CC BY
24К вопросу о «нефилософских» предпосылках феноменологии Гуссерля
Михаил Белоусов
3 СВОЕМ комментарии я ограничусь обсуждением двух критических тезисов Финка, которые видятся мне основными:
1. Методологические предпосылки гуссерлевской феноменологии имеют изначально нефилософский характер и заимствованы из нефилософских и даже антифилософских (с точки зрения Финка) течений мысли, определявших «духовную среду» Гуссерля,—позитивизма, сциентизма, психологизма. Собственное «философствование» Гуссерля осуществляется лишь в преодолении или радикальной трансформации его исходной нефилософской программы, обусловившей антиспекулятивный и антиметафизический стили его мысли.
2. Идея «непосредственно данного», не зависящего от каких-либо интерпретаций и метафизических позиций, является философски наивной и представляет собой основной «предрассудок» гуссерлевской феноменологии.
Позитивизм, сциентизм, психологизм
Финк отделяет исходный, то есть нефилософский, смысл программных требований гуссерлевской феноменологии от их философского смысла, который они как бы «неожиданно» для самого Гуссерля и вопреки их изначально позитивистскому, пси-хологистскому и сциентистскому истолкованию обретают в ходе эволюции и углубления его феноменологии (17). Это различение тем не менее никак Финком не обосновано и представляет собой одну из наиболее уязвимых предпосылок его критики гуссерлев-ской феноменологии, особенно если учесть, что, как пишет сам
Финк, смысл методических посылов Гуссерля можно понять только из их конкретного философского осуществления, то есть как раз не прибегая к нефилософскому контексту (27). Финк игнорирует свое собственное методическое требование в случае, когда речь идет об их исходном значении. Однако, чтобы иметь возможность сделать это, нужно было бы прежде всего показать, что в своей первоначальной «редакции», в «Логических исследованиях», гуссерлевские методические принципы имеют позитивистский или во всяком случае «нефилософский» (в смысле Финка) характер. Эта попытка изначально обречена на неудачу, по крайней мере если слову «философский» придается то значение, которое хочет вложить в него Финк. Для Финка, как и для Гегеля, философия — это перевернутый (по отношению к «здравому рассудку») мир. Соответственно, гуссерлевские методические принципы, такие как принцип беспредпосылочности, с точки зрения Финка становятся философскими только тогда, когда в качестве предпосылки Гуссерль полагает то, что обычно (то есть в перспективе некоего предполагаемого «здравого смысла») не считается предпосылкой, например «веру» в существование мира (27). Но уже в первом издании «Логических исследований» Гуссерль пишет, что принцип беспредпосылочности «не может требовать чего-то большего, чем исключения всех допущений, которые не могут быть целиком и полностью реализованы феноменологиче-ски»1. Гуссерль не только указывает на неотделимость принципа беспредпосылочности от его конкретного осуществления в феноменологическом исследовании, но и находит необходимым подчеркнуть трудности феноменологического анализа, связанные с требуемой им противоестественной направленностью созерцания и мышления2. Поэтому в первом издании «Логических исследований» принцип беспредпосылочности и ориентация на «данное» получают весьма «необычное» толкование, позволяющее Гуссерлю в рамках феноменологического анализа лишить значимости «вопрос об оправданности допущения „физических" и „психических" реальностей, отличных от нашего собственного Я»3, равно
1. Гуссерль Э. Логические исследования. Т. II. Ч. 1. Исследования по феноменологии и теории познания. М.: Академический проект, 2011. С. 23 [24]. В квадратных скобках даны страницы немецкого оригинала по изданию: Husserl E. Logische Untersuchungen. 2. Bd. 1. T. Untersuchungen zur Phänomenologie und Theorie der Erkenntnis. Den Haag: M. Nijhoff, 1984 (Husserliana. Bd. XIX/1).
2. Там же. С. 14 [14].
3. Там же. С. 24 [26].
как и любые допущения об истинном или действительном существовании мира4. Принцип беспредпосылочности исходно вводится Гуссерлем в строго определенном философском контексте, внутри которого даже существование мира превращается в безразличную для исследования предпосылку.
Таким образом, приписывание методическим принципам гус-серлевской феноменологии исходно позитивистского и сциентистского смыслов следует признать основанным на сомнительной аналогии. Рисуя драматическую картину напряженной внутренней борьбы «философствования» Гуссерля с его собственной, «предпосланной» нефилософской программой, Финк по не вполне ясным причинам закрывает глаза на то, что подобная программа либо никогда не существовала, либо не поддается обнаружению в гуссерлевских текстах. Предпринимаемая Финком попытка отделить значение основных методических понятий Гуссерля от их «употребления» кажется мне недостаточно оправданной.
Когда Финк говорит о заимствовании Гуссерлем методических оснований феноменологии из позитивизма, сциентизма и психологизма, он исходит из того, что «первоначальное» значение феноменологической дескрипции задается ее противопоставлением «спекулятивной» философии в гегелевском духе (4). Тем не менее вслед за Дильтеем Гуссерль противопоставляет описание не столько спекуляции, сколько объяснению (хотя последнее он понимает несколько иначе, чем Дильтей). У Дильтея это различие в его «негативном» аспекте направлено против универсализации естественно-научных методов исследования (которые, с его точки зрения, основаны на объяснении), то есть против позитивизма и сциентизма. Гуссерль придерживается близкой стратегии. Объяснение он трактует как в узком, каузально-генетическом смысле, так и прежде всего в широком смысле постижения единичного на основе общего закона и этого последнего, в свою очередь, на основе основного закона5. Различие описания и объяснения позволяет Гуссерлю отграничить феноменологию от теории вообще: «Согласно нашему пониманию, теория познания, собственно говоря, это совсем не теория. Она не является наукой в точном смысле единства, исходящего из теоретического объяснения»6.
В свете сказанного напрашивается вывод, прямо противоположный тому, который делает Финк: гуссерлевская апелляция
4. Там же. С. 355 [401].
5. Там же. С. 25 [26].
6. Там же. С. 25 [26].
к «описанию» направлена как раз против сциентизма и позитивизма. Несомненно, описание противостоит и спекуляции, но это противопоставление является вторичным. Акцентируя дескриптивный характер своих исследований, Гуссерль в первую очередь методически дистанцируется именно от той «программы», которую Финк считает исходной для феноменологии. Картину дополняет основанная на понятии интенциональности критика психологизма, которую здесь нет возможности подробно обсуждать.
Идол данности
Критикуя гуссерлевское обращение к «данному» (7, 47, 48 и др.), Финк недостаточно учитывает то обстоятельство, что «данное», как его понимает Гуссерль, исходно никогда не дано, то есть в «естественном» опыте оно всегда уже скрыто и, более того, в естественном опыте как естественном вообще недоступно. «Естественный опыт» я употребляю здесь как синоним гуссерлев-ской «естественной установки», под которой понимается непосредственный опыт мира, предшествующий любому теоретическому познанию, но также и включающий его в себя, поскольку это познание на нем основано. Не вдаваясь здесь в сложную проблему различения «естественной» и «феноменологической» («философской» в смысле Гуссерля) установок (намеченную уже в первом издании «Логических исследований»7), я хочу лишь подчеркнуть тот факт, что, поскольку для Гуссерля в «естественном опыте» данное всегда уже неразрывно переплетено с определенной, «искажающей» его интерпретацией, феноменологический метод в понимании Гуссерля требует прежде всего отказа от некоторого «естественного», само собой разумеющегося и непосредственного представления о данном.
Так как вопрос «Что значит быть данным?» не может быть решен на почве непосредственного опыта мира (что подразумевает, если следовать Гуссерлю, также невозможность разрешения этого вопроса и на почве «позитивных» наук), он становится центральной методической проблемой исследования. Речь при этом идет, конечно, не о чисто методическом конструировании данного, но об отделении действительно данного от того, что обычно и непосредственно принимается за данное. Однако это различие может быть проведено только в пределах «противоестественной», философской установки, а не за счет апелляции к какому-либо уже
7. Ср.: Там же. С. 14-15 [14-15].
известному понятию данного. В феноменологии Гуссерля «данное» в этом смысле носит перформативный характер и неотделимо от перехода в соответствующую установку. Ни данное, ни понятие данного не являются в этом контексте «предданными» в отношении феноменологического исследования. Обнаруживающаяся здесь ситуация полностью противоречит основному тезису Финка, согласно которому Гуссерль наивно использует некое нефилософское, само собой разумеющееся понятие непосредственно данного без постановки философского вопроса о существе «данности». Именно в преодолении этой наивности Гуссерль видел ключевую методическую задачу феноменологии. «Непосредственность» данного оказывается тогда лишь непосредственностью в смысле «снятого опосредствования».
Если оценивать критику Финка в целом, то необходимо отметить, что ее собственной некритической и даже догматически вводимой предпосылкой является утверждение о существовании «нефилософской» методологической программы Гуссерля, «предпосланной» его «собственно» философским исследованиям. У Гуссерля тем не менее метод носит, скорее, перформативный характер и потому не может быть «предпослан» его реализации. Единственным основанием ключевого тезиса «Элементов» служат неудачные аналогии, что указывает на еще одну предпосылку рассуждений Финка: допущение инвариантного смысла «беспредпосылочно-сти», «данности», «дескрипции» и т.п., которое позволяет сближать и даже отождествлять по существу несовместимые контексты употребления этих терминов.
