CC BY
76
2011
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 12
Вып. 1
ОБЩАЯ ПСИХОЛОГИЯ
УДК 316.62
А. В. Забарин, А. М. Зимичев
К ПОСТАНОВКЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ СВОБОДЫ СОВЕСТИ
Для того чтобы разобраться в сущности свободы совести, важно очертить границы данного феномена и понять, что является его антиподом. Совести традиционно противопоставляется бессовестное поведение — нарушение норм, табу, обязательств, запретов. На социально-политическом уровне бессовестное поведение наиболее явно проявляется в феномене предательства.
С этим феноменом политическая наука играет в негласные прятки, предпочитая не оглашать его существование. И вместе с тем, внимание к проблеме предательства неизбежно. В психологии национального предательства человеческая природа преломляет, изменяет, а порой и отменяет действие казавшихся объективными законов движения экономических и политических ресурсов в государстве и на международном уровне. В психологии предательства заложены механизмы, позволяющие понять, почему некоторые идеологи глобализма ставят знак равенства между отстаиванием национальных интересов и проявлением экстремизма и интолерантности.
Слово «предательство» многозначно. В узком смысле оно означает изменническую выдачу неприятелю чего-либо, всякое нарушение обязанностей службы, с намерением способствовать или благоприятствовать неприятелю в военных или других враждебных действиях, что квалифицируется как государственная измена. Русское дореволюционное право расценивало данное преступление как «нарушение верноподданнической верности», воинской клятвы, отступление от принесенной присяги, отказ от выполнения служебного долга.
На уровне межличностных и межгрупповых отношений предательством считается любая форма обмана, нарушение клятвы, обета, верности. В широком смысле слова под предательством понимается отступничество, вероломство, отход от прежней веры, изменение публично высказанных принципов, позиций и отказ от них.
В эпоху религиозного диктата как предательство клеймились преступления (посягательства) против веры. Исторически первое место среди них занимало «отпадение» от истинного бога, сотворение себе иного кумира. Второе место отводилось критике
© А. В. Забарин, А. М. Зимичев, 2011
и проявлению неуважительного отношения к божеству, богохульству. Аналогичной тактики утверждения себя в умах подданных придерживалось и государство, распространяя ярлык предательства на практику неверности провозглашенным догматам. Уклонисты от избранного политического курса объявлялись предателями. Как предательство расценивалось и совращение в чуждую идеологию. Таким образом сам факт переориентации отдельных лиц и социальных групп на иные этнические ценности и идеалы, осуществлявшийся как из корыстных побуждений, так и без наличия таковых, являлся достаточным основанием для обвинения в предательстве.
Какие же цели преследовала подобная практика? Главная из них видится в предотвращении религиозных и идеологических расколов и обеспечении тем самым единства и целостности общества. Усиливавшиеся в период смут брожения в умах влекли за собой и рост репрессий за чуждые убеждения. Когда конкурирующих истин оказывается несколько, общество имеет обыкновение разделяться. Не менее значимым является и обеспечение единообразно понимаемого вектора социального развития (куда движемся). Необходимо было обеспечить и мотивацию со стороны различных социальных групп на участие в этом движении.
Особенно важным для мотивации является утверждение в массовом сознании приоритета социальных доминант над биологическими. Взращивание социального энтузиазма в отношении, например, продуктивного труда, оказывается крайне сложной задачей в условиях существования альтернативной идеологии, утверждающей иную, биологически более привлекательную, систему ценностей.
Наконец, целью данной практики было и создание поддерживающего или даже просто лояльного системе образцового подданного или гражданина.
Сообщество принимало присягу высших должностных лиц (князей, посадников, судей, губернаторов, президентов), и верность этой присяге была всегда делом чести. Нарушение правил социального взаимодействия расценивалось во все времена как преступление, ибо порождало хаос и анархию в отношениях. Не правовые нормы сами по себе и не стоящая за ними принудительная сила государства определяют подчинение человека правилам, принятым в данном сообществе, а совесть. Совесть определяет положение человека на шкале с полюсами «сохранение гражданской верности, преданности, лояльности» — «обман, измена, предательство».
Совесть, по меткому замечанию П. В. Симонова, представляет собой усвоенные (ин-териоризированные) субъектом социальные нормы, которые играют роль регулятора поведения. Она отражает соответствие поступков усвоенным нами представлениям о должном, дозволенном, правильном, хорошем. Совесть традиционно связывают с проявлением самосознания и определяют ее присутствие благодаря способности человека осуществлять нравственный самоконтроль, формулировать для себя нравственные обязанности, требовать от себя же их выполнения и производить оценку совершаемых поступков.
Природа совести как индивидуально-психологического феномена (отношения, переживания, оценки) определяет и его известную меру субъективности. Эта субъективность будет касаться как оснований для переживания, их границ, меры интенсивности, так и способа избавления от этих негативных переживаний (социально признанных практик их отреагирования). Но неразрывная связь совести с социальными предписаниями позволяет говорить о совести как о социально-психологическом, и даже этнопсихологическом, феномене. Ведь критерии, по которым мы оцениваем поступки, содержатся
в этнической культуре. И с этих позиций мы можем определить совесть как самоопределение личности в выборе между своими желаниями, хотениями, влечениями, потребностями («хочу») и приемлемыми, одобряемыми в данной этнической культуре способами их удовлетворения («могу»). Это самоопределение субъективно с точки зрения ощущения внутренней свободы подчинения/неподчинения предписаниям. Индивидуально это переживается следующим образом: «как быть в ладу/не в ладу со своей совестью?» Но это самоопределение и объективно с точки зрения кодекса этнических норм.
Что такое нравы и правовые понятия этноса? Это объективированная этническая совесть. То есть, с одной стороны, существуют индивидуальные вариации в моральных оценках собственных поступков, связанных с ними переживаниях вины, стыда. С другой, такие вариации могут наблюдаться на уровне различий в сословной, этнической принадлежности, т. е. быть заданными спецификой соответствующих ценностей, особенностями субкультуры. В этом смысле говорят, например, о судейской совести, совести врачей, педагогов как о нормах «можно» и «нельзя», диктуемых профессиональным статусом. Равным образом и принадлежность к религии дает нам основание говорить о христианской, иудейской, мусульманской и другой совести. На основании принадлежности к тому или иному сообществу мы можем говорить и об этнической совести.
Большой ошибкой является восприятие совести как чего-то само собой разумеющегося, универсального и идентичного для всех людей на Земле. Как отражение социальных норм совесть неразрывно связана со стратегией выживания сообщества. Сама стратегия выживания имеет под собой биологические корни. И любое живое существо, в том числе и человек, реализует свою специфическую стратегию выживания.
Последовательная реализация методологического принципа единства социального и биологического в человеке, безусловно, должна учитывать эту биологическую детерминанту. Человек как представитель биологического вида хомо сапиенс может реализо-вывать стратегии добычи ресурсов и выживания как хищник, продуцент и паразит.
Если мы обратимся к этнографическим исследованиям диких племен (Б. Малиновский, М. Мид), то увидим, что на фоне всеобщего промысла охотой, рыболовством, собирательством выделяются племена, которые разводят скот, выращивают сельскохозяйственные культуры, — занимаются продуцированием, а также племена, которые забирают блага, собранные другими, опираясь на силу, — проявляют агрессию. И, наконец, есть племена, которые забирают блага, собранные другими, опираясь на обман, хитрость, т. е. паразитируют. Данные стратегии выживания могут как отражать индивидуальные вариации поведения внутри сообщества, так и быть своего рода «специализацией» сообщества как целого. В этом случае они представляют своеобразный этнический стереотип, который отражает особенности и всей этнической культуры, всей системы этнических целей жизнедеятельности.
Типичным примером продуцентов являются африканские дикари из племен куру-баров и арапешей. Главные жизненные принципы курубаров — трудолюбие и честность. По свидетельствам М. Мид, курубары «...отличаются настолько высокой честностью, что скорее умрут с голоду, чем решатся на воровство». Их совесть табуирует любое проявление агрессии. Агрессией арапеши считают поведение, в котором проявляется неуважение к правам других, нарушение правил. Некоторые из правил доводят принцип любви ко всему живому почти до абсурда: существует запрет есть собственных свиней, собственноручно убитую дичь и выращенный ямс (разновидность зерна). Тот, кто вызвал гнев и акты насилия у другого, подлежит здесь порицанию и осуждению [3].
Философия продуцентов отличается пониманием жизни как служения ближнему, радости создания, развития, творчества, производительного труда на благо общества. Это этика сочувствия другим, сострадательности, симпатии, переживания за судьбу другого. Мир человека, в представлениях продуцентов, полон друзей. И смысл жизни для них заключается в бескорыстном служении во имя и на благо общества, в выполнении социально полезной деятельности.
Качественно иные основания имеет совесть у членов африканского племени мун-дугуморов. Главной ценностью здесь является сила. Взять силой то, что нужно, — это поступок настоящего мужчины, проявление мужской доблести. Жизненная философия этносов, использующих агрессивную стратегию выживания, многообразна и полна различных вариаций. Одна из ее отличительных особенностей — понимание жизни как тропы войны. Это своеобразная этика и эстетика культа силы, могущества, победителя. Ее канонами регламентировалась совесть различных разбойничьих племен: скифов, кельтов, гуннов, асматов, кипчаков, ногайцев, калмыков, башкиров, туркменов. Эта же этика закладывалась в основу древнеримской империи, державы Атиллы, великих тюрских каганатов, империй Чингисхана, Тамерлана, Гитлера. Агрессивная философия сопровождала человечество на протяжении всей его жизни, погибая вместе со своими носителями и снова возрождаясь в самых различных уголках земного шара. Ее воспевал Гераклит, прославлявший войну и все виды состязаний как отбор, который способствует процветанию человеческого общества и государства.
Эти идеалы в Средние века удалось сочетать даже с христианством. Воинствующие монашеские ордена создали идеологию, согласно которой война стала рассматриваться как разновидность религиозного служения. Эта система порождала идеальных воинов: лишенных семьи и собственности и готовых умереть за идею. Насилие воинствующих монахов трактовалось как деяния во имя добра с целью искоренения зла.
Наконец, существуют племена, культивирующие в качестве главных добродетелей ум, хитрость и ловкость. Так, этика представителей африканских племен балантов и бени-гасаны, индийского племени зака-каиль воспевает воровство. Эта паразитарная философия претерпевала на протяжении человеческой истории всяческие изменения. Воровство как наказуемая практика сменялась различными схемами получения дохода. Но суть оставалась неизменной. Это философия выживания в ее простейшем с биологической точки зрения варианте: обеспечить себя за счет другого. В качестве главного средства достижения этого воспевается хитрость. Хитрость, с позиций этой философии, сменила в процессе эволюции грубую силу. Хитрость — это прием разрешенного отхода от правил и законов «стада», она же делает человека более свободным и изощренным во многих жизненных ситуациях.
Это новая ступень интеллектуального развития, которая выступает показателем пластичности ума и сознания. Хитрость предполагает умение увидеть выгоду. Для того чтобы схитрить, нужно много знать и разбираться во многом, иметь изощренный ум. Бесхитростный человек, простой и наивный, — умен ли он? Это еще вопрос.
Лучшей ложью паразитарная этика объявляет правду. Умный человек должен понимать, что в речи самое главное — то, что не высказано. Обман определяется здесь как условие существования социальных отношений. Люди не могли бы жить в обществе, если бы ни водили друг друга за нос. Если мы решим никогда не обманывать других, они то и дело будут обманывать нас. Но другие здесь — всегда чужие. Обман своих строжай-
ше запрещен. Если обман дает возможность извлечь пользу или отвратить вред, то он приносит общее благо.
Перечисленные стратегии добычи ресурсов могут существовать как в относительно «чистом», так и в смешанном виде. Одно и то же племя могло, как, например, викинги, заниматься земледелием и совершать при этом разбойничьи набеги или, как кидане, зе-гесы, бедуины, промышлять разбоем и воровством.
Реализуемые сообществами стратегии выживания становятся нормативами культуры и формируют соответствующий стереотип поведения и этническую совесть. Безусловно, существует и обратная связь между этнической совестью, стереотипом поведения и стратегией выживания. Но попытки педагогического, административного, политического, экономического и иных форм воздействия, предпринимавшиеся неоднократно на протяжении человеческой истории в отношении определенных этносов, показывают, что результативность их условна.
Итак, совесть как отражение системы социальных норм в этносах, придерживающихся продуцирующей, агрессивной и паразитирующей стратегий выживания, различается. Причем кардинальные различия в «можно» и «нельзя» касаются сферы не столько внутри-, сколько межэтнических отношений. Этносы, реализующие агрессивную и паразитирующие стратегии, расценивают данные источники своего существования и возникающие в этой связи отношения как естественные, правильные и необходимые.
Каковы же последствия принятия для этих типов этносов свободы совести?
Современное содержание юридической свободы совести включает право формировать, выбирать, иметь, менять, отстаивать и распространять убеждения, придерживаться убеждений и отказываться от них, а также действовать (воздерживаться от действий) в соответствии с убеждениями при условии непротивоправности объективно выраженного поведения. «Свобода совести необходимо предполагает своей сущностью поведенческую терпимость индивида к любым убеждениям окружающих, а также к их поведению, основанному на этих убеждениях, если такое поведение не умаляет чьих-либо законных интересов, прав и свобод, т. е. не нарушает установленных в государстве правовых запретов» [1].
В результате такой трактовки совесть как социальный регулятор поведения подменили совестью как правовым регулятором, забыв о том, что социальные нормы любого сообщества шире правовых. Как следствие, такая свобода совести оказалась наполнена взрывоопасным потенциалом, который раскрыл себя в полной мере в 90-е годы прошлого столетия.
Необходимо поставить вопрос и о границах применимости свободы совести. Любые ли традиционное общество, община готовы предоставить своим членам этот вид свободы?
В самом деле, как любое сообщество воспринимает того члена, который решается поставить под сомнение, пересмотреть, изменить традиционные социальные нормы, ввести новые? Как назовет традиционная мораль, например, того политика или общественного деятеля, который решится изменить свои политические убеждения? Как назовут, руководствуясь традиционной моралью, например, того, кто решился сформировать собственные, отличные от канонических, религиозные убеждения в традиционном мусульманском, иудейском, католическом, христианском обществе? А если он вдруг решил принять новую веру? Если таковой не принимается в качестве пророка и мессии, то
участь его печальна. И в этом проявляется закон самосохранения сообщества, обеспечивающий ориентацию на традиции и преемственность культурного развития этноса. Устранить этот внутренний социальный самоконтроль, цензуру на чуждые ценности, значит повести этнос к гибели. Пагубные следствия подобной практики пожинают сейчас и российские власти, вынужденные теперь контролировать инородные системе ценности через прокрустово ложе закона об экстремизме.
Не менее проблемной оказывается и декларация свободы совести как принципа межэтнических отношений [2]. Анализ межэтнических различий в границах социально приемлемого (одобряемого) поведения (я «могу») по отношению к своим и чужим показывает, что самыми узкими являются границы социально допустимого, приемлемого поведения (Я-могу ) продуцентов. Более широкими являются границы совести агрессоров, утверждающие средства военной хитрости как приемлемого средства победы над противником. И наконец, самое широкое пространство «я-могу» в отношении чужих представляется паразитирующей этикой. Здесь морально и нравственно все, что делается во имя и для пользы этноса. Ограничение возможности выбора, изменения и отказа от убеждений исключительно рамками непротивоправности соответствует регламентации свободы совести в паразитарных этносах, но вступает в явное противоречие с этическими нормами этносов, реализующих продуцирующую и агрессивную стратегии выживания. Необходимость существования на паритетных началах различных этносов требует постановки вопроса о необходимости учета специфики каждой из этнических культур с присущими ей этическими нормами. Гипотетически возможен и переход к единой модели совести паразитарного (как наиболее простой в биологическом плане) или продуцирующего типа. Но это — путь изменения уникального своеобразия огромного количества культур. В данный момент он представляется столь же утопичным, как и модель единых общечеловеческих ценностей, которая у нас столь популярна.
Признание самоценности каждой из этнических культур и необходимость выстраивания паритетного межкультурного диалога требуют иных оснований для согласованных оценок образа совместного мультикультурного будущего.
Во-первых, это отказ от практики двойных стандартов. Двойные стандарты эксплуатируются в политике как по непониманию, так и намеренно. Сейчас можно услышать мнение о том, что это чуть ли не единственно возможная линия дипломатического поведения в современном мире. Там, где присутствует манипуляция, нет места для уважения. Там, где присутствует манипуляция, всегда будет разгораться огонь напряженности, обиды и агрессии.
Во-вторых, это переход к этноцентрической модели ценностей. Животные в стае всегда сильнее одиночек. И эгоцентрическая западная культура окажется в обозримой перспективе в проигрыше по сравнению с этноцентрической культурой Востока.
И наконец, в-третьих, это уважение к этнической самобытности культур. Свобода совести, отмена национальности и иные глобализационные игры, направленные на воспитание гражданина мира, исторически обречены, потому что они противоречат самой природе человека. Другое дело, что за этим часто скрываются сугубо меркантильные интересы. До тех пор, пока будет жив человек, будут существовать и этнические сообщества. В этом причина поражения проектов всемирных империй.
Литература
1. URL: http://beliefs.narod.ru/beliefs/what_b.htm (дата обращения: 13.09.10).
2. Зимичев А. М., Забарин А. В. Политическая толерантность: Восток-Запад // Вестн. С.-Пе-терб. ун-та. Вып. 4. 2009. С. 175-183.
3. Мид М. URL: http://www.psychol-ok.ru/lib/mead/ince/ince 05.html (дата обращения: 12.09.10).
Статья поступила в редакцию 20 сентября 2010 г.
