CC BY
28
УДк 81'13; 167.7
к построению коммуникативной модели речевого процесса: методологические проблемы
Статья подготовлена при поддержке РНФ, грант № 17-18-01642 «Разработка коммуникативной модели вербального процесса в условиях кризиса языковой модели», в Институте языкознания РАН
Журавлев игнатий владимирович
старший научный сотрудник ИЯз РАН 125009, Москва, Большой Кисловский пер., 1
semiotik@yandex.ru
Журавлева Юлия валерьевна
научный сотрудник ИЯз РАН 125009, Москва, Большой Кисловский пер., 1
р. clinic@yandex.ru
В статье обсуждаются теоретико-методологические проблемы, связанные с разработкой коммуникативной модели естественного речевого процесса. Основная характеристика данной модели связана с признанием вербального действия частным случаем коммуникативного действия, которое, в свою очередь, трактуется как частный случай осознанного действия человека. В качестве центральной проблемы рассматривается вопрос о порождении смысла, в связи с чем коммуникативная модель смыслопорождения сопоставляется с теорией французской школы анализа дискурса. Методологическое различие между языковой и коммуникативной моделями естественного речевого процесса рассматривается как отражение оппозиции онтоцентризма и антропоцентризма, характерной для современной европейской науки. Демонстрируется связь проблемы порождения смысла с проблемой активности субъекта. Основной из возникающих здесь методологических вопросов заключается в том, обладает ли субъект коммуникации полномочиями порождения смысла и управления собственными коммуникативными действиями. В связи с этим описывается антиномия присвоения-отчуждения и анализируется онтологический статус говорящего субъекта. Главный вывод заключается в демонстрации методологических ограничений позиции психологизма, приравнивающей говорящего субъекта к индивиду. В качестве альтернативной позиции рассматривается подход отечественной психологии общения, в ключевых понятиях которой отражается диалектическое единство социального и индивидуального.
Ключевые слова: коммуникация, речь, естественный речевой процесс, смысл, субъект, говорящий субъект, присвоение, отчуждение.
1. коммуникативная модель речевого процесса
В данной работе мы будем обсуждать ряд теоретико-методологических проблем, связанных с формированием коммуникативной модели речевого процес-
са. Эта модель, представляемая как альтернатива (а лучше сказать — модель более высокого уровня) по отношению к традиционной для лингвистического дискурса языковой модели, основывается на принципиальном положении, согласно которому в процессе естественного говорения/письма говорящий/пишущий совершает осмысленные (воз)действия. Соответственно, смыслообразование в естественном речевом процессе предстает как коммуникативный феномен; при этом в качестве источника смысла рассматриваются не элементы речевого процесса, а коммуникативные действия [Вдовиченко 2017]. «Сказанные сами по себе слова не имеют
смысла ни по отдельности, ни в совокупности......коммуникативные параметры
смыслообразования всегда мыслимы индивидуальным сознанием, которое определяет адресанта и адресата, объекты внимания и обсуждения, а также отношения между ними, позицию в возможной интеракции, обстоятельства совершения действия, фрейм отношений между коммуникантами и пр.» [Вдовиченко 2016: 166].
Эта позиция, если ее рассмотреть подробней, основывается на трех тезисах:
1) В естественном речевом процессе «производятся и понимаются целостные коммуникативные действия, а не отдельные слова»;
2) Слово как таковое «невозможно рассматривать как единицу смыслоо-бразования, ввиду того что у самой единицы нет основания, на котором зиждется здание смысла»;
3) На фоне естественного коммуникативного процесса язык следует рассматривать как мнемотехническую схему; «он принципиально безличен, а следовательно, лишен источника мысли, чувства и вообще всякого содержания» [Вдовиченко 2016: 167-169].
Принципиальными особенностями данной модели являются признание смысловой нетождественности вербальной формы вне личного коммуникативного действия (семиотического поступка), перенос фокуса исследования на смыслоо-бразующее коммуникативное действие во всех без исключения случаях использования вербального канала, последовательный отказ от концепции языка как методологического принципа, признание мнемотехнической и вспомогательной функции теоретического конструкта «язык» [Вдовиченко 2017].
Отметим, что близкие аргументы высказывались в истории науки и ранее. Так, в традиции социальной феноменологии различаются объективный и субъективный контексты значения и вводится понятие ситуативной детерминации значения. Ситуативная детерминация значения состоит в том, что в различных речевых практиках слово «обрастает» эмерджентными смыслами, которые содержат следы прошлого опыта коммуниканта и нагружены лексически невыразимыми и рациональными импликациями (указания на невербальную коммуникацию и т.д.). «Значение знака определяется как взаимным отношением знаков, так и тем, как их используют» [Garfinkel 1986: 114]. Как Гумбольдт считал, что человек присваивает язык целиком в акте высказывания, так А. Шюц пришел к утверждению, что язык каждый раз рождается заново в процессе его употребления [Schutz 1979; Шюц 2004; Смирнова 2014].
Представители Оксфордской лингвистической школы рассматривали значения высказывания и слова в неразрывной связи с условиями их употребления (контекстом, ситуацией, участниками коммуникации, ее целями). Г.П. Грайс, форму-
лируя известный «принцип кооперации», трактовал диалог как совместную деятельность участников, соответствующую общей цели: «Твой коммуникативный вклад на данном шаге диалога должен быть таким, какого требует совместно принятая цель (направление) этого диалога» [Грайс 1985]. Данная проблематика детально исследуется в современных работах по феноменологии разговора [Улановский 2016].
В психологически ориентированных лингвистических теориях присутствует различение ближайшего и дальнейшего значений (А. Потебня) и др. В общепсихологической теории деятельности и в отечественной психолингвистике присутствует понимание того, что смысл (действия или предмета, а также высказывания или знака) порождается мотивом. Мотив деятельности человека практически всегда является неречевым, соответственно, и смысл высказывания, строго говоря, порождается мотивом деятельности человека, а отнюдь не речевыми процессами.
Однако для обоснования коммуникативной модели вербального процесса важно не столько найти близкие научные позиции и обозначить место данной модели среди них (это может быть темой отдельной публикации), сколько — в первую очередь — проблематизировать ее исходные положения вопреки их кажущейся очевидности.
2. Антиномия присвоения-отчуждения
В качестве центрального вопроса, возникающего при сопоставлении языковой и коммуникативной моделей речевого процесса, предстает именно вопрос об источнике смысла — вопрос, являвшийся камнем преткновения для целого ряда лингвистических, психологических и философских учений, имеющих своим предметом речевой процесс. Но при более глубоком рассмотрении вопрос этот оказывается тесно связан с проблемой активности субъекта и, как следствие, с проблемой субъективности, пути формулировки и решения которой создавали и создают облик европейской гуманитарной мысли начиная с эпохи Просвещения и до настоящих дней.
Проблема субъективности имеет длинную историю. Однако при любом способе ее постановки и решения неизбежно обнаруживается странное противоречие, которое можно представить как антиномию присвоения-отчуждения. Акт конституирования субъективности всегда есть акт индивидуализации, присвоения, выстраивания перспективы, организующей мир. Но в то же время это неизбежно акт отчуждения, деиндивидуализации, совершающийся по законом надиндивиду-альной формы — языка, культуры, истории, бессознательного. По словам Э. Кас-сирера, «здесь каждое начинающееся проявление есть начало отчуждения. В этом судьба и, в некотором смысле, имманентная трагедия каждой духовной формы, которая не может преодолеть это внутреннее напряжение» [Кассирер 1998: 63]. Указанная антиномия, демонстрируя себя то с одной, то с другой стороны, проявлялась в развитии современной науки в двух взаимоисключающих и в то же время дополняющих друг друга формах — «срезании» индивидуального (в качестве примера можно привести аргумент Л. Витгенштейна о невозможности «личного языка») и «срезании» общезначимого, высвечивании индивидуального, неповторимого, личного (вспомним, хотя бы, формулу «моё не-алиби в бытии» М. Бахтина).
Является ли субъект «хозяином» своих действий и источником их смысла? Или, напротив, субъект предстает лишь как точка индивидуации, «место» вопло-
щения смыслов, порождаемых культурой (языком, историей)? Гуманистическая и антропоцентрическая позиция противостоит здесь антигуманистической и онто-центрической. Методологическое различие между языковой и коммуникативной моделями вербального процесса, ставшее предметом настоящего исследования, мы можем теперь представить как отражение оппозиции «онтоцентризм—антропоцентризм», пронизывающей методологию современных гуманитарных наук и конкретизируемой, в частности, в таких оппозициях, как «язык—речь», «коллектив/социум—индивид». Оппозиция онтоцентризма и антропоцентризма, в свою очередь, может мыслиться как форма европейского научного мышления как такового, в наиболее строгом виде эксплицированная в классической немецкой философии, а в языкознании — в работах В. фон Гумбольдта (антиномии субъективности и объективности, свободы и необходимости, индивида и народа, божественного и человеческого, присвоения и отчуждения). Однако прояснение теоретических оснований коммуникативной модели речевого процесса мы начнем с упоминания проблемы сугубо методологической — проблемы психологизма, которая является методологической постольку, поскольку связана с вопросом о статусе тех или иных утверждений, моделей, теорий как научных или ненаучных.
3. Психологизм vs антипсихологизм
В истории науки позиция психологизма связывается с утверждением про-изводности закономерностей, выявляемых в той или иной объектной области, по отношению к закономерностям человеческого мышления. Одна из наиболее убедительных программ преодоления психологизма была предложена в «Логических исследованиях» Э. Гуссерля (ставших, в частности, настольной книгой для молодого Р. Якобсона). Анализ самостоятельных и несамостоятельных значений, различий между законами, позволяющими избежать отсутствия смысла (круглый квадрат), и законами, позволяющими избежать бессмыслицы (король но или подобно), привел Гуссерля к строгому различению между эмпирическими и априорными универсалиями и обоснованию идеи чисто логической грамматики. Вот, в частности, что он пишет: «Все соединения вообще подчиняются чистым законам... Ни в одной области мы не можем объединить произвольные единичности посредством произвольных форм, но определенная область единичностей ограничивает a priori число возможных форм и определяет закономерности их наполнения. <...> язык имеет не только свои физиологические, психологические и культурно-исторические, но также свои априорные основания. Последнее касается сущностных форм значений и априорных законов их комплексов, соответственно, модификаций, и нельзя помыслить язык, который не был бы сущностно определен посредством этого Apriori. .внутри чистой логики отделяется чистое учение о формах значений как некоторая рассматриваемая в себе первая и основополагающая сфера. Рассматриваемая с точки зрения грамматики, она дает просто идеальный каркас, который различным образом наполняется эмпирическим материалом и облачается в иные одеяния каждым фактическим языком, который следует частью общечеловеческим, частью случайно изменяющимся эмпирическим мотивам» [Гуссерль 2001: 297, 316]. В отечественной науке позиции антипсихологизма придерживались Г.Г. Шлет, Г.П. Щедровицкий, Э.В. Ильенков и др.
Именно преодоление психологизма позволило в XX веке ряду гуманитарных наук (таких, как социология, лингвистика, история, антропология) обрести подлинно научный статус. Социология изучает социальные факты (для описания которых любая ссылка на происходящее «в головах» членов социума оказывается излишней), лингвистика — языковые сущности и процессы, не сводимые к физиологии или психологии, и т.д. Если вернуться к проблеме субъективности, то проявлением психологизма было бы отождествление субъекта с субстанцией — индивидом, психикой, мозгом (чем грешат многие современные научные работы). Говоря о субъекте (деятельности, речи, коммуникации), следует поэтому прежде всего избавиться от иллюзии его индивидуальности. Так, у Шпета реальным оказывается коллектив как субъект совокупного действия, у П. Рикера субъект речевого акта предстает как пара собеседников, и т.д. Позиция антипсихологизма, как мы видим, напрямую связана с проблематизацией статуса субъекта как индивида. Тем самым, и вопрос о том, является ли говорящий источником/носителем смысла говоримого, становится еще более сложным в связи с принципиальной возможностью усомниться в статусе говорящего субъекта в качестве индивида. Иллюзия профанного сознания, побуждающая нас мыслить себя «владельцами» «наших» коммуникативных намерений, не может служить отправной точной научного исследования коммуникации.
4. о расщепленности «говорящего субъекта»
В XX веке в различных гуманитарных дисциплинах (философия, психология, лингвистика, психоанализ) была продемонстрирована возможность определения субъективности как процесса или актов репрезентации-присвоения, осуществляемых в языке и средствами языка. Этому были посвящены, в частности, работы Э. Бенвениста и исследования французской школы анализа дискурса. Несколько ранее Э. Кассирер в своей «Философии символических форм» и параллельных ей работах отмечал, что посредством языка «субъекты не сообщают друг другу то, чем уже владеют, но лишь здесь вступают в это владение» [Кассирер 1998: 61].
В работах о субъективности в языке Э. Бенвенист отводил центральное место анализу того, как проявляет себя субъект в том, что он говорит. Показатели этого проявления (например, такие слова, как «я», «здесь», «сейчас», «обещаю») Бенве-нист называет показателями дейксиса, «прицепляющими» высказывание-результат к обстоятельствам акта высказывания. Говорящий «присваивает» язык целиком, соотнося языковые формы с собственным лицом, т.е. определяя самого себя как я, а собеседника — как ты. Соотношение между я и ты как участниками коммуникации и составляет, как считал Бенвенист, языковую основу субъективности, а сама языковая коммуникация, исходя из этого, определяется только как проявление основного свойства языка — свойства формирования субъекта высказывания.
Субъект высказывания приобретает существование только потому и только тогда, когда он говорит: «именно в языке и благодаря языку человек конституируется как субъект... "субъективность", рассматривать ли ее с точки зрения феноменологии или психологии, как угодно, есть не что иное, как проявление в человеке фундаментального свойства языка. Тот есть "ego", кто говорит "ego"» [Бенвенист 1974: 293]. Субъект способен обнаружить себя лишь в ситуации порождения высказывания, обращаясь к другому и обретая (присваивая) язык как место встречи с другим.
Но субъект, проявляющий себя в языке, и субъект, который в языке появляется, — это не одно и то же. Дело в том, что сам «говорящий субъект» может показаться фигурой без лица: если мы, используя для коммуникации язык, что-либо произносим, то владеем ли мы в этот момент языком, и вкладываем ли мы сами смысл в говоримое нами? Кто бы ни говорил, вопрос в том, кто это делает. Мы ведь достаточно часто произносим не совсем то или совсем не то, что «хотели» сказать... Стоит нам попытаться что-то произнести — и за нас говорит язык. Но нам при этом всегда кажется, что именно мы сказали то или иное слово, а потому и ответственны за него — иначе бы нам не приходилось краснеть за слова, которые «сказались сами». Значит, хотя любой акт конституирования субъективности и происходит «между» Я и другим (например, любой акт высказывания «вытягивается» другим), тем не менее он осуществим лишь как акт встраивания в форму, изначально внешнюю по отношению к индивиду.
Итак, говорящий субъект лишен полного владения своим языком и своими коммуникативными намерениями — поскольку в смысл, который он хочет придать своим словам, «история и бессознательное вносят свою непрозрачность» [Серио 1999: 16]. Так обнаруживает себя расщепленность говорящего субъекта: сквозь произносимую им наивную речь всегда проступает «другая речь» как форма неполноты, постоянно создающей субъект путем «забвения» того, что его определяет [Бенвенист 1974: 116; Пешё 1999: 268]. Для того, чтобы «вскрыть невскрытое в самом тексте», надо «соотнести его с другим текстом, присутствующим в нем через необходимое отсутствие», т.е. под невинностью говорения раскрыть скрытую глубинность иного дискурса — дискурса бессознательного [Althusser 1976: 34].
Концепция дискурса, «пронизанного» бессознательным, основывается на концепции субъекта, «который является не однородной сущностью, внешней по отношению к речевой деятельности, но комплексной структурой, порождаемой ею: субъект децентрализован, разделен — неважно, какой термин мы употребим, лишь бы подчеркнуть структурный, конституирующий характер этой разделенно-сти и исключить мысль о том, что раздвоение, или разделенность, субъекта — всего лишь следствие его столкновения с внешним миром, ибо такую разделенность можно было бы попытаться преодолеть в ходе работы по восстановлению единства личности» [Отье-Ревю 1999: 81].
Мы продемонстрируем указанную расщепленность субъекта на простом примере. Когда говорящий произносит одно слово вместо другого слова, совершая тем самым lapsus linguae, возникает своеобразный «эффект смысла» (Ж. Лакан): означаемое явного означающего, сменившего собой скрытое (вытесненное) означающее, само не является скрытым означаемым, но представляет собой новый смысл, высвобожденный в результате замены одного означающего на другое [см. : Декомб 2000: 95]. Вследствие этого высказывание становится высказыванием о том, о чем нельзя говорить, т.е. высказыванием о смысле желания. «Именно в замещении означающего на означаемое и осуществляется воздействие значения.» [Lacan 1966: 515]. Говорящий субъект подчинен закону означающего, поскольку произносимые им слова не наделяют смыслом довербальный опыт, а, напротив, сам смысл рождается вместе с означающим, т.е. является «смыслом, который опыт может получить в дискурсе» [Декомб 2000: 96]. Поэтому вопрос о том, «кто го-
ворит», не такой уж праздный [Лакан 2014: 52-61]. Иллюзию того, что субъект и есть источник смысла, М. Пешё назвал «эффектом Мюнхгаузена» — в память о бессмертном бароне, который «поднимался в воздух, таща самого себя за волосы» [Пешё 1999: 264].
По словам Ж. Лакана, «речь представляет собой матрицу той части субъекта, которую он игнорирует: именно это и есть уровень аналитического симптома как такового — уровень, эксцентричный по отношению к индивидуальному опыту, ибо это уровень того исторического текста, в который субъект вписывается» [Лакан 1999: 65]. Тем самым, любая речь в момент своего появления уже как бы «есть заранее»: субъект, начинающий говорить, всегда «уже есть» в том месте, которое определено ему для его самообнаружения в определенном символическом порядке, в сети означающих. Для иллюстрации этого Лакан приводит историю о мальчике и девочке, сидящих в купе поезда друг напротив друга и видящих поэтому разные надписи на туалетных комнатах у перрона. «Смотри, — говорит мальчик, — мы приехали в Дамы». «Дурень, — отвечает сестренка, — ты что, не видишь, что мы приехали в Господа?» [Лакан 1997: 60].
Чтобы пояснить сказанное, рассмотрим предложенную М. Пешё теорию «двух забвений» (под «забвением» здесь понимается «сокрытие причины субъекта внутри его эффекта»).
«Забвение №1» есть «затемнение» (по аналогии с «вытеснением») того факта, что «говорящий субъект не может, по определению, находиться вне дискурс-ной формации, которая над ним господствует» [Пешё 1999: 277]. Говорящий всегда «уже» занимает определенное место «в купе», как в лакановском примере. Это «забвение» относится одновременно и к дискурсному процессу, и к интердискурсу (т.е. специфическому «окружению», определяющему данный дискурсный процесс). Оно имеет место всегда, когда «процесс, в результате которого порождается или воспринимается как осмысленная некоторая конкретная дискурсная цепочка, скрывается от глаз субъекта» [Пешё, Фукс 1999: 109]. Иными словами, говорящий как бы «забывает», что смысл того, что он говорит, формируется в процессе, являющемся для него внешним. Зона «забвения №1» абсолютно недоступна субъекту (т.е. аналогична зоне бессознательного), но именно поэтому это «забвение» является составляющей субъективности в языке [Пешё, Фукс 1999: 118].
«Забвение №2» — это «частичное затемнение», которое относится к процессу порождения высказывания, представляющему собой серию последовательных операций, устанавливающих границу между тем, что сказано (т.е. отобрано), и тем, что не сказано (т.е. отброшено). «Таким образом, примерно вырисовывается область того, «что для субъекта было бы возможно сказать (но что он не сказал)», или «что противостоит тому, что он сказал». Эта сфера «отбрасываемого» может ощущаться более или менее сознательно, и случается, что вопросы собеседника, направленные на уточнение у говорящего того, «что он хотел сказать», заставляют его переформулировать границы и пересмотреть эту зону» [Пешё, Фукс 1999: 116117]. «Забвение №2», тем самым, оказывается источником впечатления доступности смысла для самого говорящего. При этом говорящий может сознательно проникать в зону «забвения №2» (аналогичную зоне подсознательного/сознательного): дискурс постоянно возвращается к самому себе, предвосхищая производимое воз-
действие и учитывая несогласованности, которые вносятся в него дискурсом собеседника [Пешё, Фукс 1999: 117].
Отношение между этими двумя типами «забвения» сводятся к отношению между условиями существования субъективной «иллюзии» и субъективными формами ее реализации. Парадоксальность рассматриваемого с этой точки зрения процесса порождения высказывания заключается в сопровождающей его иллюзии субъективности: говорящий субъект как будто появляется из продуцируемой речевой цепочки, чтобы быть застигнутым в качестве причины сказанного [Пешё 1999:
Безусловно, у представленной позиции есть свои ограничения. Но, так или иначе, она демонстрирует тот факт, что с субъектом высказывания не всё так просто, как нам хотелось бы, если мы стремимся наделить его полномочиями порождения смысла и управления коммуникацией. Если мы, вслед за представителями Оксфордской школы философии языка, утверждаем, что референцию совершают не слова и даже не фразы, а говорящие, то мы рискуем нарваться на аргументированное возражение: «.фраза, сказанная по-французски, служит референцией независимо от намерений автора высказывания. Это не он решает. Никто не решает, решает только язык» [Декомб 2011: 147]. Если бы мы в полной мере владели языком, видимо, не было бы ни поэзии, ни философии, ни науки, ибо, как сказал в Нобелевской лекции Иосиф Бродский, «Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. .Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее». Автор, не обремененный иллюзией произвольности, лишь фиксирует то, что диктует ему язык. Но не вмешивается ли будущее языка в его настоящее и в обычном повседневном общении, т.е. даже там, где мы ощущаем произвольность процесса говорения? Не транслируем ли мы в ходе общения всевозможные мифы, не отдавая себе отчета в том, что смысл говоримого произведен где-то в других местах, произведен, если точнее, самой социальной системой и нашим (случайным для нас, но закономерным для системы) положением в ней?
5. Возможное диалектическое решение
Указанные проблемы, слишком серьезные, чтобы не обращать на них внимания при разработке научной модели коммуникации, во многом обусловлены взглядом на коммуникацию (а также и любую другую социальную активность) как на нечто внешнее по отношению к индивидам, в коммуникацию вступающим (или не вступающим) по собственному произволению. Антиномия присвоения-отчуждения может трансформироваться в оппозицию (индивид - коллектив, речь - язык), как это произошло, к примеру, во французской социологической школе, но оппозицию «снять» существенно сложнее, чем антиномию, мыслимую как диалектическое противоречие. Диалектическое противоречие подразумевает возможность взаимопереходов и даже тождества рассматриваемых сущностей, в то время как оппозиция эту возможность исключает.
Как продемонстрировала отечественная психология, можно не выносить процесс порождения смысла за «предел» субъекта, но и не рассматривать при этом субъекта как индивида. В формуле А.Н. Леонтьева «личность Ф индивид» заложено больше, чем просто указание на уровень организации. Личность социальна
263].
как «внутренний момент деятельности» и «ансамбль социальных отношений», но индивидуальна («пристрастна») как носитель потребностей. «В отличие от индивида личность человека ни в каком смысле не является предсуществующей по отношению к его деятельности, как и его сознание, она ею порождается» [Леонтьев А.Н. 1975: 173]. И если для индивида социальные отношения неизбежно являются внешними, то для личности они являются столь же внешними, сколь и внутренними. Здесь уместно привести следующее рассуждение А.А. Леонтьева: «.. .особенно важным представляется не ограничивать понимание социальности языковых явлений. пониманием, сводящим социальное начало в речевой деятельности к разного рода социальным взаимоотношениям говорящих индивидов, каждый из которых берется как внесоциальная реальность. .мы должны искать социальное начало прежде всего не вне, а внутри личности говорящего человека. .коммуникация (общение) есть не столько процесс внешнего взаимодействия изолированных личностей, сколько способ внутренней организации и внутренней эволюции общества как целого» [Леонтьев А.А. 2008: 19-21].
Если коммуникацию (общение1) рассматривать как способ (или процесс) внутренней организации общества, то в каком процессе порождается смысл самой коммуникации? Где локализован этот процесс? Опять-таки, отечественная психология (в т.ч. психология общения) предлагает диалектическое решение данной проблемы.
С одной стороны, как только начинается коммуникация, происходят уже такие процессы и действуют такие закономерности, которые не выводимы из состояния коммуникантов (более того: участники коммуникативного процесса становятся коммуникантами только в самом этом процессе, они «лишь здесь», как писал в приведенной выше цитате Э. Кассирер, вступают во владение тем, чем делятся друг с другом). С другой стороны, коммуникация служит внутренней организации общества, а если точнее — она организует совместную деятельность людей. Деятельность (всегда совместная, социальная, даже если выполняется от начала и до конца одним-единственным субъектом) побуждается мотивом, который имеет двоякую природу: это одновременно предмет совместной деятельности и предмет индивидуальной потребности. Мотив деятельности как раз и выполняет функцию порождения смысла действий субъекта (в т.ч. коммуникативных). Как это происходит?
Мотив как предмет деятельности придает ей направленность; «деятельности без мотива не бывает» [Леонтьев А.Н. 1974: 12]. Появление у деятельности внутренней структуры связано с возникновением таких процессов, мотив которых не совпадает с их предметом — что возможно только в рамках совместной деятельности людей, ибо требует от человека взгляда на предмет не только своими глазами, но и глазами других (человек должен субъективно отражать связь своих действий с достижением общего результата). Если понятие деятельности соотносительно с понятием мотива, то понятие действия — с понятием цели. Действие и представляет собой целенаправленный процесс, мотив которого не совпадает с его предметом. Смыслом действия является, поэтому, отношение мотива (побудителя деятель-
1 В данном контексте мы употребляем термины «коммуникация» и «общение» как синонимы.
ности) к цели. «Сознание смысла действия и совершается в форме отражения его предмета как сознательной цели» [Леонтьев А.Н. 1999: 224-225].
Таким образом, отношения между человеком и предметом всегда являются отношениями между предметом и обществом. Соответственно, и понятия, в которых описываются деятельность и общение («мотив», «действие», «личность», «смысл» и т.д.), всегда в своем содержании обнаруживают диалектическое единство индивидуального и социального. Отсюда можно переходить к анализу процесса воплощения смысла в значениях и т.д.
Эти рассуждения и рассматриваемая проблема имеют отношение не только к феномену коммуникации, но и к феномену сознания, ибо при анализе явлений сознания часто обнаруживают себя те же антиномии, о которых мы говорили выше. Современные ученые и философы, занимающиеся сознанием, порой не могут устоять от соблазна «заключить» его в индивидуальную голову или представить как эпифеномен деятельности мозга. Тем самым совершается ошибка индивидуализации и субстанциализации, о которой предупреждал еще Г.Г. Шлет [Шлет 2010: 1012]. При исследовании сознания, деятельности, общения необходимо отказаться от наивного психологизма, но в то же время сохранить положительное содержание понятия субъекта.
Althusser L. Freud et Lacan // Althusser L. Positions. Paris, 1976. Garfinkel H. Ethnomethodological Studies of Work. Studies in Ethnomethodol-ogy. London, 1986.
Lacan J. Ecrits. Paris, 1966.
Schutz A. On Phenomenology and Social Relations. The University of Chicago Press, 1979.
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. 446 с. Вдовиченко А.В. О несамотождественности языкового знака. Причины и следствия «лингвистического имяславия» // Вопросы философии. 2016. .№6. С. 164-
Вдовиченко А.В. «Разработка коммуникативной модели вербального процесса в условиях кризиса языковой модели»: проект, смыслообразование, общение // Вопросы психолингвистики. 2017. № 2 (32). С. 50-61.
Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. М., 1985.
Гуссерль Э. Собрание сочинений. Т. III (1). Логические исследования: Исследования по феноменологии и теории познания. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001. 584 с.
Декомб В. Дополнение к субъекту: Исследование феномена действия от собственного лица. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 576 с.
Декомб В. Современная французская философия. М., 2000. 344 с.
Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М.: Гардарика, 1998. 784 с.
Лакан Ж. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (Семинары. Книга II). М.: Гнозис, Логос, 1999. 520 с.
Литература
175.
Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. М., 1997.
Лакан Ж. Психозы (Семинары, Книга III). М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2014. 432 с.
ЛеонтьевА.А. Психология общения. 5-е изд., стер. М.: Смысл; Издательский центр «Академия», 2008. 368 с.
Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975.
303 с.
Леонтьев А.Н. Общее понятие о деятельности // Основы теории речевой деятельности. М.: Наука, 1974. С. 5-20.
Леонтьев А.Н. Эволюция психики. М.: Московский психолого-социальный институт; Воронеж: Издательство НПО «МОДЭК», 1999.
Отье-Ревю Ж. Явная и конститутивная неоднородность: к проблеме другого в дискурсе // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М.: ОАО ИГ «Прогресс», 1999. С. 54-94.
Пешё М. Прописные истины. Лингвистика, семантика, философия // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М.: ОАО ИГ «Прогресс», 1999. С. 225-290.
Пешё М., Фукс К. Итоги и перспективы по поводу автоматического анализа дискурса // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М.: ОАО ИГ «Прогресс», 1999. С. 105-123.
Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М.: ОАО ИГ «Прогресс», 1999. С. 12-53.
Смирнова Н.М. Интерсубъективность речевых коммуникаций // Интерсубъективность в науке и философии / Под ред. Н.М. Смирновой. М.: «Канон+» «РООИ Реабилитация», 2014. С. 226-248.
Улановский А.М. Феноменология разговора: метод конверсационного анализа // Вопросы психолингвистики. 2016. № 1(27). С. 218-237.
Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию. М.: Издательство ЛКИ, 2010. 160 с.
Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М.: РОССПЭН, 2004. 1056 с.
building a communicative model of verbal process: methodological problems
Ignaty V. Zhuravlev
Senior researcher Sector of psycholinguistics Institute of linguistics, Russian academy of Sciences Moscow, B. Kislovskiy lane, 1
semiotik@yandex.ru
Julia V. Zhuravleva
Researcher Sector of psycholinguistics Institute of linguistics, Russian academy of Sciences Moscow, B. Kislovskiy lane, 1
jv. clinic@yandex.ru
The article deals with theoretical and methodological problems occurring with the development of a communicative model of a natural verbal process. The main characteristic of this model is considering verbal action as a special case of a communicative action which, in turn, is considered as a special case of person's conscious action. The main of the discussed problems is a question of sense (meaning) generation, which leads us to compare the communicative model of sense generation to the theory of French school of discourse analysis. We consider the methodological distinction between language and communicative models of natural speech process as a reflection of the ontocentrism-anthropocentrism opposition characteristic to modern European science. The problem of sense generation is connected to the problem of subject's activity. One of the main methodological questions which occur here is whether a subject of communication possesses powers to generate the sense and to control his/her communicative activities. Thereby we describe the antinomy of appropriation-alienation and analyze the ontology of a speaking subject. The main result is the demonstration of methodological weakness of psycholo-gism which equates speaking subject to an individual. As an alternative position we consider domestic psychology of communication which key concepts reflect dialectical unity of social and individual phenomena.
Keywords: communication, speech, natural speech process, sense, subject, speaking subject, appropriation, alienation.
References
Althusser L. Freud et Lacan // Althusser L. Positions. Paris, 1976.
Autier-Revuz J. Javnaja i konstitutivnaja neodnorodnost': k probleme drugogo v diskurse [Overt and constitutive heterogeneity: a problem of the other in discourse] // Kvadratura smysla: francuzskaja shkola analiza diskursa. M.: «Progress», 1999, pp. 54-94.
BenvenistE. Obshhaja lingvistika [General linguistics]. M.: Progress, 1974. 446 p.
Descombes V. Dopolnenie k sub'ektu: Issledovanie fenomena dejstvija ot sobst-vennogo lica [An adjunct to the subject]. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2011. 576 p.
Descombes V. Sovremennaja francuzskaja filosofija [Modern French philosophy]. M., 2000. 344 p.
Garfinkel H. Ethnomethodological Studies of Work. Studies in Ethnomethodol-ogy. London, 1986.
Grice G.P. Logika i rechevoe obshhenie [Logic and conversation] // Novoe v zaru-bezhnoj lingvistike [Novelty in foreign linguistics]. № XVI. M., 1985.
HusserlE. Sobranie sochinenij. T. III (1). Logicheskie issledovanija: Issledovani-ja po fenomenologii i teorii poznanija [Logic investigations]. M.: Dom intellektual'noj knigi, 2001. 584 p.
Kassirer E. Izbrannoe. Opyt o cheloveke [Selected works. Essay on a human being]. M.: Gardarika, 1998. 784 p.
Lacan J. «Ja» v teorii Frejda i v tehnike psihoanaliza (Seminary. Kniga II) [The Ego in Freud's Theory and in the Technique of Psychoanalysis (The Seminar. Book II]. M.: Gnosis, Logos, 1999. 520 p.
Lacan J. Ecrits. Paris, 1966.
Lacan J. Instancija bukvy v bessoznatel'nom, ili sud'ba razuma posle Frejda [The instance of the letter in the unconsciousness, or destiny of reason after Freud]. M., 1997.
Lacan J. Psihozy (Seminary, Kniga III) [The Psychoses (The Seminar. Book III)]. M.: Izdatel'stvo «Gnozis», Izdatel'stvo «Logos», 2014. 432 p.
Leont'evA.A. Psihologija obshhenija [Psychology of communication]. M.: Smysl; Izdatel'skij centr «Akademija», 2008. 368 p.
Leont'ev A.N. Dejatel'nost'. Soznanie. Lichnost' [Activity. Consciousness. Personality]. M.: Politizdat, 1975. 303 p.
Leont'ev A.N. Jevoljucija psihiki [Evolution of Psychics]. M.: Moskovskij psi-hologo-social'nyj institut; Voronezh: Izdatel'stvo NPO «MODEK», 1999.
Leont'ev A.N. Obshhee ponjatie o dejatel'nosti [General concept of activity] // Osnovy teorii rechevoj dejatel'nosti [Grounds of Speech activity theory]. M.: Nauka, 1974. Pp. 5-20.
PecheauxM. Propisnye istiny. Lingvistika, semantika, filosofija [Copybook maxims: Linguistics, semantics, philosophy] // Kvadratura smysla: francuzskaja shkola analiza diskursa. M.: OAO IG «Progress», 1999. Pp. 225-290.
Pecheaux M., Fuchs C. Itogi i perspektivy po povodu avtomaticheskogo analiza diskursa [Results and perspectives on automatic discourse analysis] // Kvadratura smysla: francuzskaja shkola analiza diskursa. M.: OAO IG «Progress», 1999. Pp. 105-123.
Schutz A. On Phenomenology and Social Relations. The University of Chicago Press, 1979.
Seriot P. Kak chitajut teksty vo Francii [How they read texts in France] // Kvadratura smysla: francuzskaja shkola analiza diskursa. M.: OAO IG «Progress», 1999. Pp. 12-53.
Shpet G.G. Vvedenie v jetnicheskuju psihologiju [Introduction to ethnic psychology]. M.: Izdatel'stvo LKI, 2010. 160 p.
Shulz A. Izbrannoe: Mir, svetjashhijsja smyslom [Selected works]. M.: ROSSPEN, 2004. 1056 p.
Smirnova N.M. Intersub'ektivnost' rechevyh kommunikacij [Intersubjectivity of speech communications] // Intersub'ektivnost' v nauke i filosofii [Itnersubjectivity in science and philosophy]. M.: «Kanon+», 2014. Pp. 226-248.
Ulanovsky A.M. Fenomenologija razgovora: metod konversacionnogo analiza [Phenomenology of conversation: Method of conversation analysis] // Voprosy psi-holingvistiki [Questions of psycholinguistics]. 2016, № 1(27), pp. 218-237.
Vdovichenko A.V. «Razrabotka kommunikativnoj modeli verbal'nogo processa v uslovijah krizisa jazykovoj modeli»: proekt, smysloobrazovanie, obshhenie ["Development of the communicative model of verbal process in the conditions of the crisis of the language model": project, sense-production, communication] // Voprosy psiholingvistiki [Questions of psycholinguistics]. 2017, № 2(32), pp. 50-61.
Vdovichenko A.V. O nesamotozhdestvennosti jazykovogo znaka. Prichiny i sled-stvija «lingvisticheskogo imjaslavija» [Non-self-identity of a linguistic sign. Causes and effects of the "linguistic onomatodoxia"] // Voprosy filosofii [Problems of philosophy]. 2016, №6, pp. 164-175.
