CC BY
264
УДК 82.015
К ВОПРОСУ О ГЕНЕЗИСЕ ЖАНРА ДНЕВНИКА © 2012 Е. М. Криволапова
доцент кафедры литературы e-mail: elena [email protected]
Курский государственный университет
Статья посвящена проблеме генезиса жанра дневника. Рассматриваются условия, которые способствовали зарождению и развитию автодокументальной литературы. Сравнительно-сопоставительный анализ английских дневников и русских образцов этого жанра XVII века позволяют выявить общие закономерности в генезисе литературы non-fiction. Обосновывается положение, что формирование дневникового жанра в разных странах обусловлено сходными общественно-политическими, социальными и религиозными процессами.
Ключевые слова: дневник, генезис, автодокументальная литература, сравнительный анализ, общие закономерности, формирование жанра дневника, сходные процессы.
Сравнивая и сопоставляя дневники, выявляя национальные «модели мышления», целесообразно не только проследить сходство на уровне общих «гетерогенных элементов» в жанровом и культурном отношении, но и обратиться к более широкому пространству - культурно-историческому и социальному. В первую очередь это касается проблемы генезиса жанра.
История зарождения и формирования жанра дневника в различных культурах обнаруживает общие процессы, а сам дневник - общих «прародителей». Позиции ученых по этому вопросу в основном совпадают. Проясним лишь некоторые из них. Исследователи согласно отмечают, что «место рождения» дневника - «сфера автобиографического», его «основной метод - составление документальной (точнее автодокументальной) последовательности» по хронологическому принципу [Топоров 1989: 84]. Так, С.В. Рудзиевская считает, что «сам дневниковый жанр принадлежит сфере автобиографического, поэтому его истоки следует искать здесь же, ведь автобиография - характерный жанр для искусства Нового времени, как и житие - для искусства Средних веков» [Рудзиевская 2002 : 89]. Помимо автобиографий, она упоминает и семейные хроники как возможный и более ранний источник жанра дневника.
Другие исследователи считают, что «дневниковость» ведет свое начало от «Исповеди» Августина Блаженного (около 397 - 398 г. н. э.) или связана с «паломнической литературой IX-X вв., с жанром «хожения», для которого характерны автобиографизм, документальность, фактографичность» [Боброва 2007: 6]. Все перечисленные источники, возможно, и являются генетическими предшественниками дневника, однако связывать его родословную с какой-то определенной жанровой формой не представляется целесообразным. В каждой из них имеются «дневниковые» элементы, однако жанровой целостности они не образуют.
В западноевропейской традиции «сфера автобиографического» ведет свою «родословную» с поздней античности и раннего христианства («К самому себе» Марка Аврелия, «Исповедь» Августина); существенными этапами в формировании жанра дневника стали «Письма к потомкам» Петрарки, ««Жизнеописание» Бенвенуто Челлини, созданные в эпоху Возрождения, «Исповедь» Ж.Ж. Руссо - в эпоху Просвещения.
Что касается самой автобиографии как жанра, то она создается post factum и лишена непосредственности, спонтанности. События, изложенные в ней, как правило, подвергаются тщательному отбору и осмыслению, что делает ее похожей на мемуары. Кроме этого, автобиография представляет собой описание диахронического характера, которое никак не вписывается в рамки «дневникового» времени.
В России истоки дневниковости восходят к периоду принятия христианства, усматриваются в житийной литературе, а также связаны с жанром «хожений», или «хождений». Последние ведут свое начало от путешествий паломников в иноземные государства, которые описывали свои личные впечатления, отсюда и другие названия -«путник», «паломник». В случае с «хожениями» наблюдается некоторое типологическое сходство с дневником, по крайней мере, с одной из его форм - путевыми записками.
«Хожения» как жанр древнерусской литературы сложился в начале XII века. К этому времени относится известное «Хожение Даниила Русьскые земли игумена», или «Хожение Даниила Паломника» (1106-1108). Обращает на себя внимание, что автор не только описывает места, в которых он побывал, но и фиксирует при этом свои личные чувства и впечатления. Не случайно Г.М. Прохоров назвал первое произведение подобного жанра «очень лично-авторским», по сравнению с греческими, которые «безличны и анонимны»: «Игумен Даниил легко и свободно пишет со своей собственной точки зрения, равно как и о себе самом» [Прохоров 2007: 5]. Такое же «лично-авторское» мы может найти и в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина, который адресует свои записи «русским братьям». Принимая во внимание отмеченную особенность, когда через обязательно-канонические формы древнерусской литературы проступают иные, личностные, связанные с позицией автора, можно сделать предположение о генетической связи «хожений» с жанром дневника.
Предысторию дневникового жанра [Кобрин 2003: 288] можно связать и с хрониками, представляющими собой записи исторических событий в их хронологической последовательности. Время здесь имеет первостепенное значение, что отражено в самом названии жанра, восходящем к греческим словам «chronika» (летопись), и chronikos (относящийся ко времени). На Руси хроники получили название хронографов или летописей. Поскольку летописи - это средневековый жанр, то представленная в них концепция истории имела теологическую основу. Авторская же позиция летописца была всецело обусловлена временем и напрямую зависела от интересов той политической страты, которую он представлял: князя, митрополита, епископа, отдельного монастыря. Не случайно с началом эпохи Возрождения, в условиях повсеместной секуляризации жизни, хроники постепенно сходят на нет. Уместно будет вспомнить, что некоторые авторы - М.М. Пришвин, З.Н. Гиппиус - впрямую называли себя летописцами эпохи, тем самым обнаруживая, хоть и опосредованную, но все же вполне зримую связь их сочинений с хроникальным жанром.
В качестве непосредственного источника дневникового повествования может рассматриваться и так называемый подённый журнал, или подённые записки. Этот жанр имеет свою длительную историю. Инициатива ведения таких журналов в России принадлежала Петру I, который в 1695 году во время Азовского похода «поручил государева двора подьячему Алексею Васильевичу Макарову вести “юрнал или подённые записки” обо всем, что происходило с царем и вблизи его. Возможно, эту мысль навеяли ему бомбардирский или судовой журналы. Возможно - желание иметь описание похода, чтобы впоследствии анализировать свои действия» [Лурье 2009: 22].
Примечательно, что первая часть слова «журнал» в переводе с французского языка означает «день» - «jour», а впоследствии слова «журнал» и «дневник» стали синонимами. О том, насколько важное значение Петр I придавал ведению «подённых за-
писок», говорит тот факт, что каждая запись была «непременно правлена рукою Петра», которого «везде и всегда сопровождало лицо, обязанное вести “подённые записки”» [Там же: 22-23]. Впоследствии их могли вести только «чиновники Кабинета его императорского величества, учрежденного в 1704 году». Первый же «дневниковед» царя Алексей Васильевич Макаров был назначен управляющим этого Кабинета, или «кабинет-секретарем», и впоследствии «удостоился ранга тайного советника». Именно после Петра I появляются камер-фурьерские журналы (1695-1918 гг.), записи в которых велись ежедневно при императорских дворах камер-фурьерами и имели своим содержанием описание придворной жизни, быта царской семьи. По камер-фурьерским журналам также можно было узнать о проектах монархов, выявить мотивы их поступков, раскрыть некоторые дипломатические секреты.
Что касается автора, ведущего такой журнал, то здесь имеет место явление «обезличивания», так как записи камер-фурьера проходили жесткую цензуру. Применительно к проблеме генезиса жанра дневника в этом случае утрачивается обязательный критерий «дневниковости» - субъективность, без чего невозможно определить авторскую позицию, идентифицировать образ самого автора, который в данном случае является своеобразной скрепой разрозненных фактов и впечатлений и обеспечивает целостность даже тогда, когда дневниковые записи неожиданно прерываются. Исходя из этого, одним из основных условий формирования дневника как отдельного жанра надо признать обязательность субъективного начала.
Следующий аспект, связанный с проблемой генезиса жанра, касается непосредственных результатов становления и развития, приведших к появлению дневника как устойчивого жанрового образования. Здесь целесообразно сравнение и сопоставление не столько самих дневниковых текстов, сколько общественно-политических и историко-культурных условий, которые благоприятствовали появлению и развитию этого жанра. Так, в основных справочных изданиях отмечается, что первые дневники появились в Англии в XVII веке, а в России - в конце XVIII века. Рассматривая причины распространения дневникового жанра в английской литературе, исследователи связывают их с социально-идеологической борьбой двух христианских деноминаций - католицизма и кальвинизма, следствием которой стало усиление в литературе моральнорелигиозной проблематики, доминирующее положение публицистических жанров, формирование нового читателя и нового типа литератора и в целом - демократизация самого процесса творчества [Подгорский 1999]. Несмотря на то что, по сведениям литературоведческих справочных изданий, первые дневники появились в Англии в XVII веке (образцом подобного жанра является дневник Сэмюэля Пипса, который он вел в течение 1660-1669 гг.), некоторые исследователи считают целесообразным вести отсчет дневниковой традиции с XVI века (концепция А. Понсонби [РопБОпЬу 1923]). Называется и точная дата появления первого дневника - 1594 г., и его автор - Эдуард VI.
В этой связи имеет значение и следующее обстоятельство: именно в XVII веке сложились условия, при которых субъективное начало в литературе возобладало над безличным. Ю.Н. Солонин видит главную заслугу XVII века в том, что «он обеспечил легитимацию субъективности и форм ее выражения в духовной, интеллектуальной и художественной жизни человека; он не просто признал ее равное достоинство с объективными формами бытия и деятельности, но продвинул значительно вперед по рангу значимости и создал предпосылки ее последующего преобладания» [Солонин 2000: 11]. «Современная европейская литература, - отмечает Ю.Н. Солонин, - обязана XVII веку, помимо всех прочих культурных начинаний, составляющих ныне ее сущность, еще и утверждением, если не открытием, тех бесчисленных форм и видов выражений духов-
ной жизни человека, которые мы обобщающим образом называем субъективными» [Солонин 2000: 11].
В русской культуре генезис дневникового жанра (появление и распространение) традиционно связывается с процессом «легитимации субъективности и форм ее выражения», который начался в XVIII веке и был связан с грандиозными общественнополитическими и культурными преобразованиями Петра I. Тогда же, по мнению исследователей, начинается и формирование новой литературы, в обществе появляется новый тип писателя, чья литературная деятельность обусловливается его личностью [История русской литературы... 1980]. Возникает интерес не только к трудам писательской деятельности, но и к самой личности писателя, его биографии, жизненным установкам, общественным связям. Но если обратиться к истории России не XVIII века, а хотя бы веком раньше, то традиционная точка зрения будет нуждаться в корректировке, поскольку исторические факты показывают, что «легитимация субъективности» достаточно ярко проявила себя уже с начала XVII века. Об этом убедительно свидетельствует Г. Флоровский: «До сих пор еще принято изображать XVII век в противоположении петровской эпохе, как “время дореформенное”, как темный фон великих преобразований, столетие стоячее и застойное. В такой характеристике правды очень немного. Ибо XVII век уже был веком преобразований.» [Флоровский 1937: 57]
Он вошел в русскую историю как «бунташный век», «век народных мятежей и восстаний.», это время глубокого социального и государственного кризиса. Не случайно в русской истории этот период получил название Смутного времени. «Но Смута была не только политическим кризисом и не только социальной катастрофой. Это было еще и душевное потрясение, или нравственный перелом» [Там же: 57].
В период всеобщей сословной активности в огромной степени возрастает роль литературы. Литературное творчество становится не только прерогативой писателей, ученых монахов - «за перо берутся миряне разных чинов и сословий», устраняется монополия на писательский труд. Другая особенность литературы начала XVII века - ее «бесцензурность», что давало возможность свободно излагать свои мысли, взгляды, позиции, не ограничиваясь средневековыми канонами. Это был большой шаг в сторону усиления индивидуального начала в литературе, а значит и ее субъективизации.
В первой половине XVII века появляются первые опыты создания биографий, и, хотя пишутся они с ориентацией на житийный канон, как, например, «Повесть о Улья-нии Осоргиной», можно говорить о трансформации жанра жития и приспособлении его к новым условиям бытования. Усиление личностного, индивидуального начала обнаруживается и в сочинениях «боголюбцев», и в «Сказании Авраамия Палицына». Но более всего оно заявляет о себе в творчестве протопопа Аввакума, «знаменитого вождя старообрядчества». Его «Житие» уже содержит «приметы» автодокументальной литературы: объединение автора и героя (что было принципиально новым), предельная искренность. Не случайно «Житие» Аввакума называют «исповедь-проповедь»: «“Житие” Аввакума приобретает твердую мотивировку как проповедь “дела Божия” и одновременно - исповедь духовному отцу и другу Епифанию, к которому автор часто обращается» [Робинсон 1991 : 19]. Все это дает основания исследователям соотносить «Житие» с такими известными памятниками, как «исповеди» - Августина Блаженного (IV в.), Ж.-Ж. Руссо (1769), Л. Толстого (1884), Горького (1908), а также с «Историей моих бедствий» Пьера Абеляра (ок. 1136).
С другой стороны, «Житие» представляет собой автобиографию, где Аввакум являет собственный пример борьбы за «старую веру», несмотря на то что в произведении еще сильны традиции агиографического жанра. С будущим дневником «Житие» сближает и то обстоятельство, что Аввакум «приоткрыл перед читателями завесу авторского самовосприятия. Опыт его самоанализа обладал большой силой эмоциональ-
ного воздействия. “Иное хощу и промолчать, - писал он, - ино невозможное дело - горит в утробе моей, яко пламя палит”» [Робинсон 1991: 25].
Исследователи говорят о появлении в XVII веке таких жанров, как драма, медитативная поэзия, проповедь, историческое повествование. Обретает культурную значимость частная жизнь человека, что приводит к появлению жанров, «специально предназначенных для выражения личного опыта и описания индивидуальных черт людей и событий»: биографий, автобиографий, дневников и записок очевидцев [Живов 1996: 481].
Обращение к английским дневникам эпохи Реставрации и сопоставление их с подобными образцами письменной культуры России того же времени позволяют выявить общие закономерности в зарождении и развитии субъективных жанров в различных социокультурных ситуациях. Можно по-разному оценивать авторские интенции создателей образцов личных документальных жанров (дневников, записок, исповедей), но их появление в том и другом случае обусловлено историческими причинами - общественно-политическими, социальными, религиозными. Не случайно, что Сэмюэль Пипс начал вести свой дневник в год реставрации Стюартов. И хотя в нем не содержится объяснений, с какой целью ведется «журнал», средства автокоммуникации позволяет это определить. Сэмюэль Пипс был свидетелем и непосредственным участником таких событий, как возвращение на корабле в Англию Карла Стюарта, провозглашение его королем Англии Карлом II, подписание Бредской декларации, формирование нового Государственного совета и многих других, не менее значимых. Поэтому не удивительно, что в его дневнике появляются следующие слова: «Величие и вместе с тем внезапность всего происходящего совершенно захватили мое воображение.» (запись от 11 февраля 1660 года) [Пипс 2010: 12].
В России же плотность социальных катаклизмов была настолько велика, а степень политической нестабильности настолько высока, что исследователи говорят о XVII веке, как о веке, прошедшем «под знаком беды». Это в полной мере отразилось и в записках графа А.А. Матвеева, отец которого был убит повстанцами [Записки Андрея Артамоновича графа Матвеева 1841], и в «Житии» протопопа Аввакума. Именно в такое время человек ощущает себя способным «заглянуть» в историю: «Обращение к истории в связи с данным моментом, особенно к своей истории, подобно взгляду на себя в зеркало. Даже не слишком ровное и чистое, оно позволяет человеку увидеть в нем себя и в себе то, что без зеркала видимо хуже, с трудом или даже невидимо. У зеркала истории есть и еще одно преимущество: оно отражает человека не только в его теперешних, этих обстоятельствах, но и в тех будущих, которые возникают из теперешних, продолжают их и завершают данную ситуацию» [Топоров 1996: 347].
Дневник в полной мере можно назвать «зеркалом истории». Ценность этого человеческого документа вполне прочувствовал А. Понсонби [Ponsonby 1923], когда предварил обзор английских дневников следующим эпиграфом: "No kind of reading is so delightful, so fascinating, as this minute history of a man's self"1.
Поскольку в России интерес к автодокументальной литературе, и в частности к дневнику, проявился в конце 90-х годов, когда были изданы ранее неизвестные и часто недоступные широкому читателю материалы дневников писателей, художников, журналистов, политиков, ученых, общественных деятелей и простых людей - свидетелей своей эпохи, история генезиса жанра дневника требует определенной корректировки. Если вернуться к XVIII веку, когда, согласно традиционной точке зрения, начали появляться дневники, то здесь никак нельзя обойти вниманием творчество М. М. Хераскова и М.Н. Муравьева. Поэтам кружка Хераскова принадлежит приоритет в разработке
1 Никакой жанр литературы так не завораживает и не восхищает, как описание сиюминутной жизни человека, сделанное им самим.
камерных лирических жанров, таких как дружеское послание, стансы. Не случайно исследователи связывают творчество Хераскова с началом истории русского сентиментализма [Орлов 1977].
Говоря о литературной деятельности М.Н. Муравьева, они отмечают его новаторский характер, заключающийся в том, что он, «перепутав все жанры, превратил свои стихи в лирический дневник» [Муравьев 1967 : 47]. Примечательно, что Муравьев на протяжении многих лет вел и настоящий дневник, куда записывал различные события, впечатления, мысли, суждения, наброски статей. На основе материалов своего дневника в 1778 году Муравьев создает свои прозаические заметки «Дщицы для записывания», которые были опубликованы в журнале «Утренний свет». По мнению исследователей, «.дневниками их назвать нельзя. Это житейские наблюдения, факты, сравнения, рассказ о проведенном дне, о сильном впечатлении, моральные сентенции и, большей частью, отчеты перед самим собою не столько в делах, сколько в помышлениях. Факт напечатания этих заметок устанавливал их литературность, с одной стороны, и утверждал новый своеобразный жанр - с другой» [Кулакова 1941: 461].
Но поскольку «Дщицы» были созданы на дневниковой основе, заслуживает внимание сама позиция человека, ведущего дневник в соответствии с «законами» жанра. В данном случае это особое отношение Муравьёва к «сиюминутному», характерное для образцов этого жанра и проявившееся как в «Дщицах», так и в его частной переписке. Сравним две записи. В 1778 году Муравьёв пишет сестре: «Время течет; останавливай его. Всякая минута, которую в свою пользу употребить, не вечно для тебя. Чувствуй свое бытие» (цит. по: [Огурцов 1993: 16]). Второй пример - отрывок из статьи «Дщицы для записывания»: «Считай мгновенья: каждое приходило к тебе, способно поместить доброе дело» [Там же: 17]. Приведенные высказывания Муравьёва достаточно легко укладываются в дневниковый контекст, призванный «материализовать» прошедшее, «остановить мгновенье». Подобная концепция автора XVIII века звучит достаточно современно, поскольку соответствует взглядам сегодняшних исследователей на особую роль дневникового жанра в сохранении исторической памяти: «Вести дневник означает сохранить время, спасти от забвения дни, которые с точки зрения историка, возможно, не представляют интереса» [Кин 1996: 10].
Еще одна закономерность, которая выявляется при сравнении русских и английских дневников, заключается в том, что формирование жанра происходит в процессе становления нового типа общественного сознания. В этом отношении особенно показателен «Дневник» Андрея Тургенева, созданный в переломную эпоху (1799 - 1803), когда происходило формирование мощного культурного движения, во многом определившего характер девятнадцатого столетия (впоследствии этот период в литературной жизни России будет назван «карамзинским» [Топоров 1989].
Русская автобиографическая практика, как и всякая другая, не могла не испытывать воздействия наиболее ранних образцов дневникового жанра. Исследуя формирование автобиографической культуры в России, ученые (К. Вьолле, Е.П. Гречаная) отмечают, что в XVIII веке оно проходило в значительной степени с опорой не только на традиции древнерусской литературы, но и на французские образцы, поскольку в русской культуре того периода существовал обычай использовать французский язык в разного рода «домашних жанрах» - письмах, воспоминаниях, дневниках [Автобиографическая практика в России и во Франции. 2006]. Эта традиция сохранялась на протяжении всего XIX и отчасти XX в. (записки баронессы Н.М. Строгановой, дневники А.П. Керн, А.А. Олениной, Н.И. Куракиной). Особую роль во французской дневниковой практике сыграл дневник Марии Башкирцевой. С одной стороны, он вызвал резкое неприятие своим чересчур откровенным характером, с другой - восхищение и воспри-
нимался молодыми авторами французских дневников как образец для подражания, «как откровенная и духовная поддержка».
Б. Роуленд, говоря о сравнении произведений искусства Востока и Запада, далеких по времени или месту возникновения, делает вывод о продуктивности такого метода, который «неизменно открывает новые возможности их истолкования. Взаимно освещая друг друга, произведения делают зримыми скрытые грани соответствующих культур» [Роуленд 1958 : 5]. Это высказывание в полной мере можно отнести и к жанру дневника. Выявление закономерностей в становлении и развитии автодокументальной литературы разных культур позволяет найти такие универсалии, которые предоставляют возможность восполнить недостающие звенья в механизме реконструкции такого уникального жанра, как дневник.
Библиографический список
Автобиографическая практика в России и во Франции: сб. статей / под ред. Катрин Вьолле и Елены Гречаной. М.: ИМЛИ РАН. 2006.
Боброва О.Б. Дневник К.И. Чуковского в историко-литературном контексте: ав-тореф. дисс. ... канд. филол. наук. Волгоград. 2007.
Живов В.М. Религиозная реформа и индивидуальное начало в русской литературе XVII века // Из истории русской культуры. Т. 3 (XVII - начало XVIII века). М., 1996.
Записки Андрея Артамоновича графа Матвеева // Записки русских людей. Изд. И.П. Сахаров. СПб., 1841.
История русской литературы: в 4 т. Л.: Наука, 1980-1983. Т. 1.
Кобрин К. Похвала Дневнику // Новое литературное обозрение. 2003. № 61.
Кин Д. Странники в веках. М., 1996.
Кулакова Л.И. Муравьёв // История русской литературы: в 10 т. М., Л.: Изд-во. АН СССР. 1941 - 1956. Т. IV: Литература XVIII века. Ч. 2. 1947.
Лурье Ф.М. Возвращение «подённых записок»: жизнь императорской фамилии глазами камер-фурьеров // Родина. 2009. № 2.
Муравьев М.Н. Стихотворения. Л., 1967.
Огурцов А.П. Философия науки эпохи Просвещения. М.: Наука, 1993.
Орлов П.А. Русский сентиментализм. М., 1977.
Пипс С. Домой, ужинать и в постель. Из дневника. М., 2010.
Подгорский А.В. Жанр дневника в английской литературе эпохи Реставрации: автореф. дисс. ... докт. филол. наук, Екатеринбург, 1999.
Прохоров Г.М. Игумен Даниил и его «Хожение» в Святую Землю // «Хожение» игумена Даниила в Святую Землю в начале XII в., СПб., 2007.
Робинсон А.Н. Аввакум (личность и творчество) // Житие Аввакума и другие его сочинения / сост., вступ. ст. и коммент. А.Н. Робинсона, М., 1991.
Роуленд Б. Искусство Запада и Востока. М., 1958.
Рудзиевская С.В. Художественные возможности и истоки жанра дневника писателя // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2002. № 1.
Солонин Ю.Н. Судьба субъективного жанра в контексте европейской культуры XVII - XX веков // XVII век в диалоге эпох культур: материалы Междунар. науч. конф. «Шестые Лафонтеновские чтения» (14-16 апреля 2000 г.). СПб., 2000.
Топоров В.Н. Два дневника (Андрей Тургенев и Исикава Такубоку) // Восток -Запад. Исследования. Переводы. Публикации. Вып. четвертый. М.: Наука, 1989.
Топоров В.Н. Московские люди XVII века (к злобе дня) // Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века). М., 1996.
Флоровский Г. Пути русского богословия. П., 1937.
Ponsonby A. English Diaries: A Review of English Diaries from the Sixteenth to the Twentieth Century with an Introduction on Diary Writing. London, 1923.
