CC BY
24
УДК 81'1
К ВОПРОСУ О ДИАЛЕКТИКЕ СУБЪЕКТА И ДРУГОГО В ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫХ ДИСКУРСИВНЫХ ПРАКТИКАХ
© О.А. Крапивкина1
Иркутский государственный технический университет, 664074, Россия, г. Иркутск, ул. Лермонтова, 83.
Рассматривается проблема диалектики субъекта и Другого в институциональных дискурсивных практиках, которым присуща, по утверждениям многих исследователей, провозглашенная представителями постмодернизма «смерть субъекта». На лингвистическом уровне «смерть субъекта» находит выражение в деперсонализации высказываний с помощью безличных, неопределенно-личных, пассивных конструкций либо вербализации субъекта с помощью институциональных маркеров. Библиогр. 16 назв.
Ключевые слова: субъект; дискурсивные практики; Другой; смерть субъекта.
ON THE DIALECTIC OF THE SUBJECT AND THE OTHER IN INSTITUTIONAL DISCOURSES O.A. Krapivkina
Irkutsk State Technical University, 83 Lermontov St., Irkutsk, 664074, Russia.
The article deals with the issue of dialectical relationship between the Subject and the Other in institutional discourses characterized by the death of the subject hailed by postmodernism proponents. Linguistically, the death of the subject is seen as depersonalization of utterances by using impersonal, indefinite personal, passive constructions or subject verbalization via institutional descriptions. 16 sources.
Keywords: Subject; discourse; the Other; death of the subject.
Понятие субъект используется в большинстве гуманитарных наук, где оно замещает такие концепты, как индивид, эго, самость. Оно является одним из основополагающих понятий в работах Э. Бенвениста, Ж. Лакана, М. Фуко, М.М. Бахтина, М. Бубера. По словам Д. Мэйси, «этот термин постоянно мигрирует по семантическим полям и дискурсивным областям, являясь и грамматической, и почти юридической категорией» [13, с. 72].
В классической философии субъект противопоставляется объекту, рассматриваясь как носитель функциональных свойств и характеристик, определяющих качественные характеристики объекта. На объект направлена практическая и познавательная деятельность субъекта.
Проблема отношения субъекта к объекту всегда находилась в центре внимания философов. В античной философии понятие субъекта использовалось как одно из обозначений материальной субстанции, а объект соотносился с конкретным предметом. В Средневековье за субъектом также признавались онтологические параметры материальных вещей, а за объектом - производные человеческие образы субъекта. В философии Нового времени субъект наделяется безусловными полномочиями «ставить перед собой» те феномены бытия, которые он считает истинными и которые могут выступать отправными точками для последующего философского или научного анализа
[8].
Как считает Е.Ф. Серебренникова, в наиболее четком виде идея разграничения «я» как субъекта мыслительной деятельности и как объекта этой деятельности была сформулирована И. Кантом, который утверждал, что понятие «я» противоречиво. Оно может выступать как субъект восприятия и мышления (рефлектирующее «я») и как объект рефлексии [15, с. 64]. Данные онтологические ипостаси целостного «я», сформулированные И. Кантом, обозначены в работе Е.Ф. Серебренниковой через коррелирующие пары терминов «я» как субъект-субъект и «я» как субъект-объект мысли и речи [15].
Неким переворотом в субъект-объектных отношениях стала семиотическая концепция субъекта, разработанная М. Фуко, Ж. Лаканом, Р. Бартом и другими французских постструктуралистов. Для данной концепции характерным стало исчезновение субъекта, которое идеологами постмодернизма описывается в терминах «смерти субъекта» (М. Фуко, Р. Барт), «смерти автора» (Р. Барт, Ю. Кристева), коммуникативного НИЧТО (Ж. Бодрийяр) и в характерном для постмодерна вопросе «Кто говорит?» (У. Эко).
Тема исчезновения субъекта получила различные наименования в работах постмодернистов: «теория антигуманизма», «деперсонализации», «децентрации» субъекта, «смерть автора», «кризис индивидуальности» и т.д. О «смерти субъекта» заговорили в психоло-
1 Крапивкина Ольга Александровна, кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков №2 для технических специальностей, тел.: 89041317565, e-mail: koa1504@mail.ru
Krapivkina Olga, Candidate of Philology, Associate Professor of the Department of Foreign Languages no.2 for Technical Specialties, tel.: 89041317565, e-mail: koa1504@mail.ru
гии, лингвистике, социальной антропологии, в рамках французского структурализма.
Ж. Бодрийяр, объявивший субъект «симулятивной моделью», «призраком, возникшим в зеркале знаков» [4], пришел к выводу, что всякий субъект неизбежно окажется продуктом того или иного дискурса. А всякий дискурс обусловлен историческими и социально-экономическими факторами и основывается на мифологии. Поэтому Ж. Бодрийяр ищет «нулевую степень» субъекта, то есть такую степень, в которой он свободен от дискурсов [7].
Наиболее отчетливо тема «смерти субъекта» звучит в работах М. Фуко и Р. Барта. В тексте, по мнению Р. Барта, субъект и объект изначально растворены друг в друге. «Позади текста, - пишет Р. Барт, - не скрывается некий активный субъект (автор), а перед ним не располагается некий объект (читатель); субъект и объект здесь отсутствуют» [2].
М. Фуко полагает, что анализ субъекта на самом деле есть анализ «условий, при которых возможно выполнение неким индивидом функции субъекта» [17, с. 7]. В работе «Что такое автор?» М. Фуко начинает формулировку данной темы с цитаты Беккета: «Какая разница, кто говорит, - сказал кто-то, - какая разница, кто говорит» [17, с. 15]. В этом безразличии и проявляется устоявшийся тезис о том, что с ХХ века субъект дискурса исчезает.
Трактовка «смерти субъекта» воплощается не только в стирании всех его индивидуальных характеристик, но и представляет собой полное освобождение текста от власти автора и полное освобождение автора от ответственности за свое произведение. Кроме того, она фактически является, согласно мнению М. Фуко, особым приемом самоустранения, который используется автором в целях создания собственного имиджа и закрепления значимости своего имени. «Всевозможными уловками, которые пишущий субъект устанавливает между собой и тем, что он пишет, он запутывает все следы, все знаки своей особой индивидуальности <...>. Все это известно; и прошло уже немало времени с тех пор, как критика и философия засвидетельствовали это исчезновение или эту смерть автора» [17, с. 14].
По выражению Р. Барта, в тексте «нет записи об Отцовстве» [2, с. 388]. Р. Барт подчеркивает, что «текст становится самодостаточным, ему не мешает отсутствие адресанта, он отрывается от своего отправителя и продолжает воздействовать по ту сторону его жизни, высказывание <...> превосходно совершается само собой, так что нет нужды наполнять его личностным содержанием говорящих» [2].
Таким образом, на смену понятию автор постмодернистская философия выдвигает понятие скрип-тор, снимающее претензии субъекта на статус производителя или хотя бы детерминанты текста [9].
Рассматривая коммуникацию постмодерна, И.А. Мальковская задается вопросом: «Почему «Кто говорит» всегда не очевидно и склонно к бесконечной редукции, к превращению во множество безликих «кто», скрытых за «что»? Автор видит объяснение в том, что
«по одну сторону коммуникации в современном мире вместо сознания адресанта стоит НЕЧТО обезличенное, а по другую - вместо сознания адресата - "фрагменты душ"» [12, с. 13].
Отсутствие субъекта дискурса можно легко продемонстрировать на примере научного и юридического дискурсов - прототипов институционального общения, характеризующихся максимальной степенью деперсонализации. В качестве примеров можно привести следующие высказывания:
(1) Суд, рассмотрев материалы дела, заслушав представителей сторон, считает, что в удовлетворении заявленных ОАО «Автотранспорт» требований следует отказать, исходя из следующего <...> [14].
(2) Для анализа влияния основных параметров термодинамического цикла ГТУ на показатели эффективности проведено расчетное исследование. Для проведения расчетного исследования показателей рабочего процесса ГТУ с помощью программного комплекса GasTurb сформирована математическая модель [16].
Как видно из примеров, в первом случае субъект юридического дискурса скрывается за институционально-ролевым маркером «суд», во втором - субъект научного дискурса элиминирует себя из высказываний, используя пассивные бессубъектные конструкции, считающиеся лучшим способом деперсонализации и объективации дискурса.
Следует отметить, что подобное опущение субъекта характерно не только для русского языка, но и, как показал анализ, для большинства европейских языков. Приведем пример из текстов юридического и научного дискурсов на английском языке:
(3) Having regard to the foregoing and to the Explanatory Report to Article 3 of Protocol No. 7, the Court considers that the conditions of applicability of Article 3 of Protocol No. 7 have not been complied with [18].
(4) Based on a number of research literature, the significant enhancement of thermal conductivity of nanofluids was found to be dependent on many factors, such as the nanoparticle material, nanoparticle concentration, particle size and shape, basefluid, temperature, and chemical additives [19].
Мы видим, что субъект скрывается за институционально-ролевым маркером the Court (3) и бессубъектной пассивной конструкцией (4), которые снимают с него личную ответственность за производимые высказывания.
Таким образом, в эпоху постмодерна появляется новый тип субъекта, противоположный говорящему, несущему личную ответственность за свои высказывания. Это - «безличное <...> поле, не имеющее, по словам Ж. Делёза, формы синтетического сознания личности или субъективной самотождественности» [11, с. 112].
Дальнейшее развитие понятия субъекта связано с одной из центральных идей семиотики о воскрешении субъекта в контексте уже субъект-субъектных отношений. Фактически в рамках семиотической версии тра-
диционная субъект-объектная оппозиция разрушается до основания вплоть до разрушения понятий субъекта и объекта в классическом их прочтении, и на ее место выдвигается процессуальность субъект-субъектных отношений (поздние М. Фуко и Ж. Деррида, П. Смит, Дж. Уард, М. Готдинер и др.).
Обратим внимание на то, что у представителей французской традиции дискурс-анализа (М. Пешё, М. Фуко, Ж. Деррида, П. Серио и др.) субъектом производства и распространения дискурсов выступают не индивиды, а институциональные образования -властные группы (армия, государственный аппарат, церковь и др.). Их задача - определение того, что можно, а что нельзя говорить [17]. По словам М. Фуко, «самая поверхностная и зримая форма этих систем ограничения конституируется тем, что можно было бы объединить под именем ритуала; ритуал определяет квалификацию, которой должны обладать говорящие индивиды <...>, ритуал определяет жесты, поведение, обстоятельства и всю совокупность знаков, которые должны сопровождать дискурс <...>. Религиозные, юридические, терапевтические, а также частично политические дискурсы совершенно неотделимы от такого выполнения ритуала, который определяет для говорящих субъектов одновременно и их особые свойства, и отведенные им роли» [17, с. 70].
Субъект, первоначально растворенный в дискурсе, воскрешается уже в рамках определенной дискурсивной формации, которая навязывает ему свою идеологию, свои правила поведения. Идеология определяет содержание дискурса и способы его производства. Таким образом, дискурс рассматривается как форма насилия над индивидом. Эта идея получила развитие в трудах не только М. Фуко, но и других постструктуралистов - Ж. Пешё, Ж. Дерриды и Ю. Кристе-вой, Ж Лакана.
Социальные институты, довлея над субъектом, поглощают его, растворяя его «я». Субъект приучается видеть в этом Другом себя, приучается думать, что говорю «я» [10]. Как заметил Э. Бенвенист, слова французского поэта А. Рембо je est un autre (я - это кто-то другой) представляют собой характерное выражение такого душевного состояния, когда «я» как бы отделяется («отчуждается») от человека [3, с. 264]. «Я для меня мало, кто-то из меня вырывается упрямо», -писал не менее великий поэт В. Маяковский.
Фигура Другого становится фундаментальной структурой в попытках постмодернизма реконструировать понятие субъекта. Роль Другого в становлении субъекта стала предметом исследований представителей разных научных областей. Вопросы, связанные с осмыслением Другого, хорошо освещены в работах Ж.-П. Сартра, М.М. Бахтина, Ж. Отъе-Ревю, Ж. Бод-рийяра, Р. Салецл и др.
Как отметил Ж.-П. Сартр, «Другой открывает мне меня, он конституирует меня как совершенно новый для меня тип, становится посредником в отношениях меня с собой, соглядатаем моих мыслей и ощущений» [1, с. 648].
В разработке проблемы Другого как субъекта, от-
личного от «я», первоисточником явились работы Э. Гуссерля, в частности, его феноменологическое истолкование и установка на опытное познание другого субъекта, изложенные в «Картезианских размышлениях». Дискурс Другого, по Э. Гуссерлю, рассматривает взаимодействие субъекта с другим субъектом и обществом. Он направлен на переосмысление роли познающего субъекта. Другой дается нам непосредственно как коррелят cogito субъекта. Субъект интерпретирует бытие Другого, опираясь на свой интенциональный опыт. Другой обеспечивает для субъекта саму возможность существования объективного мира, а также выполняет для него функцию идентификации [6].
В семиотике граница между «я» и Другим преодолевается. Это происходит таким образом, что Другой включается в субъективность наряду с «я», и при этом становится одним из центров, формирующим ее целостность и идентичность.
Видя себя со стороны, сталкиваясь лицом к лицу с самим собой, воспринимая себя как нечто потустороннее, человек, по мнению Ж. Лакана, начинает отсчет бесконечной цепочке согласований, коррекций, уступок и отказов - между своим видимым, зримым образом и его умозрительным двойником, между своим отражением и своим воображением: глядя в зеркало, «человеческое существо видит свою форму материализованной, целостной, видит свой собственный мираж, себя вне своих собственных пределов» [10].
Роль Другого в дискурсе субъекта оценивается неоднозначно. Чаще его присутствие рассматривается как способ снятия с субъекта ответственности за порождаемый дискурс, как дополнение к стратегии деперсонализации, устранения «я» субъекта из дискурса.
Концепция расколотого субъекта неизменно порождает дилемму: кто должен отвечать за высказывания, порожденные под контролем Другого? Традиционно бремя ответственности несет субъект как официально признанный автор дискурса. Однако если люди просто цитируют, повторяя положения, принадлежащие своему дискурсивному сообществу, их нельзя рассматривать ответственными за порожденные высказывания.
Однако, как полагает Р. Салецл, хотя субъект и является в ряде случаев инструментом в руках Другого, он имеет возможность выбирать, что говорить [20]. При этом следует учитывать, что на дискурс субъекта может оказывать давление не только его дискурсивное сообщество - Другой, но и Другие. Нередки случаи, когда судья при разбирательстве дела сталкивается с общественным мнением и при всем своем стремлении к беспристрастности вынужден фиксировать внимание на доминирующих в обществе моральных и религиозных взглядах. Так, например, по делу о гибели губернатора Алтайского края Михаила Евдокимова россияне безоговорочно приняли не сторону его водителя, а сторону Олега Щербинского, обвиняемого в дорожно-транспортном происшествии. Подавляющее большинство опрошенных не согласилось с мнением суда первой инстанции, приговорившего
Щербинского к четырем годам лишения свободы, охарактеризовав вынесенный судом приговор как несправедливый и необъективный. Под давлением общественности «дело Щербинского» было пересмотрено. Субъект вынес решение, не только прислушиваясь к своему институциональному «я», но и учитывая пожелания общественности - Других.
Каким образом должен решаться в данном случае вопрос о том, кто несет ответственность за данный дискурс? На наш взгляд, зависимое положение субъекта не позволяет ему, подобно суверенной личности, сделать выбор согласно своим убеждениям, воззрениям. Поэтому вряд ли стоит возлагать на него ответственность, объяснимую тем простым фактом, что он - субъект.
Таким образом, Другой, который вмешивается в дискурс субъекта, для последнего - своего рода способ избежать ответственности за высказываемое.
Роль Другого в институциональных видах коммуникации (например, в научном и юридическом дискурсах) следует рассматривать еще в одном контексте. Другой здесь выступает как гарант легитимности и правомочности высказываний субъекта. Призывая на помощь Другого, субъект, эксплицитный или имплицитный, стремится сделать свой дискурс максимально
беспристрастным, ссылаясь на точку зрения своего дискурсивного сообщества. Кроме того, Другой служит поддержанию преемственности, которая оказывает самое непосредственное влияние на развитие науки и права, а это требует обращения к чужому научному и правовому опыту, поскольку в научном и юридическом сообществах невозможна замкнутость субъекта. Всякий подобный дискурс порождается с оглядкой на опыт Другого, достигнутые результаты его деятельности. Каждый новый создаваемый текст выступает элементом, структурной составляющей дискурсивной практики Другого. Текст, не соотнесенный с другими продуктами деятельности дискурсивного сообщества, вряд ли получит свое признание. В науке и праве магистральную роль играют не индивидуальность и уникальность произведения, а его авторитетность, преемственность, достигаемые за счет обращенности к опыту Другого. Каждый последующий текст подкрепляется авторитетом предыдущего.
Итак, Другой является частью субъекта, включается в субъективность наряду с «я». Другой необходим субъекту, будучи катализатором его активности, инструментом снятия ответственности либо гарантом легитимности его дискурса.
Статья поступила 06.11.2014 г.
Библиографический список
1. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М.: Языки русской культуры, 1999. 896 с.
2. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 384-391.
3. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. 448 с.
4. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. М.: Республика; Культурная революция, 2006. 269 с.
5. Бубер М. Я и ТЫ. М.: Высш. шк., 1993. 173 с.
6. Гуссерль Э. Собрание сочинений. В 3 т. Т. 3 (1). Логические исследования. М.: Гнозис; Дом интеллектуальной книги,
2001. 529 с.
7. Дьяков А.В. Бодрийяр и Россия: несвоевременные мысли // Homo Esperans. 2007. № 3. С. 99-106.
8. История философии: энциклопедия / сост. и гл. науч. ред. А.А. Грицанов. Минск: Интерпрессервис; Книжный Дом.
2002. 1376 с.
9. Крапивкина О.А. К проблеме деперсонализации законодательного дискурса // Альманах современной науки и образования. 2010. № 2 (33). С. 76-79.
10. Лакан Ж. Семинары. Кн. 11: Четыре основных понятия психоанализа. М.: Гнозис; Логос, 2004. 304 с.
11. Лощилин А.Н. Философия творчества. М.: ФО, 2002.
142 с.
12. Мальковская И.А. Многоликий Янус открытого общества: опыт критического осмысления ликов общества в эпоху глобализации. М.: ЛКИ, 2005. 280 с.
13. Мэйси Д. О субъекте у Лакана // Логос. 1999. № 5. С. 66-80.
14. Решение Арбитражного суда Свердловской области от 14 мая 2007 г. по делу № А60-1108/2007-С6.
15. Серебренникова Е.Ф. Способы представления лица личными местоимениями во французском языке. Иркутск: Изд-во ИГУ, 1997. 200 с.
16. Султанов Р.Ф., Сенюшкин Н.С. Влияние основных параметров цикла на показатели эффективности перспективных газотурбинных установок // Вестник ИрГТУ. 2014. № 8. С. 41 -45.
17. Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-Центр, 1996. 208 с.
18. ECHR Decision, Case of Matveyev v. Russia. 3 July 2008.
19. Pang C. Heat Conduction Mechanism in Nanofluids // Journal of Mechanical Science and technology. 2014 (28). P. 131-133.
20. Salecl R. Sexuation. Durham, NC: Duke University Press, 2000. 320 p.
