мотив «звучащего слова». Поэт противопоставляет его не озвученному знанию, хранящемуся в книгах, которые не читают [6, т. 1, с. 267, 273].
У Тютчева таким языком, звучащим и выражающим душу, наделена природа:
Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик -В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык.
Но есть и те, кто не слышит языка природы:
Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили
И ночь в звездах нема была!
И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза! [5, т. 1, с. 81].
Как и герой Тютчева, лирический герой Гумилева, способен услышать глас природы:
За то, что я теперь спокойный И умерла моя свобода, О самой светлой, самой стройной Со мной беседует природа [6, т. 3, с. 105].
Вследствие того, что оба поэта слышали язык природы, они были причастны «мировому ритму». Лирический герой Тютчева наделён «особым» слухом, умеет «вопрошать» природу, видеть за внешним внутреннее. Лирический герой Гумилёва - поэт, способный «расковывать косный сон стихий» [6, т. 3, с. 46]. В 1916 г. Гумилёв писал, что природа только кажется простой, на самом деле «трава, листья, снег - это только одежды, за которыми природа скрывает себя от нас» [7, с. 133]. Немного ранее, в 1914 г., в рецензии на книгу П. Радимова «Земная риза» поэт объясняет наличие в своей натурфило-
софской лирике тютчевских образов: «Язык природы действительно мудр, но совсем не прост, по крайней мере для человеческого чувства, и наше ощущение от мира никак не может уложиться в понятие красоты, чтобы синтезировать таким образом, нужны слова тютчевские, громоподобные, синей молнией пронзающие душу...» [3, с. 141]. Гумилёв хорошо знал лирику поэта XIX столетия, ценил его творчество и ставил в один ряд с Пушкиным, Баратынским, Лермонтовым. В критических работах Гумилёва нередко встречается имя Тютчева и цитаты из его произведений, поэт называл Тютчева мастером стиха, поэтом-философом [3, с. 41, 72, 109]. Отметим, что эти определения применимы и к самому Гумилёву.
Поэт находился в диалоге с Тютчевым. В стихотворении Гумилёва «Естество» возникает образ «говорящих» сфинксов, и это было конкретизацией известного тютчевского образа. У Гумилева не «сфинкс», которому у Тютчева уподоблена природа, но «сфинксы», показанные, однако, традиционно как природно-загадочные существа, которые выступают в роли хранителей тайных знаний о природе и мире. Свою мудрость они открывают поэтам:
Поэт, лишь ты единый в силе Постичь ужасный тот язык, Которым сфинксы говорили В кругу драконовых владык [6, т. 4, с. 63].
Так же традиционен, но и индивидуален образ покрова, общий, как заметил Зобнин, для стихотворения «День и ночь» Тютчева и «Естество» Гумилёва. Если у поэта XIX в. день назван «блистательным покровом», то у Гумилёва дан образ не наброшенного и скрывающего нечто, но снятого покрова. Так видоизменён вполне, впрочем, узнаваемый тютчевский образ. «Мир таинственный духов, / Над этой бездной безымянной» у Тютчева, сменился «древним лесом», «седыми водами», которые не скрывают пугающего, они «не кроют фавнов и наяд», потому, что их, возможно, и не было: Я не печалюсь, что с природы Покров, её скрывавший, снят, Что древний лес, седые воды Не кроют фавнов и наяд [6, т. 4, с. 63].
Пугающая тютчевского героя «бездна безымянная» не страшна герою Гумилёва, для него преоб-раженье представшего мира без покрова - это обещание будущей вечной жизни. Он воспринимает природу как гармоничную и ему внятно, что:
В этих медленных, инертных Преображеньях естества -Залог бессмертия для смертных, Первоначальные слова [6, т. 4, с. 63].
В сравнении с тютчевским образом диалога «творящей силы естества», где также произносится «заветное слово», в стихотворении поэта-акмеиста библейский мотив усилен, он более отчётлив. Но
услышан он также в стихах Тютчева, объясняющих использование Гумилевым образа «естество»:
Так связан, съединён от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества.
Скажи заветное он слово -
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его [5, т. 1, с. 102].
Гумилёв тоже понимает природу как «преображающееся» естество и в этом преображении ему слышны слова Творца, произнесённые при создании мира, и жизнь с Богом - «залог бессмертия для смертных».
Мы видим, что поэт-акмеист, опираясь на традицию Тютчева, привлекает важную для поэта XIX в. образность и актуализирует библейскую символику. У Тютчева - «покров наброшен высокой волею богов», у Гумилёва - «покров снят», за ним нет мифологических существ, а слышны слова Творца:
Стань ныне вещью. Богом бывши, И слово вещи возгласи, Чтоб шар земной, тебя родивший Вдруг дрогнул на своей оси [6, т. 4, с. 63].
Природный мир, окружающий человека, в стихах Гумилёва так же драматичен, как у Тютчева, но и более гармоничен. В этом поэт ХХ века следует романтической традиции как таковой, она для него, конечно, не сводится к влиянию одного Тютчева. Мир земной для Гумилёва - «предверье Рая», в нём человек испытывается страданиями, драмой любви. Лирический герой поэта всегда помнит о лучезарной юдоли:
Ведь есть же мир лучезарней, Что не доступен обидам Краснощёких афинских парней, Хохотавших над Еврипидом [6, т. 2, с. 158].
Гумилёв изживает романтическую тоску, странствуя, преодолевая времена и пространства:
. Смертный видит отсвет рая,
Только неустанно открывая. [6, т. 2, с.
25].
Поскольку следование классикам явилось основой творчества акмеистов, традиции Тютчева оказались особенно важны для Гумилева. Поэтов сближало их отношение к звучащему слову и прочувствование ими стихии природы и единства человека и мира, Гумилев творчески воспринял наследие Тютчева и, в согласии со своими эстетическими принципами, переосмыслил его образы и сюжеты, обогащая их новыми ассоциациями.
Литература
1. БаскерМ. Ранний Гумилёв: путь к акмеизму. СПб., 2000.
2. Зобнин Ю.В. Н. Гумилёв - поэт Православия. СПб.,
2001.
3. Гумилёв Н. Соч.: В 3 т. Т. 3. М., 1991. Письма о русской поэзии.
4. Григорьева А. Слово в поэзии Тютчева. М., 980. Ростовский государственный университет
5. Тютчев Ф.И. Лирика: В 2 т. Т. 1. М., 1996.
6. ГумилёвН.С. Полное собр. соч.: В 10 т. М., 1998-2001.
7. Гумилёв Н.С. Неизданные стихи и письма. Париж, 1980.
4 декабря 2006 г.
