CC BY
43
новать природу «Я», или мысль о «мыслящем субъекте», которая могла бы определить субъект через посредство свойств, поскольку нет способа связываться с «мыслящим существом», за исключением того факта (но, опять же, не свойства), что оно существует, но только в форме «спонтанности» или «мышления», которая содержит представление «Я».
Кант отстаивал познание, которое связано не с объектами, а с их априорными понятиями (трансцендентальная философия - общая система таких понятий); кроме того, Кант указывал на то, что не все априорное познание должно называться «трансцендентальным», «но только то, с помощью которого мы познаем трансцендентальное и определенные представления (интуитивные понятия) априори» (с. 47). Простое представление «Я мыслю» схватывается трансцендентальной активностью мышления, обусловленной синтетическим единством восприятия, служащим связующим звеном между репрезентативным синтезом и синтетическим единством восприятия. Отсюда следует, что трансцендентальное обозначение связано с условиями возможной способности представления «Я мыслю».
В заключение автор пишет, что «Я мыслю» состоит из представления, которое обозначает концепцию трансцендентального субъекта и представляет обозначаемую функцию, относящуюся к чему-то, что на самом деле существует как (акт) мышления (бытия) только по той причине, что это «мышление» как спонтанное является синтетическим единством восприятия (с. 47).
Р. С. Гранин
2019.04.027. Ю.В. ПУЩАЕВ. КН. ЛЕОНТЬЕВ И А.Ф. ЛОСЕВ: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ОТНОШЕНИЯ ДВУХ МЫСЛИТЕЛЕЙ К СОЦИАЛИЗМУ И КОММУНИЗМУ. (Обзор).
Ключевые слова: К.Н. Леонтьев; А. Ф. Лосев; коммунизм; социализм; капитализм; феодализм; Православие; советский строй.
Сходство этих мыслителей заключается, во-первых, в том, что Константин Николаевич Леонтьев и Алексей Федорович Лосев были не просто выдающимися русскими религиозными мыслителями, но и теми, кто не мыслил свое христианство вне канониче-
ской Православной церкви. То, что первое совсем не обязательно сочетается со вторым, очевидно всякому, кто знаком с историей русской религиозной философии. Конечно, и тут есть определенные вопросы, как и насколько те или иные идеи Леонтьева или Лосева, или аспекты этих идей, сочетаются с православной духовностью и церковностью (антисергианство Лосева или пресловутый имморализм Леонтьева). Однако не подлежит сомнению, что, в отличие от многих других русских религиозных философов, они в своей жизни и творчестве старались следовать собственной сознательной установке на верность Церкви и ее канонам.
Кроме того, их объединяет еще и то, что они, пожалуй, единственные, кто из русских религиозных философов так далеко пошел в своей вере, что оба приняли монашество.
Проблема сопоставительного анализа их отношения к социализму и коммунизму возникает из того, что у обоих оно, при всем его негативном и крайне критичном характере, в то же время было не лишено сложности и оригинальности, в определенной степени носило амбивалентный характер.
Тема сходств между Леонтьевым и Лосевым возникает еще из того, что, хотя Лосев в своей онтологии и гносеологии был диалектик и соловьевец, много позаимствовавший у В.С. Соловьева, но в сфере социально-политической мысли, если брать его работы конца 1920-х - первой половины 1930-х годов («Диалектика мифа», «Дополнения к диалектике мифа», а также «Предисловию к истории эстетических учений» (1934)) он был содержательно и методологически близок к К.Н. Леонтьеву. Например, подход к культуре как к цельному единому типу, который видит в экономике и социальной жизни типологически и стилистически то же самое, что, например, в эстетике, искусстве, морали и бытовых нравах и т.д. В целом можно говорить о личной приверженности Лосева строгому византийскому православию, в отличие от В.С. Соловьева.
На мой взгляд, важность затронутой темы - сравнение и анализ отношения К.Н. Леонтьева и А.Ф. Лосева к социализму и коммунизму - имеет прямое отношение к теме «коммунизм и Православие» и к вопросу, почему на русской земле самодержавную монархию, опиравшуюся на Православие, сменил коммунистический режим, опиравшийся на коммунистическую идеологию. Это,
можно сказать, фундаментальный вопрос современной историософии России: каковы явные и скрытые точки и закономерности этого антагонистичного перехода? И нам поэтому интересно, что увидели в феномене коммунизме два этих мыслителя, что их в нем заинтересовало (Леонтьев) и в каком-то смысле с ним примирило (Лосев - несмотря на всю вынужденность и даже трагичность обстоятельств примирения и подчинения им).
Леонтьев
Отношение К.Н. Леонтьева к социализму и коммунизму, как минимум, со второй половины 1870-х годов было достаточно парадоксальным и амбивалентным. С одной стороны, ему никак не мог быть близок воинствующий атеизм коммунизма, а также, как он говорил, его «инзурекционные приемы»: «Тех, которые бунтуют, не понимая этого, надо казнить смертию» (3).
Однако, с другой стороны, если проанализировать его фрагментарные высказывания на этот счет (законченной теории он по этому вопросу не создал), то для него грядущий социализм это:
1. Новый феодализм, охранительная реакция против всемирной эгалитарной либеральной революции с ее равенством и свободами.
2. В противовес буржуазному равенству и буржуазным свободам социализм, возможно, введет (Леонтьев оговаривает, что точно знать это не может, но этого ожидает и парадоксальным образом на это надеется, это его desiderata):
а) жесткую деспотическую, власть, пронизывающую все общество;
б) новый иерархический сословный строй; социализм сделается, как он говорит в одном из писем к Т.И. Филиппову, «орудием новой корпоративной, сословной, градативной не либеральной и не эгалитарной структуры государства»: «Социализм есть готовящийся отпор старой европейской революции, это есть глубокая вековая, организующая постепенно реакция будущего... Социализм скоро... сделается орудием новой корпоративной, сословной, градативной не либеральной и не эгалитарной структуры государства. Он вынужден будет сочетаться с сохраненными консервативными историческими началами... и либерализм, индивидуа-
лизм, меркантилизм и все тому сродное будет раздавлено... Велико будет государство или племя, которое возьмет в руки это движение нового феодализма» (9, с. 233);
в) новое крепостное право для личности; он закрепит индивида, подчинит его общинам, введет новое рабство. «Коммунизм в своих буйных стремлениях к идеалу неподвижного равенства должен рядом различных сочетаний с другими началами привести постепенно, с одной стороны, к меньшей подвижности капитала и собственности, с другой - к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к стеснениям личной свободы и принудительным корпоративным группам, законами резко очерченным, вероятно даже, к новым формам личного рабства или закрепощения (хотя бы косвенного, иначе названного... Монахи)» («Средний европеец как идеал орудие всемирного разрушения»).
Парадоксальным образом понятия нового рабства и крепостного права для личности несут у Леонтьева положительную смысловую нагрузку. Это некие скрепы, держащие общество (по его знаменитому определению, идея - это деспотизм внутренней формы, не позволяющий материи распасться) и дающие возможность продлить или задержать земную историю перед ее неминуемым концом.
Кстати, интересен в этом контексте антиамериканизм Леонтьева. В качестве антипода новому гипотетическому деспотическому и при этом ему желанному обществу Леонтьев видел некую «все-Америку», обобщенный космополитический символ. «Я когда думаю о России будущей, то я как непременное условие ставлю появление именно таких мыслителей и вождей, которые сумеют к делу приложить тот род ненависти к этой все-Америке, которою я теперь почти одиноко и в глубине сердца моего бессильно пылаю! Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю. И вся Америка эта... к черту!» (4, с. 473).
3. Однако социализм как реакция на космополитический всеуравнивающий либерализм для Леонтьева - это пока себя еще не понимающая, не познавшая свой подлинный смысл реакция.
От себя уже заметим: эта реакция в качестве таковой так себя и не познала вопреки надеждам Леонтьева. Несмотря на то что он писал, что социализм «вынужден будет сочетаться с сохраненными консервативными историческими началами», этот прогноз не сбылся. Леонтьев переоценил лишь одну сторону коммунизма -общинно-аскетическую, закрепляющую человека, и недооценил другой - эмансипационной, нацеленной на радикальное освобождение человека прежде всего от всех «консервативных исторических начал», установки на радикальный гуманизм и «полное развитие всех человеческих сил», а также материально-потребительскую, приземленную сторону коммунизма. Но именно последнее в коммунизме в итоге оказалась сильней. Оно победило, парадоксальным образом подорвало и уничтожило его изнутри.
Предсказал ли Леонтьев появление Сталина и сталинист ли он? Или криптосталинист? Нет, конечно. Для того чтобы, по Леонтьеву, коммунистическое движение стало подлинной и понимающей себя реакцией, необходимо выполнить такой ряд условий, который противоречит основам сталинизма как исторического и идеологического периода:
а) союз с самодержавием и русским царем;
б) союз с Православием и пламенной мистикой.
То есть Леонтьев рассчитывал на социализм только при условии его подчинения религиозному началу.
«Вот разве союз социализма («грядущее рабство», по мнению либерала Спенсера) с русским самодержавием и пламенной мистикой (которой философия будет служить, как собака) - это еще возможно» (2, с. 253).
Более того, коммунизм по Леонтьеву может держаться долго только при условии опоры на религию: «Ни конституция, ни семья, ни даже коммунизм без религии не будут держаться» (5, с. 188).
Итак, мы видим, что Леонтьев готов признать положительную роль коммунизма или социализма лишь при условии возможного союза с религией, что коммунизм станет открыто религиоз-
ным и даже православным. Тем не менее реальность такого союза по понятным причинам была для него под вопросом.
Слабые стороны понимания Леонтьевым коммунизма как исторического феномена
1. Леонтьев считал возможным свести или редуцировать коммунизм / социализм (это у него равно заменимые термины) преимущественно лишь к экономическому содержанию, к обобществлению, к «экономическому общежитию. Поэтому для него опять-таки возможно такое, что коммунизм в итоге может ужиться с любой монархией и любой религией.
2. Леонтьев переоценил его аскетико-деспотическую, антииндивидуалистическую сторону. В истории коммунистической мысли можно проследить две противостоящие друг другу тенденции. В этом смысле коммунизм - это внутри себя противоречивое и амбивалентное явление. С одной стороны, тоталитаризм, антииндивидуализм и аскетизм Платона или «Города Солнца» Кампа-неллы. С другой - гуманистические тенденции, имевшие место в том числе у Маркса. Тут можно вспомнить Марксово осуждение «казарменного коммунизма» и учение об отчуждении человека и необходимости его преодоления или, например, тезис из «Манифеста коммунистической партии», что «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».
Парадокс: крушение СССР произошло тогда, когда советские люди стали жить более или менее налажено. Именно тогда они решили, что никогда не будут жить богаче, чем при капитализме. В этом смысле коммунизм был взорван изнутри элементами, которые у него общи с капитализмом и буржуазностью (стремление к материальному богатству и изобилию).
3. Также Леонтьев, на мой взгляд, упустил из вида уже имеющееся квазирелигиозное содержание коммунизма как его духовную основу, что под него невозможно поэтому просто «подставить» Православие и самодержавие как новые опоры.
Лосев и его отношение к советскому коммунизму
Известны слова С.С. Хоружего о Лосеве как о «плененном православном воине», последнем философе Серебряного века, который попал в плен враждебной идеологии и враждебного строя и вел арьергардный бой (10). Однако я хочу сослаться на одно довольно значимое, на мой взгляд, обстоятельство. Насколько я знаю, в исследовательской литературе не зафиксировано ни одного факта или даже намека на то, что Лосев когда-либо хотел уехать из Советской России, вырваться из этого плена и эмигрировать. В целом давно пора поставить вопрос, чем в философском и идейном плане могло быть продиктовано примирение или вынужденное смирение (последний термин, возможно, точнее) Лосева перед советской властью и русским коммунизмом. Это не был только плен. Или это был плен, но в каком-то смысле добровольный.
На наш взгляд, отношение Лосева к русскому коммунизму претерпело заметную эволюцию. Опираясь на доступные источники, тут можно попытаться констатировать, как минимум, три этапа. До попадания в лагерь, вплоть до самого начала 1930-х годов, -решительное неприятие социализма и коммунизма, хотя уже тогда есть ряд моментов, которые как бы изнутри лосевской мысли скрыто подрывают или ставят под вопрос тотальность этого неприятия. Потом наступает перелом, который можно условно датировать временем пребывания в лагере. Лосев приходит к некоему оправданию нового режима, пусть вынужденному и частичному, но примирению с ним. Это, в частности, нашло свое выражение в философской прозе Лосева начала 1930-х годов - ряде его повестей, которые никогда не публиковались при жизни и писались «в стол», для себя. Тут Лосев мог себе позволить большую степень откровенности, хотя и здесь недосказанность продолжает сохраняться благодаря диалогизму повестей и их художественной, эсте-тико-игровой форме.
И наконец, поздний Лосев - тут, опираясь на записи В.В. Би-бихина (1), можно констатировать глубокую жизненную усталость Лосева и полное разочарование в советской действительности в идеальном плане и в русском народе в целом, хотя философская проза и дает основания для предположения, что Лосев отчасти признал в русском коммунизме некую искаженную трансформа-
цию и вариант русской идеи. Тем не менее, судя по имеющимся доступным источникам, этот этап был все же не последним и все в итоге обернулось не только тотальным отрицанием русского социализма, но и роли и значения России вообще в мировой истории, поскольку русские - это только «водка и селедка, умеют водку пить <...> Нации уже нет <...> Римляне оставили, до наших времен все еще живо, римское право, политические образцы, города, дороги. А русские не знаю что оставили» (1, с. 172-173).
Первый этап
Сначала в «Диалектике мифа» и «Дополнениях» к ней советская власть и социализм как общественно-культурный тип являются у Лосева объектом резкой радикальной критики как «проявление торжества Антихриста» и «дело рук Сатаны» (7, с 118). По Лосеву, при социализме водворяется полное безбожие, поскольку он делает предельно явной главную тайну Нового времени - попытку убийства Бога человеком. Ведь социализм лишает Его даже того призрачного существования, которое еще оставлял ему либерализм, - идейного (т.е. только в сфере существования человеческих идей в кантовском духе). Поэтому, по Лосеву, если либерализм есть частичное, то социализм полное отпадение от Бога. Лосев подчеркивает, что при социализме полностью отрицается личность, ее внутренняя жизнь. Он риторически спрашивает: «Не есть-ли это какой-то абсолютный нигилизм и полное удушение всякой духовной жизни?» (7, с. 123).
Однако в тех же «Дополнениях» к «Диалектике мифа» у Лосева есть целый ряд не слишком явных моментов, которые вносят и иные мотивы в негативную оценку социализма. Например, уже главная формула Лосева, что социализм есть необходимый диалектический синтез авторитарной и либеральной мифологий (вар.: «синтез феодализма и капитализма» или «синтез папства и либерального капитализма»), подспудно подрывает тотальное неприятие социализма. Если социализм является синтезом феодализма и капитализма, то он многое заимствует от феодализма, а к этому общественно-культурному типу у Лосева сугубо положительное отношение. Значит, и в социализме все-таки могут быть какие-то положительные моменты?
Второй этап
Если мы откроем его философскую прозу, датированную после 1933 г., т.е. те повести, которые Лосев писал «в стол» после возвращения из лагеря, то увидим заметные изменения по этому вопросу. Если попытаться охарактеризовать их в главном, то я бы сказал так: Лосев увидел в советском коммунизме традиционное русское содержание, что в какой-то степени примирило его с ним. Как говорит один из лосевских героев, большевизм вдруг начинает фигурировать «в роли насадителя феодальных идеалов».
Наиболее важны тут лосевские повести «Встреча» и «Из разговоров на Беломорстрое». Главный герой и alter ego Лосева в этих повестях говорит, например, что раньше он был черносотенец, а теперь стал большевиком (но не коммунистом!) (6, с. 386). Называя себя мракобесом и абсолютистом, он говорит также, что абсолютизм можно понимать и как самодержавие, и как пролетарскую диктатуру. Самое важное для нас здесь, это утверждение Вершинина, что «коммунизм стал возможен в России именно потому, что это была православная страна в течение целой тысячи лет» (6, с. 390). Также он характеризует коммунизм как авторитарную и продуманную систему всенародного аскетизма, которая в своем абсолютном единстве веры основана на послушании и отказе от личной воли. И когда главного героя спрашивают: «То есть по-вашему, коммунизм и монастырский устав - одно и то же?» - он уверенно отвечает: «Да!» (6, с. 390).
Определенная близость советского общества 1920-х к феодальному в лосевско-платоновской оптике могла определять и некое, хотя бы частичное принятие Лосевым советской действительности. Это становится еще более понятным, если вспомнить его воинствующий антилиберализм, нашедший свое отражение не только на страницах «Диалектики мифа», но и, например, значительно позднее, в «Эстетике Возрождения», где непривычно резко для советского времени критикуется Ренессанс за «оборотную сторону возрожденческого титанизма» с его разгулом страстей, пороков и преступлений, аморальной и звериной эстетикой в своем предметном содержании. Для Лосева все это было естественным следствием «стихийного человеческого самоутверждения», а возрожденческие деятели если «прямо и не были деятелями бур-
жуазно-капиталистической формации, то во всяком случае они были ее прямыми предшественниками и ее, так сказать, прямыми родителями» (8, с. 67).
Выводы
1. Разница между ними прежде всего в том, что К. Н. Леонтьев пророчествовал насчет коммунизма и социализма, говорил о «грядущем рабстве». Жить при нем ему не пришлось, он знал предмет лишь теоретически. Лосев же жил в коммунистическую эпоху и знал его и практически, на деле.
2. И Лосева, и Леонтьева в социализме отчасти устраивало его квазифеодальное содержание: «Коммунизм как авторитарная и продуманная система всенародного аскетизма, которая в своем абсолютном единстве веры основана на послушании и отказе от личной воли» (6, с. 386).
3. Также их объединяет усматривание в коммунизме его антииндивидуалистического и антизападного содержания.
4. У этих мыслителей коммунизм понимается как или возможный союзник, или очень своеобразный наследник русского Православия. «Коммунизм стал возможен в России именно потому, что это была православная страна в течение целой тысячи лет».
5. То, что коммунизму в итоге так и не удалось, по Леонтьеву, сочетаться «с консервативными историческими началами» и религией, было и для Лосева изначальным и самым главным препятствием для его принятия коммунизма, а не просто смирения с ним.
Список литературы
1. Бибихин В.В. Алексей Федорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. - М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2004. - 416 с.
2. В.В. Розанов и К.Н. Леонтьев: Материалы неизданной книги «Литературные изгнанники» / сост. Е.И. Иванова. - СПб.: Росток, 2014. - 1192 с.
3. Леонтьев К.Н. Из дневника К. Леонтьева. Заметки по поводу карцовских писем // Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений. - СПб.: Владимир Даль, 2004. - Т. 6, ч. 2. - С. 12-16.
4. Леонтьев К.Н. Избранные письма (1854-1891). - СПб.: Пушкинский фонд, 1993. - 637 с.
5. Леонтьев К.Н. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения // Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений. - СПб.: Владимир Даль, 2007. -Т. 8, ч. 1. - С. 159-233.
6. Лосев А.Ф. Встреча // Лосев А.Ф. Я сослан в ХХ век. - М.: Время, 2002. - Т. 1. -С. 319-420.
7. Лосев А.Ф. «Так истязуется и распинается истина...». А.Ф. Лосев в рецензиях ОГПУ // Источник. Вестник Архива президента Российской Федерации. - М., 1996. - № 4. - С. 115-129.
8. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. - М.: Мысль, 1982. - 623 с.
9. Пророки византизма: Переписка К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова (18751891) / сост., вступ. сл., коммент. О.Л. Фетисенко. - СПб.: Пушкинский дом, 2012. - 728 с.
10. Хоружий С.С. Арьергардный бой // Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. - СПб.: Алетейя, 1994. - С. 246-301.
2019.04.028. БЭКСТРЁМ Дж. СКРЫВАЯ ЛЮБОВЬ: К ВЫТЕСНЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ФРЕЙДОВСКОГО УЧЕНИЯ О МОРАЛИ.
BACKSTROM J. Hiding from love: The repressed insight in Freud's account of morality // The Oxford handbook of philosophy and psychoanalysis / Gipps R.G.T., Lacewing M. (eds.). - Oxford: University press, 2018. - P. 595-616.
Ключевые слова: мораль; совесть; сверх-Я; любовь; вытеснение; бессознательное; вина; эгоцентризм; эдипов комплекс; семья; деструктивность.
Фрейдовский подход к морали сосредоточен на бессознательном, эмоциональном конфликте и, в частности, на вытеснении любви как центра нравственной жизни. Однако Фрейд неправильно понимает любовь в терминах влечения и путает совесть со сверх-Я. Совесть - это фактически непосредственное моральное понимание, межличностная открытость. Нравственно-коллективная нормативность (ценности, идеалы и т.д.) подавляет совесть. Таким образом, совесть есть вытесненное сверх-Я. В работе подробно описано, чем плохая совесть отличается от вины супер-эго, насколько деструктивные эмоции (например, ревность) сами по себе являются морализированными вытеснениями любви.
Фрейд принимает традиционный взгляд на мораль как набор норм / идеалов, которые ограничивают или перенаправляют наши
