Научная статья на тему 'К вопросу о религиозно-культурной самоидентификации раннего Мандельштама'

К вопросу о религиозно-культурной самоидентификации раннего Мандельштама Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
420
77
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
РЕЛИГИОЗНАЯ ВЕРА / ХАОС ИУДЕЙСТВА / ХАСИДИЗМ / РОДОВОЕ ЛОНО / ХРИСТИАНСТВО / АВТОРСКИЙ МИФ / ФИЛОСОФСКАЯ КАРТИНА МИРА / AUTHOR'S MYTH / RELIGIOUS BELIEF / CHAOS OF JUDAISM / HASIDISM / PATRIMONIAL WOMB / CHRISTIANITY / PHILOSOPHIC WORLD OUTLOOK

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Петрова Нина Ивановна

В статье выявляются закономерности формирования культурно-религиозных представлений Осипа Мандельштама. Доказывается, что религиозные категории в раннем творчестве Мандельштама становятся смыслопорождающими моделями авторских мифов. В частности, иудаизм выступает в качестве основы первичной мифопоэтической модели культуры и авторского мифа о «родовом хаосе», в котором отражено представление о национально-религиозной стихии.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

On the question of young Osip Mandelstam's religious-cultural self-identification

The article reveals the regularity in forming of O. Mandelstam's cultural religious notions. It proves that the religious categories in early O. Mandelstam's creative works have become the models generated by sense in his myths. In particular, nudism has appeared as foundation of primary mythicized poetic model of culture and the author's myth about "patrimonial" chaos which repels the idea of national religious elements.

Текст научной работы на тему «К вопросу о религиозно-культурной самоидентификации раннего Мандельштама»

УДК 929+82

Петрова Нина Ивановна

Морской государственный университет им. адм. Г.И. Невельского (г. Владивосток)

[email protected]

К ВОПРОСУ О РЕЛИГИОЗНО-КУЛЬТУРНОЙ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ РАННЕГО МАНДЕЛЬШТАМА

В статье выявляются закономерности формирования культурно-религиозных представлений Осипа Мандельштама. Доказывается, что религиозные категории в раннем творчестве Мандельштама становятся смыслопорождающими моделями авторских мифов. В частности, иудаизм выступает в качестве основы первичной мифопоэтической модели культуры и авторского мифа о «родовом хаосе», в котором отражено представление о национально-религиозной стихии.

Ключевые слова: религиозная вера, хаос иудейства, хасидизм, родовое лоно, христианство, авторский миф,

философская картина мира.

Проблема религиозной веры Осипа Мандельштама не раз становилась предметом дискуссионного рассмотрения многих биографов и исследователей творчества поэта. С.С. Аверинцев справедливо утверждает, что «для Мандельштама это самая сокровенная, неизрекаемая тема» [Цит. по: 6, с. 129]. Но, по замечанию Н.Л. Лейдермана, С.С. Аверинцев «очень сузил возможности анализа этой темы у раннего Мандельштама, когда свел ее к рассмотрению конфессионального аспекта религиозных исканий поэта» [6, с. 129-130]. Мандельштам был, по мнению екатеринбургского ученого, «совершенно чужд конфессиональных пристрастий».

В этом суждении есть свой резон: Мандельштам воспринимал религиозные отправления нередко в эстетическом ключе, в их праздничнообрядовой ипостаси, для него был важен сам факт интимного переживания вечности, приобщения к некоему высшему началу. Об этом свидетельствует следующее признание самого поэта: «Разве вступая под своды Notre-Dame человек размышляет о правде католицизма и не становится католиком просто в силу своего нахождения под этими сводами?» [8, с. 206].

Практически все исследователи стремятся обосновать принадлежность Мандельштама к той или иной религиозной конфессии или культурной модели, игнорируя возможность их культурологической поливалентности и эстетического синтеза.

По мнению Н.А. Петровой, решение вопроса о национальной и религиозной самоидентификации Мандельштама в представлении современных литературоведов «склоняется в пользу христианства» [12, с. 219]. В этом плане особенно сим-

птоматично суждение М.Ю. Лотмана: «Мандельштам колебался в выборе конфессий, но не в эстетическом выборе. Его эстетика строго православна» [Цит. по: 12, с. 219].

Между тем Л. Кацис считает, что «христианский слой в творчестве Осипа Мандельштама не только изучен достаточно хорошо, но и полностью заслонил собой все то нехристианское, что содержится в его стихах и прозе» [2, с. 13], сам ученый предлагает принципиально новый подход к анализу творчества поэта - методами иудаики.

В свете вышесказанного рассмотрение в рамках настоящей статьи культурно-религиозной концепции О. Мандельштама представляется актуальным. Поскольку Мандельштам осмыслял культуру в мифопоэтическом ключе, то мы должны реконструировать - хотя бы в самых общих чертах - мифологическую модель мира поэта.

В качестве двух основных категорий в структуре мифопоэтической модели мира Осипа Мандельштама выступают «хаос» и «космос». Их значение отчетливо выявляется в контексте проекции на мифологический и философский пласт античной традиции.

Хаос в раннем творчестве Мандельштама играет роль «родового лона» мира [3, с. 8]. «Родовое лоно» выступает в «разных смысловых ипостасях: как физическая («первооснова жизни»), национальная («хаос иудейский») и музыкальная стихия» [4, с. 93]. Нас в контексте темы в первую очередь интересует национальный (и связанный с ним религиозный) аспект проблематики.

В «Шуме времени» (1925) Мандельштам эксплицирует биографическую подоплеку этого начала: «Весь стройный мираж Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства,

© Петрова Н.И., 2011

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011

187

не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался и бежал, всегда бежал» [9, с. 307]. Как пишет об этом

Н. Струве, еврейское происхождение «ставило Мандельштама в особо напряженное положение: одновременно в истории и вне ее. <.. .> От этого утробного мира Мандельштам инстинктивно и решительно отвернулся, чувствуя в нем угрозу разрушения» [13, с. 111].

Хаос не случайно назывался у Мандельштама «иудейским» - «речь шла о родовом наследстве, которое ему как поэту предстояло преодолеть» [10, с. 13]. В ассоциативное поле «хаоса иудейского» в автобиографической прозе поэта включается представление об отсутствии строя (Ср. в описании книжной полки - «иудейские развалины» [9, с. 309]), немоте («У отца совсем не было языка, это было косноязычие и безъязы-чие» [9, с. 318]). Категория же немоты в линии восприятия хаоса как национальной стихии маркируется сугубо негативно.

М. Г аспаров пишет: «Семьи своей он стыдился еще в молодости, избегая что-нибудь о ней рассказывать. Из этого темного и бессловесного мира он искал выхода. Поиски имели три направления: революция, религия, словесность» [1, с. 193]. Проза Мандельштама свидетельствует о том, что «тяга к религии и революции была вызвана скорее жаждой душевного “строя”, чем поиском точки приложения сил. Для Мандельштама слово было единственно возможным способом освоения мира» [12, с. 123].

В юные годы Мандельштам сначала идет в первом направлении: «Первый берег, к которому приплыл четырнадцатилетний обеспочвенный подросток, назывался марксизмом» [13, с. 113]. В «Шуме времени» Мандельштам объясняет свое «модное увлечение» жаждой «единства и стройности», свойственной многим «в преды-сторические годы» [9, с. 339].

В письме к В.В. Гиппиусу, своему тенишевско-му учителю, он так характеризует этот этап своей жизни: «Первые мои религиозные переживания относятся к периоду моего детского увлечения марксистской догмой и неотделимы от этого увлечения» [9, с. 204]. Симптоматично наделение политических воззрений религиозной коннотацией.

В 1910 году познакомившийся с Мандельштамом С.П. Каблуков, секретарь петербургского религиозно-философского общества, пишет о нем:

«Теперь стыдится своей прежней революционной деятельности и призванием своим считает поприще лирического поэта» [цит. по: 1, с. 194].

Мандельштам всячески пытался уйти в этот период от национально-религиозной стихии иудаизма, он «бежал от обостренного национализма, от этнической религии, от местечковой культуры, поэтому ему было нелегко примкнуть непосредственно к народу, глубоко национальному, к религии, слишком часто понятой как атрибут народа» [13, с. 112].

Ему чужды были мессианские идеи своего народа: «Хотя иудаизм поставил своей целью признание Бога всем человечеством, он всегда осуждал и противостоял ассимиляции евреев, оставаясь мировоззрением тех, кто ассоциировал себя с народом Израиля»; он «не просто призывал евреев к монотеизму, но и выделял их из всех других народов, определял евреев как Богом избранный народ, как народ-мессию, призванный осуществить цивилизаторскую миссию на земле с целью установления царства мира и справедливости» [5, с. 108].

Как пишет в своей работе В.В. Мусатов, усматривающий изначальную коллизию творчества поэта в конфликте между хаосом и строем (биографией и культурой), «строй - вот в чем прежде всего нуждался юный Мандельштам, резко отталкивающийся от хаоса иудейского» [11, с. 224].

На мифопоэтическом уровне желание единства и стройности, свойственное Мандельштаму, есть не что иное, как стремление к гармонии космоса. В жизни и творчестве поэта разворачивается самая существенная для античной мифологии «антитеза Хаоса (зияния) и Космоса (лада, строя) <...> Безыменная бездна вдруг оборачивается роскошным, благоустроенным телом Космоса» [7, с. 867].

В качестве же категории космоса у Мандельштама выступает культура, чему также имеется соответствие в античности: хаос характеризует «предельная удаленность от сферы “культурного”, человеческого, от логоса, разума, слова» [15, с. 581].

В качестве космоса у Мандельштама мыслится и сам человек (космос - живой организм в античности). В «стихотворениях-близнецах» 1910 года «Из омута злого и вязкого .», «В огромном омуте прозрачно и темно .», содержащих «намеки на еврейское происхождение его семьи <...> центральным образом является злой и вязкий, прозрачный и темный, огромный омут, а их доминирую-

188

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011

щей темой - существование на границе реальности и сна, бытия и небытия» [14, с. 80]:

Из омута злого и вязкого Я вырос тростинкой, шурша,

И страстно, и томно, и ласково Запретною жизнью дыша [9, с. 37].

«Тростинка» - персонификация лирического «я» Мандельштама - осознает свою обреченность на возвращение в «злой» и «вязкий» омут: И никну, никем не замеченный,

В холодный и топкий приют. [9, с. 37]

Подобным же образом Мандельштам осмысляет и распятие Христа в стихотворении «Неумолимые слова.» (1910):

Окаменела Иудея

И, с каждым мигом тяжелея,

Его поникла голова. <...>

И царствовал, и никнул Он,

Как лилия в родимый омут,

И глубина, где стебли тонут,

Торжествовала свой закон [9, с. 254-255].

По наблюдению исследователя, образ «злого и вязкого омута» представляет «метафору “иудейского хаоса”, атмосферы еврейского образа жизни, который культивировали в Риге дед и бабушка Мандельштама и который в его доме поддерживал в первую очередь отец» [14, с. 81].

На наш взгляд, слова об отце Мандельштама не вполне верны. Ср.: «По существу, отец переносил меня в совершенно чужой век и отдаленную обстановку, но никак не еврейскую. Если хотите, это был чистейший восемнадцатый или даже семнадцатый век просвещенного гетто где-нибудь в Гамбурге. Религиозные интересы вытравлены совершенно» (курсив наш. - И.П.) [9, с. 319]. И далее еще об отце: «Четырнадцатилетний мальчик, которого натаскивали на раввина и запрещали читать светские книги, бежит в Берлин, попадает в высшую талмудическую школу <.> вместо Талмуда читает Шиллера» [9, с. 319].

По мнению Л. Кациса, для Мандельштама было важно «нееврейство» отца: в его мире «под еврейством понималось не ассимилированное немецкоориентированное (“берлинеры”, как его отец, и т.д.), а (по-видимому) местечковое хасидское еврейство, которому противостоял отец поэта» [2, с. 62]. М. Эпштейн же на основании географического критерия (дед и бабка поэта жили в Риге) относит и самого поэта, и его отца к талмудической ветви российского еврейства. В его интерпретации талмудисты в России обосновались в Прибалтике.

Мы считаем, что относить семью Мандельштама к ортодоксально настроенным верующим евреям оснований нет. В своей статье «Хасид и талмудист» М. Эпштейн противопоставляет хасида Пастернака и талмудиста Мандельштама [16]. При этом он пишет: «Талмудисты, по сложившейся тысячелетней традиции, полагали, что народ, рассеянный Богом за свои грехи, должен плакать и молиться, читать Талмуд и следовать букве и духу Закона, и в этом - единственный путь искупления грехов и возвращения Божьей милости» [16, с. 86].

Если мы вспомним, что в юности Мандельштам пытался всеми силами отмежеваться от иудаизма (что никак не допустимо с точки зрения ортодоксальных талмудистов), что еще его отец вместо Талмуда читал Шиллера и, самое главное, проповедь радостного приятия мира в «Скрябине и христианстве», то совершенно не согласимся с автором статьи.

Скорее, в мироощущении Мандельштама заметны черты хасидизма (возникшего, кстати сказать, в XVIII веке в Польше, на родине Мандельштама). С основным постулатом хасидизма о служении Всевышнему в радости перекликается мандельштамовское понимание христианства как «радостного богообщения» [9, с. 583] (курсив наш. - Н.П.).

Разительная перекличка с хасидскими установками наблюдается и в представлении Мандельштама о «игровом начале» Божественного промысла, что позволило ему в статье «Скрябин и христианство» провести аналогию художника и Творца, искусства и акта Божественного первотворе-ния. Несомненно, Мандельштаму были известны такие, например, хасидские идеи: «Цадик, святой хасидизма, открыт малейшим случайностям мироздания как игре Божественного промысла, в которой человек призван быть блаженным соучастником» [16, с. 86]. Не отсюда ли знаменитое определение искусства, данное Мандельштамом: «Радостное богообщение, как бы игра Отца с детьми, жмурки и прятки духа!» [9, с. 583].

В целом же можно сделать вывод, что религиозные категории в творчестве О. Мандельштама выступают не только как синоним веры, а разворачиваются в культурологическом ракурсе, становясь смыслопорождающими моделями авторских мифов.

Библиографический список

1. ГаспаровМ.Л. Осип Мандельштам: Три его поэтики // Г аспаров М.Л. О русской поэзии: Ана-

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011

189

лизы, интерпретации, характеристики. - СПб., 2001. - С. 193-259.

2. Кацис Л. Осип Мандельштам: Мускус иудейства. - М., 2002.

3. Кихней Л. Осип Мандельштам: Бытие слова. - М., 2000.

4. Кихней Л.Г. Акмеизм: Миропонимание и поэтика. - М., 2001.

5. КрыловА.В. Иудаизм // Основы религиоведения: учеб. / под ред. И.Н. Яблокова. - М., 1994. -С. 107-113.

6. Лейдерман Н.Л. Феномен Осипа Мандельштама // Лейдерман Н.Л. Русская литературная классика ХХ века: Монографические очерки. -Екатеринбург, 1996.

7. Лосев А.Ф. Мифология греков и римлян. -М., 1996.

8. Мандельштам О. Камень / сост. Л.Я. Гинзбург, А.Г. Мец, С.В. Василенко, Ю.Л. Фрейдин. -Л., 1990.

9. Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза /

сост. Ю.Л. Фрейдин; предисл. и коммент. М.Л. Г аспаров. - М., 2001.

10. МусатовВ.В. Лирика Осипа Мандельштама. - К., 2000.

11. Мусатов В.В. История русской литературы первой половины ХХ века (советский период). - М., 2001.

12. Петрова Н.А. Литература в неантропоцентрическую эпоху. Опыт О. Мандельштама. -Пермь, 2001.

13. Струве Н. Осип Мандельштам. - London, 1988.

14. Тарановский К. Очерки о поэзии Мандельштама // Тарановский К. О поэзии и поэтике. -М., 2000. - С. 13-208.

15. ТопоровВ.Н. Хаос первобытный // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. М., 1982. -Т. 2. - С. 581-582.

16. Эпштейн М. Хасид и талмудист: Сравнительный опыт о Пастернаке и Мандельштаме // Звезда. - 2000. - №> 4. - С. 82-96.

УДК 821.161.1 Бунин. 11

Попова Юлия Сергеевна

Воронежский государственный университет [email protected]

РОДОВОЕ И ЛИЧНОСТНОЕ НАЧАЛА В ГЕРОЕ И.А. БУНИНА (по произведениям 1910-х годов)

В статье исследуется соотношение личностного и родового начала в героях рассказов И.А. Бунина «Захар Воробьев», «Веселый двор», «Петлистые уши» на основании трех ключевых категорий: природное начало, кровнородственное и социально-родовое.

Ключевые слова: Бунин, внутреннее «Я», внешнее «Я».

Проблема соотношения в человеке личностного и родового начал - одна из . наиболее актуальных в современном буниноведении. Основные положения художественной антропологии И.А. Бунина были обозначены в работах Ф. Степуна [8, с. 216-260]. Он рассматривает личностное и родовое начала в художественном мире И.А.Бунина в двух аспектах: соотношение природного и сверхприродного начал, любви и пола. Полемично эту проблему заявил И. Ильин [4, с. 5-216], который решает ее однозначно: человек И.А. Бунина додуховен, это особь, а не личность. По-разному, но оба философа говорят о доминировании в человеке И.А. Бунина родового, безличностного начала.

Спустя четверть века эта проблема была снова актуализирована. В связи с этим сформирова-

лось два подхода: одни разделяют точку зрения И. Ильина, другие пытаются углубиться собственно в проблемы художественной антропологии и выявить неоднозначность решения этого вопроса, уточнить, а в некоторых аспектах пересмотреть устоявшиеся взгляды.

Наше обращение к этой проблеме призвано как раз расширить и скорректировать понимание соотношения родового и личностного начал в герое И.А. Бунина на материале произведений 1910 годов с опорой на новые представления, появившиеся в психологических, исторических, культурологических, философских науках, что отвечает тенденции современной науки интегрировать достижения разных сфер гуманитарного знания.

Многогранность человеческого существа, наличие в нем различных, порою полярных на-

190

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011

© Попова Ю.С., 2011

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.