CC BY
45
С рабочего стола ученого
УДК 821.161.1:7.038.5 ББК Ш33(2Рос=Рус)-022.26
К современным спорам о толерантности (литературоведческий аспект на материале русского классического реализма)
Ю. М. Проскурина
Екатеринбург, Россия
Аннотация. В статье рассматривается вопрос о специфике художественного восприятия толерантности в русской классической литературе.
Ключевые слова: толерантность, русский реализм.
J. M. PROSKURINA. To the modern debate about tolerance (a literary aspect based on Russian classical realism)
Abstract. The article addresses the issue of artistic perception of tolerance in Russian classical literature.
Keywords: tolerance, Russian realism.
Толерантность — термин иностранного происхождения (лат.), как и многие популярные у нас, особенно в конце XX столетия, чужеземные слова типа плюрализм (лат.), ментальность (франц.). Но если последние два понятия прочно вошли с определенным своим содержанием в наш научно-публицистический лексикон, то нередко стоящая рядом с ними толерантность остается дискуссионной категорией. В предисловии к опубликованной не так давно коллективной монографии Уральского университета им. А. М. Горького (ныне Уральского федерального университета), посвященной философским и лингво-культурологическим проблемам толерантности, Н. А. Купина справедливо замечает: «До настоящего времени категория толерантности не осмыслена отечественной гуманитарной наукой» [Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности 2003: 5]. И автор одной из статей первого раздела названной книги М. Б. Хомяков подчеркивает, что «толерантность представляет собой весьма сложное понятие. Практически все современные исследователи говорят о фундаментальной его противоречивости» [Там же: 11]. Однако именно это понятие было закреплено в декларации ЮНЕСКО от 16 ноября 1995 года и стало предметом внимания многих наук, в том числе философии, лингвистики, этики, психологии, с которыми тесно соприкасается и литературоведение, и сама художественная словесность.
Толерантность обычно предполагает наличие диалога, одной из форм межличностного общения и часто ассоциируется с идеей ненасилия, бесконфликтности, терпимости. Поэтому в советское время толерантность рассматривалась как непопулярное явление, отождествляемое с пассивностью, индифферентностью к враждебной идеологии. В связи
с этим наблюдалось почти полное отсутствие слова «толерантность» в толковых словарях тех лет [Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности 2003: 101].
Зато в девяностые годы не только возрос интерес к толерантности, но даже появились попытки объявить ее главной национальной особенностью русской ментальности, отраженной нашей словесностью в образах «лишних», «униженных», «бедных людей». В это время пытались забыть, что внимание к ним было вызвано традиционным гуманизмом отечественной литературы, которая, по словам Валентина Распутина, «столетиями учила совести, бескорыстию, доброму сердцу — без этого Россия не Россия и литература не литература» [Распутин 1997: 6]. Русская словесность не только сострадала обиженным, слабым сердцам — она восхищалась «смелостью русского сердца и ума», то есть видела широту русской ментальности, в которой, по словам великого Пушкина, сочеталось «гордое терпенье» и «дум высокое стремленье» [Пушкин 1947: 72], что позволило впоследствии Достоевскому сказать: «Народ наш широк и умен» [Достоевский 1988: 41]. Эта широта русского человека, многообразие его жизни со всеми присущими ей конфликтами, сомнениями, примирениями — предмет изображения нашей словесности, а в конечном итоге и осмысления со стороны литературной критики.
Сложность художественного восприятия толерантности как нашей национальной особенности во многом обусловлена противоречивостью, плюрализмом заложенного в этом термине русского понятия: терпение — терпимость, покорность и — выдержка, стойкость. Оба эти понятия получили свое воплощение в русской классической литературе. Так, Пушкин в самостоянии человека, то есть в стойкости, видел залог величия его; Некрасов надеялся, что «терпеньем изумляющий народец» «вынесет все и широкую ясную грудью дорогу проложит себе»; Тургенев воспел русское «страстное, грешное, бунтующее сердце», а Достоевский заметил в нем склонность «к всемирной отзывчивости». Лев Толстой в своей грандиозной эпопее завершит синтез героической жизни, далеко не безразличной романтикам, с повседневным бытом обыкновенных людей, главным предметом, по словам Н. Н. Страхова, «нашего художественного реализма», исходящего из высшего идеала русского народа — «простоты, добра и правды» [Страхов 1984: 273, 334].
Именно с позиций этого идеала наша реалистическая литература XIX века отражала русскую жизнь во всем ее многообразии (предмет познания), вступая
Филологический класс № 4 (38), 2014
в конфликтные отношения с предшествующим ей романтическим миропониманием (способом познания).
Конечно, в начальный период формирования русского реализма не могло быть и речи о его толерантном, терпимом отношении к своему предшественнику — романтизму: обе художественные системы находились в состоянии конфронтации. Еще В. Г. Белинский в своих статьях, в частности в одной из них («Сочинения князя В. Ф. Одоевского») говорил о неизбежных в русской литературе «переворотах», когда «новые понятия» вооружаются «против старых» [Белинский 1955: 297].
Причем со временем в этих «новых понятиях» тоже происходят заметные изменения. Так, в бытность натуральной школы, массового приобщения писателей к реализму, И. С. Тургенев приступает к работе над повестью «Переписка» (1844). И оканчивает, завершает ее в годы «мрачного семилетия» уже после выхода в свет «Переписки» Ю. Жадов-ской (1849), «Искушения» Н. Хвощинской (1852), воскресившей романтический тезис: «Человек должен быть выше обстоятельств» [Крестовский (Хвощинская) 1913: 150]. Тургенев в своей повести еще не отступает от преамбулы натуральной школы: его герой — лишний человек 40-х годов, который жалуется: «Обстоятельства нас определяют, они же наталкивают нас на ту или другую дорогу, и потом они же нас казнят» [Тургенев 1980: 26]. А в повести «Яков Пасынков», опубликованной в годы «мрачного семилетия», в 1855 году, Тургенев утверждает: «... жалок тот, кто живет без идеала»! [Там же: 77]. В это время писатель разделяет усилившийся в литературе романтический интерес к душевным переживаниям человека, к природе, поэзии, музыке. Поэтому до сих пор остается актуальным «вопрос о соотношении романтических начал в тургеневском реализме» [Тюхова 1984: 28]. В пятидесятые годы и Лев Толстой настаивает на противостоянии человека неблагоприятным обстоятельствам. «Чем труднее и тяжелее обстоятельства, — пишет он, — тем необходимее твердость, деятельность, решимость и тем вреднее апатия» [Толстой 1934: 186]. А. И. Герцен в это время провозглашает лозунг русской литературы тех лет: «Нравственная независимость человека — такая же непреложная истина и действительность, как его зависимость от среды» [Герцен 1956: 349].
В результате реализм, с одной стороны, избавился от пристрастия натуральной школы к изображению человека, убитого обстоятельствами, не находящего, по словам П. Анненкова, «в себе никаких сил для выхода из стесненного положения» [Анненков 1849: 11]. А с другой стороны, реализм освоил романтический
Ю. М. Проскурина
интерес к душе человеческой, к ее «бесконечным стремлениям и порываниям» на которых «восстают лучшие, благороднейшие идеалы человека» [Панаев 1860]. Поэтому А. В. Дружинин в эти годы откровенно приветствует писательский интерес «к самым светлым сторонам так часто осмеиваемого романтизма» [Дружинин 1865: 297].
Все эти высказывания тогдашних литературных деятелей подтверждают заметное в середине XIX века желание реалистов воспользоваться отдельными особенностями (завоеваниями) романтизма для воспроизведения всей полноты, широты человеческой жизни.
Рассмотрение русской словесности тех лет в свете названия данной статьи позволяет предположить, что толерантность в литературном процессе — кульминация неодноактного действия, которое начинается с конфликта, с конфликтной ситуации, и переходит через определенное время с помощью дискурсивного диалога к художественному синтезу, своеобразному симбиозу, что в конечном итоге обогащает литературу.
ЛИТЕРАТУРА
Анненков П. В. Заметки о русской литературе 1848 года // «Современник». 1849. № 1. Отд. III. С. 1-23.
Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т.8. М.: АН СССР, 1955.
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 27. Дневник писателя. Л.: Наука. 1984; Т. 30. Письма. Л.: Наука. 1988.
Герцен А. И. Собр. соч.: в 9 т. Т. 3. М. : Худож. лит. 1956.
Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 Т. Т. 7. СПб., 1865. Крестовский В. (Хвощинская Н. Д.) Полн. собр. соч.: в 6 т. СПб. , 1912-1913.
Панаев И. И. Актеон. 1860. URL http://az.lib. ru/p/panaew_i_i/text_0130.shtml (дата обращения 25.11.2014).
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т. 2, кн. 1. Стихотворения, 1817-1825. Лицейские стихотворения в позднейших редакциях. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947.
Распутин В. Мой манифест // Наш современник. 1997. № 5. С. 3-7.
Страхов Н. Н. Литературная критика. М.: Современник, 1984.
Тюхова, Е. В. «Советские исследователи о психологическом мастерстве Тургенева» // Творчество И. С. Тургенева. Ред. Г. Б. Курляндская. Курск: Курский гос. пед. институт, 1984, с. 14-30.
Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. Юбилейное издание (1828-1928). Серия 2: Дневники / Под общ. ред. В. Г. Черткова. При участии ред. ком. в составе А. А. Толстой, А. Е. Грузинского, Н. Н. Гусева и др. Т. 46: Дневник, 1847-1854. М.; Л.: Гос. изд-во, 1934.
Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. V Соч. М.: Наука, 1980.
ДАННЫЕ ОБ АВТОРЕ
Проскурина Юлия Михайловна — доктор филологических наук, профессор Уральского государственного педагогического университета, Екатеринбург. Адрес: 620017 Екатеринбург, пр. Космонавтов, 26 Эл. почта: cafruszarlit@yandex.ru
ABOUT THE AUTHOR
Proskurina Julia Mikhajlovna is a Doctor of Philology, Professor of the Ural State Pedagogical University (Yekaterinburg).
