CC BY
43
М.С.Руденко
К ПРОБЛЕМЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ "ОСНОВНОГО МИФА": М.БУЛГАКОВ И С.ЛУКЬЯНЕНКО
Традиции художественного осмысления «основного мифа» в русской литературе ХХ в. (после 1917 г.) заложены в произведениях М.А. Булгакова. Традиционное религиозное восприятие действительности свойственно «Белой гвардии», «Бегу» и отчасти «Дьяволиаде». «Мастер и Маргарита» - художественный миф о литературном Спасителе и литературном сатане. Современная литература, в том числе дилогия С. Лукьяненко «Искатели неба», продолжает и переосмысливает булгаковские сюжеты. Антитеза земного и небесного, решение «вечных» вопросов становятся одним из центральных мотивов мифологической прозы ХХ в., своеобразно преломленных в современном русском романе жанра фэнтези.
Ключевые слова: Апокалипсис, Бог, Богородица, земной рай, икона, истина, Книга, крест, молитва, «основной миф», сатана, Сестра, «Слово», Спаситель, Христос, чудо.
The tradition of the artistic reflection on the "basic myth" in Russian literature of the XXth century (after 1917) laid in the works of M.A. Bulgakov. The traditional religious perception of the reality is characteristic for "the White Guard", "Run" and partially "Diaboliad". "Master and Margarita" is the art of the literary myth of the Savior and the literary Satan. Modern literature, including Sergei Lukya-nenko's novels "Seekers of the sky", continues and reconsiders Bulgakov's stories. The antithesis of the earthly and the heavenly, the solution of the "eternal" questions become one of the central motifs of mythological prose of the XXth century, specifically refracted in a modern Russian novel in the genre of fantasy.
Key words: the Apocalypse, God, the Virgin, the earthly Paradise, icon, truth, Book, cross, prayer, "basic myth", Satan, Sister, "the Word", Savior, Christ, miracle.
Традиции художественной интерпретации «основного мифа» (мифа об умирающем и воскресающем божестве) в русской литературе после 1917 г. закладываются прежде всего в текстах М. Булгакова. Религиозная мысль пронизывает все творчество великого писателя, реализуясь в двух основных ипостасях - выявлении светлого начала и его темного антипода. Эти тенденции особенно четко проявляются в «Белой гвардии», «Беге», «Дьяволиаде». Их синтез представлен в «Мастере и Маргарите».
Ближе к традиционной системе координат «Белая гвардия» и «Бег», повествующие о русской исторической трагедии. Нарушение мирового
порядка распространяется на все уровни бытия. При этом в «Белой гвардии» обнаружить первопричину слома нормы на первый взгляд непросто. Возможно, это влияние звезд (точнее, планет) - Венеры и особенно Марса. Или дело в смерти матери - смерти, непоправимо разрушившей уклад Дома. Или (и это кажется наиболее правдоподобным) в исторических событиях: Февральской революции и отречении царя. Но все эти факторы - природный человеческий и исторический - на самом деле лишь частные проявления единой мировой судьбы, как она представлена в Апокалипсисе. Именно в Откровении «увязаны» все пласты земного бытия - исторические потрясения, смерти, природные явления и катаклизмы. Апокалиптическими становятся все проявления «натуры» в «Белой гвардии», данные на фоне «нормы» - идеального (рождественского, гоголевского) городского пейзажа.
Соответствует традиции в романе и расстановка светлых и темных сил. Бес толкает на преступления и кровопролитие (мотив Петлюры), смущает, заставляет совершать подлости и соблазнять «малых сих» (линия Шполянского и Русакова). Богохульство ведет к пороку, нравственному разложению, болезни. Светлое начало способствует покаянию, духовному и телесному исцелению (история болезни Русакова). Соответствует привычной норме и трактовка образов священнослужителей - неусердных попов из сна Алексея Турбина и их живых прототипов, покорно выполняющих распоряжения петлюровских властей (эпизод богослужения в Софийском соборе и крестного хода). На другом полюсе -доброта, смирение, мудрость, возможно, святость отца Александра, священника храма Николы Доброго. Его прототипом, как известно, был служивший в храме Николы Доброго на Подоле протоиерей Александр Глоголев.
Именно с этим образом с самого начала романа связываются тема Апокалипсиса и предчувствия грядущих страшных испытаний. Тот же отец Александр на ином, частном, личном уровне выводит Ивана Русакова (обратим внимание на говорящие имя и фамилию) из тьмы заблуждений. Безусловно, символической является и «звездная болезнь» (вариация мотива звезд) Русакова, и приведшие к ней увлечение «новой» поэзией и богемным образом жизни. Собственно, те же причины исторической катастрофы - в самом широком смысле «блудный грех» - выявляет и Ахматова в «Поэме без героя».
Соответственно интерпретирован и образ светлых сил. Бог не вправе изменить реченное, в Апокалипсисе именно эта непоправимость может
навести на мысли о богооставленности, отсутствии покрова и над положительными персонажами (круг Турбиных, юнкера, офицеры), и над идеальным (Най-Турс) героем. Кажется, богооставленность распространяется и на сам Город, и на его жителей. Настигнутый петлюровцами подрядчик Фельдман молится в предсмертный час: «Боже! Сотвори чудо! Одиннадцать тысяч карбованцев... Все берите. Но только дайте жизнь! Дай! Шма-Исроэль! Не дал» [Булгаков, 1989: I, 287]1. Все беззащитны перед «корявым мужичонковым гневом» (I, 237).
Однако (и в этом вечная парадоксальность проблемы зла, как-то сосуществующего с идеей Божественной любви) и в сне Алексея Турбина, и в молитве Елены Бог не только полностью соответствует типичным представлениям о Нем, но и являет чудо. И если в сне Турбина земные страдания и несправедливости покрываются абсолютной благостью неземной любви, то чудо исцеления Алексея особенно ценно для жаждущих не столько загробных, сколько реальных, улучшающих земную жизнь божественных проявлений. Отметим, что каноническое чудо является в романе в абсолютно канонических формах. Это коленопреклоненная искренняя молитва, обет, «ожившая» икона и видение (незадолго до Рождества) образа Христа Воскресшего.
Больше ни таких чудес, ни таких образов в творчестве Булгакова не возникнет.
Заметим, что тенденция, намеченная в «Белой гвардии», - богооставленность «хороших», гибель самого лучшего (впрочем, сопровождаемая своего рода посмертными чудесами: спасением юнкеров и Николки, обретением «честных останков», отпеванием по православному чину, предопределенным водворением в раю, да еще в высоком звании), - приобретает в «Беге» и, конечно же, в «Ханском огне» качество непреложного закона. Если финал «Белой гвардии» обращает взор читателя на небо, к звездам, т. е. теоретически предполагает возможность выхода, какую-то высшую, пусть и только духовную перспективу, то в «Беге» такой возможности ни у героев, ни у читателя нет.
Окончательно завершена тема «попов»: им не остается места на земле. Насельники монастыря очевидно пополнят ряды мучеников, а бессильный что-либо изменить архиепископ Африкан сначала бросает спасших его монахов на произвол судьбы, а затем сталкивается с тщетностью молитвы. «Ваше высокопреосвященство, простите, что я вас перебиваю, но
1 Далее ссылки на это издание даются в круглых скобках с указанием тома и страницы.
вы напрасно беспокоите Господа Бога. Он уже явно и давно от нас отступился. Ведь это ж что ж такое? Никогда не бывало, а теперь воду из Сиваша угнало, и большевики как по паркету прошли. Георгий-то Победоносец смеется!» (III, 233). После первой реакции на слова Хлудова -предложения «лечиться» - наступает мгновенное отрезвление: «Впрочем, сейчас не время» (III, 233).
Мотив иконы претерпевает эволюцию: в «Белой гвардии» это освящённое традицией и подтвержденное сегодняшним днем представление об образе, восходящем к Первообразу, свидетельству живого и действенного присутствия Бога в земной жизни, настоящая домашняя святыня. В «Беге» образ - одна из деталей интерьера, занимающая место между «зеленой лампой казенного типа» и «бесчисленными полевыми телефонами» (III, 227). При этом лампы и фонари не способны разогнать мрак невиданно морозной ночи, телефоны - принести добрые вести. Кажется, так же бессильна и беспомощна, несмотря на горящую перед ней разноцветную лампадку (вспомним, что именно загоревшаяся лампадка в «Белой гвардии» - своего рода прелюдия к чуду), икона св. Георгия. Но, на взгляд Хлудова, речь идет о вещах гораздо более страшных: богоостав-ленность - не пассивность, не безучастие, а отвержение несомненно благородных побуждений и поступков белой армии. Некий уже совсем непонятный традиционному сознанию промысел оборачивает против белого движения даже силы природы. Это все тот же апокалиптический мотив; победивший змея (дьявола) св. Георгий в восприятии Хлудова приобретает манеры своего вечного противника: смех, как известно, отличительный признак сатаны.
Таким образом, окончательно оставленный Богом мир теряет всякие ориентиры, что ярче всего проявляется в судьбах Серафимы и Люськи. Именно женщина, хранительница вечных ценностей, наиболее уязвима, хотя, как выясняется, легче приспосабливается к неблагополучным обстоятельствам. Место чуда теперь занимает удачное стечение обстоятельств: неожиданные встречи, везение / невезение в азартной игре.
«Заземляется» и образ мечты: в «Белой гвардии» это, как мы помним, звезды, в «Беге» - снег, покрывший Караванную улицу. Если в Городе вообще снег амбивалентен, он и элемент рождественского чуда, атрибут «Святочного деда», и пушкинский буран, знак беды, то снег на Караванной ассоциируется с саваном, загробным покоем (заметенные снегом следы); это своего рода смысловая рифма с эпиграфом: «Бессмертье - тихий, светлый брег; / Наш путь - к нему стремленье. / Покойся, кто свой
кончил бег!..» (Жуковский) (III, 216). В том же ряду - образ смерти, преследующий Хлудова: «Ситцевая рубашка, подвал, снег, готово!.. Я помню армии, бои, снега, столбы, а на столбах фонарики» (III, 275). В такой же роли снег выступает в «смертной» поэме Ахматовой «Путем всея земли».
Тексты Булгакова, где действие происходит в исторической России 1920-1930-х гг., можно разделить на следующие топосы: Город - место погибающих традиций, покоя и счастья; собственно Россия - пространство непредсказуемое, набухшее бунтом и хаосом, таящее угрозу; Москва, сознательно отринувшая все традиции, устои и веру.
В московском мире человек не просто брошен сам на себя: за кажущейся пустотой скрывается темная определенность. В этом смысле весьма показательна «Дьяволиада», повествующая о том, каком образом заполняется пустота «свята места». Слово подменяется бессмысленным действием, при этом мотив погони, кажется, без существенных изменений переносится в роман «Мастер и Маргарита», оставаясь своего рода знаком присутствия нечистой силы. Символом потери иерархических представлений является мотив блуждания по лестницам, различным этажам, невозможность пользоваться лифтом. Иллюзорный подъем заканчивается мгновенным падением с высоты; никакие материальные средства обороны не действуют против бесовских сил.
Иной, также получивший свое развитие в «Мастере и Маргарите» мотив - поиск защиты у потусторонней темной силы от земных темных сил. В «Роковых яйцах» «бескормица» преодолевается благодаря вмешательству породивших эту самую бескормицу новых властей, впрочем, бессильных перед порожденным ими злом; подобным же образом, но уже сознательно действует профессор Прображенский, отстаивающий свое право на дополнительную жилплощадь. Москвичи в «Мастере и Маргарите» достигают поразительных результатов в истреблении средств обороны от сатаны: как известно, дьявол не выносит вида Креста и Богоматери, а именно эти сущности последовательно удалены из текста романа. Ни одного креста не появляется ни во время купания Иванушки в Москве-реке (судя по описанию места - рядом с храмом Христа Спасителя), ни в городском пейзаже, расстилающемся перед стоящими на балюстраде Пашкова дома Воландом и его свитой, ни на строениях Новодевичьего монастыря. Допустим, кресты храма Христа Спасителя и кремлевских соборов могут не просматриваться с тех точек, на которых находятся персонажи. Однако изобилующее церквями Замоскворечье и колокольня Новодевичьего монастыря очевидно находятся в их поле зрения. Мы хо-
рошо помним, к каким результатам приводят попытки перекреститься, предпринятые Соковым, Аннушкой и кухаркой. Впрочем, религиозное рвение, обуявшее Никанора Босого, помогает ему перебраться с Лубянки в клинику Стравинского, что, конечно, несколько облегчает его участь, но все же является достаточно сомнительной удачей. Единственный намек на существование Божией Матери - женские стоны в толпе, напирающей на помост перед дворцом Ирода во время вынесения Пилатом приговора Иешуа и разбойникам. Но ассоциации с Оплакиванием пресекаются объяснением этих стонов, которое возникает у Пилата: в давке пострадало несколько женщин.
Обратимся к трактовке образа литературного Спасителя. У Воланда, оказывается, нет иных способов поколебать неверие Берлиоза и Бездомного, кроме как прибегнув к помощи евангельских персонажей. Оказавшись в роли «евангелиста», Воланд трактует события и фигуры в духе Ренана. Этим подтверждается происхождение широко распространённых в ту эпоху трактовок образа Христа как просто «хорошего человека». Литературный сатана доказывает реальность существования Иисуса при помощи художественного текста, похоже, возникшего раньше, чем он был записан мастером. «Странность» замысла мастера, конечно, можно попытаться объяснить «темной» инспирацией. Он лишь фиксирует на бумаге некое - непонятно как дошедшее до него - сообщение. Процесс работы по сбору материала, в том числе знакомство со священными текстами, оставлен «за кадром»; «угаданное» мастером получает статус своеобразного откровения.
Итак, три «евангелиста», продолжая друг друга (причем Иван это делает во сне), свидетельствуют о Понтии Пилате, создавая художественный текст. Гораздо менее успешным на их фоне выглядит четвертый «евангелист» - Левий Матвей, истинность свидетельства которого отвергает Иешуа. На протяжении всех «ершалаимских» глав подчеркивается «человеческое» измерение происходящего, которое противоречит совершенному Иешуа чуду исцеления Пилата, осознанному им как чудо непоправимо поздно. Соотношение художественного текста и Священного Писания служит неисчерпаемым источником рассуждений и спекуляций. Действительно, имя и образ Спасителя появляются в тексте романа в самых разных функциях и воплощениях. В поэме Иванушки Иисус выступает как реальный, но не очень хороший человек; Берлиоз говорит о Нем как о вымышленном персонаже мифов и легенд; Воланд подтверждает реальное существование Иисуса, уходя от вопроса, Бог Он или человек.
Мы знаем все подробности казни Иешуа, но в романе нет ни одного намека на главное событие - Воскресение. Хотя есть ряд свидетельств бессмертия души, в том числе в сцене бала у сатаны и противоположной ему по «знаку» сцене прощения Пилата. Трансформации внешнего облика Во-ланда и его свиты описаны убедительно и подробно, в то время как форма существования Левия Матвея (не говоря уже о самом Иешуа) остается загадкой. Во время разговора на верху Пашкова дома облачен ли Левий Матвей в плоть, как его оппоненты, или его образ - чистая энергия, как у Ангелов? В конце концов, воскрес ли, подобно Христу из видения Елены Турбиной, соответствующий ему литературный персонаж? С какой стороны реальности находятся Пилатова гора с креслом наверху, лунная дорога, Пилат, Иешуа, Банга? Ответа Воланда, цитирующего взятое из Священного Писания утверждение, что каждому дается по вере его, в данном случае недостаточно, тем более что подобный ответ разрывает ткань художественного повествования, наделяя его несвойственными искусству функциями религиозного свидетельства. Именно такие разрывы художественной ткани, на наш взгляд, и порождают бесконечные и бессмысленные дебаты по поводу соответствия романа церковным истинам.
Несмотря на отсутствие таких важных реалий, как Крест и образ Богородицы, впрочем, как и многих других примет религиозного быта, две из них все же присутствуют в романе. Но в отличие от играющей важную роль в традиционном мире «Белой гвардии» иконы Богоматери и образа святого Георгия Победоносца, свидетельствующего о богооставленно-сти мира «Бега», икона «какого-то» святого, случайно обнаруженная Иваном в темном углу кухни коммунальной квартиры, особой роли не играет. И происходит это не столько потому, что Бог «обиделся» на неразумных людей, а в силу полного разрыва коммуникации. Иванушка даже не знает, что за святой изображен на иконке, как следует обращаться к Богу за помощью, и вообще не представляет себе возможности ни подобного молитвенного обращения, ни Божьей помощи.
Не случайно после ряда бессмысленных действий, иногда схожих с некоторыми моментами таинства крещения, он стремится не к храму Христа, а от него, к понятным ему сущностям - писателям, пирующим в «Грибоедове», силовым структурам. Таким же бессмысленным инстинктивным действием является хождение с зажженной свечей и иконкой -элементами богослужения Страстной Седмицы (четверговый огонь, крестный ход). С огромным тактом, свидетельствующим, на наш взгляд, о глубочайшей - на генетическом уровне - укорененности в традиции,
Булгаков относится к теме христианских реалий. Лишь тем, кто хорошо знает последование Пасхальной Заутрени, понятна как бы немотивированная дикая спешка, обуявшая тех, кто вальяжно расположился в Москве, пользуясь возможностями власти над временем и «пятым измерением». Пасхальная стихира начинается словами: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его», - и дальнейшее богослужение проникнуто идеей победы над смертью и адом. Поэтому вполне естественно желание Во-ланда и его свиты покинуть Москву, унося с собой свои добровольные жертвы до начала пасхальной службы, т. е. момента «расточения».
Необходимую «литературность» придает «ершалаимским» главам, в числе прочего, образ казни Иешуа. Вместо распятия на кресте он вместе с разбойниками подвергается повешению на столбах, имеющих, впрочем, перекладины, к которым веревками прикручены руки и ноги жертв. Последовательно уходя от богословских, вероучительных аспектов темы Голгофы и тем самым якобы приближаясь к «интеллигентскому» представлению о Христе, весьма распространенному в ХХ в., Булгаков при помощи замены традиционного образа креста на некий столб стремится показать беспочвенность этих самых интеллигентских рассуждений о вере. Отказ от истины, как она дана в Священном Писании, разрушает двухтысячелетнюю историю, превращая ее в бессмыслицу и хаос. Не вдаваясь в тонкости богословских толкований символического значения Креста, укажем лишь на то, что этот символ является отражением структуры мироздания.
Современная русская литература, следуя булгаковской традиции, дает целый ряд художественных доказательств актуальности религиозных вопросов. Одним из ярких примеров творческого развития этой темы в духе Булгакова является, на наш взгляд, дилогия С. Лукьяненко «Искатели неба» (в двух томах - «Холодные берега» и «Близится утро»). В силу известных исторических процессов последних десятилетий религиозная (шире - мистическая) тематика становится достаточно популярной как в «высокой» литературе, так и в беллетристике. Целый ряд авторов, работающих в жанре фэнтези, создает «миры без Христа». Это языческая вселенная М. Семеновой, мир «Тайного города» и «Герметикона» В. Панова, мироздание Н. Перумова с его параллельными вселенными, древними богами, магами и опасными слугами крайне непонятной, но, кажется, недоброй сущности, носящей почему-то имя Спасителя, и т. д. Да и сам С. Лукьяненко (например, в широко известных «Дозорах», рассказывающих о борьбе темных и светлых сил) избегает упоминания о Боге.
Однако в дилогии «Искатели неба» он предпринимает попытку создать альтернативную историю человечества, как она выглядела бы, если бы Священная История повернулась по-другому.
Впрочем, в основе сюжета лежит тот же «основной миф» - повествование о благом, безгрешном, принесшем себя в жертву за людей, умирающем и воскресающем божестве. Или все же «обычном» праведнике? Исходные данные изменены с самого начала. Как и в романе Булгакова, «основной миф» проступает через ткань сюжета, но не в виде фабулы (хронологической последовательности событий), как в «ершалаимских» главах, а в виде рассыпанных в тексте загадочных намеков. По мере движения к финалу читателю предстоит самому воссоздать из мозаичных сведений связную картину происходившего когда-то и, оглядываясь назад, встроить древние события в условное настоящее время. Таким образом, появляется свойственный булгаковскому тексту эффект одновременного существования вечного и временного. Вечность определяет современность; настоящее - лишь изменяющаяся во времени декорация, в которой разыгрывается все та же мистерия. Дилогия Лукьяненко - своего роде продолжение важнейшей для ХХ в. мифопоэтической традиции.
Действие разворачивается в Европе и Иудее; реалии (огнестрельное оружие, изобретение паровоза, освоение электричества, планеры, здание, построенное из стекла и металлических конструкций) позволяют соотнести романное время с рубежом XIX и ХХ вв. Как и в «Мастере и Маргарите», в романе Лукьяненко сосуществуют несколько сюжетных линий, точнее, внешний (событийный и нравоописательный) и внутренний (мистический) пласты. Внешний пласт следующий: по пути на каторгу некий Ильмар-вор, от лица которого ведется повествование, встречает подростка по имени Марк. Им удается бежать, взять в плен «летунью» Хелен и на ее планере перебраться с каторжных островов на материк. Планер терпит крушение, и герои теряют друг друга. Вскоре Ильмар узнает, что и он, и Марк объявлены в розыск по всей Империи, занимающей территорию современной Европы. Пытаясь уйти от погони, Ильмар встречается с разными людьми, из разговоров с которыми постепенно выясняет, почему на них с Марком идет охота. Вместе с Хелен Ильмар находит сбежавшего Марка на Капри, превращенном в огромный развлекательный центр. Спасаясь от преследователей, беглецы приобретают союзников, пробираются через Европу в Турцию и затем в Иудею. По пути они неоднократно рискуют жизнью, переживают удивительные приключения.
Время создания «Искателей неба» (1999-2000 гг.) накладывает отпечаток на выбор сюжета. Если в традициях русской классической литературы, в романе Булгакова, как и в большинстве романов, написанных в России до 1990-х гг., важное место занимает любовная линия, определяющая сюжет и оправдывающая существование героев и событий, то теперь любовь отходит на самый дальний план, редуцируясь до необязательных эпизодов. Интимные отношения Ильмара и Хелен трудно назвать романом: они подчинены чему-то более важному - достижению поставленной цели. Литература рубежа ХХ-ХХ1 вв. - идеальная иллюстрация гениальной догадки Гоголя: «Да, если принимать завязку в том смысле, как ее обыкновенно принимают, то есть в смысле любовной интриги, так ее точно нет. Но, кажется, уже пора перестать опираться до сих пор на эту вечную завязку. Теперь сильней завязывает драму стремление достать выгодное место, блеснуть и затмить, во что бы то ни стало, другого, отмстить за пренебреженье, за насмешку. Не более ли теперь имеют электричества чин, денежный капитал, выгодная женитьба, чем любовь» [Гоголь, 1952: 367-368]. В «Искателях неба», и это редкость, поставлена иная цель, чем победа в борьбе за выживание, статус, материальные ценности. Адаптируя детективную интригу, роман «опрокидывает» приключенческий стандарт в область своеобразного духовного поиска. В этой, главной, сюжетной линии интрига завязывается с момента первого упоминания «Холода», некоторой таинственной области, куда можно проникнуть при помощи «Слова» и извлечь хранящиеся там личные ценности. Обладание «Словом» - удел избранных, социальной элиты. Это магическое умение передается по наследству, его очень трудно обрести и легко потерять. Обладающий «Словом» неприметный подросток Марк привлекает внимание Ильмара. У него на «Слове» хранится драгоценный железный кинжал, фонарик и книга. В ней содержится величайшая тайна, из нее можно понять, как развивались события альтернативной Священной Истории.
Исходный пункт един: Бог посылает Сына на землю. Но Иосиф не слушается Ангела и не спасается с семьей в Египте. Сына Божьего убивают вместе с остальными вифлеемскими младенцами. Скорбящим Марии и Иосифу в утешение и на воспитание Бог посылает выжившего в бойне простого маленького мальчика. Он становится Пасынком Божьим, Искупителем. В целях духовного преображения мира Бог дает ему некое абсолютное знание - изначальное «Слово»: «Слово Господне дано людям как пример чуда повседневного, ежечасного, достойным людям до-
ступного. Позволяет Слово в пространстве духовном, под взглядом Господним, любую вещь, тебе принадлежащую, скрыть до времени... Слово - будто оселок, на котором каждый свою душу правит» [Лукья-ненко, 2010: 154-155]. Очевидна параллель этого образа с первыми словами Евангелия от Иоанна. Искупитель странствует и проповедует истину, к нему присоединяются двенадцать учеников и Сестра Мария, имеющая черты сходства как с Богоматерью, так и с Марией Магдалиной: «За одну сцену с перевозчиком сколько в свое время копий было сломано, многим она обидной для Сестры представлялась. Снаружи и впрямь - непотребство, а глянешь изнутри, как Покровительница бедного лодочника святым благословением оделяет, и все наносное из души пропадает. Витражи хитрые, снаружи одно видишь, как оно со стороны людям казалось, а изнутри все совсем по-другому.» [Лукьяненко, 2010: 131]. Искупителя заключают в темницу, его покидают одиннадцать апостолов. Верными ему остаются Иуда и Сестра, которая приносит ему кинжал. Искупитель берет на «Слово» все оружие римских воинов, которые встают на место одиннадцати предателей (очевидный рефлекс сказания о св. Сорока Мучениках Севастийских). Под впечатлением от чудес, совершаемых благодаря «Слову», в Искупителя верит все больше и больше людей, он доходит до Рима и становится Земным Царем. Однако, потерпев неудачу в проповеди духовного совершенства, Искупитель уходит из Рима. Желая искупить грехи мира, Пасынок Божий добровольно терпит казнь и уходит вместе с орудием казни в Холод, тем самым совершив великое чудо: он единственный из живущих берет на «Слово» самого себя, тогда как все остальные не могут брать на «Слово» что-либо живое или не принадлежащее лично им. Орудием казни, как и в романе Булгакова, является столб, к которому привязывают жертву. Последователи Искупителя носят изображение столба на шее, а при молитве складывают руки столбом. Последователи Сестры строят себе отдельные храмы, проповедуют доброту и милосердие, при молитве складывают руки лодочкой. К Сестре обращаются те, кто не может рассчитывать на суд Искупителя: самые страшные грешники, больные и нищие. Именно Сестра записывает подлинную историю Искупителя, но эти записи таинственно исчезают. Верующие пользуются писаниями апостолов-предателей. Основы вероучения неизбежно искажаются, и «Слово» из способа духовного просветления становится магическим инструментом обогащения и сохранения материальных ценностей. Обыденное чудо полностью теряет вероучительный смысл. Став привычным, оно ничего не меняет ни в
жизни людей, ни в их душах. Мир, где есть «Слово», так же жесток, коварен и равнодушен, как мир обезбоженной булгаковской Москвы. Таким образом, Лукьяненко пытается в художественной форме дать очередной ответ на вечный вопрос: почему столь редки чудеса, ведь Господь благ и всемогущ, а значит, может чудесным образом помочь всем, создав рай на земле.
Взаимоотношения адептов Искупителя и Сестры - не самые дружеские, хотя и не напоминают споры католиков и православных. Слуги Искупителя стремятся уничтожить Марка, всех его последователей и Книгу, тогда как слуги Сестры стараются спасти хранителей Книги, но не дать им воспользоваться знанием. Эта религия - чисто европейское явление; жители Руссийского ханства, по-видимому, так и не освободившегося от татаро-монгольского ига, исповедуют мусульманство, соблюдая при этом некоторые национальные обычаи. Существуют и иудеи, и сектанты, учение которых предполагает наличие дьявола - соперника Бога, что у адептов Искупителя и Сестры вызывает недоумение. Империя переживает очевидный духовный кризис и нуждается в новом откровении, мессии или праведнике, способном восстановить духовный порядок. Эту роль берет на себя Марк, точнее, Маркус, младший принц правящего Дома. Гонения на него, прочитавшего Книгу Сестры, не менее жестоки, чем гонения на создателя книги об Истине - булгаковского мастера. Сильных мира сего интересует не религиозная проповедь, а власть над миром. Поэтому одинаково опасны роман о Понтии Пилате и Книга Сестры, в которой хранится изначальное «Слово», открывающее доступ ко всем сокровищам мира.
Тем самым читатель возвращается к вопросу о небесной истине и земной власти. Иудейская обида на Спасителя, не стремившегося к земному царству, звучит в словах булгаковского Каифы, в отличие от Пилата прекрасно понимающего, кто такой Иешуа Га-Ноцри.
Текст Лукьяненко - своего рода художественный эксперимент: а что будет, если появится некто, обладающий божественной энергией, но собирающийся использовать ее для решения насущных проблем мира? Цель Марка - создание справедливого Земного Царства, рая для всех людей. Но по пути в Иудею, где он собирается явить «Слово», его все более и более невероятные чудеса делаются не для блага мира, а в целях самозащиты и убеждают только его добровольных «апостолов». Этих людей -бывшего стражника, переводчика, епископа, летунью, старого придворного лекаря, руссийского шпиона, настоятельницу монастыря - чудеса
Марка избавляют от смерти, но не просветляют. А самый близкий к Марку человек, Ильмар-вор, мучается сомнениями: истинный ли Мессия Марк или все-таки кто-то типа Антихриста? Ведь он собирается стать Правителем своего справедливого царства, распределив между верными спутниками посты, которым они вроде бы идеально подходят. Пламенно верующий епископ Жерар будет лучшим Пасынком Божиим (аналогом римского папы); летунья Хелен наведет порядок в армии, стражник Арнольд - в правоохранительных органах... Всем найдется место, кроме благородного и совестливого Ильмара, который стремится не к земной, а к какой-то высшей истине. И когда после всех испытаний Марк добивается власти над миром, обрушив на головы людей настоящий железный дождь (именно этот металл служит всеобщим эквивалентом стоимости в Империи), Ильмар покидает Марка, идя на поиск собственной правды.
Таким способом - от противного - Лукьяненко доказывает непреложность христианских максим. Его выводы далеко не оптимистичны: тайна мира остается неразгаданной, Земное Царство («Железный век»), скорее всего, дело Антихриста; никакое земное благополучие не успокоит ищущую неба душу. Притча об очередной попытке создания всеобщего благоденствия, как и следовало ожидать, кончается горьким разочарованием в отличие от рассказа о счастливом завершении долгого пути к истине «пятого прокуратора Иудеи всадника Понтия Пилата» [Булгаков, 1980: 309].
Список литературы
БулгаковМ.А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. М., 1989. 623 с.; т. 3. М., 1990. 703 с. Булгаков М.А. Избранное: Роман «Мастер и Маргарита»; Рассказы. М.,
1980. 400 с.
Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1952. 448 с. Лукьяненко С. Близится утро. М., 2007. 380 с. Лукьяненко С. Холодные берега. М., 2010. 381 с.
Сведения об авторе: Руденко Мария Сергеевна, канд. филол. наук., ст. преп. кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
