CC BY
33
УДК 820
В.К. Чернин, канд. пед. наук, доц. УлГПУ, г. Ульяновск Д.Н. Жаткин, д-р филол. наук, проф., ПГТА, г. Пенза
К ВОПРОСУ О ПЕРЕВОДЕ А.О. БАРЫКОВОЙ ПОЭМЫ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА «ЭПОХ АРДЕН»
В статье впервые осуществлен сопоставительный анализ оригинального текста поэмы Альфреда Теннисона «Enoch Arden» («Энох Арден», 1864) и ее русского перевода, выполненного А.П. Барыковой («Спасенный», 1888). Отмечается стремление переводчика максимально сохранить атмосферу теннисоновской поэмы, передать не только сюжетную канву, но и все многообразие используемых художественных деталей, вариации чувств. Вместе с тем в переводе получили отражение особенности творческой манеры Барыковой, ее взгляды на окружающий мир и место человека в нем, тяготение к темам любви, человеческой души, социальной несправедливости, жестокости судьбы, ставшим наиболее значимыми и в оригинальном творчестве русской поэтессы-переводчицы.
Ключевые слова: А. Теннисон, русско-английские литературные связи, английский романтизм, художественный перевод, реминисценция, традиция.
Поэма Альфреда Теннисона «Enoch Arden» («Энох Арден», 1864) основана на реальной истории из жизни моряка, считавшегося погибшим, но внезапно вернувшегося домой по прошествии нескольких лет, обнаружившего, что его жена повторно вышла замуж, и решившего скрыть свое возвращение, чтобы не помешать счастью новой семьи. После публикации поэмы Теннисона имя Эноха Ардена стало нарицательным обозначением человека, способного любить ближнего больше, чем самого себя. В 1886 г. в журнале «Эпоха» (№ 2. - С. 20-36) был опубликован анонимный прозаический перевод теннисоновского произведения, сопровождавшийся подзаголовком «с английского», призванным подчеркнуть обращение переводчика к английскому оригиналу, а не к немецкому тексту-посреднику, популярному в России, и примечанием, акцентировавшим внимание на «необыкновенной верности и точности» [1, с. 18] перевода. В 1888 г. как «повесть в стихах» «Спасенный» увидел свет выполненный Анной Павловной Барыковой поэтический перевод теннисоновской поэмы, обретший значительную популярность в России и многократно републиковавшийся в конце XIX - начале XX в. (вплоть до 1911 г.) издательством «Посредник» и типографией И.Д.Сытина.
Русская поэтесса и переводчица А.П. Барыкова, произведения которой создавались в русле социально-обличительной, гражданственной традиции Н.А. Некрасова и отличались демократичностью и злободневностью, выступала в защиту угнетенных, гонимых, обездоленных, публиковалась в газете «Неделя», журналах «Отечественные записки», «Дело», «Слово», «Русское богатство», «Северный вестник». В 1870 -1880-е гг., наряду с оригинальными стихами, поэтесса, свободно владевшая французским, немецким, английским и польским языками, активно публиковала переводы из Ж. Ришпена, В. Гюго, Ф. Коппе, П.-Ж. Беранже, И.-В. Гете, Г. Гейне, П.-Б. Шелли, Г. Лонгфелло и других поэтов, причем руководствовалась при выборе произведений для перевода своими гражданскими устремлениями и демократическими симпатиями. После спада народовольческого движения Барыкова отошла от активной общественной жизни, так объяснив свое решение: «Жечь глаголом сердца людей не могу, а сказать слово любящей и жалеющей сестры и матери - в защиту или на пользу безгласных, немых братьев - могу и хочу сказать» [2, с. 37]. В период создания переводной «повести в стихах» «Спасенный» поэтесса находилась под сильным влиянием нравственного учения Л.Н. Толстого, являлась сотрудником его издательства «Посредник»; в письмах Л.Н. Толстого конца 1880
- начала 1890-х гг. ее талант получил высокую оценку, прозвучали одобрительные отзывы о ее произведениях и переводах этого времени, сочетавших в себе морализаторство и сентиментальность.
Переводчица изменила английские имена героев на русские («Анна» вместо «Энни», «Андрей» вместо «Энох»), опустила фамилии Рей, Ли, настойчиво подчеркнула одиночество главного героя, заменив его фамилию Arden, близкую по написанию и звучанию слову «ardent» («горячий, пылкий, страстный»), на русскую фамилию Бобыль, изначально указывавшую на трагичность судьбы этого героя: «На побережье том играли дети, / Подросточки, с соседних трех дворов: / Филипп
- сын мельника, Андрей Бобыль - / Сын бедного погибшего матроса, / Да чудная малютка Анна - / Любимица и гордость всей слободки» [4, с. 6]. К тому же в предложенном Барыковой описании возникала нехарактерная для английского оригинала «приторность», использовались слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами («подросточки», «слободка»), девушка характеризовалась как «любимица и гордость» всех окружающих, о чем ничего не говорил Теннисон, стремившийся прежде всего отделить Эноха Ардена от остальных детей, подчеркнуть, что он - обиженный судьбою сирота, происходивший из бедной семьи грубого моряка («rough sailor»): «Three children of three houses, Annie Lee, / The prettiest little damsel in the port, / And Philip Ray the miller’s only son, / And Enoch Arden, a rough sailor’s lad / Made orphan by a winter shipwreck, play’d» [3, с. 3-4] [Трое детей из трех домов, Энни Ли, / Самая красивая маленькая девочка в порту, / И Филипп Рей, мельника единственный сын, / И Энох Арден, грубого моряка парень, / Ставший сиротой из-за зимнего кораблекрушения, играли].
Изменение имени и фамилии главного героя (угловатое «Андрей Бобыль» вместо благородного «Энох Арден») можно воспринимать в качестве одной из причин выбора Барыковой качественно иного названия для своего перевода. Однако вряд ли можно считать эту причину существенной, равно как была бы, вне сомнения, ошибочной и трактовка обстоятельств изменения названия исключительно в свете общего стремления русской переводчицы к подчеркнутой оригинальности. Привнося в теннисоновское произведение идеи толстовства, Барыкова предлагала свое понимание судьбы героя, который не поддался искушению разрушить новую семейную идиллию Энни и Филиппа ради личного счастья и тем самым спас свою душу от греха.
Свадьба Энни и Эноха, семь лет совместного счастья, рождение у них дочери и сына создают впечатление семейной идил-
лии, удачно переданное и даже усиленное Барыковой в духе толстовства с его культом патриархальной семьи и «честного, свободного труда» [4, с. 10]. Однако внезапно идиллическая картина трансформируется, поскольку в жизни семьи происходят перемены к худшему - Энох не может работать из-за перелома кости, у Энни рождается больной ребенок, в результате чего в сознании главного героя неизменно возникают мрачные мысли о грядущем нищенском существовании, он обращается к Богу с мольбой о помощи и, как своего рода божественную милость, получает внезапное предложение прежнего хозяина отправиться в Китай. Реакция моряка на это предложение передана Барыковой предельно кратко («Блеснул ему надежды новой луч» [4, с. 13]), тогда как Теннисону было особенно важно отметить не только возможность преломления жизненных невзгод, но и уникальность ситуации, когда неудачи кажутся мимолетными, подобными маленькой тучке, заслонившей огненный путь солнца («little cloud cuts off the fiery highway of the sun»), или островам, на мгновение закрывшим перед мореплавателем свет маяка: «So now that shadow of mischance appear’d / No graver than as when some little cloud / Cuts off the fiery highway of the sun, / And isles a light in the offing...» [3, с. 10 - 11] [Так теперь та тень неудачи казалась / Не мрачнее, чем когда маленькая тучка / Заслоняет огненный путь солнца, / И острова - свет в море.].
Рассказывая о несчастьях семьи Эноха, оставшейся после его отплытия без мужской поддержки, Теннисон размышлял о неспособности Энни справиться с торговлей, причем эмоциональность звучания достигалась активным использованием отрицания: «But throve not in her trade, not being bred / To barter, nor compensating the want / By shrewdness, neither capable of lies, / Nor asking overmuch and taking less» [3, с. 18] [Но не процветала в своей торговле, не будучи наученной / Торговать, не восполняя недостачу / Хитростью, не будучи способной на ложь, / Не прося сверх и беря меньше]. Констатируя бесхитростность Энни, Теннисон обращал внимание и на шедшую во вред торговле душевную щедрость и отзывчивость, упоминал о повседневности как «днях трудностей и гнета» («days of difficulty and pressure»), но избегал при этом подробного описания негативных сторон окружающего мира: «For more than once, in days of difficulty / And pressure, had she sold her wares for less / Than what she gave in buying what she sold» [3, с. 18] [Ибо более, чем однажды, в дни трудности / И гнета, она продавала свой товар по меньшей цене, / Чем та, что она платила при покупке того, что она продавала]. Барыкова, акцентируя внимание на хитростях и тонкостях торгового дела, чуждых мироощущению Энни, делала основной акцент на моральных качествах героини, ее стыдливости, жалостливости, уступчивости, безотказности, во многом идеализированных в свете толстовского учения, и потому избегала характерных для английского оригинала отрицаний: «Она была совсем не мастерица / Запрашивать, захваливать товар / И покупателей заманивать к себе / Приветным взглядом, бойким разговором. / Когда с ней торговались, - уступала, / Просили в долг, - стыдилась отказать; / И собирать долги с соседок бедных / Стыдилась тоже, - жаль ей было их; / Обмерять и обвесить, - не хотела» [4, с. 19-20]. В качестве своеобразного вывода Барыкова использовала в своем переводе известную пословицу «Не обманешь - не продашь!» [4, с. 20], не только предвосхищавшую дальнейшие события, разорение и бедствия Энни, но и в оригинальной форме раскрывавшую отношение самой переводчицы к торговле как к далеко не самому праведному труду.
Скупо воссоздавая картину, представшую глазам Филиппа, державшегося в стороне со времени отъезда Эноха, но все
же решившегося помочь Энни, Теннисон создавал впечатление безбрежности пустоты окружающего мира, нарушаемой лишь движением героя навстречу своей судьбе: «Past thro’ the solitary room in front, / Paused for a moment at an inner door, / Then struck it thrice, and, no one opening, / Enter’d.» [3, с. 19] [Прошел через опустелую комнату переднюю, / Остановился на мгновение у входной двери, / Потом постучал три раза и, когда никто не открыл, / Вошел.]. Ощущение пустоты не соотносилось у Теннисона с унынием, тогда как Барыкова, напротив, привносила в описание мотив отчаяния, сравнивала дом с могилой, вызывая сочувствие к судьбе Энни: «...уныло / Смотрели с полок жалкие остатки / Товара; за прилавком
- ни души, / И в самом доме как в могиле» [4, с. 21].
В теннисоновской поэме Филипп представлен подчеркнуто тактичным человеком, который, избирая путь к собственному счастью и спасению любимой женщины и ее семьи, не только не оскорблял своего соперника, ставшего избранником Энни, но и давал ему лестную оценку («.I have ever said / You chose the best among us - a strong man» [3, с. 20] [Я всегда говорил, / Ты выбрала лучшего из нас - сильного мужчину]), подчеркивал его стремление дать детям достойное образование, во многом и ставшее посылом для столь трагично завершившегося морского плавания («To give his babes a better bringing-up / Than his had been, or yours.» [3, с. 21] [Чтобы дать своим детям лучше образование, / Чем его было или твое.]). Казалось бы, речь Филиппа о том, что время может быть потеряно («To find the precious morning hours were lost» [3, с. 21] [Чтобы обнаружить, что драгоценные детства часы были потеряны]), что они с Энни - друзья детства («Have we not known each other all our lives?» [3, с. 21] [Не знаем ли мы друг друга всю нашу жизнь?]), что Энох обязательно возвратится и вернет ему те деньги, которые он дает сейчас в долг его семье («.he shall repay me.» [3, с. 21] [.он выплатит мне.]), звучит несколько сумбурно, однако она служит для аргументации мысли о том, что Энни не получает одолжения, а наоборот - делает одолжение, принимая в трудную минуту помощь и участие, в связи с чем в самом начале и в конце речи Филиппа повторяется одна и та же мысль: «Annie, I came to ask a favour of you / <.> / This is the favour that I came to ask» [3, с. 20-21] [Энни, я пришел просить одолжения у тебя / <.> / Вот одолжение, о котором я пришел просить].
В переводе Барыковой речь героя, напротив, не столь продуманна, более того, во всех словах Филиппа чувствуется не столько утешение, сколько робость, возникающая при встрече с любимой, при этом в описание вносятся элементы, соотносимые с русской ментальностью, реалиями российского простонародного быта («не убивайся», «побереги себя для деток бедных», «принес <.> деньжонок на хозяйство», «мы <.> не чужие», «с тобой росли, что брат с сестрой» [4, с. 22-23]. Предложение Филиппа отдать детей в школу «Now let me put the boy and girl to school» [3, с. 21] [Теперь позволь мне отдать мальчика и девочку в школу] также приближено переводчицей к русской действительности, приукрашено деталями, идеализировавшими народную школу в духе толстовского учения: «Я их и за указку присажу, / И научу читать-писать, - всему, / Что знаю сам.» [4, с. 23].
Поворотным моментом описания становится сцена в лесу, где, собирая вместе с Филиппом и детьми орехи, Энни вновь оказывается на том месте, на котором Энох признался ей в любви. Напоминая об этом счастливом моменте в ее жизни и потрясении, пережитом Филиппом, ставшим некогда случайным свидетелем любовного признания, Теннисон дословно повторяет начало описания («Just where the prone edge of the wood began / To feather toward the hollow.» [3, с. 25;
см. также 3, с. 7] [Как раз там, где покатый край леса начинал / Соединяться с лощиной .]), а также стихи, посвященные эмоциональной реакции Филиппа (ср.: «.like a wounded life / Crept down into the hollows of the wood» [3, с. 7] [.как раненная жизнь / Полз в чащи леса] и «.like a wounded life / He crept into the shadow.» [3, с. 26] [.как раненная жизнь / Он полз во мрак.]). В переводе Барыковой повторы не сохранены, а само описание сведено к проведению прямой параллели между происходящим и событиями, ушедшими в прошлое: «Сидела Анна на опушке леса, / Вся бледная как смерть, - глядела вдаль. / Все старое припомнилось Филиппу» [4, с. 27] (ср.: «.пригорок, / Что на опушке самой, там, в тени / Орешника, на мураве душистой» [4, с. 9], «Как стонет раненый ножом смертельно, / И скрылся, незамеченный никем, / В лесном овраге, в самой темной чаще» [4, с. 10]). Именно в лесу, на том месте, где много лет назад это же сделал и более смелый Энох, звучит признание Филиппа в любви и следует предложение выйти замуж. Для подтверждения продуманности решения, принятого Филиппом, Теннисон впервые в своем произведении упоминал о времени, прошедшем после пропажи Эноха («.he who left you ten long years ago» [3, с. 27] [.он, который оставил тебя десять долгих лет назад]); Барыкова, ранее уже называвшая определенные временные сроки (год между пропажей Еноха и смертью ребенка, пять лет между смертью ребенка и событием в лесу) отклонялась от английского оригинала: «Шесть лет - седьмой пошел.» [4, с. 28].
При описании судьбы Эноха после кораблекрушения Тен-нисон подробно характеризовал его жизнь на острове и только после этого сообщал о прибытии корабля, причем для передачи ощущения томительности, мучительности для Эноха его одиночества в ожидании паруса использовался повтор символического образа пламени («blaze»), возникавшего то на водах к востоку, то на острове, то снова на водах, но уже к западу: «The blaze upon the waters to the east; / The blaze upon his island overhead; / The blaze upon the waters to the west» [3, с. 38] [Пламя на водах к востоку; / Пламя на его острове над головой; / Пламя на водах к западу]. Барыкова не только опускает повтор, но и меняет хронологию изложения, сразу сообщая о прибытии корабля на остров, где жил Энох, и обнаружении матросами, занявшимися поиском воды, одичавшего человека, подробно поведавшего про свои злоключения. Напротив, в анонимном прозаическом переводе логика сюжетного изложения английского оригинала полностью сохранена, при этом количество повторов, необходимых для усиления характерной тональности описания, несколько увеличено: так, многократно повторяется глагол «слышал», показывающий интерес героя к звукам окружающего мира, способным привнести изменения в его жизнь, но в реальности ничего не меняющим («Вместо любимого голоса, он слышал немолчные крики морских птиц, кружащихся неисчислимыми стадами; слышал громовой гул морского прибоя на протяжении целых миль; слышал, как шептались листья на деревьях-великанах, подымающих к облакам свои широко-разросшиеся, цветущие ветви; слышал шум горного ручья, бегущего к морю.» [1, с. 30]); посредством повтора части сложного предложения «День проходил за днем» подчеркивается длительность ожидания героем освобождения от мрачного плена одиночества («День проходил за днем, но парус не показывался. День проходил за днем.» [1, с. 30]); наконец, обращая внимание на «огненное пламя» солнца, переводчик повторяет не только этот образ, но и лексему «потом», создающую впечатление взаимосвязи и взаимообусловленности событий природного мира, созвучных умонастроениям героя («.солнце вставало и багряными стрелами озаряло пальмы, папоротники, овраги; огненным пламенем отражалось оно на поверхности моря со стороны вос-
тока; огненным пламенем отражалось в море на западе; потом на небосклоне зажигались большие звезды и глуше завывал океан; потом опять багрянец солнечного восхода, а паруса все нет!» [1, с. 30]).
В переводе Барыковой прибытие Эноха в Англию описано предельно лаконично («В октябрьский ясный день / Корабль причалил к берегам родным» [4, с. 36]), тогда как у Теннисона дано развернутое сравнение чувств истосковавшегося по дому моряка с ощущениями влюбленного, создан поэтический образ «росистого <.> утреннего дыхания Англии» («dewy <.> morning-breath of England»): «.beneath a clouded moon / He like a lover down thro’ all his blood / Drew in the dewy meadowy morning-breath / Of England, blown across her ghostly wall» [3, с. 42] [.под закрытой тучами луной / Он, как влюбленный, всей своей кровью / Упивался росистым похожим на луговой утренним дыханием / Англии, которое дуло с ее призрачной стены]. Автору анонимного прозаического перевода не удалось сохранить образ «утреннего дыхания Англии», равно как и в полной мере воссоздать образ героя, упивавшегося «всей своей кровью» («all his blood»): «.в одну лунную, но облачную ночь он мог упиваться, с ненасытностью влюбленного, росистым воздухом, повеявшим с берегов Англии, задернутых как бы призрачным покрывалом» [1, с. 31].
Чтобы показать, насколько больно было Эноху видеть счастье новой семьи Энни, Барыкова использовала повтор синтагмы «молнии быстрей», акцентировавшей внимание на скоротечности и вместе с тем жестокой остроте внутренних ощущений героя, его эмоциональном трагическом подъеме: «В холодной темноте осенней мглы, / Картина, полная тепла и света, / Любви и счастья, - молнии быстрей / Блеснула перед жадными глазами / Андрея, мертвеца живого, мужа / Чужой жены, отца чужих детей, - / И молнии быстрей его прожгла, / Сразила.» [4, с. 45]; вместе с тем в интерпретации Барыковой крик, который чуть было не вырвался из груди Эноха и не разрушил счастье Энни, сочетал в себе полное отчаяния безумие и какую-то внутреннюю кротость: «Он сдержал безумный крик / Невыносимой, острой боли в сердце» [4, с. 45]. В английском оригинале описание было построено совершенно иначе, на параллели «когда - тогда» («when - then»), содержавшей, в первой своей части, описание полного краха иллюзий героя, его надежд и желаний («Now when the dead man come to life beheld / His wife his wife no more, and saw the babe / Hers, yet not his, upon the father’s knee, / And all the warmth, the peace, the happiness, / And his own children tall and beautiful, / And him, that other, reigning in his place, / Lord of his rights and of his children’s love» [3, с. 48] [Теперь, когда мертвый человек вернулся к жизни, чтобы увидеть, / Что его жена не его жена больше, и увидел ребенка / Ее, но не его, на коленях отца, / И тепло, мир, счастье, / И своих детей высоких и красивых, / И его, того другого, царствующего на его месте, / Владыку его прав и его детей любви]), а во второй части - неожиданную реакцию Эноха, отказавшегося от представившейся возможности объявиться перед Энни, испугавшегося самой вероятности разрушения счастливого семейного союза Энни и Филиппа («Then he. / <.> / Stagger’d and shook, holding the branch, and fear’d / To send abroad a shrill and terrible cry, / Which in one moment, like the blast of doom, / Would shatter all the happiness of the hearth» [3, с. 48-49] [Тогда он. / <.> / Зашатался и затрясся, держась за ветку, и боялся / Испустить вопль или ужасный крик, / Который в одно мгновение, как порыв рока, / Разбил бы вдребезги все счастье очага]). Автор анонимного перевода вновь стремился к сохранению мотивов и образов английского оригинала, однако допускал несколько характерных отклонений, например, называл вернувшегося к жизни мертвого человека «воскресшим», несколько снижал
описание при характеристике Филиппа («царствующего на его месте» («reigning in his place») - «заступившего его собственное место», «lord of his rights and of his children’s love» («владыка его прав и его детей любви») - «завладевшего его правами и любовью его детей»), опускал упоминание о боязни героя испустить вопль («abroad»), использовал выражение «волшебное дуновение», наглядно показывавшее, с какой легкостью Энох мог разрушить семейную идиллию Филиппа, однако не отражавшее всей бури эмоций, заключенной в «порыве рока» («blast of doom»): «<.> когда он увидел все это, он зашатался и должен был держаться за дерево, в страхе, что не вытерпит и закричит, отчаянно и пронзительно закричит, разрушая этим криком, как волшебным дуновением, все семейное счастье этого очага» [1, с. 33].
Финал теннисоновской поэмы был в существенной мере трансформирован в заключительной части перевода Барыковой, в которой, при сохранении общей сюжетной линии, интерпретируемое произведение получило иное идейное наполнение. Если Теннисон размышлял о невыносимости для Эно-ха жизни только ради себя, об одиночестве, приводившем к потере героем смысла земного существования, то Барыкова сообщала об обретении героем второй жизни, осознания необходимости своего существования благодаря созданию новой семьи с Мириам Лейн: «Спас его Господь. / Глаза его открылись. И он понял, / Что он не лишний, не живой мертвец, / Что не одним своим он нужен здесь, / В страдающем и темном этом мире, / И новую семью себе нашел, / Нашел, кого любить, кого жалеть, / Кому отдать свою живую душу: / И братьев, и сестер, и деток малых» [4, с. 49]. В этой связи не случаен многократный повтор рассуждений о счастье («он счастлив был»), испытываемом героем в повседневной жизни: при об-
Библиографический список
щении с внуками, при примирении подравшихся матросов, оказании помощи слабым, больным и несчастным, при спасении погибающего «брата-человека» [4, с. 50-51]. Барыкова сопоставляет семейное счастье Эноха с семейным счастьем Филиппа, окруженного уютом, светом, теплом, проводящего время с любимой женой и детьми, и делает казалось бы неожиданный, но вместе с тем и закономерный вывод: «Он счастлив был, - счастливей, чем Филипп.» [4, с. 51]. Счастье Эноха - не в тихом уюте, а в возможности быть полезным, для окружающих, пожертвовать собственным благополучием ради счастья и благополучия других. Теннисон наполнил свое произведение интуитивными предчувствиями, своеобразными знаками судьбы, показывавшими постоянную незримую связь любящих людей; Барыкова, несколько ослабив в своем переводе психологизм повествования, акцентировала внимание на морализаторстве, нравоучениях, обратилась к русской паре-мике, в полной мере отразившей особенности национальной ментальности.
Создавая поэзию социального «дна», нищеты, отверженности, Барыкова противопоставляла несчастья бедных бездуховному благополучию, нередко сознательно огрубляя словарь, вводя натуралистические, заведомо апоэтичные подробности, активно используя грубую и просторечную лексику, в связи с чем враждебная критика наградила ее такими определениями как «навозная поэтесса» (В.П. Буренин) и «стриженная девка» (Н.А. Любимов) [цит. по: 5, с. 168]. Вместе с тем перевод тен-нисоновской поэмы, дополненный Барыковой собственными идеями в духе толстовства, религиозными мотивами, русскими фольклорными образами и традициями, оказался близок российскому сознанию, свидетельством чему стали и регулярные переиздания, и многочисленные отклики читателей и критиков.
1. Теннисон, А. Энох Арден / А. Теннисон; пер. с англ. // Эпоха, 1886. - № 2.
2. Ефремин, А.В. А.П. Барыкова (1839 - 1893) / А.В.Ефремин. - М.: Госиздат, 1934.
3. The Poetical Works of Alfred Tennyson. - Leipzig: Hector, 1864. - Vol. V.
4. Барыкова, А.П. Спасенный. Повесть в стихах (из Теннисона) / А.П. Барыкова. - М.: Посредник, 1888.
5. Васильев, А.Т. Барыкова Анна Павловна / А.Т. Васильев // Русские писатели: Биографический словарь /под ред. чл.-корр. АН СССР П.А. Николаева. - М.: Советская энциклопедия, 1989. - Т. 1.
Статья поступила в редакцию 17. 03.09
УДК 809
Л.А. Казакова, докторант МПГУ, доц. ПГПУ, г. Псков
ПРИЕМ БУРЛЕСКА В СРЕДНЕВЕКОВОЙ СМЕХОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И СТИХОТВОРНОЙ ПАРОДИИ XVIII ВЕКА
В работе описано функционирование приема бурлеска в «смеховых» произведениях устного народного творчества, древнерусской литературе и стихотворной пародии XVIII века; выявлена преемственность в использовании данного приема на продолжительном временном отрезке; исследованы процессы трансформации пародийных жанров, ведущие к разрушению амбивалентности, присущей ранним формам смеха.
Ключевые слова: бурлеск, смеховые жанры фольклора, древнерусская смеховая литература, стихотворная пародия, амбивалентность.
В эпохи, отмеченные устремленностью к нормативности, регламентации, активизируется пародийная энергия литературы. Разоблачая односторонность всякой серьезности, сводящей жизнь к определенному набору заданных схем, пародия обнаруживает «незавершенность жизни, ее свободу и бесконечность» [1, с. 7]. История литературы - от античности до
Нового времени - подтверждает это положение множеством примеров. В частности, «всякому увековечению, завершению и концу» [2, с. 15] противостояли отражающие карнавальное мироощущение смеховые жанры европейского средневековья, русским аналогом которых являются фольклорные пародии и «смеховая» литература Древней Руси.
