CC BY
44
VI. Славянские народы и Россия
И.Ф. Макарова (Институт славяноведения РАН, Москва)
К вопросу о характере русофильства болгар в XVIII в. (по материалам книжности)*
Abstract:
Makarova IF. Concerning the character of Bulgarians' Rusophilia in the eighteenth century (based on the learned culture)
Basing on the learned culture of the eighteenth century, the article analyses of the depth of Russophilic sentiments in the Bulgarian society of the age.The author comes to the conclusion, that the most educated strata, the lower clergy, went through a certain crisis in their perception of Russia.
Ключевые слова: болгары, книжники, рукописи, Россия, русофильство, Паисий Хилендарский, иеросхимонах Спиридон, поп Пунчо, Софроний Врачанский.
Тезис о глубоком, исторически обусловленном русофильстве болгар априорно является общим местом в отечественной, особенно дореволюционной и советской историографии. Автору данной статьи также доводилось писать на эту тему, анализируя, в частности, специфику пророссийских мифологем в памятниках болгарского народного творчества1. Не оспаривая аргументы многих из укоренившихся и массово растиражированных стереотипов об особом характере отношения болгар к России, хотелось бы, тем не менее, уточнить его по отношению к XVIII в. Статья не претендует на комплексное рассмотрение всего круга проблем, связанных с особенностями формирования и трансформации образа России в ментальном поле болгар. Основное внимание будет сосредоточено на анализе позиции современных эпохе книжников - наиболее образованного и информированного слоя местного социума. Как представляется, данный ракурс позволит, с одной стороны, несколько конкретизировать тезис о русофильстве болгарского на-
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ, проект № 15-0100145 а.
рода, а с другой, уточнить характер установок, ставших основой менталитета будущей национальной интеллигенции.
Необходимо оговориться сразу - термины «болгарские книжники» и «авторство» используются в статье с высокой степенью условности. Само понятие авторства находилось в рассматриваемом регионе в тот период в процессе становления. Средневековый принцип свободы компиляций и вольного пересказа сочинений предшественников (обычно без указаний первоисточника) продолжал оставаться приоритетным методом написания рукописей и составления сборников. Что же касается национальной принадлежности книжников, то в подавляющем большинстве случаев она неизвестна или весьма гипотетична. Поэтому представляется целесообразным не заострять внимание на выявлении этнических корней той или иной рукописи, а привлекать к анализу лишь те из них, которые отмечены ярко выраженной болгарской патриотической позицией авторов или же большим количеством списков именно в ареале массового расселения болгар.
Восемнадцатое столетие принято считать переломным этапом в истории русско-болгарских связей. Территориальное продвижение России на юг привело ее к прямому столкновению с империей османов. Взятие Петром I крепости Азов, появление русской армии в непосредственной близости от Дуная (Прутский поход 1711 г.), поиски российским правительством политических союзников в среде молдован, влахов, сербов, черногорцев, монар-шии заявления об освободительной миссии русского оружия на православном Востоке2 не могли не способствовать популяризации в среде турецких христиан имени русского императора. Образ Петра нашел прямое отражение в фольклоре, воплотившись, в частности, в фигуру царя-«рибаря»3. Его имя воспевалось в песнях (знаменитая сербская песня, известная обычно под названием «Песнь похвальная Петру Московскому»).
Должна была благоприятствовать закреплению за Россией образа потенциальной освободительницы и длинная череда русско-турецких войн, последовавшая после смерти Петра I, а также недвусмысленные декларации некоторых членов русского правящего дома. Вот лишь один, но яркий пример подобного рода - цитата из воззвания императрицы Екатерины II к турецким христианам: «Соображая горестное благочестивых сих сынов церкви Бо-жия состояние ...желаем сколь возможно избавлению их и отраде
споспешествовать .Наше удовольствие будет величайшее видеть христианские области из поносного порабощения избавляемыя и народы руководством нашим вступающие в следы своих пред-ков»4. После заключения Кючук-Кайнарджийского (1774) и Ясского (1792) мирных договоров Россия не только вплотную придвинулась к северным рубежам Османской империи, но и предприняла попытки покровительства по отношению к ее христианским подданным.
На этом политическом фоне логичным выглядел бы резкий всплеск русофильских настроений в среде местного православного духовенства и книжников. Однако проведенный анализ катало -гов рукописных материалов XVIII в.5, сохранивших многочисленные приписки современников, не подтверждает эту гипотезу. В количественном отношении в них продолжали абсолютно преобладать краткие глоссы, сухо констатирующие, что в таком-то году «москов» бился с «турком». В информационном отношении эти приписки исключительно скупы, а в эмоциональном подчеркнуто нейтральны.
В самих текстах, составлявших содержание рукописных сборников, русская тематика выявляется редко. Едва ли не вплоть до последней четверти XVIII в., когда начали распространяться списки «Истории славяноболгарской» Паисия Хилендарского (1762), лидерство в этом отношении принадлежало произведениям, уходившим своими корнями далеко за пределы болгарских земель. Прежде всего, это были русские летописи, многочисленные издания которых «буквально наводнили» в тот период (по выражению болгарского исследователя П. Атанасова6) болгарские земли. Среди них особым вниманием книжников пользовались различные переработки «Повести временных лет»7.
Популярна у составителей сборников ХУП-ХУШ вв. была и «Повесть о падении Царьграда». Современные исследования показывают, что наиболее часто используемый в болгарских землях вариант этого произведения имел именно русское происхождение и восходил в основном к сочинению Нестора Искандера8. Этот вариант пришел на Балканы вместе с другими русскими печатными изданиями. Наибольшее распространение здесь получило московское издание 1713 г., в котором использовался текст А. Лизло-ва9 (вторая половина XVII в.). Это издание переписывалось книжниками подчас буквально, а потому невольно знакомило читателей
с элементами известной в России концепции «Москва - третий Рим» (и, соответственно, второй Константинополь), параллельно приобщая к восторгам автора «Повести» по поводу возрастания мощи Московского государства.
Продолжали встречаться в сборниках и традиционно популярные на Балканах греческие средневековые пророчества мес-сианско-эсхатологического толка, предрекавшие гибель агарянам и связывавшие это событие с вмешательством извне. Среди распространенных в болгарских землях списков сочинений такого рода можно упомянуть «Пророчества блаженного Иеронима Ага-фангела», вошедшие, в частности, в сборник Спиридона Риль-ского10. В той части «Пророчеств», где речь идет о московских царях, в тексте восхвалялись сила русского оружия и непобедимость русского монарха, «искореняющего варваров и расширяющего пределы» своей державы. Упоминалось также гибельное для агарян грядущее пришествие облаченного в железо христианского воина, под которым, судя по контексту, имелся в виду русский царь.
Впрочем, в этой свой части «Пророчества» Иеронима Ага-фангела были достаточно типичны для литературы подобного рода. Подобно большинству аналогичных сочинений они восходили к наиболее ранним и знаменитым предсказаниям, в частности, к сделанному в XV в. пророчеству будущего константинопольского патриарха Геннадия Схолария. В своей наиболее популярной для сборников XVII-ХVIII вв. версии это пророчество гласило, что турки возьмут Константинополь и будут властвовать долго, до тех пор, пока «русский народ, соединяясь со всеми языками, желающими мстить Измаилу, его победит вторично»11.
И, наконец, еще одно переводное сочинение - «Стематогра-фия» Христофора Жефаровича (1741), внесшее определенную лепту в становление национального самосознания болгар. Жефа-рович, выходец из Македонии, использовал в качестве непосредственного источника для издания своей «Стематографии» одноименное сочинение хорвата Паоло Риттера Витезовича (Загреб, 1700). В этом произведении обыгрывалась идея южнославянской общности с центром в древней Иллирии (отождествляемой с Хорватией) и приводилась краткая информация об ее областях с параллельной демонстрацией гербов. Среди прочих гербов автор посчитал возможным поместить и московский, присовокупив по-
яснение, что русская земля славится мужественными сердцами и
12
вызывает страх у всех своих врагов12.
Хотя все упомянутые тексты были по отношению к болгарам инородного происхождения, они, тем не менее, составляли неотъемлемую часть болгарской книжности. Уже тот факт, что они пользовались популярностью у переписчиков, показывает, что затрагиваемые в них сюжеты отвечали духовным запросам современников.
Параллельно с этими текстами в XVIII в. начали появляться и сочинения собственно болгарского происхождения, в которых можно проследить отражение взглядов книжников на Россию. Типологически эти тексты можно разделить на три неравноценные по объему группы. К первой следует отнести произведения устного народного творчества и сочинения, непосредственно находившиеся под их влиянием. В них нашли отражение взгляды легендарного характера, популярные среди широких народных масс. Этот сегмент в историографии неплохо разработан13, поэтому в данной статье рассматриваться не будет. Что касается находящихся под влиянием народной ментальности сочинений книжников, то к настоящему времени известна, пожалуй, лишь одна рукопись XVIII в., в тексте которой эти влияния прослеживаются вполне определенно. Речь идет о знаменитой «Повести о московском царе Петре», сохранившейся в рукописном сборнике 1796 г., составленном священником Пунчо.
Вторая группа текстов наиболее объемна и включает в себя сочинения исторической направленности. Подробно характеризовать их не имеет смысла, поскольку они очень хорошо известны. Прежде всего, это «История славяноболгарская» Паисия Хилендарского, дополнения к этому тексту переписчиков сочинения Паисия, анонимная «Зографская история» (1785) и «История вкратце о болгарском народе славенском» иеросхимонаха Спиридона (1792).
В особый, третий раздел можно выделить тексты, связанные с именем болгарского епископа и книжника Софрония Вра-чанского (1739-1813).
Если попытаться охарактеризовать в целом позицию авторов всех трех условно вычлененных групп, то это окажется задачей трудновыполнимой. Для каждой из них характерен собственный, в некоторой степени социально обусловленный подход к сюжетам с русской тематикой. Первая группа неразрывно связана с
народным менталитетом, с древними пророчествами и легендами, со смутными мессианскими надеждами, а потому неотделима от чувства потенциальной благодарности. Вторая отражает позицию нарождающейся болгарской историографии, ориентированной на пробуждение национального самосознания собственного народа. Своеобразие третьей группы предопределено, как представляется, не столько взглядами автора, сколько политической конъюнктурой.
В данном перечне, как уже отмечалось, «Повесть о московском царе Петре» занимает особое место. Это произведение хотя и несет на себе отпечаток народного менталитета, прошло определенную литературную обработку и может служить уникальным образцом русофильства в болгарской книжности своего времени. Содержание «Повести» обращено к истории крещения Руси и основывается на вольной переработке русских летописей14. Результатом этой переработки стал ряд исторических несуразностей, а именно: замена византийского императора на некоего болгарского царя Константина, а русского князя Владимира на воинственного Петра Буро. Особый интерес представляет заключительная и, как полагают исследователи, оригинальная, т.е. принадлежащая самому Пунчо, часть «Повести»15. Эта часть содержит откровенный панегирик русским монархам и являет собой попытку осмысления исторической миссии России на Балканах. Автор выстраивает логическую взаимосвязь между якобы имевшим место актом принятия русскими крещения от болгар и намерением России положить конец турецкому владычеству. Предполагается, что русские свято помнят о своем историческом долге перед болгарами - приобщении к христианству, а потому неустанно молятся об их освобождении от ига16. Поскольку, по мнению автора, русские - народ богоизбранный, имеющий «силу свыше»17, то данная молитва имеет, на его взгляд, особую силу. В тексте особо подчеркивается, что русский царь непобедим - «не может ни один царь или король победить ... царя московского»18. Заканчивается «Повесть» прославлением военных доблестей русского монарха.
Среди сохранившихся сочинений XVIII в. откровенно русофильская и восторженная тональность творения священника Пунчо уникальна. Гораздо более типичным для болгарской книжности этого периода является спокойный, подчас подчеркнуто нейтральный тон, характерный для трех вышеназванных «Историй». Обращает на себя внимание также исключительная лаконичность
авторов при обращении к русским сюжетам. И если в отношении «Зографской истории» практически полное пренебрежение ими может быть объяснено краткостью самого текста, то для пространных сочинений Паисия и Спиридона это объяснение вряд ли подходит.
Прежде всего, бросается в глаза, что сама по себе Россия не вызывает у авторов обоих сочинений особого интереса. Их внимание к русским сюжетам связано в основном с обращением к теме миграции древних болгар.
Хотя в источниковедческом плане авторы всех трех «Историй» опирались на русские издания таких известных сочинений как Цезарь Бароний (1538-1607), Мавро Орбини (ум. ок. 1614), Дмитрий Ростовский (1651-1709), а также на первую книгу по русской истории под названием «Синопсис» Иннокентия Гизеля (вторая половина XVII в.)19, однако почерпнутыми сведениями пользовались довольно свободно, формируя свою собственную концепцию национальной истории.
Поскольку Паисий и анонимный автор «Зографской истории» придерживались так называемой яфетической теории происхождения славян, т.е. выводили все славянские народы, включая болгар, от Мосха, легендарного внука Ноя и сына Яфета, то они не могли обойти вниманием проблему совпадения этого имени с топонимом Москва. Вот что, например, писал по этому поводу Паисий Хилендарский20. Первоначально славяне, не разделившиеся еще на отдельные племена и носившие в честь общего предка имя московцы, расселились на севере в районе современной Москвы. В честь своего прародителя Мосха они дали имя протекавшей в том районе реке (Москва-река) и основанному ими поселению (Москва). Когда произошло естественное разрастание рода, часть славян (включая будущих болгар) переселилась на запад. По прошествии времени некоторые из них решили вернуться на историческую родину, т.е. в Москву, но оставшиеся на прежнем месте сородичи (теперь уже называвшиеся русскими) в свою землю их не пустили. Возвратившиеся славяне были вынуждены расселиться восточнее - на берегах Волги, получив от нее свое имя -болгары.
Частично эта историческая концепция Паисия была скорректирована одним из его переписчиков Дойно Грамматиком уже в 1784 г. Книжник посчитал необходимым внести в рукопись
разъяснение, указав, что хотя происхождение топонима и гидронима «Москва» действительно восходит к имени внука Ноя Мос-ха, однако русские получили свой этноним не от него, а от мест -ного воеводы Мосха (как сербы от воеводы Сербина)21.
Темой миграции древних болгар обращение Паисия Хилен-дарского к русским сюжетам практически исчерпывается. Вскользь он затрагивает их еще раз (об этом речь пойдет в дальнейшем), однако развернутых пассажей, позволяющих дать детальную оценку авторской позиции, в тексте нет.
Автор «Зографской истории», повторяя основную канву концепции Паисия, к русским сюжетам был настолько равнодушен, что не оставил практически никакого материала для анализа. В этом своем отношении он резко отличается от автора «Истории вкратце» - иеросхимонаха Спиридона22, внесшего оригинальный вклад в разработку русской тематики.
На первый взгляд, внимание Спиридона к России вполне объяснимо, поскольку он был учеником Паисия Величковского, оставившего исключительно яркий след в истории русской культуры и книжности. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это внимание не слишком доброжелательное.
Спиридон отождествлял болгар с древними иллирами23. Вероятно, именно поэтому он, в отличие от Паисия Хилендарского, тщательно избегал употребления обычных (для болгарских книжников) по отношению к русским этнонимов «московцы» или «москови», способных вызвать у читателей ассоциации с Москвой. Спиридон предпочитал термин «мосховиты»24. Выстраивая параллели с иллирами, он полностью исключил из своего повествования историю миграции болгар в район Москвы и отверг теорию происхождения их этнонима от названия реки Волги25. И хотя факт проживания болгар в районе северного Причерноморья он не отрицал, однако трактовал его лишь как краткий эпизод перед переселением на Дунай в 986 г. до н.э.26.
Движимый чувством патриотизма и желая, по всей вероятности, лишний раз подчеркнуть высокий уровень развития древних иллиро-болгар по сравнению с другими, ныне процветающими народами, Спиридон не особо скрывал свое негативное отношение к соседям. В отношении русских он позволил себе даже несколько ничем логически не обоснованных уничижительных выпадов. В частности, он не преминул сообщить, что у русских (в
отличие от болгар) не было в древности «ни городов, ни сел», что
27
жили они как «дикие звери», переходя с места на место27, что терпели военные поражения от болгарских принцев28, что именно болгары открыли русским путь к цивилизации, основав первый в их землях город - Новгород29. Не забыл Спиридон напомнить читателям и о том, что хан Батый смог разгромить в XIII в. Русь, но Болгария оказалась ему не по силам30.
На последних страницах «Истории вкратце» имеется информация о русско-турецких войнах XVIII в. Однако повествование о них ведется в сухом, подчеркнуто нейтральном тоне, причем, не с позиций ожидания освобождения от османского ига, а скорее в контексте истории болгаро-греческих и болгаро-турецких отношений. Во всяком случае, скупо сообщая о наступлениях русских войск, Спиридон находит уместным помещать в качестве авторского комментария лишь очередные выпады в адрес греческого духовенства.
Среди сюжетов с русской тематикой можно, пожалуй, назвать лишь один, который действительно вызывает у автора теплые чувства. Связан он с личностью книжника Дмитрия Ростовского. Впрочем, в данном случае позиция автора легко объяснима. Сочинения Дмитрия Ростовского отличало исключительно доброжелательное отношение к славянским народам, что оказывалось для Спиридона весьма удобным для ссылок на авторитетный источник при трактовке исторических событий, невыгодно освещенных для болгарского самолюбия в греческих или западноевропейских источниках.
Анализируя причины подобного подхода к русской тематике, можно предположить, что в их основе лежало уязвленное самолюбие автора и досада за униженное положение своего народа. Думается, именно под этим углом следует воспринимать попытки Спиридона любыми способами возвеличить заслуги своего народа в ущерб остальным. Причем, иногда эти потуги приобретали несколько комический характер. Например, очень показательно в этом отношении страстное желание автора доказать болгарское происхождение победителей хана Батыя31. Его не смутила даже необходимость территориального расширения границ Болгарии на всю Венгрию и Сербию.
Впрочем, к концу XVIII в. столь вольный подход к трактовке событий отечественной истории, появление в рукописях
элементов болгароцентризма и демонстрации неприязненного отношения к другим народам перестали быть редкостью. Судя по сохранившимся текстам, родоначальником националистической традиции был, скорее всего, действительно Паисий Хилендар-ский. Во многом именно благодаря откровенному возвеличиванию автором исторических заслуг болгарского народа и не менее откровенным выпадам в адрес единоверцев - греков и отчасти сербов, его «История» стала знаменитой в среде соотечественников. Косвенным образом на страницах его сочинения досталось даже русским. В данном случае речь идет об отстаивании Паисием права первенства болгар на крещение и принятие письменности среди прочих славянских народов, неправомерно оспариваемое,
32
по его мнению, некоторыми русскими авторами32.
Материалы каталогов славянских рукописей свидетельствуют, что националистические установки Паисия быстро начали находить отклик у современников. Уже в 1776 г. поп Георгий из села Жеравны поместил на одном из списков сочинения Паисия свои восторженные отзывы, особо отметив, что это замечательное произведение будет «на пользу болгарам ... и на пакость грекам и сербам»33. Аналогичную приписку оставил в 1777 г. и священник Велико из Котела34. Приблизительно в 1794 г. Даниил Святогорец из афонского монастыря «Святой Георгий» перевел из «Книги житий» Дмитрия Ростовского рассказ о Кирилле и Мефодии, параллельно отредактировав текст в лучших традициях «Истории славяноболгарской». В его версии, деяния славянских первоучителей представлены исключительно как «болгарское свершение», моравский князь Ростислав заменен на болгарского царя Бориса, новая письменность создана братьями именно для болгар, священные книги они перевели не на синтетический церковнославянский, а на болгарский язык, проповедовали христианство не кому-либо, а все тем же болгарам и никуда от них с миссиями вообще
не уходили35.
Как свидетельствуют события ХГХ-ХХ вв., национализму в Болгарии суждено было большое будущее, в том числе и в исторической науке. Хотя XVIII в. отмечен лишь зарождением установок подобного рода, именно в их контексте становится, возможно, более понятным довольно индифферентное отношение книжников к русским сюжетам. Тем более, что эти сюжеты не только не способствовали восхвалению доблестей собственного народа, но
напротив, порой откровенно мешали, вызывая чувство уязвленной национальной гордости. Кроме того, что также немаловажно, в личной жизни вышеупомянутых книжников отсутствовали, по-видимому, факторы, принуждавшие их к внешней демонстрации пророссийских настроений.
В ином положении оказался на рубеже XVIII-XIX вв. епископ Софроний Врачанский. Его деятельность, в том числе литературная, открывает собой новый этап в истории взаимодействия болгарских книжников с Россией, этап непосредственных политических контактов. Вынудила его к поиску прямого диалога с российскими властями и, соответственно, к принятию необходимой для общения с ними риторики, политическая конъюнктура тех лет, а именно: разгул кырджалийских банд, массовое бегство христиан (в том числе и его самого) за Дунай и русско-турецкая война 1806-1812 гг.
Начало болгаро-русским контактам, связываемым в историографии с именем Софрония Врачанского, относится к 1804 г. и к отправке из Бухареста в Петербург депутации болгар в составе Ивана Замбина и Атанаса Нековича. Задачей переговорщиков было установление контактов с русскими властями с целью добиться распространения покровительства России на болгарские земли36. Позиция Софрония была в тот период откровенно пророссийской. В данном случае вряд ли стоит подробно останавливаться на дис -кутируемой в историографии проблеме авторства так называемого «Полномочного письма», подписанного Софронием для Ивана Замбина в 1808 г., в котором от имени болгарского народа выражалось горячее желание удостоиться высокого покровительства и быть присоединенными к России «под мудрым управлением монарха всерусского»37. Даже если в его основе лежал текст, подготовленный Замбиным, это вовсе не значит, что Софроний не разделял изложенных в нем пожеланий. Во всяком случае, по риторике оно вполне соответствовало письму, переданному от имени Софрония в 1808 г. российскому министру иностранных дел Н.П. Румянцеву38. И хотя в данном тексте речь шла лишь о покровительстве, а не о подданстве, горячих заверений в преданности единоверной России в нем ничуть не меньше, чем в «Полномочном письме».
В аналогичном по отношению к России духе были выдержаны и специальные послания Софрония к соотечественникам,
обнародованные в связи с наступлением русских войск в 1810 г. В них он заверял болгар, что вместе с русской армией к ним приближается «спасение и избавление», что русские их «единоверные» и «единородные» братья, а потому необходимо оказывать им всяческую поддержку и выказывать любовь39.
Позиция Софрония по отношению к России нашла отражение и в двух вставках к выполненному им в 1809 г. переводу сочинения Амвросия Марлиана, известного в славянском варианте под названием «Гражданское позорище»40. Эти вставки, хотя совсем не обязательно являются авторскими, уже самим фактом своего появления указывают на позицию Софрония.
В первой интерполяции восхваляются правление русского императора Петра I, его государственная мудрость и благочестие, следствием которых и явилось, по мнению автора, создание великой державы, над которой «солнце никогда не заходит»41. Во второй вставке перечисляются великие монархи - поборники христианской веры, прошлого и настоящего. Среди них кроме Петра I упоминаются русские императрицы Анна Иоанновна и Елизавета Петровна. Среди богоугодных дел двух последних особо отмечается их усердие в искоренении «зломысленного христиа-ноненавистного рода иудейского»42. Этот же текст почти дословно присутствует в одной из глав Второго Видинского сборника, составленного Софронием в 1802 г. Основное отличие состоит главным образом в том, что список русских императриц продлен в нем до Екатерины II, исключительной заслугой которой названа забота о просвещении43.
Трудно судить, до какой степени похвалы Софрония в адрес России, демонстрируемые им в период 1804-1811 гг., были искренними. Сомневаться в них не было бы оснований, если бы не тот факт, что в своей автобиографии («Житие и страдания грешного Софрония») русских сюжетов он не касается вовсе. И это при том, что писалось данное произведение в Бухаресте, т.е. без особой оглядки на возможную месть со стороны турок.
Возвращаясь в заключение к общей оценке характера болгарского русофильства XVIII века, можно, по всей вероятности, признать, что в целом он соответствовал своей переходной эпохе, что, возможно, и предопределяло его непоследовательность. Соседство рудиментов средневекового сознания (ориентированного на ожидание чуда и приход мессии, трансформировавшихся в ус -
ловиях иноземного владычества в надежду на чудесное избавление извне) с естественным ростом национального самосознания и началом общей политизации общества не могло не сказаться на отношении к стране, которой древние пророчества предначертали роль потенциальной освободительницы. Создается впечатление, что именно в рассматриваемый период и именно в среде наиболее образованных слоев болгарского общества - в первую очередь, низшего духовенства, формировавшего из своей среды основной контингент книжников, восприятие России претерпевало своеобразный кризис. Старые представления мессианского характера уже перестали удовлетворять тех, чья ментальность начала ориентироваться на реалии Нового времени. В то же время рациональный, сугубо прагматический взгляд на Россию, как на эффективный инструмент для достижения болгарами политической независимости, еще не успел сформироваться.
Примечания
1Макарова И.Ф. Легендарные представления болгар о России в XV-XVIII вв. // Балканские исследования. Вып. 16. Российское общество и зарубежные славяне. XVIII - начало ХХ века. М., 1992. С. 130-140; Макарова И.Ф. Мифы общественного сознания: болгарская династия Российской империи // България и Русия - между признателноста и прагматизма. София, 2009. С. 38-43. 2Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1963. Т. 16. С. 74-77.
3Качановский В. Памятники болгарского народного творчества. Сборник западноболгарских песен. СПб., 1882. Вып. 1. С. 213-214. 4Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1965. Т. 18. С. 40-41.
5Спространов Е. Опис на ръкописите в библиотеката при Рилския манастир. София, 1902; Спространов Е. Опис на ръкописите в библиотеката при св. Синод на българската църква. София, 1900; Цонев Б. Опис на ръкописи и старопечатни книги на Народната библиотека в София. София, 1910. Т. 1; Цонев Б. Опис на славянските ръкописи в Софийската народна библиотека. София, 1923. Т. 2; Цонев Б. Славянски ръкописи и старопечатни книги на Народната библиотека в Пловдив. София, 1920. 6Атанасов П. Българо-руски литературни връзки през XVII-XVIII в. София, 1986. С. 112.
10 Ангелов Б. Неизвестен ръкопис на Спиридон Рилски // Език и литература. 1964. № 3. С. 79-86.
11 Мутафчиева В. «Предсказанията» за края на Османската империя (към въпроса за руско-балканските културни връзки през XIX в.) // Studia Ьа1кашса. Т. 8. София, 1974. С. 113.
12 Жефарович Хр. Стематография. София, 1985. С. 40-а.
13 Подробно см.: Флоринский Т. Воззрения южных славян на Русь (по историческим свидетельствам и народным песням) // Славянское обозрение. 1892. № 3. С. 196-209; Трифонов Ю. Историческо обяснение на вярата на «Дядо Иван» (Русия) у българския народ // Библиотека на Славянска беседа. 1908. Т. 1. С. 124-200; Снегаров И. Културни и политически връзки между България и Русия през XVI-XVIII в. София,1953; Державин Н.С. «Дядо Иван» (Българска народна историческа легенда) // Державин Н.С. Племени и културни връзки между българския и руския народ. София, 1945. С. 103-109.
14 Банков Т. Един български разказ от XVIII в. // Литературна мисл. 1976. № 3. С. 111-117.
15Ангелов Б. Български разказ за покръстване на русите // Известия на Институт за българска литература. София, 1958. Т. 6. С. 258; Атанасов П. Българо-руски литературни връзки. С. 121-122. 16Ангелов Б. Български разказ. С. 259.
17,,,
Там же.
18,,, Там же.
19Атанасов П. Българо-руски литературни връзки. С. 107-114.
20Паисий Хилендарски. Славянобългарска история. София, 1989. С. 52-53.
21 Ангелов Б. Съвременницы на Паисий. София, 1963. Т. 1. С. 194-195.
22Златарски В. История во кратце о българском народе славенском. Сочинися и списася в лето 1792 Спиридоном иеросхимонахом. София, 1900.
32'Паисий Хилендарский. Славянобългарска история. С. 173. 33'Ангелов Б. Съвременницы на Паисий. София, 1963. Т. 2. С. 62. 34Там же. С. 63.
35Дубовик О.А. Религия и церковь в болгарской исторической мысли XVII-XVШ вв. // Балканские исследования. Вып.17. Церковь в истории славянских народов. М., 1997. С. 98.
36Подробно см.: Конобеев В.Д. Българското националноосвободително движение: Идеология, программа, развитие. София, 1972. С.87-96.
37Киселков В. Софроний Врачански: Живот и творчество. София, 1963. С. 75-76. 38Конобеев В.Д. Българското националноосвободително движение. С. 97-98. 39Софроний Врачански. Избрани творения. София, 1946. С. 155-157. 40Киселков В. Софроний Врачански. С. 198-200.
7Там же. С. 122
8Там же. С. 82
9Там же. С. 82
Там же. С. 11-13
Там же. С. 11
Там же. С. 13
Там же. С. 11
Там же. С. 13
28
Там же
29
Там же
Там же. С. 76
Там же. С. 76-78
Там же. С. 199
Там же. С. .200.
Там же. С. 143
