CC BY
25
УДК 811.11-112+ 811.512.37 ББК 81.2 (2Рос=Калм)
К ВОПРОСУ О ЧАСТИЦАХ КАЛМЫЦКОГО ЯЗЫКА (историко-сравнительный аспект)*
Е. В. Бембеев
Изучение служебных слов калмыцкого языка, в частности частиц, является одной из актуальных задач современного калмыцкого и, шире, монгольского языкознания. Под частицами понимается особая разновидность служебных слов, лишенных лексического значения и не являющихся членами предложения, которые выражают лишь отношение к содержанию высказывания. С помощью частиц предложению в целом или его отдельным членам могут придаваться всевозможные логико-смысловые, эмоциональноэкспрессивные и коммуникативно-модальные оттенки: подтверждения, сомнения, предположения, вероятности, уверенности, вопроса, побуждения и т. д. [ГКЯ 1983: 283].
В современных монгольских языках частицы изучались такими известными учеными, как Д. Ч. Стритом [1963], Э. Вандуй [1966], Ш. Лувсанванданом [1968], Мишиг [1978], 3. В. Шеверниной [1980], Г. Д. Будаевой [1989], П. П. Дамбуевой [2001], Г. Ц. Пюрбеевым [1975; 1981], [1995]. В данных работах, как правило, дается семантическая классификация частиц наиболее употребительных частиц: утвердительных (даа, шуу), вопросительных (уу, юу, вэ), усилительных (ч, л), частиц отрицания и запрета (гуй, биш, битгий), однако не отражаются их функциональные и дистрибутивные особенности, причем количество семантических групп частиц и их состав у разных исследователей не совпадают. К тому же вопросы служебной лексики в калмыцком языке недостаточно исследованы в описательном, сравнительном и сопоставительном аспектах и находятся в состоянии «научно-исследовательской неопределенности». Необходим всесторонний охват материала и данных по письменным памятникам калмыцкого языка разных эпох. Именно такая широта охвата материала позволит достаточно адекватно отобразить особенности калмыцких служебных слов, тенденции их
развнтня на определенном этапе развития калмыцкого языка.
В настоящей статье предпринята попытка историко-сравнительного исследования частиц калмыцкого языка (кроме личнопритяжательных, лично-предикативных и возвратных частиц) с привлечением материала письменных памятников ХУШ-ХІХ вв., в которых частицы представлены широко и разнообразно. Материалом для исследования послужили как современные тексты, так и письма калмыцких ханов и их современников, хранящиеся в Национальном архиве Республики Калмыкия и «представляющие собой особую культурную ценность» [Су-сеева 2002: 8; Асирова 2002; Гедеева 2004], а также памятник письменности XIX в. «Сказание о хождении в Тибетскую страну малодербетовского Бааза-бакши» [Сказание 1897].
Первые сведения о частицах можно найти уже в ранних монгольских грамматиках и грамматических пособиях практического характера. Автор первой грамматики калмыцкого языка А. В. Попов выделил семь частей речи калмыцкого языка1. По его мнению, частицы как часть речи неотделимы от наречий, поэтому рассматриваются ученым с позиций именно этой части речи2.
Известный монголист А. А. Бобровников в труде «Грамматика монгольско-калмыцкого языка» совсем иначе классифицирует части речи, выделяя три группы —
1 «Калмыцкие слова разделяются на семь частей речи: 1) имя, 2) местоимения, 3) глагол, 4) наречие, 5) послеречие, 6) союз и 7) междометие» [Попов 1847: 28].
2 В пятой главе «О наречии» А. В. Попов отмечает, что «...наречие есть принадлежность глаголов и имени прилагательных, которых значение оно распространяет или ограничивает. Наречие показывает: время, обстоятельство, качество, способ действия или состояния и т. д., поэтому оно бывает: 1. времени, 2. места, 3. качества, 4. количества, 5. утверждения, 6. вопрошения, 7. сомнения, 8. изключения, 9. отрицания, 10. уподобления, 11. напряжения, 12. совокупности и 13. указания» [Попов 1847: 177].
* Работа выполнена по проекту: «Ойратский мир: география расселения народов и топонимика» подпрограммы фундаментальных исследований Президиума РАН: «Анализ и моделирование геополитических, социальных и экономических процессов в полиэтничном макрорегионе» Программы «Фундаментальные проблемы пространственного развития Российской федерации: междисциплинарный синтез» (2009-2011 гг.).
имена, глаголы и частицы. А. А. Бобровников сводит все служебные слова в группу частиц, называя их сулаугэ ‘пустые слова’: по его мнению, это слова, которые без контекста, т. е. сами по себе, не содержат никакого понятия, однако, если они представлены в контексте, то они изменяют значение слов или служат для выражения отношений между понятиями [Бобровников 1849: 174].
Профессор В. Л. Котвич3, исследуя живую калмыцкую речь, в работе «Опыт грамматики калмыцкого разговорного языка» пишет, что «все слова (как коренные, так и производные) объединяются по характеру своего значения в особые группы или категории, называемые частями речи. Обыкновенно таких групп насчитывается девять, но в калмыцком языке процесс их выделения еще не закончился. Совершенно резко обособились с одной стороны имена (включая местоимения и числительные), с другой глаголы, с третьей — служебные частицы и междометия» [Котвич 1929: 81-82]. Далее В. Л. Котвич замечает, что «части речи не могут быть строго делимы на изменяемые и неизменяемые... Вообще совершено неизменяемых слов в калмыцком языке имеется очень мало: если в каком-либо положении слово не изменятся, то в другом положении оно может принять приставку соответствующую склонения или спряжению, и таким образом сделаться изменяемым. Неизменяемыми остаются только служебные частицы и междометия» [Котвич 1929: 86]. Ученый делит наречия на две группы: частицы и собственно наречия [Котвич 1929: 323-324]. В калмыцком языке В. Л. Котвич выделяет частицы отрицания (уга, эсэ, бичэ/бичкэ, ши, бишэ/вш, а также устаревшие формы улу, эдуй), вопросительные частицы (уу/уу, йа/й, вэ), подтвердительные частицы (лэ/лэ, лм/мн, мен, мин, лувн, а также устаревшую форму ку); частицы сомнения (кевтэ, шаху), частицы уступки (чигн, чигэ, чн, ч), а также частицы уподобления (шицги / шиц и мэтэ) [Котвич 1929: 324-331].
Классификацией частей речи в калмыцком языке занимался и профессор Г. Д. Санжеев. Он выделяет следующие разряды: 1) имя предметное; 2) имя качественное; 3) имя числительное; 4) местоимение; 5) наречие; 6) послелоги; 7) глагол;
3 Здесь В. Л. Котвич придерживается структуры А. В. Попова и выделяет шесть частей речи: 1) имена (существительные и прилагательные); 2) числительные; 3) местоимения; 4) глаголы; 5) наречия (включая частицы); 6) междометия [Котвич 1929: 86].
8) частицы; 9) междометие [Санжеев 1940: 27]. К служебным частям речи он относит и частицы, классифицируя их следующим образом: частицы логического ударения -л; вопросительные частицы -ий / -у (-у), -б; лично-предикативные частицы -вдн, -в, -тн, -ч; подтвердительные частицы -мн; усилительно-выделительная частица чигн; частицы отрицания уга, -ш, биш, эс, бичкэ/бичэ [Санжеев 1940: 82-85].
В грамматике современного калмыцкого языка выделяют шесть знаменательных частей речи (имя существительное, имя прилагательное, имя числительное, местоимение, глагол, наречие), а также четыре служебных части речи (послелоги, частицы, союзы, междометия) и особую группу «модальных и подражательных слов» [ГКЯ 1983: 66]. Частицы в современном калмыцком языке классифицируются следующим образом: 1) лично-предикативные: -в, -видн, -ч, -т; 2) подтвердительные: мен, -мн, -м, -лм, юмн, -хн, -ш, -ус (-ус); 3) усилительно-выделительные: -л, чигн и -чн (<чигн); 4) уподобительные: -шц; 5) модальные: -щ, санщ, (сэнщ), биз, чигн биз, хэ, хэ биз, хэ йир; 6) вопросительные: -б (-би), -в (-ви), -у (-у), -й, -ий; 7) отрицания и запрета: эс, -го, -ш, частица запрета бичэ (бичкэ) и слова отрицания уга, биш, выполняющие функцию отрицательных частиц. В своем большинстве эти частицы всегда следуют за словом, т. е. являются постпозиционными. Только отрицательная частица эс и частица запрета бичэ (бичкэ) являются препозиционными. По своему составу частицы делятся на простые (-л, -щ, -го) и сложные, состоящие из двух и более частиц (-л-м, -м-щ, чигн биз, хэ йир и т. д.). Все постпозиционные частицы подверглись сильной редукции, поэтому многие фактически срослись со словом, к которому они относятся [ГКЯ 1983: 283].
Таким образом, количество семантических групп частиц и их состав у исследователей разных лет неоднородны, причем в современном калмыцком языке их значительно больше, нежели в калмыцком языке XIX в. Безусловно, процесс грамматикализации знаменательных слов и их переход в разряд служебных на основе изменений значений слов происходит постоянно. В калмыцком, как и в других монгольских языках, это особенно заметно на примере частиц и послелогов. Между тем некоторые частицы со временем утратили семантические функции и исчезли в языке.
Частицы отрицания. Как выше было отмечено, в современном калмыцком языке выделяют следующие частицы отрицания4: уга, эс, -го, -ш, -шго, биш, бичэ: Я, эдндчнъ сэ кеНэд тус уга юмнл ‘А для них делать добро бесполезно’ [Доржин Б., ЧХ: 63]; Тер хургт нанд уг егсн угапм ‘Ведь мне на том собрании не дали слова’ [Бадмин А., УЭБ: 39].
Препозиционная частица эс является одной из наиболее употребительных в современном языке: Чамаг йир ... чамас эс авдмн болхнъ ‘Ну, погоди у меня... задам тебе трепку’ [Доржин Б., ЧХ: 35].
Частица отрицания -го употребляется после прилагательных и многократных причастий: Авсар байщдго, егсэр угардго ‘От того, что взял, не разбогатеешь, от того, что дал, не обеднеешь’ [ХУ: 12]; Болв Нарин тавн хурНн эдл болдго, тер мет ерк-бул дотрк улс чигн эдл биш. ‘Но как пять пальцев на руке бывают неодинаковы, точно также люди в семье неодинаковы’ [Бадмин А., АШД: 197]; Зогсщатн зуг, кишго нохас ‘Ну, погодите, несчастные собаки’ [Басцга Б., БО: 361]. Необходимо отметить, некоторые диалектные особенности употребления слов кишго и керго: в ходе анализа были обнаружены явления прогрессивной ассимиляции частицы отрицания -го (кишго ^ кишвэ ‘несчастный’, керго ^ кервэ ‘ненужный’).
Частица отрицания -ш употребляется с глаголами будущего времени изъявительного наклонения. Однако у формы глагола на -х в сочетании с данной частицей, которая, по мнению монголоведов, «образовалась от отрицания биш» [Цит. по ГКЯ 1983: 295], исчезает значение будущего времени и обозначает несовершение действия в момент речи, например: Нам ур Бораев мана келсэр болхш. ‘Вообще товарищ Бораев не соглашается с тем, что мы говорим’ [Бадмин А., АШД: 276].
Сложносоставные частицы отрицания -шго, -лго представляют собой аналитические формы, которые образовывались путем трансформации аффикса будущего времени -х перед отрицанием уга (-шго) и слитного деепричастия уга [ГКЯ 1983: 255, 294]. При этом важно отметить, что значение категоричности отрицания достоверности действия в будущем сохраняется: Дакад нам тиим олн толНа мал бас цааснд заащ бичщ болшго. ‘Да к тому же в бумаге
4 В калмыцком языке существуют слова-отрицания уга, биш, бичэ, выполняющие функцию отрицательных частиц [ГКЯ 1983: 292].
(справке) нельзя указать такое большое количество скота’ [Доржин Б., ЧХ: 75]; Уснд орх хед тогтнщ идлго мел гуулдэд йовна. «Овцы, которые должны идти на водопой, никак не пасутся спокойно, только знают бегать» [Манжин Н., КХ: 16].
Частица отрицания биш употребляется с причастиями и с именными частями речи: Кедлх улст егдг щалвин мецг олхд кецу билэ гиНэд, би деер келчксн бээсн би-ший [Доржин Б., МО: 120]. Тегш биш садргта, — тиим Назр. ‘Неровная с балками — такая местность’ [Бембин Т., БЦ: 7]; Мана Манщд кезр мерн хойр бээхлэ, нанъ юмн кергтэ биш ‘Были бы у нашего Ман-джи конь и карты, больше ему ничего не надо’ [Доржин Б. ЧХ: 43]; Маниг арвн класс тегсэхд цаг иим биш билэ ‘Когда мы заканчивали десять классов, тогда время было не такое’ [ЗТ: 192].
Препозиционная частица отрицания (слово-отрицание) бичэ / бичкэ стоит при повелительных формах глагола: ПурвэНим бичэ кендэтн, нам би кендэлНш чигн угав. ‘Не трогайте моего Пюрвю, да и не позволю я трогать’ [Басцга Б., БО: 95]; Намаг энд орс ик балНснд йовна гищ санаНан бичэ зовтн. ‘Не беспокойтесь, что я нахожусь здесь, в далеком русском городе’ [Эрнжэнэ К., ЬХ: 146].
Между тем в памятниках письменности калмыцкого языка имеют место такие частицы отрицания, как улу5 и эдуй, которые вышли из употребления в современном языке. Так, В. Л. Котвич в своей «Грамматике.» пишет: «В старом книжном языке встречались еще два отрицания 1) улу, которое употреблялось почти так же, как эсэ и 2) эдуй, которое употреблялось после причастия а:/-э: в значении «еще не» и заменяло нынешнюю форму -ад уга / эд уга [Котвич 1929: 327]. А. В. Попов также отмечал «наречия отрицания суть угей „не, нет, без“, улу, бусу, биши, эсэ „не“, едей „еще не“» [Попов 1847: 188].
Как отмечает исследователь Д. А. Су-сеева, «частица отрицания улу в калмыцком языке еще совсем недавно была широко употребительна: на 94 письма приходится 17 случаев употребления частицы отрицания улу [Сусеева 2002: 325]. Например: Одоо энэ балкасуни хараа узуулку бишиби гэжи улу байинучи. ‘Говорит, что
5 Отрицательная частица улу, как было отмечено Г. Ц. Пюрбеевым, встречается в тексте эпоса «Джан-гар» в формах ул и эл [Пюрбеев 1993: 83].
теперь она не хочет даже показаться в этом городе. Не жди напрасно’; Чи элчээрэн зарИу кэйэ гэжи улу байину чи. ‘Не напрасно ли ты ждешь, что проведешь суд с посланником’ [Сусеева 2002: 325]. Помимо данной формы, в письмах калмыцких ханов XVIII в. встречаются и другие частицы отрицания эсэ, битэгэй, уга, биш [Сусеева 2002: 325].
В языке письменного памятника XIX в. «Сказание о хождении в Тибетскую страну малодербетовского Бааза-бакши» были обнаружены следующие частицы отрицания: препозиционные ese, bicigei, ulu и постпозиционные tigei, bisi, -s: zuura ukube cigi bicigei gemsiye ge:d ‘сказал /себе/: «Если и придется умереть по дороге, не стоит раскаиваться (винить кого-либо)»’ [Сказание: 55]; Sedkil mini olon zobolongtai tolo:dti tiltig dutug endou cigi bayiqu maya:d tigei ‘Душа моя страдает, поэтому, возможно, будет что лишнее, недостающее или же ошибочное’ [Сказание: 120]; Ene odor morgolcin dege:d olon bolo:d zai ktirttiktis ‘В этот день из-за огромного количества поклонников места не хватает’ [Сказание: 113]. В памятнике встретилось употребление формы будущего времени на -qu/-ku с частицами отрицания ugei, bisi, -s ‘не’. Необходимо отметить, что в некоторых случаях, причем непоследовательно, перед отрицанием ugei форма будущего времени на -qu/-ku образуется аналитическую форму -si ugei. (ср. в совр. калм. -шго: келшго ‘не скажет’): Moridin ese okuletani, ene abugsan amis bolon maliyitani ogtisi tigei biden gezi keled irebe ‘Если не вернете наших лошадей, то и мы не отдадим этих людей и скот» — так сказав, вернулись’ [Сказание: 60].
Заметим, что в современном бурятском языке имеются следующие частицы отрицания 67, улэ (ср. ст.-калм. улу), эИэ, угы (-гуй), уды (-дуй - ср.ст.-калм. эдуй), бэшэ [ГБЯ 1962: 320]. В отличие от калмыцкого языка, частица эИэ (ср. калм. эс) встречается в бурятском языке «крайне редко, лишь в некоторых фразеологических сочетаниях с отрицанием -гуй» [ГБЯ 1962: 320].
Таким образом, историко-сравнительный анализ показывает, что в современном калмыцком языке частицы отрицания претерпевают значительные изменения: обнаруживается ускоренная эволюция,
сводящаяся к апокопированию слогов и другим сокращениям. Например, частицы отрицания -ш, -го или образованию новых
форм -шго. Вместе с тем из употребления вышли такие частицы, как улу и эдуй/ едей.
Вопросительные частицы включают в себя следующие формы: -б (-би), -в, (-ви), -у, -у, -й, -ий. Форма на -б (-би), -в, (-ви) употребляется с именными частями речи и причастными формами: Тер цагин туруг яахв? ‘А что говорить о трудностях того времени?’ [ХПА: 195]; Я—яНлав, яНлав... кеерк минъ... ЯНснчн энв? ‘О, боже... дорогой ты мой, что случилось с тобой?’ [Басцга Б., БО: 501]; Геснъ хоосн, елн кевудт тер нэр-наад хамави? ‘Изголодавшимся ребятам, у которых пусто в желудке, до веселья ли?’ [Доржин Б., МО: 51].
Вопросительные частицы сочетаются с глаголами изъявительного наклонения: Ма-шинчн эвдрщ одву? — гищ Манщ укс кевун талан ирв ‘Что, машина твоя сломалась? -спросил Манджи и быстро подошел к сыну’ [ЗТ: 21]; Бата бийнъ сэн болву? ‘Выздоровел ли Бата?’ [Эрнжэнэ К., ЬХ: 45]; СурНулъ сурх дурнчн курну. - Заахлатн сурнав... — Нэ, сэн. ‘Хочешь ли учиться? — Буду учиться, если будете обучать... — Ну, хорошо’ [Доржин Б., МО: 38].
Форма на -й, -ий употребляется как с именными частями речи, так и с глаголами: Тана умшщасн дегтр хэлэщ болхий? ‘Можно ли будет посмотреть книгу, которую вы читаете?’ [Доржин Б., МО: 50].
А. В. Попов о вопросительных частицах писал, что «наречия вопрошения суть уу/у „ли“, поставляемое после имен, местоимений, глаголов и наречий, с которыми пишется слитно» [Попов 1847: 187]. В. Л. Котвич в своей работе также выделяет три формы: «. для выражения вопроса употребляются три приставки, сливающиеся со словом, к которому они присоединяются. 1) уу/уу употребляются после глаголов утвердительны формах, 2) йа/й ставится чаще всего после причастий, употребленных в значении изъявительного наклонения, после имен и даже наречий, 3) бэ/вэ (от старой формы буй/буйу) встречается также в значении изъявительного наклонения, после имен и наречий» [Котвич 1929: 328].
В письменных памятниках XVIII в. отмечены следующие формы: -у, -ий, -й, -би, -бу: Мана шидар сайин куун ду хадакалуул гэщи улу байину та. ‘Вы советуете, чтобы мы держали их у одного знатного человека вблизи от себя?’ [НАРК. Ф. 36. Оп. 1. Д. 52]; Кэрбэ катулба гэм балкасу казараан одуху бишу ‘Если переправляться, то болезнь рас-
пространится за пределы города, не так ли?’ [НАРК. Ф. 36. Оп. 1. Д. 46].
В «Сказании о хождении в Тибетскую страну малодербетовского Бааза-бакши» встречаются следующие формы: -uu/-uu/-yu: Ta nuyuud zamdu amur sayin irebtiti, oron nutug tus buriduyin sazin toro tubsin sayiqan bayinuu gezi. ‘Геген спрашивал: «Все ли в дороге пришли в добром здравии и пребывает ли в мире вера и власть каждой (пройденной вами) страны?’ [Сказание: 79]; Tenegsen qoyor kuugi ken cigi keregtei-du uzesi ugei bolqu bisiyti ge:d. ‘Я думал: ‘На двух бродячих людей, никто ведь не посмотрит как на людей нужных’ [Сказание: 42].
Подтвердительными частицами передается подтверждение правильности высказанной мысли. В современном калмыцком языке к ним относятся: мен, -мн, -м, -лм, -юмн, -хн, -ш, -ус, -ус.
Подтвердительные частицы мен, -мн, -м, -лм, -юмн сочетаются с именными частями речи и причастными формами, выступающими в предложение в качестве сказуемых: Кен юунд эцкр болна, тер туугэн сээнэр меддг мен. ‘Кто что любит, то и хорошо знает’ [Инжин Л., О.к., 260]; Ьол, кедуут боле чигн, чилгчтэ юмн. Хар санан, ямаран ик болечн буйсдг юмн ‘Как ни длинна река, она имеет конец. Как ни велик черный замысел, он уничтожается’ [Доржин Б., МО: 145].
Подтвердительная частица -хн употребляется с именными частями речи и глаголами настоящего времени: Уул нурад ун-нахн, усн ерэд гуунэхн. ‘Гора ведь разрушается, вода ведь течет’ [ГКЯ 1983: 287]; Бата бидн хойр кезэнэс нааран холватахн. ‘Ведь мы с Батой с давних пор связаны дружбой’ [Эрнжэнэ К., ШКТ: 204]
Подтвердительные частицы -ш, -ус, -ус сочетаются с глаголами прошедшего времени: Эртинэ сэн едрлэ, ЩирИл ман хой-риг наартн гищ дуудлус. ‘Тогда, в воскресный день, нас с Джиргал приглашали ведь’ [Эрнжэнэ К., ШКТ: 119]; Одахн куртл таниг догоеорyгaИap зарщалус ‘Ведь до недавнего времени эксплуатировали вас без договора о найме’ [Эрнжэнэ К., ШКТ: 162]; Бамб Федор хойр стаек орщ одвш. ‘Бамба с Федором уехали ведь в ставку’ [ГКЯ 1983: 287].
В. Л. Котвич в своей работе пишет, что «.для подтверждения употребляются следующие частицы: 1) -ла/-лэ ставится после глаголов утвердительных форм, а ровно и в разных других случаях (курнэ — курнэлэ; куреэ — куреэлэ); 2) -лм/-м обозначает бо-
лее сильное подтверждение, употребляется при глаголах и в других случаях (курнэлм); 3) -лмн,- мн,- м (от местоимения юмн — нечто) также ставится после утвердительных форм (болдак — болдмн); 4) мен, мт — действительно. 5) -луец - и, но особенно. 6) в старых книгах для подтверждения употребляется наречие -ку, но оно отсутствует (энэ — этот, энэ-ку — именно этот)» [Котвич 1929: 328-329].
В письмах калмыцких ханов XVIII в. отмечены следующие формы подтвердительных частиц: мен, м, йуман, хан, ус [Сусеева 2002: 384]. В языке памятника «Сказание о хождении в Тибетскую страну малодербетовского Бааза-бакши» встречаются формы на mon/ laban/ yuuma/ yuuman. Например: Aruda:su yabugsan ulus, adayazi yaba:d ene zunai dundu sarayin 10 dungge:r nayizidu kurke:r siyide:d Gumbum de:re:se sonosogson mon. ‘Еще в Гумбуме мы точно слышали, что те, кто идут с севера спешат, рассчитывая прийти в Найджи около 10 числа среднего месяца лета’ [Сказание: 56]; ... yuuman uresi ugei tanil bologsan nokoduud yabuna laban. ‘Ведь идут с нами товарищи, ставшие нам друзьями, которые не позволят пропасть этим вещам.’ [Сказание: 82].
Таким образом, в современном калмыцком языке частицы подтверждения также изменяются на фонетико-морфологическом уровне. Этот процесс обусловлен тем же самым процессом апокопирования слогов (м<мен), а также слиянием двух подтвердительных частиц (лм < л+м < лаета+ мен).
Модальные частицы6 «придают всему высказыванию различные оттенки субъективного характера»: колебание, недоумение, иронию, удивление, недоверие и др. В современном калмыцком языке выделяют следующие формы модальных частиц -щ, санщ (сэнщ), биз, хэ, хэ биз, хэ йир: Тернъ чигн унн биз. ‘И это, может быть, правда’ [Доржин Б., ЧХ: 44]; Намаг аехар ирсн эрлг та биз? ‘Может быть, вы и есть дьявол, пришедший за мной?’ [ХТ]; Гиичд оддгмдн хэ биз. ‘Едва ли мы пойдем в гости’ [ГКЯ 1983: 290].
Варианты санщ/сэнщ употребляется в основном в книжно-письменном языке: Эрец куукн ерун гегэнэс даеу сээхн санщ. ‘Девушка по имени Эрбен, оказывается,
6 А. В. Попов выделяет одну единственную форму модальных частиц, называя их наречием сомнения: «наречие сомнения суть за/зэ ‘кажется’, буй за ‘может быть’ употребляется после глаголов» [Попов 1847: 188].
красивее даже утренней зари’ [Доржин Б., МО: 141]; Тер туущин негиг эмтн ик-баИ уга цуИар меддг санщ. ‘Одну из тех легенд (преданий), оказывается, знали все от мала до велика’ [Доржин Б., МО: 140].
В письмах калмыцких ханов XVIII в. имеют место следующие модальные частицы: -щ, санщ, -биз (-бэзэ), хайир [Сусеева 2002: 384]: Чэйичар турукту элчиин илгэ-жи нигэдуйэ гэжи цэригни нэмэшийин цэ-ригээ хамту гэнэй унэн худалийин мэдэку биши бидэ. Унэй ни чи мэдэбэзэ. ‘Шведы послали своего посланника в Турцию с предложение объединиться, их войско вместе с немецким войском заодно, говорят. Правда или ложь это — мы не знаем. Может быть, ты знаешь правду?’ [Сусеева 2002: 83].
В памятнике «Сказание о хождении в Тибетскую страну малодербетовского Ба-аза-бакши» были обнаружены модальные частицы yir, biyiza, zi/ zige/ zigen/ ziyan, biltei, kebtei: Maniyigi uda:n ire:d ugei qolo yazariyin kuun ge:d qayiralagsan biyiza. ‘Возможно, снисходительно к нам относились из-за того, что мы были люди, пришедшие из далекой страны, из которой долгое время никто не приходил’ [Сказание: 99]; Zaqa yazara:su iregsen tobod tangyad ulus yir dogsin uurtai ulus zigen. ‘Тибетцы и тангу-ты, приходящие из приграничных районов, очень свирепые и злые люди’ [Сказание: 110]. В памятнике наиболее употребительна модальная частица zi/ zige/ zigen/ ziyan. Вполне вероятно, это связано с тем, что данная частица восходит к древней книжной форме aji (<ajuyu), выступавшей в качестве глагола-связки при именах и причастиях. В современном калмыцком языке ей соответствует частица -щ.
В отличие от языка письменных памятников в современном калмыцком языке модальные частицы имеют более разнообразные формы как в количественном, так и функциональном аспектах, поскольку в выражении всего богатства субъективномодальных оттенков и экспрессивных значений участвуют и утвердительные, и вопросительные, и усилительно-выделительные частицы, сочетаясь с другими частицами или же функционируя самостоятельно.
Усилительно-выделительные частицы (-л, чигн и -чн /<чигн) используются для выделения слов в словосочетаниях или предложениях: ШораИас нигт цергтэ гиснъ унн бээщл. ‘Оказалось и вправду, что у них несметное
войско’ [Басцга Б., БО: 51]; НоИан даарсн чигн медхш, бас неернъ курхш. ‘Ноган даже не ощущает того, что она замерзла, сон тоже не идет к ней’ [Эрнжэнэ К., ШКТ: 87]; Чонын амн идвчн улан, эс идечн улан. ‘У волка пасть красная: ел (он) или не ел’ [ХУ: 138].
В письмах калмыцких ханов XVIII в. также встречается этот разряд частиц: -л, -чин, чигн [Сусеева 2002: 384]: Та чиги зангги болхона манду илгэжи байигтун. ‘И вы присылайте новости, если они будут’ [Сусеева 2002: 384].
В памятнике «Сказание о хождении в Тибетскую страну малодербетовского Баа-за-бакши» зафиксирована только одна форма cigi: mor bolo:d amidu Zuudu kurkule: ali cigi buyan-tai yazartu orgoku keregtei. ‘Если посчастливится мне во здравии добраться до Дзу, то необходимо будет поклониться всем, какие есть, священным местам’ [Сказание: 81].
Уподобительные частицы. В современном калмыцком языке выделяют только одну форму -шц: Халъмг дуд... Ищлин урсхл мет хурдн, ергн теегшц. ‘Калмыцкие песни... Быстрые, как течение Волги, привольные, как широкая степь’ [ХТ: 67]; Хажудм насни турш хамдан зерглщ суусншц. ‘Как будто сидел со мною рядом всю жизнь’ [ЗТ: 63]. Например, А. В. Попов включает их в состав наречий сравнения: «наречие уподобления суть: мэту „подобно, как“; адали „подобно, ровно, одинаково“» [Попов 1847: 189]. В. Л. Котвич в «Опыте.» выделяет «частицы уподобления: 1) шинги (сокращенная форма шиц) „будто, как будто, слов-но“. 2) метэ „подобно, подобный“» [Котвич 1929: 330]. В современном калмыцком языке формы на мет и эдл относят к разряду послелогов.
Таким образом, историко-сравнительный анализ показывает, что группы частиц представлены более разнообразно как в количественном, так и функциональном аспектах в современном калмыцком языке в отличие от языка письменных памятников. В современном калмыцком языке имеет место процесс конверсии знаменательных слов и переход их в разряд служебных. Частицы изменяются как на фоне-тико-морфологическом уровне (например, сокращение слогов ш<биш, м<мен, слиянием частиц лм < л+м < лаета+ мен), так и на лексическом уровне (переход в разряд устаревшей лексики, например частицы отрицания улу, эдуй).
Источники
Бадмин А., АШД — Алтн шорад даргддго (роман).
Элст, 1964. 313 с.
Бадмин А., УЭБ — Усна экн-булг (роман). Элст, 1969. 206 с.
Басцга Б., БО — Бумбин орн (наадд, келврмуд болн шулгуд). Элст, 1981. 431 с.
Гедеева — Письма наместника калмыцкого ханства Убаши (XVIII в.). Факсимиле писем. Издание текстов, введение, транслитерация, перевод со старокалмыцкого на современный калмыцкий язык, словарь Д. Б. Гедеевой. Элиста: АПП «Джангар», 2004. 196 с.
Доржин Б., МО — Мини отг (келврмуд). Элст, 1968. 254 с.
Доржин Б., ЧХ — Чик хаалЬ. Роман. Негдгч дегтр.
Элст, 1973. 253 с.
ЗТ — Зуркни таалар (келврмуд болн очеркс). Элст, 1965. 340 с.
Инжин Л., ОК — Ольдан куукн (роман). Элст, 1963. 319 с.
Манжин Н., КХ — Келврмудин хурацЪу. Элст, 1959. 213 с.
НАРК — Национальный архив Республики Калмыкия (НАРК). Ф. 36. Оп. 1.
Сказание — Сказание о хождении в тибетскую страну малодербетовского Бааза-багши. Калмыцкий текст с переводом и примечаниями, составленным А. Позднеевым. СПб., 1897. 125 с.
Сусеева Д. А. Письма хана Аюки и его современников (1714-1724 гг.): опыт лингвистического описания. Монография. Элиста: АПП «Джангар», 2003. 456 с.
ХУ — Хальмг улгурмуд болн ахр туульс. Элст, 1959. 284 с.
XТ — Хальмг туульс. Негдгч хув. Элст, 1961. 220 с. ХПА — Хальмг поэзин антолог. Элст, 1959. 341 с. Эрнжэнэ К., ЬХ — Ьалан хадЬл (хойр ботьта роман).
Элст, 1972. 662 с.
Эрнжэнэ К., ШКТ — Шулгуд, келврмуд болн туукс. Элст, 1964. 229 с.
Литература
Бадмаев Б. Б. Грамматика калмыцкого языка. Морфология. Элиста, 1966. 116 с.
Бембеев Е. В. К вопросу о частицах (по архивным источникам ХVП века) // Калмыки и их соседи в составе Российского государства: мат-лы Между-нар. науч. конф. (г. Элиста, 7-11 сентября 2001 г.). Элиста, 2002. С. 153-156.
Будаева Г. Д. Частицы бурятского языка как лексическое средство выражения модальности // Лексико-грамматические исследования бурятского языка. Улан-Удэ, 1989. С. 91-100.
Бобровников А. А. Грамматика монгольско-калмыцкого языка. Казань, 1849. 403 с.
Вандуй Э. Сул уг // Орчин цагийн монгол хэлзуй. Улан-Батор, 1966. 224-232 дахь тал.
Грамматика бурятского языка. Фонетика и морфология. М.: Изд-во вост. лит., 1962. 332 с.
ГКЯ — Грамматика калмыцкого языка. Фонетика и морфология. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1983. 336 с.
Дамбуева П. П. Категория модальности в современном бурятском языке: автореф. дисс. ... докт. фил. наук. Улан-Удэ, 2001. 43 с.
Котвич В. Л. Опыт грамматики калмыцкого разговорного языка. Изд. 2-ое. Ржевнице у Праги, 1929. 418 с.
Лувсанвандан Ш. Орчин цагийн монгол хэлний бутэц: Монгол хэлний уг, нехцел хоер нь. Ула-анбаатар: Шинжлэх Ухааны Академийн хэвлэл, 1968. 192 с.
Мишиг Л. Орчин уеийн монгол бичгийн хэлний дад-лагын хэлзуй. Улаанбаатар: Шинжлэх Ухааны Академийн хэвлэл, 1978. 179 с.
Попов А. В. Грамматика калмыцкого языка. Казань: Университет. тип., 1847. 392 с.
Пюрбеев Г. Ц. О формах двойного отрицания в монгольских языках // Проблемы алтаистики и монголоведения. М., 1975. С. 327-334.
Пюрбеев Г. Ц. Категория модальности и средства ее выражения в монгольских языках // Вопросы языкознания. 1981. № 5. С. 225-230.
Пюрбеев Г. Ц. Историко-сопоставительные исследования по грамматике монгольских языков. Синтаксис словосочетания. М.: Наука, 1993. 304 с.
Санжеев Г. Д. Грамматика калмыцкого языка. М.; Л., 1940. 156 с.
Санжеев. Г. Д. Сравнительная грамматика монгольских языков: в 2 тт. М.: Изд. АН СССР, 1953. Т. 1. 240 с.
Сусеева Д. А. Письма хана Аюки и его современников (1714-1724 гг.): опыт лингвистического описания. Элиста: АПП «Джангар», 2003. 456 с.
Шевернина З. В. Функционально-семантические значения модальных частиц в монгольском языке // Вопросы грамматической системы монгольских языков. Элиста, 1980. С. 20-31.
УДК 81’367.7 + 811.512.3 ББК 81.2-3
ГЛАГОЛ КАК ДОМИНАНТА В СВЕТЕ МОДЕЛЬНОГО ОПИСАНИЯ ПРЕДЛОЖЕНИЯ-ВЫСКАЗЫВАНИЯ В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ (проблемы классификации)
Э. У. Омакаева
Одним из наиболее заметных достиже- теризующийся ощутимым расширением ний лингвистики конца XX и начала XXI в., круга исследуемых проблем, новой поста-несомненно, является значительный про- новкой задач и усовершенствованием мето-гресс синтаксиса и лексикологии, харак- дов исследования. Важным фактором, опре-
