CC BY
116
сложности ситуации, в которую попал убийца-философ, уже обрисованы. В произведении беллетристического уровня текст равен высказыванию и не отличается неисчерпаемостью.
Однако не будем забывать, что Э. Габорио и А.А. Шкляревский также были одаренными литераторами, имели свой «голос» и «почерк». Изображая свою эпоху, они не вышли за рамки «полицейского» романа, и их попытки подойти к уровню серьезного социального или философского произведения не увенчались успехом. Но этот путь за них (и рядом с ними) проделали выдающиеся писатели, двигаясь с авторами «легкого чтива» в едином литературном процессе.
Библиографический список
1. Балахонов В.Е. От Лекока до Люпена // Габо-рио Э. и др. Дело вдовы Леруж... - М..: Прогресс; Мн.: Беларусь, 1991. - 608 с.
2. Габорио Э. и др. Дело вдовы Леруж... - М.: Прогресс; Мн.: Беларусь, 1991. - 608 с.
3. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. -Т. 6. - Л.: Наука, 1973. - 370 с.
4. Мельников Н.Г. Понятие «массовая литература» в современном литературоведении // Литературоведение на пороге XXI века. - М., 1996. -С. 229- 234.
5. Рейтблат А.И. «Русский Габорио» или ученик Достоевского? // А. Шкляревский. Что побудило к убийству? (Рассказы следователя). - М.: Ху-дож. лит., 1993. - 303 с.
6. Соколов А.А. Из моих воспоминаний // А. Шкляревский. Что побудило к убийству? (Рассказы следователя). - М.: Худож. лит., 1993. - 303 с.
7. Филюшкина С.Н. Жанр детектива как объект эстетических раздумий // Acta Neophilologica. VIII. Wydawnictwo Uniwersytetu Warminsko -Mazurskego Olsztyn, 2006. - P. 12-14.
8. Шкляревский А. Что побудило к убийству? (Рассказ следователя). - М.: Худож. лит., 1993. -303 с.
УДК 821.161
Яковлева Любовь Анатольевна
Технический институт (филиал) «Северо-Восточного федерального университета
им. М.К. Аммосова» в г. Нерюнгри yako vlyubov@ramЫer. ш
К КАТЕГОРИИ ВРЕМЕНИ В ПОЭЗИИ АННЫ АХМАТОВОЙ: ДИАЛОГ С ФОЛЬКЛОРНОЙ И РЕЛИГИОЗНО-МИФОЛОГИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИЕЙ
Статья посвящена специфике воплощения категории времени в поэзии Анны Ахматовой. По версии автора статьи, концепция времени разрабатывается поэтессой в проекции на фольклорное и мифологическое время, что в итоге приводит к появлению магического хронотопа в ее поэтике.
Ключевые слова: категория времени, фольклор, миф, святочный календарь, пасхальные даты, хронотоп.
В поэзии Анны Ахматовой особую художественную значимость обретает категория времени.
Что войны, что чума? - конец им виден скорый, Им приговор почти произнесен.
Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречен? [1, с. 237]. - писала она в 1961 году. Именно так - «Бег времени» - назвала Ахматова свой последний прижизненный сборник стихов (1965).
Психологическому и творческому преодолению «ужаса времени» способствовала магическая концепция времени, которая сложилась в картине мира и поэтике Ахматовой в диалоге с фольклорной и религиозно-обрядовой традицией.
Время в фольклоре - это условное время, которое всегда замкнуто. Благодаря замкнутости оно способно «повторяться». Время в фольклоре зачастую становится смыслообразующей категорией. Мифологическое время вбирает в себя не только прошлое, оно почти всегда спроецировано на будущее: через апелляцию к коллективной памяти строится образ будущего. Но любой фольклорный текст - это актуализа-
ция настоящего. Через прошлое постигается настоящее и устанавливается связь с будущим.
Осмысление времени в раннем творчестве А. Ахматовой связано с календарной символикой. Фольклорные образы при этом переплетаются с религиозно-православными. Во многих стихотворениях течение времени фиксируется православными датами, приходящимися на христианские праздники, - Рождество, Крещение, Пасха, Благовещенье, Вознесение. Ср.: «И милый сон под Рождество, / И Пасхи ветер многозвонный...» [1, с. 87], «О нем гадала я в канун Крещенья...» [1, с. 29]; «.Через неделю настанет Пасха» [1, с. 125]; «Горят твои ладони, / В ушах пасхальный звон.» [1, с. 52], «Выбрала сама я долю / Другу сердца моего: / Отпустила я на волю / В Благовещенье его.» [1, с. 107]; «Твой месяц - май, твой праздник - Вознесенье» [2, с. 103]; «За окном крылами веет / Белый, белый Духов день» [1, с. 113]. Ахматова строит собственные причинно-следственные отношения между окружающими явлениями, заимствуя из фольклора принцип симпатических свя-
зей, в которые втягиваются сакральные даты христианского календаря.
Проиллюстрируем данный принцип на примере стихотворения «8 ноября 1913 года». Вынесение в заглавие сакральной даты становится смысловым ключом к стихотворению: 8 ноября по старому стилю - день архангела Михаила и именины М.Л. Лозинского, которому посвящено стихотворение. Ср.:
Солнце комнату наполнило Пылью желтой и сквозной.
Я проснулась и припомнила:
Милый, нынче праздник твой [1, с. 62].
Этот «двойной» праздник, по логике автора, служит «чудесной» причиной преображения природы, погоды, самочувствия героини.
Однако представление о времени в творческом сознании Ахматовой эволюционирует. Иная концепция времени возникает в эпоху исторических потрясений, наступившую с началом Первой мировой войны. Переосмысление феномена времени начинается с осознания распавшейся связи времен, что обусловливает противопоставление недавнего прошлого (времени гармонического и идиллического) и настоящего (времени гибельного, трагического, эсхатологического):
Думали: нищие мы, нету у нас ничего,
А как стали одно за другим терять,
Так, что сделался каждый день
Поминальным днем, -
Начали песни слагать
О великой щедрости Божьей
Да о нашем бывшем богатстве [1, с. 110].
Поэтому если в «Вечере» и «Четках» превалирует целостное, «гармоничное» время, то, начиная с «Белой стаи» (1917), «Подорожника» (1921) и «Anno Domini MCMXXI» (в переводе: В Лето Господне, 1921), время меняет свою природу: оно становится дискретным, энтропийным, «апокалиптическим» [7, с. 47-55]. Данное положение подтверждается иной, нежели в первом периоде творчества Ахматовой, сочетаемостью на лексическом уровне. В сборнике «Белая стая» лексемы с темпоральным значением, сочетаясь с прилагательными мертвенный, страшный, входят в один синтагматический ряд с доминантой смерть. Например: «Под крышей промерзшей пустого жилья I Я мертвенных дней не считаю.» [1, с. 83], «Я гощу у смерти белой I По дороге в тьму.» [1, с. 88], «А теперь пора такая, I Страшный год и страшный город» [1, с. 105].
Апокалипсические предчувствия лирической героини достигают кульминации в следующих строках: И вижу дивный град, и слышу голос милый, Как будто нет еще таинственной могилы,
Где день и ночь, склонясь, в жары и холода, Должна я ожидать Последнего суда [1, с. 117].
Апокалипсические образы постоянно проскальзывают у Ахматовой - как в прозе, так и в поэзии
1930-х - при описании эпохи, став уже ее привычным фоном и в то же время выражая ее суть. «Время тогда было апокалипсическое», - записывает она в «Листках из дневника», характеризуя период разгара репрессий. Эпиграфы из Апокалипсиса поставлены к поэме «Путем всея земли» («И Ангел поклялся живущим, что времени больше не будет» [1, с. 232], стихотворению «Лондонцам» («И сделалась война на небе» [1, с. 205]. Апокалипсической образностью насыщен цикл «Реквием» («Звезды смерти стояли над нами .» [1, с. 197]; «И скорой гибелью грозит огромная звезда» [1, с. 199]).
Таким образом, в художественной системе Ахматовой выявляются определенные точки времени, которые адсорбируют информацию о событиях, с ними связанных. Это могут быть как традиционно-ритуальные рубежи годового цикла (Святки, Крещение, Рождество, Пасха), так и даты, в которые случилось то или иное важное событие. Особенность же этих дат не только в том, что они хранят память о прошлом, но и в том, что они начинают притягивать к себе аналогичные события из настоящего и будущего.
Прошлое с будущим, как и в мифопоэтической модели, оказывается связанным телеологической связью: в прошлом уже хранится «зародыш» будущего. Ср.:
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет -Страшный праздник мертвой листвы [1, с. 324].
Отсюда и ахматовская нумерология (рифмовка дат), и тенденция к стиранию граней между прошлым и настоящим. Ахматова отстаивает мысль о вневременном характере подлинных событий. Нечто раз случившееся уже не исчезает никогда, запечатлеваясь не только в сознании и памяти субъекта, но как бы и объективно: пространство, вещный мир хранят память о происшедшем, о людях, связанных с тем или иным местом, городом, домом. Эта идея «сгустилась» в творчестве Ахматовой в мифологему Петербурга [6, с. 11-121], «который стал «резервуаром памяти» о событиях здесь происшедших и произведениях, в которых он отражался (ср. «Стихи о Петербурге» и «Поэма без героя»).
В смысловой структуре «Поэмы без героя» Анны Ахматовой огромную роль играет святочный календарь, который становится неким смысловым интегратором, втягивающим в свою сферу временную, пространственную и фабульную семантику поэмы.
Исследователями давно отмечено, что время действия в Части Первой «Поэмы» приурочено к Святкам. На Святки Ахматова прямо указывает в третьей главе «Петербургской повести»:
Были святки кострами согреты,
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл По неведомому назначенью,
150
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ N° 5, 2012
По Неве иль против теченья, -Только прочь от своих могил [1, с. 332].
Много в поэме и косвенных указаний на святочный хронотоп и связанные с ним обряды: в эпиграфах из Жуковского и Пушкина, в подзаголовках и датировках 1-го и 3-го «посвящений».
Святки, святые дни, по православному календарю празднуются с Рождества до Крещения (25 декабря - 6 января - по старому стилю; 7-19 января по новому стилю). Примечательно, что поэтесса в указании святочных дат придерживается старого стиля, но иногда Ахматова намеренно смешивает даты григорианского и юлианского календарей, что приводит к совмещению православных и католических праздников.
Так, к «Третьему и последнему» посвящению, вводящему в «Поэму» святочный код, поэтесса дает подзаголовок: «Lejour des rois», к которому делает два примечания: сначала в сноске предлагает дословный перевод с французского: «День царей» [1, с. 321], а в «Примечаниях редактора» пишет: «Le jour des rois (франц.) - канун Крещения: 5 января» [1, с. 345]. Действительно, словосочетание «Le jour (или la fete) des Rois» в буквальном переводе с французского означает день царей (королей, волхвов) и представляет собой идиоматическое выражение, обозначающее Крещение Господне или Богоявление, празднуемое католиками 6 января. Этимологически эта идиома объясняется тем, что у католиков центральным содержанием праздника Крещения (Богоявления) является церковное сказание о поклонении младенцу Иисусу трех волхвов (трех царей) - Каспара, Мельхиора и Валтасара, пришедших с дарами в Вифлеем.
На католический характер праздника указывает и подзаголовок на французском и дата под посвящением - 5 января, которая в сочетании с эпиграфом из Василия Жуковского «Раз в Крещенский вечерок...» [1, с. 321] явно указывает на католический Крещенский Сочельник.
В «Примечаниях редактора» автор эту святочную дату однозначно относит к католическому календарю. Возникает вопрос: почему? Нам кажется, что здесь Ахматова руководствовалась следующими мотивами.
Во-первых, для воплощения собственной хро-нотопической концепции, предполагающей изображение временного «стыка» и временной «петли», ей важно предварительно зафиксировать в сознании читателей «ощущение канунов, Сочельников». Крещенский Сочельник как раз входит в пограничную временную парадигму.
Во-вторых, здесь скрыт биографический подтекст. «Третье и последнее» <Посвящение> обращено к Исаии Берлину, который именно 5 января 1946, по его воспоминаниям, пришел «во дворец Фонтанный» к Ахматовой с прощальным визитом [3, с. 439]. И дата написания «Третьего и пос-
леднего» посвящения - 5 января 1956 - знаменует 10-ю годовщину этого события. Кроме того, следует подчеркнуть, что Исаия Берлин - правоверный католик, поэтому тема Крещенского Сочельника наверняка возникала в ходе его прощальной беседы с Ахматовой.
Но современный план «Поэмы» разворачивается в новом летоисчислении, в котором «День Царей» (Le jour des rois), начинает работать и как «рождественский код». Дело в том, что праздник Крещения (Богоявления) в православной традиции связан не с приходом волхвов, а с Крещением Иисуса Христа в водах Иордана (отсюда традиция Крещенского купания). А приход Волхвов, дары волхвов ассоциируются все-таки с Рождеством.
Согласно Евангелию от Матфея, волхвы по явлению чудесной звезды узнали о рождении «Царя Иудейского», и, следуя за звездой, пришли в Вифлеем и поднесли Младенцу Иисусу дары («золото, ладан и смирну») вскоре после его рождения (Матф. 2:1-11), т.е. евангельский мотив царей-волхвов скорее соотносится с семантикой Рождества Иисуса Христа, нежели Его Крещения. Отсюда традиция дарения подарков на Рождество.
Исходя из этого День царей в православной традиции можно истолковать как преддверье Рождества -Рождественский Сочельник. Он связан с другим биографическим событием: 6 января (24 декабря по старому стилю) Ахматова познакомилась с Николаем Гумилевым. Подруга Анны Ахматовой Валентина Срезневская свидетельствует: «С Колей Гумилевым, тогда еще гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась в 1903 году, в Сочельник» [9, с. 6].
Тогда становится понятным, почему Ахматова в постраничной сноске дает буквальный перевод французского названия праздника: «День царей». Это их с Гумилевым дата, день поэтов-царей. Ведь для Ахматовой звание поэта приравнивается к царскому статусу.
Ахматова, разумеется, хорошо помнила, что Гумилев «примерял» в своих стихах «царские одежды» (ср. в его стихотворении «Память»: «Он хотел стать богом и царем.» [4, с. 288]. Но главное, что в пору страстной влюбленности в Анну Горенко он буквально отождествлял ее с царицей. Свидетельства тому - дарственные надписи на «Романтических цветах» (1908): «Моей прелестной царице и невесте.» и на «Жемчугах» (1910): «Анне Горенко / Кесарево кесарю / автор» [8, с. 312].
И на этом смысловом перекрестке в тексте «Поэмы без героя» возникает мифологема царя Давида как библейского прототипа Поэта, соединяющего в себе царственную власть и песенный дар, данный Господом. Ср.:
.Поэтам Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета Или сгинуть!... [1, с. 325].
Пред Ковчегом Завета плясал, как известно, царь Давид, что было воспринято его женой Мел-холой как унижение. Для Ахматовой эта библейская ассоциация настолько важна, что она в «Примечаниях редактора» отсылает читателя к «Книге Царств». Во 2-й книге Царств читаем: «И сказал Давид Мелхоле: Пред Господом плясать буду <...>; пред Господом играть и плясать буду; и я еще больше унижусь, и сделаюсь еще ничтожнее в глазах моих, и пред служанками, о которых ты говоришь, я буду славен» (2 Царств, 6:21-22).
Отсюда следует, что подзаголовок (Le jour des rois) <День царей> знаменует и канун Крещения (Крещенский сочельник); и канун православного Рождества. А в биографическом контексте - и судьбоносный день встречи будущих поэтов (24 (6) января 1903 года), и роковой день встречи автора с адресатом посвящения, имевшей фатальные последствия для России и Европы. Ср.:
Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый век [1, с. 321].
Однако не столь важно, с католической (крещенской) или православной (рождественской) традицией связывает читатель «День царей»: образ волхвов вызывает ассоциации с царственными дарами. Именно этот мотив в финале «Третьего и последнего» посвящения получает трагическое разрешение (в модальности будущего времени):
.Не кольцо, не сладость молений -Он погибель мне принесет [1, с. 322].
Таким образом, «Третье и последнее» посвящение содержит в свернутом виде весь святочный календарь, а точнее, святочные кануны, включая канун Нового года (ср.: «Он ко мне во дворец Фонтанный / Опоздает ночью туманной / Новогоднее пить вино» [1, с. 322], что придает ему совершенно особый статус - некоей «магической» увертюры, которая разыгрывается в тексте Поэмы в трех временных измерениях - прошлом, настоящем и будущем.
Вместе с тем, в эту святочную парадигму органически встраиваются фольклорные реминисценции. Ведь празднование Святок на Руси вплоть до начала ХХ века представляло собой смешение языческих и христианских обрядов, мифологическим содержанием которых было общение с миром мертвых: от последних зависело благополучие живых. В народном календаре особыми, магически отмеченными датами были даты, знаменующие границу, переход: Сочельник (канун Рождества), Васильев Вечер (канун Нового года) и Крещенский Сочельник (канун Крещения). Именно эти даты считались самыми благоприятными для гадания и ряженья.
Не случайно действие Части первой («Девятьсот тринадцатый год») начинается 31 декабря
1940 года. Этот святочный канун (Васильев вечер, когда поощрялись святочные игры, ряженье и девичьи гадания) особенно значим для Ахматовой.
Примечательно, что она в начале «Поэмы» четыре раза упоминает ситуацию встречи Нового года. Первый раз новогодняя ситуация представлена в «Третьем и последнем» посвящении:
Я его приняла случайно За того, кто дарован тайной,
С кем горчайшее суждено,
Он ко мне во дворец Фонтанный Опоздает ночью туманной Новогоднее пить вино [1, с. 321].
Второй раз новогодний мотив всплывает в эпиграфе (к Главе первой) - автоцитате из стихотворения 1914 года: «Новогодний праздник длится пышно, / Влажны стебли новогодних роз» [1, с. 322]. В третий раз канун Нового года маркирован в ремарке к Главе первой: «Новогодний вечер. Фонтанный Дом .». И, наконец, четвертый раз встреча Нового - сорок первого - года (с отсутствующим героем) открывает действие Поэмы, служа ее сюжетной завязкой:
Я зажгла заветные свечи,
Чтобы этот светился вечер,
И с тобою, ко мне не пришедшим,
Сорок первый встречаю год [1, с. 322].
Но какая же тогда святочная дата знаменует развязку «Поэмы»? По сюжетной логике, сюжетным завершением «Поэмы без героя» является Часть вторая («Решка»), время действия которой указано в авторской ремарке: «.Время - 5 января
1941 г.» [1, с. 335], по старому стилю - канун Крещения и завершение Святок. Таким образом, круг замыкается: действие «Поэмы» предваряется этой датой, заданной в «Третьем и последнем» посвящении, и ею же заканчивается. Дата оказывается роковой, несущей «погибель». Не случайно тема гибели, заданная в 3-м Посвящении, реализуется (как бы сбывается) в лирическом пространстве «Решки», особенно в ее «реквиемных» строфах.
Сюжет «Поэмы», завязка и развязка которого явно спроецированы на святочные кануны, должен иметь некий инвариант, общий знаменатель, обусловленный святочным хронотопом. Таковым, на наш взгляд, является архетипический мотив прихода мертвеца / призрака / неких инфернальных сил в мир живых. Именно этот сюжетный мотив, как доказывает Л.Г. Кихней [5, 382-386], становится семиотическим ядром «Поэмы» и объединяет целый ряд, казалось бы, разнородных литературных и мифопоэтических рецепций в единую смысловую парадигму.
Библиографический список
1. Ахматова А. Сочинения: В 2 т. / сост., примеч. М.М. Кралина. - М.: «Правда», 1990. - Т. 1.
2. Ахматова А. Сочинения: В 2 т. / сост., примеч. М.М. Кралина. - М.: «Правда», 1990. - Т. 2.
3. Берлин Исайя. Из воспоминаний «Встречи с русскими писателями» // Воспоминания об Анне Ахматовой. - М.: Советский писатель, 1991.
152
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
4. ГумилевН. Соч.: В 3 т. - М.: Художественная литература, 1991. - Т. 1.
5. Кихней Л.Г. Потаенный сюжет «Поэмы без героя» Анны Ахматовой в зеркале интертекста // Русская литература ХХ-Х1 веков: проблемы теории и методологии изучения: Мат-лы Второй Международной конференции (16-17 ноября 2006 г.). -М.: Изд-во Моск. ун-та, 2007.
6. Кихней Л.Г. Поэзия Анны Ахматовой: Тайны ремесла. - М.: «Диалог МГУ», 2007.
7. Кихней Л.Г. Эоническое и апокалиптическое время в поэтике акмеизма // Le temps dans la poetique acmeiste. - Lyon: Lyon III-CESAL, 2010. -P. 29-59.
8. Сиротинская И.П. Моей прелестной царице. // Встречи с прошлым: Сб. материалов Рос. гос. архива литературы и искусства. Вып. 8. - М., 1996. - С. 310-321.
9. Срезневская В.С. Дафнис и Хлоя // Воспоминания об Анне Ахматовой. - М., 1991.
